КНИГА 5. Период разделения Русской Церкви на две митрополии. ТОМ 8. История западнорусской, или Литовской, митрополии (1458-1596) . Продолжение ч.2 .

Автор: иеромонах Никандр. Дата публикации: 05 декабря 2014. Категория: Uncategorised.

Продолжение ч.2

митрополит Макарий (Булгаков)

Глава II

I

     Первая и весьма важная для Западнорусской Церкви перемена вследствие войны московского государя Ивана III с литовским Александром произошла в положении королевы Елены. Уже в то время, пока продолжалась эта война, счастливая для России, Александр начал оказывать своей супруге более внимания, нежели прежде: в 1501 г. он пожаловал ей, как мы видели, несколько своих имений, чего прежде она напрасно у него просила, и, несмотря на неоднократные настояния со стороны папы, не соглашался удалить ее от себя. Вслед за тем он подарил ей еще собственное, хотя и небольшое, село Тростенец близ Минска, которое Елена тогда же (17 генваря 1502 г.) записала на минский Вознесенский монастырь, и Александр подтвердил эту запись своею грамотою (10 марта 1502 г.).

Потому в следующем году, пред заключением перемирия между Москвою и Литвою Елена не без основания писала к отцу и говорила ему чрез своего канцлера Сапегу, что муж ее любит и жалует и дает ей волю держаться греческого закона и обычаев, и выражала уверенность, что, пока Александр жив, она не ожидает себе никакого принуждения в вере. По заключении перемирия (1503) Александр сделал своей супруге еще более значительный подарок: записал за нею в пожизненное владение город, или замок, Могилев со всею его областию и крестьянами. А чтобы освободить себя от укоров латинского духовенства и собственной совести, Александр просил нового папу Юлия II разрешить его от тяжких обязательств, наложенных на него прежним папою Александром VI по отношению к Елене, объясняя, что ни принуждать ее к римскому закону, ни удалить ее от себя за ее непреклонность в греческом законе не может, потому что в таком случае отец ее, московский великий князь, наверно вновь поднимет войну на Литовское государство и причинит ему много зла. И новый папа принял просьбу короля, дозволил ему (22 августа 1505 г.) терпеть Елену, несмотря на ее упорство в своем законе, жить с нею как с супругою и не принуждать ее к латинству, по крайней мере, пока не скончается ее отец, уже дряхлый, или не представится к тому другого удобного случая, прибавив, однако ж: «Если только Елена будет содержать декреты Флорентийского Собора, не будет презирать обрядов латинских и никого не станет приводить к своей русской секте». Московский государь Иван Васильевич скончался через два месяца (28 октября), но сын и преемник его, Василий Иванович, посылая послов своих с известием об этом и о своем вступлении на престол к королю Александру, прежде всего требовал, чтобы он в силу постановленного договора не принуждал своей жены, а его сестры королевы Елены к римскому закону, и Александр остался верен этому договору до самой своей смерти, последовавшей в конце ноября 1506 г.

     Новое значение и силу королевы Елены вскоре увидели все православные, когда по ее указанию и ходатайству избран был для них и утвержден королем Александром новый митрополит Иона II. И этот выбор тем более был им дорог и приятен, что оказался впоследствии весьма благотворным для Церкви. По сознанию самих униатских писателей, Иона был человек благочестивый, хота и простой, и до того был привержен к своей вере, что с его времени Русь снова поворотила к схизме, схизма вновь подняла свою голову и утвердилась в странах великого княжества Литовского и польских; за ним как пастырем-схизматиком открыто последовали его духовные овцы, и не только низший класс народа, но и шляхта и вельможи, поколебавшиеся было прежде. На митрополию он избран, по словам тех же писателей, из архимандритов минского Вознесенского монастыря, которому покровительствовала Елена, а родом был будто бы из Москвы, где и напитался такою упорною привязанностью к схизме. До поступления в монашество не был ли Иона священником и духовником Елены после попа Фомы, прибывшего с нею, о котором потом (в 1497 г.) она отзывалась своему отцу: «Поп Фома не по мне», присовокупляя: «А есть со мною другой поп из Вильны, и он добре добр»? И не потому ли Елена благодетельствовала минскому монастырю, что там настоятельствовал ее бывший духовник; не потому ли и ходатайствовала об избрании его в митрополита, что близко знала его и уважала? Как бы то ни было, несомненно одно, что до своего монашества Иона был женат и имел детей. Время избрания его на митрополию с точностию неизвестно, но в марте 1502 г. он был еще настоятелем минского Вознесенского монастыря, а в октябре 1503 г. уже назывался «освященным епископом, нареченным митрополитом Киевским и всея Руси» и совершил освящение великой церкви Супрасльского монастыря во имя Благовещения и двух ее приделов: одного во имя святых мучеников Бориса и Глеба, а другого во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских. Благословение же и поставление на митрополию Иона получил, по всей вероятности, от Цареградского патриарха Пахомия, который в 1504 г. первосвятительствовал несколько месяцев.

     Дав русским такого достойного архипастыря по желанию своей супруги, Александр не переставал оказывать им и другие знаки своего внимания. В 1503 г. (июля 16) он подтвердил уставную грамоту жителям Витебска, в которой, между прочим, обещал не вступаться в их православные церкви и церковные домы и ни в чем не нарушать прав русской веры, даже если бы ее содержали некоторые из литовцев или поляков, крестившиеся прежде. В том же году пожаловал Полоцкому владыке Луке в один день (26 декабря) две грамоты: одною возвратил ему села и земли, которые за четыре года прежде отнял у него и передал соборным клирошанам; а другою подтвердил ему ту самую грамоту о правах церковных, по Свитку Ярославову, и даже в тех же выражениях, которую дал прежде (1499) русскому духовенству. В 1504 г., марта 15, по просьбе Холмского владыки подтвердил ему грамоту короля Владислава 1443 г., марта 22, которою ограждались все прежние права русского духовенства, судебные и имущественные, и оно приравнивалось по правам духовенству римскому. При осаде города Смоленска московским войском и во время произведенных им опустошений в окрестных местах (около половины 1502 г.) нареченный владыка Смоленский Иосиф (Солтан) показал королю Александру верную службу против неприятеля и сам потерпел немалый убыток, так как неприятель многие его волости церковные забрал, а другие совсем разорил. За это король пожаловал (15 сентября 1504 г.) Иосифу в Бельском уезде три небольшие имения: Топилец, Батюты и Пыщево в полную и вечную собственность. В следующем году по просьбе того же владыки Иосифа вместе с князьями, боярами и всеми жителями земли Смоленской Александр подтвердил (1 марта) жалованную им грамоту о неприкосновенности их православной веры и других прав и вольностей и дал обещание: «Напервей нам христианства греческого закону не рушити, налоги на их веру не чинити, а в церковные земли и в воды не вступатися, також в монастыри». Через год пожаловал (3 марта) Киево-Николаевскому Пустынскому монастырю грамоту на владение купленною землею и угодьями. Неизвестно, в каком именно году Туровский и Пинский владыка Вассиан жаловался королю Александру, что пинские князья Иван и Федор Иванович Ярославичи без ведома и благословения его, владыки, закладают и строят по городам и волостям церкви, определяют к тем церквам попов, судят их и совсем освобождают их от послушания владыке. Александр признал жалобу справедливою и присудил, чтобы все церкви, построенные Ярославичами без воли и благословения владыки, отданы были в его ведение вместе с священниками и чтобы впредь во всей «парафии» Туровской и Пинской светские люди, князья, бояре и другие без воли и благословения владыки церквей и монастырей не закладывали и не строили, священников к ним не определяли и ни в какие духовные справы не вступались под опасением штрафа в три тысячи коп литовских на государя. Но с другой стороны, Александр не переставал делать и такие распоряжения, которые не могли служить на пользу православной Церкви: он отдал (12 сентября 1504 г.) Пересопницкий монастырь со всеми его селами, землями и угодьями во владение княгине Марии Чарторыйской, а через полгода — сыну ее, князю Федору Чарторыйскому, и его потомкам.

     Александр не усомнился войти в непосредственное сношение даже с Цареградским патриархом Иоакимом, тем самым, которого папа в своей грамоте к нему, Александру, как мы видели, назвал еретиком и незаконно поставленным на патриаршество. Король написал к патриарху письмо, которым извещал, что «маршалок его державы, правоверный и знаменитый господин Александр Иванович Ходкевич основал и построил на собственные средства в своей наследственной отчине — в Блудовских лесах, на берегу реки Супрасли славный монастырь в честь Пречистой и Преблаженной Девы Марии, Богородицы», Тогда же написал к патриарху и сам Ходкевич, что построил в своей обители прекрасный храм, с большими издержками, и обеспечил средства для существования как храма, так и обители на вечные времена вместе с Смоленским епископом Иосифом. В ответ на эти письма Вселенский патриарх прислал (1505) в Супрасльский монастырь свою благословенную грамоту, в которой прежде всего благословляет вкладчиков, или благотворителей, святой обители, боярина Александра и епископа Смоленского Иосифа, потом самую обитель; утверждает ее правила и устав и заповедует, чтобы в обители непрестанно поминаемы были в молитвах названные ее благотворители, чтобы братия избирали себе игумена из собственной среды, не употребляли хмельных напитков и без воли игумена не выходили даже за монастырские ворота; наконец, чтобы между братиями существовало совершеннейшее общежитие и ни один монах не держал у себя ни денег, ни иной какой вещи, а отдавал все на хранение избранному братством казнохранителю. Смоленский епископ Иосиф, который в грамоте патриаршей наравне с Ходкевичем назван благотворителем Супрасльской обители, пожертвовал ей те самые три небольшие села в Бельском уезде, которые получил от короля Александра за свои заслуги. Пожертвование это было сделано, без сомнения, еще до письма, посланного Ходкевичем к патриарху, но грамоту в подтверждение своего пожертвования Иосиф дал обители уже 11 мая 1506 г.

     Из действий самого митрополита Ионы известны немногие. Во время войны Ивана Васильевича с Александром взят был в плен московским войском в числе других и сын Ионы Сенька Кривой. В 1505 г., когда к новому московскому великому князю, Василию Ивановичу, приходил посол от польского короля, присылал и митрополит Иона своего человека к Московскому митрополиту Симону и просил исходатайствовать его сыну Сеньке освобождение из плена на обмен одного боярского сына. Но ходатайство Симона не имело успеха, потому что государю хотелось обменять митрополичьего сына не на одного, а на двух боярских детей. В следующем году, также с послом королевским, Иона снова прислал в Москву своего человека и просил о сыне. В этот раз Василий Иванович, снисходя на просьбу Ионы, а более на ходатайство своего Московского митрополита и бояр, повелел отпустить Сеньку Кривого в обмен на одного сына боярского, хотя, как далее увидим, обмен состоялся еще нескоро.

     Во время той же войны Ивана Васильевича с Александром московское войско после неудачной осады Смоленска, опустошая литовские области, доходило и до Гродны и здесь разорило Коложский монастырь и в нем церковь святых мучеников Бориса и Глеба. Нашелся благотворитель и для этой обители — некто Богуш Боговитинович, писарь королевский, городничий трокский. Он воздвиг и обновил, на собственные средства, церковь и монастырь, снабдил их всем необходимым и пожертвовал им село свое Чащевичи с землями и всеми угодьями, на что и выдал монастырю запись в 20-й день июля 1506 г. в присутствии митрополита Ионы и Смоленского владыки Иосифа. В то же время митрополит Иона по просьбе Боговитиновича дал монастырю благословенную грамоту (от 20 июля 1506 г.), в которой отказался за себя и своих преемников от всех доходов, собиравшихся дотоле в митрополичью казну с этого монастыря, как-то: от сборных куниц, подъездов, стаций, поклонов и иных, и предоставил навсегда ктитору храма Богушу вместе с монастырскою братиею избирать игуменов и подавать им монастырь по своей воле, только с благословения митрополита и без всякой мзды ему за благословение. Под грамотою своею Иона подписался так: «Волею Божею, Иона архиепископ метрополит Киевски и всея Руси се писах моею рукою». Эту грамоту митрополита, равно как и фундушевую запись Боговитиновича, спустя год подтвердил и новый король польский Сигизмунд своею грамотою, которою передал Коложский Борисоглебский монастырь во власть, «опеканье» и подаванье пану Боговитиновичу, с тем чтобы митрополит и епархиальный архиерей не вступались ни в монастырь, ни в церковь и никаких доходов и подачек с них не брали, а преподавали только благословение избранному игумену.

