Григорий Месняев: Два мировоззрения
Многие полагают, будто причина разделений Русской Православной Церкви заграницей на несколько юрисдикций лежит в политической области и что принадлежность того или иного человека к той или иной церковной юрисдикции, таким образом, определяется его политическими настроениями.
Такое мнение может быть признано справедливым, если мы расширим понятие политики, понимая под ней не только состязание на общественной арене отдельных людских групп для достижения текущих и преходящих целей, но включим в политику и идейную борьбу, направленную к завоеванию высших и вечных жизненных и преходящих целей, направленных к упорядочению иерархии ценностей.
Такое широкое понимание политики было всегда свойственно русскому сознанию, и оно этим и отличалось от понимания западного.
С.Н. Булгаков, в своё время, справедливо отмечал: "наше ... различение правых и левых отличается тем, что оно имеет предметом не только разницу политических идеалов, но и, в подавляющем большинстве, разницу мировоззрений и вер" ("Героизм и подвижничество", Сборник "Вехи". М. 1909).
Мировоззрение тех, кого называли и называют "правыми", в отличие от безрелигиозного и атеистического "левого" мировоззрения, основывалось всегда на началах религиозных и церковных.
Тот-же С.Н. Булгаков, в применении к правому блоку, писал: "... для тех, кому дорого было сокровище народной веры, и кто чувствовал себя призванным его охранять, — прежде всего, для людей церкви — создалась необходимость борьбы с интеллигентскими влияниями на народ ради защиты его веры".
Тонко подмеченное С.Н. Булгаковым явление, дававшее в те времена своеобразную окраску различным течениям русского политического мышления и чувствования, не исчезло после революции, а наоборот ещё более осложнилось и обострилось, поскольку перед русским народом встала всепоглощающая, громадной духовной важности, проблема: преодоления коммунистической идеологии.
Проблема эта, конечно, менее всего имеет политический характер в шаблонном понимании этого слова, а является последним и решающим этапом извечной борьбы, и это не только за сокровища родной веры, но и веры вообще, — за самое духовное бытие человечества.
Нашим отношением к этой проблеме и определяется разность наших мировоззрений. В них лежат корни и наших расхождений в церковных вопросах. Русская либеральная интеллигенция, в некоторой своей части, под влиянием потрясений революции, покинула безрелигиозные пути и приблизилась к Церкви. Однако, она именно только приблизилась к ней, целиком в неё не входя, поскольку этому препятствовало старое предубеждение, которое — может быть, даже подсознательно — заставляло эту интеллигенцию рассматривать Церковь как силу "реакционную".
Застарелый "прогрессивный" дух и атеистическая боязнь "реакционности", — это-то и удерживало передовую интеллигенцию от слияния с той ветвью Русской Православной Церкви заграницей, которая является прямой преемницей русской дореволюционной Церкви, ведшей, в своё время, борьбу с интеллигентским мышлением ради защиты народной веры. Такой Церковью является Русская Зарубежная Церковь, возглавляемая Архиерейским Синодом.
Духовные потомки русской безрелигиозной интеллигенции, отличающиеся по настоящее время принципиальной зыбкостью, склонностью к оппортунизму и тягой к туманной и расплывчатой "прогрессивности" — психологически не в силах оказались войти в эту Церковь. Они предпочли те церковные юрисдикции, где нет отчётливого, безусловного и бескомпромиссного отвержения и отрицания Зла с большой буквы, воплощаемого советским строем, и находящейся у него в рабском и позорном услужении так называемой "советской" патриаршей церкви.
Подобно тому, как в прежние времена, некоторые нехристиане, принимая христианство, намеренно избирали не православную и не католическую, а именно протестантскую церковь, так и русские прогрессисты предпочитают не доходить в своём движении к Церкви до логического конца, а задерживаться на средних позициях, где, по их ощущению нет угрозы их прогрессивности и нет, столь их пугающего, "реакционного" духа.
Можно было надеяться, что суровые испытания, выпавшие на нашу долю, навсегда убьют дух соблазнительного свободомыслия и что церковный "либерализм" исчезнет с поверхности нашей жизни. Этого не случилось. И не случилось именно потому, что "либералы" и "прогрессисты", составляя основную массу клириков и мирян некоторых церковных юрисдикций, внесли в церковную жизнь этих юрисдикций модернистские и протестантские тенденции, а вместе с тем и крайнюю неустойчивость в своём отношении к Злу.
Применительно к мировому Злу и нашему к нему отношению полностью раскрываются не только наши политические расхождения, но и расхождения церковные, поскольку как раз на церковной почве с особенной, конечно, яркостью проявляется разница мировоззрений и вер.