     Под конец своей жизни, но находясь еще в здоровом состоянии, митрополит Иона составил два духовных завещания. В одном расписал часть своего имущества на церкви Божии для спасения своей души; в другом — некоторую сумму золотых и иного своего имущества назначил своему государю, еще некоторую распределил между своими приятелями и слугами и в особенности перечислил все вещи и деньги, которые должны принадлежать сыну его Сеньке, находившемуся еще в плену московском. Оба эти завещания Иона представил королю Сигизмунду и бил челом утвердить их, чтобы ни при жизни его, митрополита, ни по смерти завещания никем не были нарушены и все вещи были розданы по назначению, а вещи сына его сохранялись в целости, пока он не освободится из плена. Король уважил желание первосвятителя и оба его завещания утвердил своею грамотою в 9-й день июля 1507 г. Кончину митрополита Ионы надобно относить к последним месяцам того же 1507 г., судя по тому, что в начале следующего года, как увидим, был уже другой митрополит Киевский и всея Руси.

     Были во дни митрополита Ионы и другие знатные лица кроме известных уже нам маршалка Ходкевича и королевского писаря Боговитиновича, делавшие вклады и пожертвования на православные церкви и монастыри. Князь Федор Иванович Ярославич пинский, соорудив в имении своем Ставке церковь святых Иоакима и Анны, наделил ее (1504) пахотными и бортными землями, сеножатями и рыбными ловлями, назначил священнику ее десятину ржи и всякого ярового хлеба из своего нового двора и по семидесяти грошей ежегодно. Князь Михаил Иванович Мстиславский, благотворивший и прежде Мстиславскому Пустынскому монастырю, прибавил ему (1505) еще медовую и денежную дани из своих имений. Князь Димитрий Путятич, воевода киевский, не успел оставить духовного завещания, но душеприказчик его князь Михаил Глинский сам назначил и раздал по душе его с соизволения короля Александра пожертвования на церкви и монастыри. Грамота королевская (от 29 апреля 1506 г.), в которой излагается и утверждается это распоряжение Глинского, представляет собою весьма любопытный исторический документ. Из нее можно видеть, сколько было тогда в Западнорусской Церкви православных архиерейских кафедр, сколько церквей в Вильне и какие церкви и монастыри считались наиболее уважаемыми. Самые большие вклады из оставшихся имений покойного князя Путятича сделаны на монастырь Киево-Печерский, в котором погребены были родители его и он сам, и на виленский Пречистенский собор: первому назначены половина крестьян, данников покойного князя, по имени Зеремцов, живших за Березиною, и устав меда, который шел с них; последнему — другая половина тех же данников и такой же устав меда. Затем дано по десяти коп грошей на каждый из архиерейских синодиков для поминовения покойного князя, и именно на синодики: митрополичий, смоленский, полоцкий, володимерский, луцкий, туровский, перемышльский и холмский, всего — на восемь. Далее — десять коп грошей на виленский Троицкий монастырь и по две копы грошей на двенадцать виленских церквей, которых, следовательно, вместе с Пречистенским собором и Троицким монастырем, было в Вильне четырнадцать. Еще далее назначено по десяти коп грошей: в Новогрудке на две церкви — Пречистой и святых мучеников Бориса и Глеба, в Минске на Вознесенский монастырь, в Гродне на церковь Пречистой и на монастырь Бориса и Глеба, в Смоленске на соборную церковь Пречистой и на общежительные монастыри — Троицкий и Спасский, в Витебске на соборную церковь святого Михаила, в Полоцке на Софийский собор, в Бресте на соборную церковь святого Николая, во Владимире на церковь Пречистой, в Луцке на церковь святого Иоанна Богослова и на Жидичинский Николаевский монастырь, в Холме на церковь Пречистой, в Перемышле на соборную церковь, в имениях покойного князя на Троицкий монастырь и еще на какой-то Пустынский монастырь пана Александра (вероятно, Ходкевича, т. е. Супрасльский). Наконец, на Спасскую церковь в Люблине назначено пять коп грошей и на семь церквей в имениях покойного князя Путятича по копе грошей.

II

     Отпуская послов нового польского короля и великого князя литовского Сигизмунда, приходивших в Москву с вестию о его вступлении на престол, московский государь Василий Иванович (в марте 1507 г.) дал им наказ: «Молвите от нас брату и свату нашему Сигизмунду, чтобы и ныне сестра наша Елена, а его сноха ведала свой греческий закон во всем, а он бы ее жаловал, и берег, и держал в чести, как пригоже, и к римскому закону ее не нудил бы ничем». И надобно отдать справедливость Сигизмунду: он так и действовал по отношению к Елене. Еще прежде (генваря 5) он пожаловал ей в пожизненное владение свой замок Бельск с городами Суражем и Брянском, со всеми боярами, слугами и людьми Бельского повета, со всеми землями, лесами, сеножатями, со всеми ловами, рыбными, звериными и птичьими, со всеми данями, доходами и пожитками. А через три года (12 марта 1510 г.) отдал ей по ее просьбе виленский Свято-Троицкий монастырь в ее патронатство, чтобы она сама избирала архимандрита монастырю и подавала его кому захочет, а ни митрополит, ни даже король в то не вступались. Потому-то и Елена, насколько могла, старалась пособлять Сигизмунду в его сношениях с ее братом. Когда князь Михаил Глинский с своими братьями и приятелями взбунтовался против литовского государя и Василий Иванович, приняв их в подданство России, послал им (весною 1508 г.) на помощь войско для разорения Литовской земли, тогда вместе с послом от Сигизмунда в Москву присылала и Елена своего человека и просила Василия Ивановича, чтобы он был с королем «в любви, и в братстве, и в приязни», а о Глинском писала, что он, забыв милости ее мужа Александра, который сделал его из смерда паном, посягнул на здоровье своего государя и своими чарами свел его со света. Правда, Глинский и его приятели уверяли Василия Ивановича, что в Литве опять пришла на Русь великая нужда о греческом законе, что ее нудят там к закону римскому, и Василий Иванович поверил им, почему и стал за них, и поднял свое оружие в оборону православной Руси в Литве, как сам объяснял своей сестре Елене, намекая ей, не настала ли теперь и ей великая неволя. Но это, без сомнения, была клевета изменников польского короля, которою они рассчитывали сильнее подействовать на московского государя и скорее вызвать его на борьбу с Сигизмундом: не сохранилось никаких указаний, чтобы тогда возобновлялась в Литве попытка к обращению православных к латинской вере. Доходили в Москву известия (1509), что король «держит не в чести» свою невестку Елену, и в другой раз (1512), что ее сильно обидели паны воеводы, виленский и троцкий, не пустили ехать в Бреславль, ее имение, а насильно отвезли в Троки, потом в Бирштаны и отобрали у нее казну, города и волости. Но первое известие ничем не подтвердилось, а последнее оказалось преувеличенным или искаженным, как видно из слов короля московскому послу: «Нам хорошо известно, что паны казны и никаких имений у нашей невестки не отнимали, в Троки и Бирштаны ее не возили, нечести ей никакой не чинили, но только сказали ей с нашего ведома, чтобы ее милость в Бреславль не ехала, по небезопасности пограничных мест, а пребывала по другим своим городам и дворам. Мы нашу невестку королеву Елену, с тех пор как стали господарем в нашей отчине, держали в великой чести и к римскому закону никогда не нудили и не будем нудить, а городов и волостей, что подавал ей наш брат, не только у нее не отнимали, но придали ей к тому еще несколько городов, и волостей, и дворов наших. Для большего же удостоверения ехал бы ты к самой нашей невестке, королеве, и порасспросил ее о том». В распространении ложных слухов относительно Елены не без основания подозревают князя Михаила Глинского: он подал даже «запись» великому князю Василию Ивановичу, будто его сестру Елену зельем отравили. Елена скончалась 24 генваря 1513 г. в своем имении Бреславле и погребена с честию в виленском Пречистенском соборе самим митрополитом Иосифом II, который нарочно для этого вызван был в Вильну.

     Не знаем, участвовала ли Елена своим ходатайством и в избрании Иосифа на митрополию, как прежде участвовала в избрании Ионы II, но должны сказать, что и настоящий выбор православного митрополита был весьма удачен. Иосиф происходил из знатной фамилии Солтанов, хотя и нельзя доказать непререкаемо, будто он был тот самый Иван Солтан, который еще при Казимире служил земским подскарбием великого княжества Литовского и в 1476 г. подписался под известным посланием митрополита Мисаила к папе Сиксту IV, как утверждают униатские и иезуитские писатели, выводя отсюда заключение, что митрополит Иосиф Солтан был униат. Мать его Василисса происходила из рода Тышкевичей, сестра Анна находилась в супружестве за князем Александром Чарторыйским, а другая, Марина, — за Василием Горностаем; старший брат назывался Михаилом Солтановичем. Сам Иосиф, как мы уже упоминали, показал верную службу королю Александру еще в 1502 г., при осаде Смоленска русскими, когда был только нареченным епископом, за что и получил от короля три имения. Потом пожертвованием этих имений на Супрасльскую обитель сделался известным Вселенскому патриарху (1505) и новому королю Сигизмунду, который утвердил (1507) за обителию его дар, а самому Иосифу, владыке Смоленскому, во внимание к прежним убыткам, какие потерпела его кафедра от русских, пожаловал (18 июля 1507 г.) сельцо Капустинское. На митрополию он избран, по всей вероятности, к концу того же 1507 г., потому что в генваре следующего был уже митрополитом, хотя, разумеется, только нареченным, как называл его даже в феврале 1509 г. и сам король в своей окружной грамоте. Но в сентябре 1509 г. подписывался уже под своими грамотами так: «Волею Божиею Иосиф архиепископ, митрополит Киевский и Галицкий и всея Руси». Следовательно, поставление его на митрополию совершилось между февралем и сентябрем 1509 г. Это поставление он получил, как сам свидетельствует, благословением святейшего Вселенского патриарха Константинаграда, нового Рима, кир Пахомия и его великого Собора. Пока был нареченным митрополитом, Иосиф удерживал за собою и Смоленскую епархию и иногда проживал в Смоленске, но, сделавшись действительным митрополитом, скоро поставил для Смоленской епархии особого епископа — Варсонофия.

     Едва прошло несколько месяцев со времени утверждения Иосифа на митрополитской кафедре, как он созвал Собор в Вильне «о церковных вещех и о исправлении дел духовных», который и состоялся в самый праздник Рождества Христова, 25 декабря 1509 г. Причины, вызвавшие созвание Собора, объяснил сам митрополит в начале «соборного деяния» воспользовавшись при этом словами митрополита Кирилла II, сказанными на Владимирском Соборе 1274 г. «С того дня, — говорит Иосиф, — как изволением Божиим я, недостойный, занял престол митрополии Киевской и всея Руси и принял обязанность пасти Церковь Божию, отсекать всякое преступление закона нашей православной веры и утверждать, по древнему обычаю, церковные уставы, я видел много нестроения и бесчиния в духовенстве и много о том слышал... Все это мы должны исправлять и очищать по правилам святым, о всем должны скорбеть и болеть. Ибо какой прибыток получили мы чрез умножение наших грехов? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Нс разведены ли сыны и дщери наши во многие страны поморские, плененные от поганых? Не взяты ли были грады наши; не пали ли сильные князья наши от острия меча; не запустели ли св. Божии церкви; не томимся ли всякий день от безбожных поганых агарян? Все это бывает нам за то, что мы ходим не по правилам св. апостолов и не по заповедям св. отцов наших. Посему мы, Иосиф, милостию Божиею архиепископ, митрополит Киевский и всея Руси, и составили Собор с преподобными епископами, пречестными архимандритами и игуменами и богобоязненными священниками...» Епископов присутствовало на Соборе семь (а с митрополитом восемь), именно: Владимирский и Берестейский Вассиан, Смоленский Варсонофий, Луцкий и Острожский Кирилл, Полоцкий и Витебский Евфимий, Туровский и Пинский Арсений, Перемышльский Антоний и Холмский Филарет. Архимандритов (хотя в числе их упомянут один и игумен) также семь: Киево-Печерской великой лавры Иона, Благовещенской патриаршеской обители (так называли Супрасльский монастырь) игумен Пафнутий, троицкий виленский Изосима, лаврашевский Арсений, троицкий слуцкий Иосиф, вознесенский минский Сергий, Михайловский городецкий из Полоцка Антоний. Игуменов — шесть: троицкий (неизвестно откуда) Симон, свято-духовский из Смоленска Афанасий, иоанновский островский из Полоцка Евфимий, петровский из Полоцка Алексий, николаевский из Гольшан Иона и николаевский из Лоска Геронтий. Протопопов — семь: виленский Матфей, новгородский Иаков, городенский Антипа, слуцкий Феодор, марковский Лукиан, слонимский Косьма и волковыйский Феодор. Кроме того, на Соборе находились и священники. Деяние Виленского Собора представляет нам верную картину тогдашних недостатков и злоупотреблений, существовавших в Западнорусской митрополии, так как одни из них ясно выражены Собором, а другие указаны самими определениями Собора. Всех определений, или правил, Собор постановил 15, которые, впрочем, могут быть разделены на три класса.

     Первые четыре правила касаются поставления на священные степени. «Некоторые в нашем законе, — говорит Собор, — презирая отеческое предание и заповеди, ради мирской славы и властительства покупают себе еще при жизни епископов их кафедры и принимают эти кафедры без совета и согласия митрополии и епископов и без избрания от князей и панов нашего греческого закона». Так же приобретались и настоятельские места в монастырях, и священнические на приходах. А дьяки или причетники без воли своего епархиального владыки отправлялись в другие епархии и получали священство от чужих архиереев. Против этих нестроений Собор постановил: 1) «никому не подкупаться под живыми епископами, архимандритами и священниками». Если же кто дерзнет на такое дело, архимандрит ли, или игумен, или священник, или мирянин, то да будет на них церковное неблагословение и отлучение, пока не покаются, и на епископство, и на всякий священнический сан их отнюдь не поставлять. А если кто из епископов дерзнет такого бесчинника совершить во священство, тот сам да будет лишен своего сана. 2) Архиепископу и епископам отнюдь не поставлять на священство дьяков из чужих епархий без повеленной грамоты от их епископа и без отпустных листов, которые должны быть писаны особо, по древнему обычаю. 3) Во епископы и во всякий степень священства ставить только достойных, после обыска и по свидетельству и поручительству их духовного отца, а недостойных отнюдь не ставить, если и господарь (т. е. великий князь литовский) присылать будет: в таком случае «всем нам с митрополитом пойти к господарю и объявить недостоинство того недостойного». 4) Если же какой-либо епископ или священник, утаив свою виновную совесть от своего духовного отца, восприимет святительство или священство, но потом будет обличен, такого отлучить от Божественной службы.

     Другой класс правил составляют те, которые касаются поведения духовных лиц и отчасти мирян. Некоторые епископы, не желая повиноваться великой церкви (т. е. митрополичьей) и иметь к ней послушание, не приходили на Соборы для совещаний об утверждении православной веры и не имели попечения о своей духовной пастве, а принимали на себя мирские дела и теми делами оправдывали себя; иногда же без вины отнимали от игуменов и священников их церкви. Монахи исходили из своих монастырей без воли и отпустной грамоты настоятелей, и иеромонахи священствовали вне монастырей без благословения святительского. Вдовые священники мирские имели наложниц и продолжали священствовать, к величайшему соблазну мирян. Священники, подпадавшие под запрещение от своего архиерея, отходили в другие епархии и там получали благословение и священствовали. Равно и миряне, подвергшиеся за какие-либо духовные вины отлучению от своих епископов, уходили в иные епископии и там принимались в общение. А некоторые миряне, имея у себя «Божественные правила», не хотели слушаться своих пастырей и думали сами себе быть законом. Против этих нестроений Собор определил: 1) всем епископам без всякого прекословия, кроме великой какой-либо нужды, собираться на Соборы, а которые епископы ради мирских дел будут уклоняться от священных Соборов, презирать свою духовную паству и не иметь о ней попечения, таковые да будут безответны (правило 14). 2) От игуменов и священников не отнимать церквей без вины и без преступлений, указанных в их ставленой грамоте. Если же священник начнет свою церковь держать в небрежении, бесчинно, или церковные службы совершать не по уставу, или упиваться, у такого бесчинника отнять церковь и отлучить его на время. А если он не перестанет творить бесчиния, тогда епископу «соборне, с своим крылосом, с священноиноками и с попами» (вот имя и состав духовного управления и суда при тогдашних епархиальных архиереях!) запретить такому бесчиннику священнослужение (правило 7). 3) Монахам из своих монастырей без воли игуменской отнюдь не исходить и без отпустной грамоты от настоятеля нигде их не принимать, а священноиноки да не священствуют нигде без благословения святительского (правило 12). 4) Попам и диаконам, не имеющим своих жен, запрещается священствовать во всем пределе митрополии Киевской, и Галицкой, и всея Руси, как «и ныне Вселенская великая Константинопольская Церковь держит», последуя правилам соборным и отеческим и законам царским. А если бы митрополит или кто-либо из епископов захотел нарушить это соборное определение и дозволил вдовым священникам священствовать, таковой сам да будет лишен своего сана, епископ — митрополитом, а митрополит — Собором всех епископов его области. Если же какие-либо миряне явятся непокорными этому правилу, они соборне да будут отлучены всеми епископами и, если не покаются, преданы проклятию (правило 6). Священников и мирян, подвергшихся неблагословению и отлучению от своего епископа, отнюдь не разрешать и не допускать до церковного общения в других епархиях без воли их епископа. Священника без отпустной грамоты от епископа в другой епархии не принимать (правило 5). Божественных правил (Кормчей) мирянам у себя не держать, а кто станет держать, да будет в церковном отлучении, пока не оставит их (правило 13).

     Последний класс правил касается отношения светских людей к Церкви и направлен против их злоупотреблений. Некоторые православные князья и паны, пользуясь в своих имениях правом подавания, т. е. избрания и назначения священников к приходским церквам, сами потом и отнимали эти церкви у священников без ведома епархиального архиерея. Другие по небрежности долго оставляли в своих имениях приходские церкви без священников. Иные приказывали священникам священнодействовать в их церквах без благословения архиерейского. Еще некоторые отнимали у церквей имения и другие церковные вещи. Имея все это в виду, святители, присутствовавшие на Соборе, определили: 1) когда в имениях православных князей и панов, пользующихся правом подаванья, мы рукоположим к какой-либо церкви священника или благословим в ней петь прежде рукоположенного и подтвердим то нашею грамотою, то князья и паны не должны у этого священника отнимать церкви без нашего ведома святительского. Если священник в чем провинится, они должны объявить его вину нам своим писанием, и мы соборне ее рассмотрим, и если священник будет достоин отлучения, мы удалим его от церкви и отдадим ее другому нашим благословением. Если же князь или боярин самовольно отнимет у священника церковь без его вины и без ведома святительского, нам к той церкви священника не давать, пока не оказана будет справедливость прежнему (правило 8). 2) Если князь или боярин в своих имениях будет держать церковь в небрежении, без священника, три месяца, нам от себя послать к той церкви попа для хвалы Божией и блага христиан, живых и умерших (правило 9). Если по приказанию князя или пана какой-либо священник начнет священствовать в церкви без нашего благословения, то да будет он, по правилам, лишен своего сана (правило 11). Если князь или боярин отымет церковное имение или что-либо другое церковное, нам такого обослать нашим листом и благословением, чтобы церковное отдал церкви, а если имеет дело до церковного имения, то отыскивал бы его правом пред митрополитом. Если же нашего листа и благословения не послушает, на такого послать отлучение церковное. Если какие-либо сыны нашего смирения, в какой бы то ни было епархии, начнут противиться этому нашему законоположению, да будут от всех нас соборне отлучены (правило 10).

     Последнее (15-е) правило составляет собственно заключение соборного деяния и имеет целию утверждение и ограждение всех постановленных Собором правил. «Если, — говорят святители, — господарь или какие-либо вельможи и власти будут присылать к митрополиту или епископу, чтобы исполнить их волю и нарушить в чем-либо хотя одно из положенных нами соборне определений, то никому из нас на то не дерзать, а всем нам съехаться, на собственный счет, к митрополиту и бить челом господарю и непоколебимо стоять, чтобы закон нашей православной веры не был нарушен. Все это мы соборне, единоумно и единодушно положили, и записали, и утвердили нашими печатьми, чтобы все эти правила нам и по нас будущим митрополитам и епископам беречь и содержать ненарушимо. А если кто-либо из нас или будущие после нас церковные пастыри по своему нерадению или скупости захотят преступить эту заповедь, положенную и утвержденную нами, и за нее не пострадают, те да будут лишены своего сана». Не напрасно с такою силою и настойчивостию отцы Собора желали утвердить постановленную ими заповедь: они видели и сознавали, как велико зло, против которого боролись, и как необходимо положить ему преграду. Особенно эта покупка святительских кафедр и других священных степеней, эта непокорность епископов митрополиту, их неявка на Соборы, нерадение о своих паствах и занятия мирскими делами, эта безнравственная и соблазнительная жизнь вдовых попов, эти своевольные распоряжения князей, бояр и самого великого князя в делах православной Церкви угрожали ей самыми гибельными последствиями. Деяние Виленского Собора, бывшего под председательством митрополита Иосифа Солтана, заметим кстати, служит неопровержимым свидетельством, что Иосиф вовсе не был униатом: во всем деянии нет ни слова ни о папе, ни об унии, ни о каком-либо отношении к папе Литовской митрополии; напротив, отцы Собора говорят только о нашемгреческом православном законе и свое постановление о вдовых священниках основали прямо на примере Вселенской великой Константинопольской Церкви.

     Издав несколько правил по поводу вопиющих нужд своей местной Церкви, западнорусские иерархи, конечно, понимали, что эти правила могут иметь силу только для православных, но вовсе не обязательны для живущих с ними латинян и, кроме того, далеко не исчерпывают всех церковных канонов и постановлений. И вот, спустя полтора года после Виленского Собора митрополит Иосиф со всеми своими епископами, а также все князья и паны греческого закона и во главе их князь Константин Иванович Острожский, великий гетман, били челом Сигизмунду, чтоб он подтвердил все духовные права, какие только от начала христианства на Руси дарованы были митрополиту Киевскому и подведомым ему епископам на основании Номоканона Восточной Церкви, и положили пред королем грамоты его предка Витовта, отца Казимира и брата Александра, пожалованные в свое время для подтверждения этих прав. Сигизмунд, рассмотрев представленные ему грамоты, дал и от себя такую же грамоту, в которой прежде всего определил: «Имеет Киевский митрополит держать в своей власти все церкви греческого закона в нашей отчине и управлять ими; давать им, по св. правилам, епископов, архимандритов, игуменов и всякий священнический чин греческого закона; судить и рядить как духовных, так и светских и виновных карать и вообще отправлять всякие духовные дела по уставам соборной Восточной Церкви совершенно невозбранно; также и епископы, находящиеся под Киевскою митрополиею, имеют судить и рядить и отправлять все духовные дела в своих епископиях, по давнему обычаю». Затем приказал князьям, и панам, и вообще светским лицам не только греческого, но и римского закона словами известной уже нам такой же грамоты Александра, чтобы они не чинили кривды митрополиту Киевскому и епископам и в церковные доходы и во все справы и суды духовные не вступались, и повторил приказание той же Александровой грамоты панам римского закона, имевшим в своих вотчинах и поместьях православные церкви. Грамота дана Сигизмундом на великом сейме, бывшем в Бресте 2 июля 1511 г., и представляет новое свидетельство, что ни митрополит Иосиф, ни все вообще православные в Литве тогда не знали никакой унии.

     В 1514 г. митрополит созвал новый Собор, вероятно в Вильне, на котором обсуждался вопрос об установлении празднования в честь преподобного Елисея Лаврашевского. Этот Елисей происходил от знатных родителей-литовцев. Сначала он служил при дворе великого князя литовского и занимал высокие должности. Потом, любя уединение, удалился в пустыню, где, будучи найден каким-то православным иноком, принял от него монашеское пострижение. Когда молва о его суровой жизни собрала к нему многих желавших подвизаться под его руководством, он построил для них на берегу Немана, неподалеку от Новогрудка, церковь и основал около 1225 г. монастырь, так называемый Лаврашевский, в котором и был первым настоятелем-архимандритом. После многолетних подвигов Елисей был умерщвлен каким-то юношею в ночь 23 октября и погребен в монастырской церкви. У гроба его начали совершаться чудесные исцеления и привлекать к нему толпы усердных чтителей и богомольцев. Во дни польского короля Александра, следовательно, уже в начале XVI в., когда татары вторглись в литовские владения и произвели страшные опустошения вокруг Новогрудка, они не осмелились напасть на Лаврашевский монастырь, а поспешно бежали от него: им показалось, что монастырские дворы наполнены отборною конницею, тогда как там не было ни одного воина. Чудо приписали заступничеству преподобного Елисея, и уважение к нему еще более усилилось в среде православных жителей Литвы. Это, может быть, особенно и расположило митрополита Иосифа созвать Собор, который и определил праздновать преподобному Елисею в день его кончины — 23 октября. Был ли установлен праздник общий для всей Западнорусской Церкви или только местный, не знаем, но несомненно, что его праздновали литовские униаты, прежде бывшие православными, еще в половине XVII в. и что тогда еще существовало какое-то рукописное житие преподобного Елисея на славянском языке, не сохранившееся доселе.