На одном полюсе этого спектра находится "советская" патриаршая церковь. На другом — Русская Зарубежная Соборная Церковь. А между этими двумя полюсами разместились русские заграничные церкви других юрисдикций.
В постыдные дни буйного цветения и в Европе и в Америке так называемого "советского патриотизма", недавние беглецы из под сталинского ига, с чувством ужаса и крайнего негодования, наблюдали совершенно неожиданное и непонятное для них явление, когда "либеральные" церковные юрисдикции бросились в объятия советской власти, выпустившей, в виде троянского коня, в Европу и Америку своих агентов в архиерейских клобуках и мантиях. И именно те, кто, по убеждению недавно спасшихся подсоветских людей, должны были бы явиться подлинными поборниками Правды, передовыми борцами с вражьей силой и защитниками их от этой силы, т.е. высшие иерархи европейской и американской ветвей русской заграничной церкви — просто-напросто предали их и пошли па поклон к тем, кто воплощал самую страшную, поскольку не только бесчеловечную, но и безбожную силу.
Впечатление от этого предательства — неизгладимо. Так же неизгладимо, как и чувство живой признательности к иерархам "реакционной" юрисдикции, мужественно ставших в защиту жизней и душ всеми затравленных русских людей.
По мере спадания советской волны и затухания просоветского энтузиазма, — то ли потому, что у отдельных иерархов и окружавших их просоветских политиканов, в какой то мере, заговорила совесть, то ли просто потому, что просоветизм стал немоден и невыгоден, но началось спешное и беспорядочное отступление с советских позиций в поисках новых, которые могли бы, в какой-то степени, спасти лицо неустойчивых и беспринципных клириков и мирян.
В эти то дни с исключительной наглядностью и яркостью и сказалась давняя разница — не в политических настроениях, а именно в мировоззрениях и верах: в крепости и мужестве одних, и в шаткости и беспринципности других.
Русская Зарубежная Соборная Церковь, не поддавшаяся ни на минуту советскому, т.е. дьявольскому, соблазну, — осталась верным убежищем тех, кто никогда не колебался в своей духовной непримиримости в отношении к черному дьявольскому знамени. Туда же устремились почти все беглецы из СССР, и туда же вернулись те, кто нашли в себе силы и мужество отрешиться от советского наваждения.
Все остальные, т.е. неустойчивые, мечущиеся между двумя берегами, отуманенные мнимой прогрессивностью, не найдя смелости примкнуть к, в их понимании, "реакционной" Церкви, остались в тех юрисдикциях, которые только недавно смыкались с советской церковью, а затем заняли сомнительно-нейтральные позиции, как по отношению к советской, так и по отношению к синодальной церквам.
Европейская церковь нашла приемлемое убежище у принявшего её в каноническое подчинение Константинопольского Патриарха, а американская предпочла быть на положении какой-то "беззаконной кометы", пренебрегающей старыми и испытанными церковными и национальными путями.
На первый взгляд может казаться, будто существование в Европе русской православной церкви в форме экзархата Константинопольского Патриарха не задевает ничем русской православной совести, если, конечно, при этом забыть о том, что образование такого экзархата является отказом от национального принципа, а такой отказ косвенно осуждает и отрицает ту Церковь, которая этот принцип исповедует.
Однако, это далеко не так. Православная совесть не может быть спокойна уже потому, что Константинопольский Патриарх, по причинам очень сложным, не только не осудил богоборческой сущности советской власти и прислужнической роли, которую играет по отношению к ней советский патриарх, возносивший недавно кощунственные молитвы за открытого и воинственного безбожника Сталина, но, наоборот, всячески подчёркивает своё лояльное отношение и к Советской власти и к советской церкви. Признание последней вполне каноничной и полноценной заключает в себе молчаливое осуждение той Зарубежной Церкви, которая имеет все основания считать себя духовной преемницей подлинной исторической Русской Церкви.
Советская власть, сейчас, недвусмысленно переходит в наступление и на церковном фронте, и, имея в виду использовать все формы давления на восточных патриархов, намерена подчинить своему влиянию всех тех, кто до сих пор от этого уклонялся.
Впрочем, и теперь члены экзархата Константинопольского Патриарха, в сущности, обязаны разделять взгляд своей высшей главы на природу советской власти и её церкви. Возможно, что большинство мирян, входящих в состав экзархата, не отдаёт себе отчёта во всей двусмысленности такого положения, а иначе должны искусственно и лицемерно закрывать на это положение свои глаза. Однако, неизбежно наступит день, когда соблазнительность такого компромисса обнаружится с такой силой, что заглушать далее голос совести русского православного человека будет уже совершенно невозможно.