     Два Собора, созванные первосвятителем Иосифом, и испрошенная им вместе с епископами королевская грамота о неприкосновенности их церковных прав — все это говорит о деятельности Иосифа как митрополита. Сохранилось несколько известий и о деятельности его как епархиального владыки. Вскоре по своем избрании на митрополию он узнал, что в разных местах подведомой ему епархии многие христиане живут незаконно с женами, без церковного венчания, не хотят крестить детей, не ходят на исповедь, и начал посылать своих слуг, чтобы они брали виновных и представляли к нему на суд. Но местные власти и жители стояли за виновных и не выдавали их. Иосиф обратился к королю, и Сигизмунд издал (10 февраля 1509 г.) окружную грамоту к местным войтам, бурмистрам, радцам и всем жителям, чтобы они не заступались за таких людей, которые нехорошо держат свой закон, а выдавали их слугам митрополита пред королевским дворянином Иваном Черкасом, иначе этот дворянин будет насильно брать виновных и представлять на суд митрополита. Через три с небольшим года Иосиф вынужден был принести новую жалобу королю, касавшуюся, впрочем, одного Слонимского уезда, который, следовательно, принадлежал к митрополичьей епархии. В этом уезде были также православные князья, бояре и другие, которые с женами жили незаконно и не хотели быть послушными в делах духовных поставленным там от митрополита начальственным лицам: десятиннику-дворянину Деннице и протоиерею. Сигизмунд приказал своею грамотою (15 сентября 1512 г.) обывателям Слонимского уезда, чтобы они непременно были послушны и подсудны в духовных делах местному митрополичьему десятиннику и протоиерею. Таким образом, и в епархиях Литовской митрополии, как Московской, кроме главных духовных судов при кафедрах архиереев существовали еще местные духовные суды по округам, или десятинам, — суды десятильничьи.

     В другом роде известны нам действия Иосифа в его кафедральном городе Вильне. «Поведали нам, — говорит он в своей благословенной грамоте (от 20 сентября 1509 г.), — сыны нашего смирения, виленские мещане (т. е. граждане) нашего православного христианства греческого закона, братстводома Пречистой Богоматери, что господин святейший Вселенский патриарх Константинопольский прислал им подвижный антиминс, и просили нас, чтобы мы дозволили служить на том антиминсе Божественную службу пред ними в странах польских, немецких и других, где случится им быть в дороге. И мы на просьбу и желание их благословили и дозволили им то иметь, посему, когда какому-либо священнику придется ехать с ними из Вильны в какую бы то ни было сторону, мы благословляем того священника и дозволяем ему служить пред ними Божественную службу на том антиминсе». Грамота указывает на частный и неважный случай, но имеет большой исторический интерес: она свидетельствует о том живом церковном единении или унии, какую имели митрополит Иосиф Солтан и его духовные дети с Вселенским патриархом Царьграда, а отнюдь не с папою Римским и в первый раз упоминает о братстве, существовавшем при виленском Пречистенском соборе. Это уже второе братство в Вильне, отличное от братства кушнерского, которое было основано полстолетия тому назад и не числилось при какой-либо одной виленской церкви. «Братство дома Пречистыя Богоматери» называлось не по имени какого-либо цеха или сословия виленских граждан, а по имени кафедрального собора, на котором, конечно, и сосредоточивало свои попечения, и имело характер братства вполне церковного.

     Гораздо важнее по содержанию своему другая грамота, данная Иосифом православным гражданам Вильны (в декабре 1511 г.) и определяющая меру участия их в делах их приходских церквей. Эти граждане чрез своих бурмистров и присяжников обратились к митрополиту Иосифу с просьбою держать их в чести так же, как держали их его предшественники. И прежде всего выразили желание, чтобы им дозволено было иметь наблюдение за имуществом виленских церквей, и именно чтобы каждый раз, когда наместник митрополита при ежегодном ли осмотре этих церквей или по случаю смерти священника какой-либо из них будет поверять церковное имущество и записывать в свой церковный реестр, могли и они, мещане, тут же присутствовать и также поверять церковные вещи и записывать в свои городские книги. Митрополит, порассудивши «со всем крылосом соборной церкви», хотя нашел, что в правилах святых отцов того нет, чтобы мирские люди вмешивались в церковное управление или обладали церковию, но признал справедливым, если христиане, и особенно прихожане, делающие приношения на свои храмы, будут оберегать их имущество. И потому изъявил свое согласие на желание граждан и дозволил им присылать от себя двух или трех уполномоченных каждый раз для участия в осмотре и поверке митрополичьим наместником имущества виленских церквей. Затем граждане просили, чтобы Иосиф, как бывало прежде, оставил за ними право избирать себе приходских священников и назначал к каждой церкви того именно, о ком они будут ходатайствовать, найдут ли «котораго дьяка или священника добраго». Митрополит и на это согласился, но прибавил, что избранных гражданами кандидатов он будет испытывать с своими «духовными» и, если избранный окажется годным, даст ему церковь, а если не годным, даст церковь иному; равно, если граждане не найдут кандидата и своевременно не представят к митрополиту, он сам с своими духовными изберет годного попа и даст ему церковь; если же какой-либо поп окажется нерадивым и не соответствующим своему сану, прихожане имеют поведать о том митрополиту, и в случае виновности попа, по надлежащем расследовании, у него будет отнята церковь и отдана другому. Удовлетворивши таким образом желанию виленских граждан, Иосиф с своей стороны заметил им, что они в последнее время начали поступать не по уставу: берут к себе, когда при какой-либо церкви умирает священник, ключи от этой церкви без ведома митрополичьего наместника и потом вручают их новопоставленному к ней священнику. Граждане отвечали, что так бывало всегда и при прежних митрополитах, и сослались на архимандрита Троицкого монастыря Изосиму, помнившего пятерых прежних митрополитов. Но Изосима показал, напротив, что при прежних митрополитах священников «увязывал» к той или другой церкви и вручал им ключи ее митрополичий наместник иногда в присутствии некоторых граждан, а иногда и без граждан. Спросили одного за другим старых священников, на которых сослался Изосима, и они своими подробными рассказами подтвердили его слова. Спросили, наконец, старого боярина церковного Пацка Есковича, и он сказал: «Я помню уже шестого митрополита, а того не слыхал и не видал, чтобы мещане брали церковные ключи и сами давали их попам... по их просьбам митрополит поставлял священников, но увязать священника к церкви и дать ему ключи всегда посылал своего «увяжчего». Тогда Иосиф, обмолвивши с своими духовными в своем духовном совете, определил: «За какого попа или дьяка будут просить граждане, чтобы назначить его в ту или другую приходскую церковь, и он покажется нам годным, мы того и назначим, но подавание священнику престола и ключей церковных принадлежит нам. Когда мы поручим нашему наместнику подать какому-либо попу церковь и увязать его, наместник имеет оповестить граждан, чтобы они прислали в ту церковь двух или трех своих депутатов, которые бы вместе с ним пересмотрели церковные вещи и передали новому попу за собственною подписью, а если граждане не захотят явиться в церковь по повестке наместника, тогда он и без них имеет увязать в ту церковь попа по нашему благословению, чтобы церковь не стояла без пения». При расследовании вопроса о праве подаванья церковных ключей вполне выяснилось, кто были ближайшие предшественники митрополита Иосифа, как назывались существовавшие тогда виленские церкви и кого ставили митрополиты своими наместниками в Вильне. Предшественниками Иосифа Солтана были митрополиты: Иона Глезна, Макарий, Иосиф Болгаринович и Иона, которого сам Иосиф Солтан называет здесь своим «предком», предместником. Церкви существовали тогда в Вильне кроме Троицкого собора и Пречистенского собора следующие: Николо-Перенесенская, Воскресенская, Екатерининская, Никольская, Михайловская, Ивановская, Пятницкая, Рождественская, Спасская, Косьмодемьянская, Юрьевская и какая-то «городская». Наместничество в Вильне поручалось митрополитами то троицкому архимандриту, то священникам приходских церквей — Воскресенской, Юрьевской, Косьмодемьянской, которые наравне с прочими виленскими священниками считались крылошанами Пречистенского собора. Троицкого архимандрита Изосиму Иосиф Солтан называет своим «наместником духовным», конечно, в отличие от наместников светских, какие были у него, например в Киеве при Софийском соборе и в Минске.

     Из монастырей епархии более всех других был близок Иосифу монастырь Супрасльский, на который он сделал такое значительное пожертвование и которого считался одним из ктиторов. До 1510 г. все здания в Супрасльском монастыре были деревянные — в этом году игумен Пафнутий испросил у короля Сигизмунда разрешение (от 15 марта) «муровать церковь и монастырь», т. е. сооружать из камня. В этом же году митрополит Иосиф вместе с другим ктитором, Ходкевичем, дал (15 октября) Супрасльскому монастырю общежительный устав, который при всем сходстве с такими же уставами, действовавшими в Московской митрополии, имеет и немаловажные отличия. В уставе, именующем Супрасльский монастырь и «лаврою», говорится 1) о монастырском богослужении: пение и молитву держать инокам в церкви соборне, по уставу святых отец, а в каждое воскресенье иметь всенощную, заутреню, часы, обедню, вечерню и повечерию; после повечерии каждому идти в свою келью с молчанием, не вести беседы с другими и не пить. 2) О пище и питии иноков: ни игумену, ни братии не держать в монастыре ничего хмельного: ни меда, ни пива, ни вина горелого, а пить квас овощной и солодовый без хмеля; только в великие праздники пить квас медовый, но без хмеля и в меру; в понедельник, среду и пяток должно быть одно сухоедение по 9-м часе, во вторник вкушать пищу дважды, но без масла, а в четверг с маслом; если же в какой-либо из этих дней случится великий праздник, то есть, как положено в церковном уставе; ни самому игумену, ни иным из братии не есть вне трапезы, разве будет великая нужда. 3) Об имуществе иноков, одежде, работах, мыльне: игумену и братии не иметь в кельях никакого стяжания, кроме одежды, книг и келейной работы; одежду и все потребное иметь всем из монастырской казны, одежду всем носить равную — из простого сукна и бараньи шубы, только игумену и священноинокам носить одежду из сукна чешского; на монастырскую работу выходить всем равно, кроме недельного, по повелению игумена; в мыльне не мыться, кроме великой нужды или немощи. 4) О монастырской икономии:всякие монастырские дела и справы игумену исправлять вместе с икономом и другими братиями, на то поставленными; все монастырские доходы из имений, за панихиды, сорокоусты, вклады, милостыни должны быть общими для всех и поступать чрез руки иконома и его помощников в монастырское казнохранилище; они должны вести записи всего прихода и расхода и ежегодно представлять отчет игумену и всей братии. 5) Об отлучке из монастыря: игумену из монастыря от братии не отлучаться, разве будет великая нужда поехать к господарю или к ктитору монастыря, или для обозрения церковных имений, но и тогда игумену ехать с ведома братии, и братия посылает с ним из среды себя двух или трех по собственному выбору, а не по выбору самого игумена; в имениях церковных долго не мешкать и не упиваться, а по окончании дела возвращаться в монастырь; если игумену прилучится когда ради монастырской потребы послать к какому-либо вельможе или ктитору монастыря, то пусть посылает не одного брата, но двух или трех. 6) О приеме в монастырь и кого в монастырь не принимать и не впускать: желающих принять иночество в той лавре игумену скоро не постригать, а дать им два-три месяца, иногда и шесть, чтобы рассмотрели устав монастырского жития; кому захочется и полюбится жить в обители до смерти, того постричь и вон из монастыря не пускать, кроме великой нужды; принимать в монастырь всякого желающего постричься в нем братолюбно и без вкупа, разве сам захочет, по доброй воле, дать что-либо в монастырскую казну, но и убогого, не имеющего ничего, также принимать в общее братство; приходящих иноков держать три дня, пока осмотрят житие той лавры, и кто из них захочет остаться в монастыре навсегда, того принять и дать ему вместо одежды, в которой пришел, другую от монастыря; если почему-либо решится впоследствии совсем оставить обитель, возвратить ему прежнюю его одежду и отпустить его; ребят в монастыре не держать и не принимать ни на науку, ни на послугу; женскому полу всякому в монастырь не ходить. 7) Об отношении игумена к братии: игумену иметь всю братию в любви, наставлять и держать по уставу общежития, а нерадивых и ленивых научать вместе с братиею на путь Господень; если же кто сделается непослушным и ропотником и станет жить вопреки наставлениям игумена, такого игумену наказывать: за первый проступок держать в подклети два дня на хлебе и воде, за второй — четыре дня, а за третий — шесть дней; если и затем не исправится, то игумену созвать всю братию и при ней убеждать и просить виновного, чтобы оставил свое бесчиние; если не оставит, то да приимет наказание церковное, т. е. сидение (в келье?); если же и после такого церковного наказания останется непослушным, да будет выслан вон из обители, как преступник ее общего устава. Не оставлял митрополит Иосиф без своего попечения Супрасльской обители и впоследствии. Когда на подаренное им обители имение Топилец стали заявлять свои права и посягательства какие-то Стаевниковичи, он испросил (1511) у короля Сигизмунда новую подтвердительную грамоту монастырю на это имение в ограждение от их посягательств и вскоре за тем (1513) написал письмо к другому ктитору Супрасльского монастыря, маршалку Ходкевичу, прося его защищать монастырских людей в имении Топилец от обид и насилий со стороны соседей, как защищает свое имение Хворощу, недавно подаренное им тому же монастырю. В 1514 г., посоветовавшись с бывшими на Соборе в Вильне епископами — Смоленским Варсонофием, Владимирским Пафнутием и Туровским Арсением, также с архимандритами и со всем своим клиросом, Иосиф пожаловал Супрасльскому монастырю, который «стал ново», т. е. вновь был построен из камня (с 1510 г.), грамоту, подобную той, какую дал некогда предшественник его Иона гродненскому Коложскому монастырю. В этой грамоте, упомянув о своем поставлении от Вселенского Цареградского патриарха Пахомия, равно о грамоте прежнего Вселенского патриарха Иоакима, данной на утверждение Супрасльской обители, Иосиф освобождает «тую честную лавру общую» от всякой подвластности митрополиту, от всякой подсудности ему и его слугам, от всяких митрополичьих пошлин из монастыря, которых не брали и прежние митрополиты; все управление и суд как в монастыре, так и в монастырских имениях отдает игумену, удерживая за собою право судить только игумена и иметь общее наблюдение за исполнением монастырского устава; предоставляет самой братии избирать себе игумена и присылать для поставления к митрополиту, а игумену — являться к митрополиту на Собор, когда будет позван от митрополита, без всяких податей и пошлин соборных. Грамота подписана Иосифом в Вильне, и при этом, говорит он, в числе других присутствовали «патриарха Цареградского священноинок Филипос, двора нашего архимандрит Лаврентий и протопоп соборное церкви в Новегородку поп Иаков Никольский». Кроме того, митрополит Иосиф делал Супрасльскому монастырю разные от себя приношения: пожертвовал ему жемчугу на сто коп грошей; крест великий, оправленный серебром, с позолотою и с камнями; другой крест, напрестольный, оправленный серебром, с позолотою и камнями; Евангелие пергаменное, оправленное серебром, с позолотою; потир великий и потир малый, серебряные и позлащенные; серебряное кадило, три иконы Богородицы, оправленные серебром, с позолотою, с драгоценными камнями и жемчугом; книгу Псалтирь в десть и пр.

     Обращал также митрополит Иосиф внимание и на хозяйственную часть своего двора. В 1512 г. он купил у князя Василия Соломерецкого половину села Прилеп, на реке Всяжи, со всеми людьми, землями и угодьями за сто двадцать коп грошей, а в 1518 г. купил и другую половину того же села у пана Яна Завишича за двести коп грошей. Это приобретение Иосиф сделал не на церковные, а на собственные деньги и потому имел право распоряжаться купленным селом по своей воле, продать его или подарить кому-либо, оставить родным, наследникам, или пожертвовать на церковь. И в том же 1518 г. по просьбе митрополита и по ходатайству князя Константина Ивановича Острожского король утвердил село Прилепы за Иосифом со всеми его на это село правами. По иным имениям митрополиту приходилось иметь тяжебные дела: одно в 1516 г. с княгинею Гольшанскою и маршалком Бартошевичем; другое в том же и следующем годах с канониками главного виленского костела святого Станислава. На тех и других митрополит приносил жалобу королю, и король назначал судебные разбирательства обоих дел. Чем кончилось первое — неизвестно, а последнее решено более в пользу каноников, нежели митрополита, и, судя по изложению дела, совершенно справедливо.

     О прочих владыках того времени можно сказать немногое. Полоцкий владыка Евфимий принес королю разом две жалобы: одну на митрополита Иосифа, другую на Владимирского владыку Вассиана. Обе жалобы были рассмотрены на Брестском сейме 5 июля 1511 г. Для этого все три иерарха должны были лично явиться и стать пред королем и его панами радами. Евфимий жаловался на Иосифа, что он не называет его в своих грамотах архиепископом, как называли прежние митрополиты его предместников, и даже возбраняет ему самому титуловать себя архиепископом, как титуловались его предместники. Иосиф отвечал: «Прежние митрополиты писали Полоцких владык архиепископами, но по своей доброй воле, а не из стародавнего обычая». Король спросил князей Друцких и бояр полоцких: как было издавна? И они поведали, что издавна владыки Полоцкие писались архиепископами и все митрополиты из века писали их архиепископами. Тогда король с своею радою признал владыку Евфимия правым и приказал митрополиту писать его архиепископом и сохранить этот титул за Полоцкими владыками навсегда. Вслед за тем Евфимий высказал свою жалобу на Владимирского владыку Вассиана так: «Он хочет сидеть выше меня, а прежние владыки Владимирские никогда не сиживали выше Полоцких». Вассиан против жалобы не захотел ничего сказать. И как князья Друцкие и бояре полоцкие подтвердили слова Евфимия, то король с своею радою определил Полоцкому владыке садиться всегда выше Владимирского, но присовокупил: «Если же у Владимирского владыки будет по этому какое-либо дело на Полоцкого, то пусть пожалуется нам на него в другое время, когда мы будем иметь великий сейм со всеми панами радами нашими и когда с нами же будут митрополит и все владыки, тогда мы разберем жалобу по справедливости». Последние слова показывают, что иногда на литовских сеймах присутствовали и все православные архиереи.

     Владимирский и Берестейский владыка Вассиан просил Сигизмунда, чтобы он утвердил за Владимирскою кафедрою несколько имений и фольварков, которые завещал на соборную церковь Пречистой во Владимире бывший староста владимирский маршалок Федор Янушевич, и король дал утвердительную грамоту (20 апреля 1508 г.). Через полтора месяца и Луцкий владыка Кирилл просил короля утвердить за Луцкою кафедрою два имения, пожалованные тем же Янушевичем на соборную церковь святого Иоанна Богослова в Луцке, — король дал и этому владыке утвердительную грамоту, но прибавил в ней: «Луцкие епископы имеют посылать с тех имений людей своих на земскую службу наравне с князьями, панами и земянами против всякого нашего неприятеля, по уставам земли Волынской». Пинскому и Туровскому владыке Вассиану пожаловал (9 апреля 1513 г.) на его владычную, или соборную, церковь Рождества Пречистой Богородицы в Пинске князь Федор Иванович Ярославич три с половиной дворища в селе Нинковичах со всеми людьми, землями и разными угодьями. Пинскому же владыке и на ту же владычную церковь завещала (5 марта 1518 г.) и супруга Федора Ивановича Ярославича княгиня Александра Семеновна свой «дворец» и принадлежавшие к нему земли и угодья с тем, однако ж, чтобы только половина доходов с них шла владыке, а другая половина — священникам той церкви. В 1520 г. князь Константин Иванович Острожский записал на соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы в Турове владыке Пинскому и Туровскому Арсению и его преемникам всех подданных своих граждан города Турова с их домами и всеми имениями, три села с землями, лесами и угодьями, до четырнадцати озер и медовую дань с некоторых других своих вотчин.

     Но, давая или подтверждая православным епископам грамоты на их права и привилегии, Сигизмунд вместе с тем позволял себе иногда и такие действия, которыми подрывалось православное епископство в самом корне. Едва прошло десять лет после Виленского Собора, определившего, чтобы никто не подкупался под живых епископов, т. е. не покупал их кафедр, еще занятых, как повторился подобный случай во всем своем безобразии. Был у Сигизмунда писарь Михайло Васильевич Коптя, которого он послал в Крымскую Орду с суммою в сто коп грошей, чтобы расположить татар в свою пользу; сумма оказалась недостаточною, и Коптя издержал в Орде немало своих денег. Затем, сопровождая крымских послов к королю с их свитою, простиравшеюся до шестидесяти человек, кормил их дорогою на собственный счет и еще более издержался. По окончании поручения, явившись к Сигизмунду, Коптя просил вознаградить его, и чем же? Не деньгами, а тем, чтобы его отцу пану Василию Евлашковичу король пожаловал епископскую кафедру, Луцкую или Владимирскую (две самые богатые кафедры по имениям), какая прежде сделается праздною. И Сигизмунд охотно согласился и выдал грамоту, в которой объявил, что за верную службу писаря Копти и за понесенные им на службе издержки дает его отцу пану Василию Евлашковичу одну из названных епископских кафедр, какая прежде станет праздною, а самому Копте предоставляет то «челомбитье», которое имел бы взять он, король, от той епископии при назначении ей нового епископа. Тут попраны были и права всей православной Церкви, которой навязывался для епископского служения человек, может быть вовсе не способный и вовсе к тому не подготовленный, и утвердившееся обычаем право местных православных участвовать в избрании своих епископов. А кроме того, из этой грамоты узнаем, что польский король брал от православных епархий приношения — челомбитья каждый раз, когда назначал им епископов. Значит, брал и с тех, кому хотелось купить себе епископию, и от тех, кому давал епископов.

     Благотворения на церкви и монастыри не только не прекращались, а еще увеличивались, и это прежде всего видим в епархии митрополита. В ВильнеПречистенский митрополитанский собор подвергся (1506) сильному повреждению: в нем обрушился главный купол и на стенах показались трещины. Несчастье произошло от сотрясения почвы, вследствие того, что для укрепления городской стены, проходившей в одиннадцати саженях от собора по берегу реки Виленки, или Вилейки, тогда забивалось множество свай. Через пять лет князь Константин Иванович Острожский выпросил у короля Сигизмунда грамоту (19 июня 1511 г.) на возобновление собора и совершенно перестроил его на старом фундаменте в готическо-византийском стиле, с большим куполом посредине и четырьмя башнями по углам. При этом собор был освящен несомненно во имя Успения Пречистой Богородицы. Затем князь исходатайствовал у короля еще разрешение (29 декабря 1515 г.) построить для Пречистенского собора, и действительно построил, на реке Вилейке мельницу на содержание митрополита Иосифа и его преемников. А князь Федор Иванович Ярославич определил (25 сентября 1516 г.) выдавать собору ежегодно из имения своего Вяды по сорока куниц собственно на содержание соборных священников, но с тем, чтобы митрополит в это пожертвование совсем не вступался. В 1514 г. князь Константин Иванович Острожский пред сражением с московскими войсками под Оршей дал торжественный обет, в присутствии многих знатных лиц, соорудить в Вильне две каменные церкви: одну во имя Пресвятой Троицы, а другую во имя святителя Николая, если литовское оружие увенчается успехом. Одержав знаменитую Оршинскую победу, князь просил у короля дозволения исполнить свой торжественный обет, тут же подкрепленный бывшими его свидетелями. И король, несмотря на существовавшее запрещение строить русские церкви, как сам выражается, «отменил его на этот раз» и дал славному полководцу просимое им разрешением. Тогда князь вновь соорудил из камня храм Пресвятой Троицы на том месте, где «прежде стояла деревянная церковь с монастырем того же имени», и перестроил Николаевскую (Перенесенскую) церковь, которая и прежде была каменною. Из грамоты короля видно, что тогда еще не совсем отменен был Казимиров закон, возбранявший сооружение православных храмов, но этот закон по временам напоминал о себе едва ли не в одной Вильне, а вдали от столицы и от короля, например князь Федор Ярославич, как мы видели, еще при Александре беспрепятственно построил многие церкви. Не можем пройти здесь молчанием, что вскоре по сооружении каменной церкви в Троицком виленском монастыре князем Острожским в первый раз упоминается при этой самой Свято-Троицкой церкви и женский монастырь: около 1520 г. в нем будто бы проводила жизнь в качестве монахини дочь известного нам канцлера королевы Елены и маршалка литовского Ивана Семеновича Сапеги по имени Екатерина. Женский этот монастырь мог находиться на том самом месте, на котором он находился и впоследствии, т. е. рядом с мужеским Троицким монастырем, где ныне дом и помещение духовенства виленского кафедрального собора.