Положение, занятое американской митрополичьей церковью, как будто избавляет её от такой опасности. Она самостоятельна и политика её определяется ею самой, без внешнего давления.
Однако, её подстерегает опасность другого рода, а именно последствия того оппортунизма, который столь ярко был проявлен в период печальной памяти Кливлендского собора, когда группа просоветски настроенных мирян повела своих иерархов по пути открытого приспособленчества, соглашательства и даже обмана.
Признание советского патриарха было, якобы, вызвано боязнью потери многих приходов, настроенных просоветски. Таким образом, идея и, притом, идея высочайшего порядка — была принесена в жертву текущим практическим соображениям, а, что самое опасное, руководство церковью фактически выпало из рук иерархов и перешло в руки мирян. Только этим можно объяснить дальнейшее, когда и просоветски настроенные приходы, да и советская церковь, были, в сущности, очень ловко и беззастенчиво обмануты.
Не отрёкшись прямо и недвусмысленно от своих признаний и слов, иерархи американской церкви, просто, явочным порядком, прекратили общение с советской церковью и поставили и её и всех других перед фактом образования ни от кого не зависящей церкви. Одновременно этим же ударом была прервана и связь с Русской Зарубежной Соборной Церковью, тяготившая, по разным причинам, некоторых американских иерархов и церковных деятелей.
Этот манёвр, которому могли бы позавидовать Талейран и Меттерних, можно было бы посчитать за блестящий ход на дипломатической арене. Но Церковь не арена для дипломатических манёвров, пусть и блестящих, и принципы, на которых она зиждется, в корне отличаются от человеческой политики, очень часто беспринципной.
Этот тлетворный дух оппортунизма, приспособления высокого к низким текущим злобам дня, падкость ко всяким проявлениям "модернизма" представляет собой страшную опасность. Он и рождает существующие разделения.
В основе нашего разделения лежат два взаимно друг друга исключающих мировоззрения.
На одной стороне — преданность святоотеческому православию, защита сокровищ народной веры, безусловное отрицание богоборческой коммунистической власти и отвержение советской патриаршей церкви, как её орудия.
Для другой стороны православие становится чем-то старомодным, реакционным, несозвучным той "прогрессивности", которой охвачены широкие круги западного мира. И, подчиняясь этой ложно понимаемой прогрессивности, другая сторона готова искать пути соглашения или нейтралитета в отношении и советской власти, и советской патриаршей церкви.
Всякие рассуждения о соединении этих полярных миросозерцании бесполезны. Каждый русский православный человек обязан над ними глубоко задуматься, строго допросить свою совесть — и принять решение, за которое он понесёт перед Господом великую ответственность.
Г. Месняев.
Православная Русь, №2-1955г.
Григорий Валерианович Месняев (30 марта 1892, Тула — 11 ноября 1967, Нью-Йорк) — писатель, общественный деятель русской эмиграции в США. Из дворянского рода. Детство провёл на семейной усадьбе при селе Астафьево около Белёва. В 1909 году окончил Орловский Бахтина кадетский корпус, в 1914 году — юридический факультет Киевского университета. Работал в Нежинском окружном суде. В 1914 году поступил в Виленское военное училище, по окончании которого в составе 152-го Владикавказского пехотного полка участвовал в Первой мировой войне; был тяжело ранен, за храбрость был представлен к ордену Святой Анны 4-й степени, произведён в поручики. С 1918 года продолжил работу в Нежинском окружном суде. В гражданскую войну, с августа 1919 года, состоял в Марковском полку Белой Армии; при эвакуации из-за болезни был оставлен в Ростове. Проживая в советской России, скрывал своё прошлое; работал в учреждениях здравоохранения, имел несколько публикаций по вопросам здравоохранения. С 1942 года находился на оккупированной немецкими войсками территории. В 1943 г. переехал в Баварию, в 1949 году — в США. В 1948 г. возглавил комитет представителей местных русских эмигрантов в Баварии, который установил памятник Суворовским Чудо-Богатырям на месте старого русского военного кладбища в лесу около города Вейнгартена. В Нью-Йорке стал известным писателем, редактором газеты "Россия". После смерти Б.Л. Бразоля (1963) был избран председателем Общества им. Пушкина, отдав этому делу много внимания и труда. Похоронен на кладбище Новодивеевского монастыря (штат Нью-Йорк).
Метки: рпцз, григорий месняев