     В Гродне Коложскому Борисоглебскому монастырю по ходатайству возобновителя его Богуша Боговитиновича король подтвердил своими грамотами (1508 и 1512) все имения, как пожертвованные на монастырь его ктиторами или фундаторами, так и купленные его первыми игуменами. В Ковне церкви святого Николая князь Федор Иванович Ярославич подтвердил (3 августа 1513 г.) грамоту отца своего Ивана Васильевича, которою последний назначил на ту церковь десятину всякого хлеба от своего двора Сосновского. В Новогрудке Борисоглебский митрополитанский собор если не вновь воздвигнут, то перестроен из камня князем Константином Ивановичем Острожским, который притом выпросил у короля на содержание крылошан собора пять служб людей и три пустоши в его королевской Цыринской волости со всеми землями, угодьями и доходами, в 1517 г., 26 ноября, король по просьбе того же князя новою грамотою утвердил это свое даяние. В Киеве монастырь Печерский, владевший уже значительными поместьями, получил (6 марта 1516 г.) от князя Константина Ивановича Острожского двор Городок с двумя приселками и село Вольницу в Глушской волости с угодьями и доходами по завещанию тещи его, княгини Анастасии Голыланской. А что Киево-Печерский монастырь был уже довольно богат, можно заключать из челобитной тогдашнего архимандрита его Вассиана королю Сигизмунду. На Вассиана сделан был какой-то донос королю, и король послал приказ киевскому воеводе Монтовтовичу взять архимандрита и заключить в оковы, при этом у него отняты были двое коней, несколько десятков золотых червленых, множество жемчугу, ковров, лисиц, куниц, бобров, кунья шуба, крытая золотою парчою и пр. Когда по ходатайству Константина Ивановича Острожского пред королем Вассиан был освобожден и решился ехать в Вильну, он повел для короля двух коней в полной сбруе и повез ему пятьдесят золотых, кунью шубу, крытую черным атласом, и разные другие подарки, но и в Вильне был схвачен и заключен в оковы тивуном Бутримом, который при этом отнял у него не только все подарки, назначенные королю, но еще сорок коп грошей, сорок золотых угорских и много других вещей. Что сделано по челобитной Вассиана — неизвестно, но, очевидно, он настоятельствовал не в бедной обители. Из других киевских монастырей Выдубицкий получил (5 июня 1517 г.) жалованную грамоту от митрополита Иосифа на принадлежавшую киевскому митрополитальному Софийскому дому пахотную землю, на которой существовал некогда Гнилецкий монастырек, а Пустынно-Николаевский получил несколько грамот то от короля Сигизмунда, то от других лиц. Сигизмунд подтвердил монастырю грамоты прежних королей, Казимира и Александра, на земли и угодья, утвердил за монастырем новые земли и угодья, купленные им самим и подаренные ему киевскими воеводами Монтовтовичем и Немировичем и другими киевлянами, и пожаловал монастырю по просьбе игумена с братиею трех людей. Прочие жертвователи, в том числе черкасский староста Дашкович, также выдавали монастырю свои записи и грамоты на сделанные ими пожертвования. В Минске Вознесенскому монастырю Сигизмунд подтвердил (24 ноября 1513 г.) грамоту королевы Елены на подаренное ею село Простенец и пожаловал (25 ноября 1513 г.) в самом замке своем место для построения «дома убежища». А в Минском уезде князь Константин Иванович Острожский, построив церковь святого Николая в имении своем Смолевичах, дал ей (1507) дарственную запись на три волоки земли с огородами и сенокосами, подтвержденную потом (1508) и королем Сигизмундом.

     Немало было благотворений на монастыри и церкви и в других епархиях. ВПолоцке некто Иоаким Туровский подарил (1509) Предтеченскому монастырю свое родовое село на реке Турове с принадлежащими ему угодиями. В Витебске по жалобе местного архиепископа Иосифа и всего духовенства на витебского воеводу Януша король приказал ему (1516) отпускать по-прежнему на городские церкви, особенно Успенскую и Михайловскую, разные установленные дани из королевских дворов и волостей и не возбранять церковным рыболовам ловить в озерах рыбу, по давнему обычаю. В Мстиславле местный князь Михаил Иванович Жеславский пожаловал Нагорному Николаевскому монастырю четыре семьи людей с данями и доходами (1507); Пустынскому монастырю село на реке Ослине с пашнями и угодьями (1507) и сеножать близ реки Вехры (1511); Онуфриевскому монастырю, который назван в грамоте «лаврою», ез на реке Соже (1515) и Спасской городской церкви пустошь с землею пахотною, бортною и с сеножатью (1519). В Пинске и его округе князь Федор Иванович Ярославич пожаловал двум городским церквам. Николаевской и Дмитриевской, остров Пнюской, с правом селить на нем людей, а Николаевской, кроме того, две копы грошей ежегодной дани (1518); Лещинскому монастырю — ниву, дворище в селе Ольвичах, пять озер и полдворище в селе Сухом (1514, 1518, 1520); Введенской церкви в селе Купятичах — участок леса (1511); Зачатиевской церкви в селе Ставке — определенное количество мерок зерна с двух мельниц (1519); церкви святого великомученика Димитрия в селе Городецком — полколоды меду и пятьдесят грошей ежегодной дани (1518). В Турове князь Константин Иванович Острожский записал (1508 и 1513) на церковь Преображения Господня сад с пасекою, поля и сеножать. В Смоленске король Сигизмунд пожаловал (1507) Спасскому монастырю Матвеевскую пустошь и две службы людей. В Кобринеподтвердил (1512) Спасскому монастырю село Корчичи и при нем разные угодья и десятину по отказу князей кобринских. В Дермани князь Константин Иванович Острожский пожертвовал (1507) в Дерманский общежительный монастырь богатую церковную утварь: сребропозлащенный потир, украшенный камнями, с такими же дискосом, звездицею и лжицею; сребропозлащенный крест воздвизальный с мощами; Евангелие с священными изображениями на финифти, обложенными серебром, золотом и драгоценными камнями; три сребропозлащенных и два золотых венца; шесть завес, бархатную, атласную и тафтяные; двое риз камчатных, обложенных бархатом на золоте, и бархатный на золоте епитрахиль; два камчатных воздуха и десять книг месячных Миней, две на пергамене и прочие на хартии. А пан Семен Олизарович, тесть князя Януша Сангушковича, записал (прежде 1512 г.) на тот же монастырь имение свое Белашов, купленное за тридцать коп грошей. В 1517 г. жена каштеляна земли Волынской Агафия Пясечинская просила митрополита Иосифа Солтана и архимандрита Жидичинского монастыря Паисия создать в имении ее Тороканях (ныне Кобринского уезда Гродненской губернии) храм Святой Живоначальной Троицы и при нем мужеский общежительный монастырь, для чего и представила митрополиту сто коп битых грошей литовских и подарила на монастырь кроме Торокань еще другие четыре свои имения с тем, однако ж, чтобы этот монастырь не был ни митрополичьим, ни приписным к Жидичинскому, а был самостоятельным и чтобы братия его сами избирали себе игумена.

     Монастыри и церкви, как прежде, отдавались под патронатства, и священники поступали к церквам по праву наследства. Король Сигизмунд по просьбе князя Константина Ивановича Острожского отдал (1507) ему Жидичинский Николаевский монастырь в Луцком повете, с тем чтобы князь держал монастырь в своей власти, подавал ему архимандрита с своей руки и имел все села и имения монастыря в своей руке. Точно так же по просьбе городенского старосты Юрия Радивила король отдал ему (1520) в «подаванье» Спасскую церковь с ее землями, находившуюся в его имении Котре. Польская королева Бона дала наказ (1520) своему пинскому державце, чтобы к Юрьевской церкви в пинском замке определен был священником внук тогдашнего священника, уже состарившегося, «якож есть обычай в Руси, иж церковь и доходы церковные на потомки спадает».

     Покровительство, какое оказывал король Сигизмунд православным владыкам, монастырям и церквам, не ограничивалось одним духовенством, но простиралось и на всех православных мирян. Он подтверждал целым областям по просьбе местных князей, бояр, шляхты и всего населения уставные грамоты, данные им еще прежними королями, Казимиром и Александром, и в этих грамотах предоставлял одни и те же права жителям обоих исповеданий, латинского и православного, как гражданские, так и церковные. Он вводил в города по примеру своих предшественников так называемое магдебургское право, по которому горожане управлялись и судились сами собою, чрез своих выборных, и в жалованных грамотах на магдебургское право ясно определял, чтобы половина таких выборных радцев (в Полоцке, например, число их простиралось до 24) были римского закона, а другая половина — греческого закона и чтобы из среды радцев ежегодно избирались два бурмистра, также один римского, а другой греческого закона. Этим православные обитатели городов совершенно уравнивались по управлению и суду с своими согражданами-латинянами.

     Так было в великом княжестве Литовском, но не так было в Галиции. Там с каждым годом увеличивалось число польских панов-помещиков, и в их руки переходили русские имения. И между тем как на Волыни, в Подолии и других областях, принадлежавших Литве, православные, наравне с латинянами, занимали и первостепенные должности, в Галицкой Руси все воеводства, кастелянства, староства король раздавал только полякам. Между тем как в литовских городах православные имели совершенно одинаковое с латинянами участие в городском управлении и суде, в городах Галиции, особенно во Львове, поляки и немцы захватили себе всю власть в магистратах, вытеснили оттуда русских и притесняли их. То же было и в отношении церковном. Киевский митрополит для управления делами бывшей Галицкой митрополии обыкновенно имел в разных ее поветах, или округах, своих наместников, из которых один заведовал собственно округом Галича, или Галичским, а также находившимся в Галиче митрополитанским домом-монастырем, называвшимся Крылос, с принадлежавшими ему имениями. И что же оказывается? Этих наместников в начале XVI столетия поставлял не сам митрополит, а избирали и ставили местные городские старосты по воле короля, может быть, только с согласия митрополита. По крайней мере, в 1508 г. галицкий староста маршалок Станислав Ходеч, очевидно латинянин, в своей договорной грамоте прямо говорил, что он получил «опекальничество», или попечительство, над монастырем Крылос от августейшего короля, и выражал свою волю отдать, за условленную плату, какому-то пану Роману Осталовичу этот митрополитанский монастырь с принадлежавшими ему селами (Подгродзье и Благовещение), землями и доходами, а равно со всеми пошлинами, какие издревле ежегодно собирались с попов Галичского округа на митрополита, и даже с правом духовного суда над попами, находившимися под ведением монастыря Крылоса, если только на это изъявит согласие король или этому не воспрепятствует митрополит. Король, однако ж, не изъявил согласия, потому что по вопросу о назначении наместников Киевского митрополита в Галиции произошел спор между старостою Станиславом Ходечем и тогдашним латинским архиепископом Львовским Бернардом. Вследствие чего Сигизмунд, желая, как сам выражается, по долгу христианского государя, чтобы схизматики в Галиции удобнее могли быть привлекаемы к истинной вере, предоставил (15 апреля 1509 г.) право назначать наместников Киевского православного митрополита в Крылосе, Львове и других местах Львовской епархии Львовскому латинскому архиепископу, не давая ему, однако ж, права назначать самих русских священников. Прискорбно было, конечно, такое распоряжение короля митрополиту Иосифу Солтану, но король дозволил ему в энаменование его духовной власти над Галицкою епархиею, бывшею некогда митрополиею, титуловаться митрополитом не только Киевским и всея Руси, но и Галицким, с этого, по крайней мере, времени и года и, без сомнения, не без воли короля Киевские митрополиты начали именоваться и Галицкими даже в официальных бумагах, хотя часто и опускали в своем титуле это последнее название, и сам король также начал называть их иногда Галицкими в своих грамотах. Притеснения православным в Галиции, особенно во Львове, более и более усиливались и дошли до того, что львовское церковное братство, состоявшее из почетнейших граждан, принуждено было принесть жалобу королю, и король по ходатайству за них князя Константина Ивановича Острожского назначил комиссию для обсуждения дела, и в 1521 г. издал следующее постановление: 1) русские в делах большей или меньшей важности имеют приносить присягу не в латинском костеле, но в своей церкви; 2) во всех делах могут быть свидетелями пред судом, к чему прежде не допускались; 3) священники их могут ходить в городе к больным со Святыми Дарами в церковном облачении, но без свеч, а в улице, называемой Русскою, и со свечами; 4) магистрат, состоящий из одних латинян, имеет право сам назначать православных священников, но должен обращать внимание на представление русского общества и от поставленного священника может брать рукавичного не более двух коп грошей; 5) тела умерших русских священник может провожать чрез город в церковном облачении, что дотоле возбранялось, но без свеч и колокольного звона, а в Русской улице можно и петь, и звонить, и зажигать свечи. Одно это постановление достаточно свидетельствует, каково было положение православных в Галиции.

     Князь Константин Иванович Острожский («пан виленский, гетман найвысший, староста луцкий и браславский, маршалок Волынской земли»), принявший на себя ходатайство пред королем и за угнетенных галичан, был во дни митрополита Иосифа Солтана самым могущественным покровителем и благотворителем Западнорусской Церкви. Потомок знаменитого Даниила галицкого или, как ныне догадываются, древних князей туровских и пинских из племени святого Владимира, князь Константин Острожский оказал необыкновенные заслуги отечеству в звании полководца, не раз удостаивался редких почестей и триумфов за свои победы, пользовался всеобщим уважением соотечественников, и по воинским доблестям не было ему равного не в одной Литве, но и в Польше. Очень естественно, если голос такого человека имел особенную силу пред государем. И мы видели, что почти все милости и льготы более значительные, какие оказал Сигизмунд православному митрополиту, епископам, церквам и монастырям, были оказываемы преимущественно ради найвысшего гетмана Константина Ивановича Острожского, и сам король даже прямо свидетельствовал об этом в своих грамотах. Вместе с тем, отличаясь по примеру своих предков высоким благочестием и пламенною приверженностию к православной вере и обладая обширными имениями и богатствами, князь Константин не щадил для нее своих сокровищ, строил и обновлял церкви, наделял монастыри землями и угодьями, делал щедрые приношения архиерейским кафедрам и в этом отношении также превосходил всех своих единоверцев-соотечественников. Православные иерархи питали к нему глубокое уважение и доверие, особенно митрополит Иосиф. Последний, достигнув старости и подвергшись тяжкой болезни, просил у короля дозволения избрать себе опекуном по смерти князя Константина Ивановича. Просьбу старца-первосвятителя подкрепили своими письмами к Сигизмунду воевода киевский, и сам Константин Иванович Острожский, указывая на то, что, когда король по смерти митрополитов посылает для описи их оставшегося имущества своих дворян, дворяне обыкновенно расхищают имущество скончавшегося и опустошают митрополичьи имения, отчего бывает великий ущерб для его преемников и для Церкви Божией. Король согласился на просьбу митрополита и дал грамоту (26 сентября 1521 г.) князю Константину Ивановичу, чтобы он, когда скончается Иосиф, принял по его завещанию под свою опеку его достояние и все митрополичьи имения, велел собирать и хранить в целости куницы и все другие митрополичьи доходы, а также описать и хранить все вещи в митрополичьих дворах, пока не будет назначен новый митрополит. Митрополит Иосиф Солтан скончался после этого скоро, но князь Константин пережил его на несколько лет и оставался опорою Западнорусской Церкви еще почти во все время служения ей следующего митрополита.

III

     Преемник митрополита Иосифа Солтана назывался также Иосифом. Прежде он был архиепископом Полоцким и известен уже нам тем, что в 1516 г. вместе с священниками города Витебска приносил жалобу королю на витебского воеводу Януша. Во время своего святительствования в Полоцке Иосиф вместе с двумя сынами своими Иваном и Михаилом купил у разных полоцких жителей (за 150 коп грошей и за 38 рублей грошей) земли и двор в Полоцке близ Софийского собора и все это отдал старшему сыну своему Ивану, который служил королю в числе полоцких дворян, значит, Иосиф был некогда женат и, вероятно, происходил из дворянского рода. На митрополию он избран, надобно полагать, в первые месяцы 1522 г., потому что в июле носил уже имя нареченного митрополита, как затем и в октябре, а в конце 1523 г. назывался уже прямо митрополитом и впоследствии подписывался так: «Волею Божою Иосиф архиепископ, митрополит Киевский, и Галицкий, и всея Русии». Об этом первосвятителе даже униатские и иезуитские писатели сознаются, что он был схизматиком, находился в послушании Цареградскому патриарху и не хотел знать унии.

     С самого избрания Иосифа III на митрополитскую кафедру начали вновь обнаруживаться неприязненные отношения латинян к православной Церкви, которые совсем почти были незаметны уже около двадцати лет. В 1522 г., как рассказывают польские писатели, король Сигизмунд, переместив трокского воеводу Гаштолда в Вильну, захотел почтить званием воеводы трокского своего славного гетмана князя К. И. Острожского и тем возвести его в сенаторское достоинство. К изумлению, этот поступок короля возбудил против него на бывшем тогда гродненском сейме сильную оппозицию в польских и литовских панах римской веры не потому, чтобы они считали своего вождя-богатыря недостойным воеводства и сенаторства, а потому, как говорили они, будто король нарушил их права, данные им еще на Городельском съезде 1413 г. и утвержденные самим же королем присягою при его коронации, — права, по которым только римские католики и униаты могут занимать высшие должности в государстве и сенаторские кресла. Огорченный до глубины души, доблестный князь-герой просил короля уволить его от нового высокого звания, которого вовсе не искал и не желает, и заявлял, что довольствуется одною справедливостью, оказанною его заслугам королем, и готов по-прежнему служить отечеству без всяких наград. Но король не согласился на просьбу и настоял на своем. Зато, с другой стороны, ввиду неумолкавшей оппозиции будто бы издал на сейме (25 марта) грамоту, в которой объяснял, что пожаловал князю Острожскому сенаторское звание только ради его необыкновенных заслуг, не в пример другим, и обязывался, что впредь ни он сам, ни его преемники не нарушат Городельского акта и никто из лиц, не состоящих в послушании Римской Церкви, не удостоится сенаторского звания. Всему этому рассказу можно верить разве только наполовину, потому что князь К. И. Острожский, как гетман и пан виленский, много лет уже был членом королевской рады, или сенатором, о чем свидетельствуют несомненные документы. Следовательно, латинские паны могли теперь протестовать разве только против избрания его на место трокского воеводы. Но и в этом отношении поступок их представляется странным. Закон Городельский действительно доселе не был отменен, однако ж, он давно уже не действовал и был почти забыт. Многие православные при королях Казимире, Александре и самом Сигизмунде занимали высшие государственные должности и были даже воеводами, например Иван Ходкевич (около 1458 г.) — воевода витебский, тот же Иван Ходкевич (около 1480 г.), князь Димитрий Путятич (около 1500 г.), князь Иван Львович Глинский (около 1506 г.), князь Юрий Александрович Гольшанский (1508), князь Юрий Ходкевич (1510), Андрей Немирович (около 1517 г.) — воеводы киевские, князь Александр Юрьевич (около 1495 г.) — воевода виленский. Почему же именно теперь вспомнили латинские паны о Городельском постановлении и потребовали его исполнения? Они видели, что в последние годы схизма, т. е. православие, более и более усиливалась в Литовском княжестве, не встречая себе никаких притеснений и противодействия; видели, каким могущественным покровителем для нее был князь Острожский, и не могли не понять, что, сделавшись одним из первых воевод, он станет еще могущественнее, и чувство религиозного фанатизма, столь обычное в последователях папства, уснувшее было на время, пробудилось с новою силою и выразилось такою открытою неприязнию к православным. А что не лично против князя Константина Острожского действовали здесь латиняне, не по какой-либо зависти или ненависти к нему, а против веры, которой он был представителем и главнейшим покровителем в Литве, это подтвердилось на виленском сейме 1529 г., когда они снова будто бы вынудили короля повторить обязательство за себя и за своих преемников, что схизматики никогда не будут возводимы на высшие государственные должности. Король по форме уступил своим крикливым панам, но сам не изменился по отношению к православным и по-прежнему допускал их даже на должности воевод; в особенности не изменился к своему найвысшему гетману и предоставил ему первое место в ряду сенаторов светских, следовавших за духовными сенаторами-бискупами; дозволил ему и его потомкам (17 августа 1522 г.), как сам выражался, за его высокие и знаменитые заслуги при трех королях печатать все свои грамоты и письма красным воском; пожаловал ему (21 декабря) ради тех же великих заслуг свою королевскую вотчину Смольняны, которую некогда держала королева Елена, и многие другие и, как увидим, не переставал уважать его ходатайства за своих единоверцев.

     Латинское духовенство позволяло себе в Вильне относиться с пренебрежением и горделивою притязательностию к православному духовенству. Однажды в 1525 г. капланы святого Яна, проходя ночью мимо Пречистенского собора, вздумали произвести звон на его колокольне; сбежался народ, думая, что случился пожар или смятение; капланы поспешили скрыться. Митрополит Иосиф, когда приехал в Вильну, послал к Виленскому бискупу Яну (1519 — 1536) с просьбою, чтобы он разобрал дело капланов и поступил с ними по справедливости. Но посланцы митрополита не были даже допущены к бискупу; напротив, сам бискуп прислал к митрополиту жалобу, что капланы святого Яна в то время были избиты прибежавшими из поповских домов, ивановского и покровского, и назначил время, когда эти попы должны явиться на бискупский двор для суда над ними. Затем снова присылал к митрополиту с требованием представить тех попов на бискупский двор для расправы над ними. Митрополит пожаловался королю. И король Сигизмунд, хотя бискуп Ян был его родной сын (побочный), принял сторону митрополита и приказал Яну, чтобы он произвел справедливый суд над капланами, звонившими на Пречистенском соборе, и дал удовлетворение митрополиту; чтобы не требовал к себе на двор русских попов для расправы, чего никогда не бывало, а предоставил обиженным ими капланам искать правого суда над попами пред митрополитом на его дворе, как прежде издавна бывало, и чтобы строго обязал своих духовных не делать впредь подобных обид церквам греческого закона. Несмотря, однако ж, на это, если не сам бискуп, то его врадник продолжал вступаться в права митрополита: хватал попов и людей митрополичьих в Вильне, сажал их в заключение, судил и рядил их, а некоторые попы, провинившись в чем-либо, сами бежали к нему, и он заступался за них и не хотел выдавать их митрополиту. Митрополит вновь пожаловался. И король дал новую грамоту (22 августа 1531 г.) бискупу Яну, в которой объяснял, что это «вещь непотребная», чтобы его врадник судил попов греческого закона, и затем приказывал строго воспретить враднику все такого рода бесчинства и отнюдь не вмешиваться в законные права Русского митрополита. С канониками виленского католического собора святого Станислава митрополит Иосиф имел спорное дело о земельном владении. Назначено было время, когда обе стороны должны были явиться на суд и представить свидетелей. Митрополит явился лично с своими свидетелями, а каноники не захотели явиться и свидетелей не прислали, между тем продолжали владеть и пользоваться спорною землею. Нужно было в другой раз назначить время для разбирательства дела, и потребовалась грамота самого короля (25 февраля 1532 г.) каноникам, чтобы они исполнили законные требования суда и митрополита.

     В бывшей Галицкой митрополии сам король Сигизмунд, как мы видели, предоставил латинскому Львовскому архиепископу вмешиваться в дела православного митрополита и избирать его наместников. К счастию, сам же король отчасти поправил теперь незаконное дело, хотя, быть может, и ненамеренно. Латинский архиепископ по королевской грамоте ставил не одного, а нескольких митрополичьих наместников для православной Галиции, и притом таких наместников, которые удобнее могли бы привлекать мнимых схизматиков к римской вере. В 1522 г. Сигизмунд почему-то вздумал назначать для Галицкой Руси вместо многих одного митрополичьего наместника и по ходатайству некоторых своих советников с согласия и Львовского архиепископа определил на эту должность дворянина Яцка (Иакинфа) Гдашицкого, поручив ему иметь наблюдение над попами и «синагогами русского обряда» (так названы в грамоте короля православные церкви) в округах Львовском, Галичском, Коломыйском, Каменецком и Снятинском и исполнять все другие дела, соединенные с должностью наместника. А через пять месяцев по воле и с согласия того же Львовского архиепископа удостоил Иакинфа Гдашицкого возведения в сан архимандрита, подчинил его ведению кроме пяти названных округов еще Жидачевский и облек наместника-архимандрита властию производить суд в делах духовных и вообще пользоваться теми самыми правами, какими «некогда пользовался в этих округах владыка, или митрополит, Галицкий». Таким образом, произошли две важные перемены: наместником митрополита в Галиции назначен один, и притом православный; этим наместником сделалось лицо духовное — архимандрит. Дальнейшее зависело уже от самого избранного наместника. Пользуясь покровительством братьев Ходеч, двух знатнейших польских панов в Галиции, он не захотел подчиняться латинскому архиепископу, торжественно совершал православное богослужение, объезжал вверенные ему округа, убеждал всех совратившихся в латинство сделаться вновь православными, и некоторые действительно, «к ущербу и поношению римской веры, принятой ими, возвращались к греческой схизме». Львовский архиепископ жаловался королю, и король своею грамотою (1523) запретил братьям Ходеч покровительствовать Гдашицкому, а всем жителям Галиции объявил, что Гдашицкий есть собственно наместник Львовского архиепископа. Но Гдашицкий, несмотря на то, совсем отказался от подчинения латинскому архиепископу и отдался под власть Киевского митрополита. Митрополит Иосиф, прежде гневавшийся на Гдашицкого, может быть, потому, что последний был избран в наместника и поставлен в архимандрита не по его воле, а по воле латинского архиепископа, издал в 1526 г. окружную грамоту ко всему галицко-русскому духовенству и мирянам, в которой объявлял, что он простил и разрешил архимандрита монастыря святого великомученика Георгия во Львове Исаакия (монашеское имя Иакинфа) Гдашицкого и утвердил его своим наместником во всех поветах — Галицком, Львовском, Каменецком, Межибужском, Коломыйском и Жидачевском — и затем благословлял православных, духовных и мирян, оказывать этому наместнику послушание во всем, «по воле и листам господаря» — знак, что принятие Гдашицкого митрополитом совершилось с ведома и разрешения самого короля. Надобно присовокупить, что в наместничество архимандрита Исаакия, к утешению львовского православного братства, король Сигизмунд по ходатайству трокского воеводы Константина Ивановича Острожского освободил двумя своими грамотами (1522 и 1524) состоявший под покровительством братства монастырь святого Онуфрия от поземельного чинша в 24 гроша, который монастырь платил до того времени.

     Кроме борьбы с латинянами православным иерархам приходилось еще вести борьбу с светскими властями и лицами, непрестанно посягавшими на церковные права и достояние. И в этом случае для иерархов главнейшим орудием было обращаться с жалобами к королю и просить его защиты. По просьбе Пинского и Туровского владыки Ионы и по ходатайству князя Константина Ивановича Острожского Сигизмунд подтвердил (9 февраля 1522 г.) грамоту брата своего Александра, чтобы светские люди, князья, бояре и другие в Пинской епархии не строили церквей и монастырей без воли владыки, не отнимали попов из-под его власти, не препятствовали ему и его протоиерею и прочим служебным лицам иметь надзор за духовенством, производить над ним суд и не вмешивались в духовные дела под опасением в противном случае платы трех тысяч коп литовских на короля. По жалобе митрополита Иосифа Сигизмунд дал приказ (1530) войту, бурмистрам и радцам города Вильны, чтобы они не привлекали церковных и монастырских людей, издавна живущих в Вильне на церковных землях и подсудных церковной власти, к суду светскому в ратуше и не заставляли их наравне с прочими жителями города давать на ратушу платежи и доходы, а оставили ведать и судить тех людей духовному начальству, как бывало всегда при прежних митрополитах. По жалобам того же митрополита Иосифа король неоднократно рассылал свои грамоты к князьям, панам, воеводам, старостам, наместникам и прочим властям великого княжества Литовского, чтобы они не делали великих несправедливостей и грабежей церковным людям и не вступались в духовные дела митрополита, а в 1533 г. вновь подтвердил это всем названным властям и лицам, угрожал им своим гневом за непослушание и отправил к ним особого своего дворянина, который бы еще словесно именем короля наказал им не препятствовать митрополиту судить их попов и людей греческого закона в делах духовных и в противном случае брал бы насильно этих попов и людей и представлял к митрополиту.

     Право подаванья, которым с такою неограниченностию пользовался сам король и которое продолжал предоставлять другим лицам, также немало стесняло права Церкви и духовных властей и иногда служило поводом к явным несообразностям, на которые, впрочем, и сами православные вследствие укоренившегося обычая смотрели безразлично. Епископ Владимирский и Брестский Пафнутий писал к королю, что Луцкий владыка Кирилл находится в великой старости и болезни, и бил челом, чтобы по смерти этого владыки король дал «тот хлеб духовный, владычество Луцкое» ему, Пафнутию. И король пожаловал Пафнутию грамоту (1526), что ему, а не кому-либо другому отдаст тот хлеб духовный по смерти владыки Кирилла, ссылаясь притом и на ходатайство трокского воеводы князя Константина Ивановича Острожского. Лаврашевский архимандрит Алексей поведал пред королем, что троицкий архимандрит в Вильне Тихон весьма немощен, и просил дать по животе Тихона ему, Алексею, ту троицкую архимандритию, о чем писали также к королю воевода трокский князь Острожский и сам митрополит. Король во внимание к таким ходатайствам пожаловал (1524) и Алексию грамоту, что предоставит ему просимую архимандритию. Некто Андрей Дягилевич из Киева поведал пред королем, что имеет намерение сделаться священником, а как князь Федор Ярославич забрал у него товар и много вещей и, не заплативши за них, умер и долг должен быть уплачен из королевской казны, то и просил взамен этой платы дать ему, Дягилевичу, в Киеве три церкви королевского подаванья: Николаевскую Межигорскую, Николаевскую Иорданскую и Христо-Рождественскую. Король, ссылаясь на ходатайство трокского воеводы князя Константина, отдал Дягилевичу три названные киевские церкви со всеми их имениями и доходами. Предоставляя другим лицам право подаванья на церкви и монастыри, король иногда еще напоминал этим патронам, чтобы они сами заботились о своей церкви или монастыре, а не от них корыстовались: так, в 1523 г. отдал он церковь святого Василия во Владимире Волынском князю Сангушке по его просьбе и с согласия местного владыки Ионы, но прибавил, что князь «не должен иметь себе от той церкви Божией никаких пожитков, а должен сам наделять ту церковь всякими вещами, исправлять ее и иметь в своей обороне и подаянье». Большею же частию король вовсе не делал таких напоминаний, которые, впрочем, едва ли и уважались, а прямо отдавал церкви и монастыри со всеми их имениями и доходами в распоряжение патронов: в таком смысле отдал он (1522) монастырь Пречистой Богородицы Лаврашевский «в опеку, и в оборону, и в подаванье» пану Федору Хрептовичу; подтвердил (1526) право подаванья на Пересопницкий монастырь за князем Федором Михайловичем Чарторыйским и его потомками; отдал (27 октября 1525, если только не 1510 г.) Трокский Богородичный монастырь в опеку и подаванье подскарбию своему Ивану Андреевичу Солтану до его живота и предоставил (1531) женский Овручский монастырь какой-то Александре Немириной в пожизненное владениеиуправление. Уцелели три письма митрополита Иосифа III, из которых ясно можно видеть, сколько затруднений для духовной власти представляли эти церкви и монастыри, состоявшие под патронатством светских людей. Письма касаются монастыря Трокского, находившегося в опеке Ивана Андреевича Солтана, придворного подскарбия и державцы виленского. Нужно было удалить одного настоятеля монастыря и назначить другого. И вот митрополит пишет к трокскому городничему Богухвалу и к троцкому ключнику Величке: «На игумена трокского Симона приходят к нам многие жалобы, и в некоторых проступках и мы находим его виноватым. А как и пан Иван подскарбий двукратно уже писал к нам и присылал своего слугу о такой его нерядливости, не желая иметь его больше в том монастыре, то и нам представилось то же и мы уже отписали о том пану Ивану подскарбию. Ныне поп никольский Василий, богомолец ваш, желая быть игуменом в том монастыре, просил нас написать к вашей милости, чтобы вы походатайствовали за него пред паном Иваном о том монастыре. И я благословляю вас, постарайтесь написать за него к пану Ивану и попросите подать ему тот монастырь: сколько я знаю, он к тому годен. А ведь если бы потом не так он стал жить в монастыре, как следует игумену, тогда сам себя удалит от игуменства и мы запретим ему священствовать. Если же окажется добрым начальником в монашеском чине, тогда всем вам будет люб». Но, верно, письмо митрополита и ходатайства трокских городничего и ключника не имели успеха: пан подскарбий медлил. Спустя долгое время митрополит написал к самому пану: «Много раз уже мы писывали к твоей милости и теперь напоминаем, чтобы ты позаботился найти игумена к монастырю Пречистой Богоматери в Троках, твоего подаванья, и прислал его к нам за благословением. А если такого священника там не найдешь, потрудись о том отписать к нам. Мы сами будем о том заботиться и, нашедши такого человека, пошлем к тому монастырю. Ибо тот грех теперь не на ком, только на моей душе лежит да на твоей милости, что церковь Божия уже более года стоит без хвалы Божией». Но и после этого пан подскарбий долго медлил и не делал никаких распоряжений, пока наконец не решился избрать в настоятеля своему монастырю того самого никольского попа в Троках, Василия, которого рекомендовал митрополит. Посылая избранного к митрополиту за благословением, Иван Андреевич просил также постричь попа Василия в монашество, произвесть в архимандрита и наставить, как проходить ему настоятельскую должность, а о прежнем игумене Симоне извещал, что он поехал к митрополиту на справу, что он имеет королевскую грамоту на управление Трокским монастырем до своей смерти, и выражал недоумение, где бы поместить Симона на покой. В ответном письме к Ивану Андреевичу митрополит прежде всего глубоко благодарил пана за исполнение его просьбы о попе Василии, потом уведомлял, что утвердил избранного настоятеля своим благословением и преподал ему надлежащие наставления, но признал за лучшее, по великопостному времени, чтобы он постригся в монашество в своей обители, и обещался поставить его в архимандрита после Пасхи. «А что ты пишешь, — продолжал митрополит, — об игумене Симоне, будто он поехал к нам на справу, то он к нам не приезжал, хотя мы в ожидании его несколько дней задерживали у себя попа Василия, который жаловался нам, что в бытность его пред тем тамошним трокским наместником духовных справ игумен Симон самого его обесчестил и избил. Но так как этого игумена в нынешнее лето мы судили в Вильне с твоими слугами и некоторыми горожанами и нашли его виновным во многих преступлениях, так как и после того он наделал много других проступков и когда поп Василий позывал его за них явиться к нам, то он отказался, пред священниками и добрыми людьми, ехать к нам, говоря: «Я-дей митрополита твоего знать не хочу», — то мы за такие его поступки и непослушание к нам не благословили его служить службы Божии нигде в нашей митрополии. Если же тот игумен Симон, как ты пишешь, имеет королевский лист на управление монастырем до своего живота, то, хотя бы он имел два таких листа, нисколько бы себе не помог, ибо преступный священник никогда не может держать престола Божия. Я удивляюсь, как твоя милость, будучи подавцем того монастыря, допустил игумену брать еще на твою данину королевский лист. Ведь ты помнишь, что, когда твоя милость просил себе того монастыря у короля в опеку и в подаванье, я для тебя, сына нашего, нисколько в том не противоречил, а ныне ты сам ослабляешь твое дело, допуская брать подтвердительные королевские листы на монастырь твоего подаванья. Что до того, где бы прожить игумену Симону до его смерти, то, если он согласится, мы пошлем его на покойный хлеб в общежительный монастырь Супрасльский, где чернецы не употребляют хмеля». Вот чего стоило иногда для епархиального архиерея определить настоятеля в монастырь, состоявший под опекою какого-либо пана, и удалить недостойного настоятеля из такого монастыря!

     Но если бывали паны и вообще светские люди, даже из православных, так или иначе посягавшие на права православной Церкви, то бывали и такие, которые с усердием покровительствовали ей и служили от своих имений. Если сам король допускал иногда распоряжения, не соответствовавшие ее достоинству и выгодам, то еще чаще он издавал грамоты в подтверждение и ограждение ее прав, и особенно на пользу ее храмов и монастырей. В Вильне число тех и других не уменьшалось, а возрастало. В ней упоминаются новые церкви: в 1522 г. — церковь Петровская; в 1524 г. — церковь святого Юрия на Луке (на Лукишках?), следовательно отличная от Юрьевской церкви, существовавшей уже прежде на Росе, которая потому и называлась Росою Юрьевскою, в 1525 и 1529 гг. — церковь Покровская. При Юрьевской церкви на Луке существовал и монастырь: по просьбе его законников, т. е. иноков, король приказал виленскому воеводе Гаштольду отыскать в Виленском повете свободную землю и отдать им на церковь святого Юрия. В 1532 г. бурмистры и радцы виленские греческого закона поведали королю, что при русских церквах в Вильне малы кладбища, вследствие чего во время бывшего поветрия несколько сот умерших пришлось похоронить в предместье города наЮрьевской Росе, и просили, чтобы король дозволил построить там на кладбище русскую церковь. Король не только позволил построить там церковь, но и подарил место при ней для дома священника. Имя новой церкви не обозначено в грамоте, но не была ли это та Пречистенская церковь на Росе, при которой впоследствии (1582) образовалось росское братство? Таким образом, к прежним четырнадцати, если не более, церквам в Вильне прибавилось еще четыре. В виленском кафедральном Пречистенском соборе, недавно вновь воздвигнутом усердием князя Константина Ивановича Острожского, тот же князь захотел устроить еще два придельных престола у первых столпов от больших дверей церкви, по обе ее стороны. Устрояя эти приделы, князь пожертвовал (1522) на собор два своих имения неподалеку от Вильны, Шешолы и Свираны, с тем чтобы доходами с имений пользовался сам митрополит, но зато содержал при обоих приделах четырех священников и двух диаконов, которые бы ежедневно совершали службы и поминали его, князя Константина, и всех его родственников по данным поминникам и чтобы такое же поминовение ежедневно творилось и при великом престоле собора соборными священниками. А если какой-либо митрополит не станет выполнять этих условий, то князь Константин или его сын Илья, говорилось в грамоте, отберут оба названные имения и доходами с них сами будут содержать при устроенных приделах четырех священников и двух диаконов и вознаграждать соборное духовенство за ежедневные службы и поминовения. Митрополит Иосиф дал письменное обязательство за себя и за своих преемников, что воля князя будет свято исполняема. При соборе Пречистенском продолжало существовать (1522) братство, и, кажется, это было то самое братство, в состав которого входили бурмистры, радцы и лавники виленские греческого закона, т. е. все православные власти города, и которое впоследствии называлось местским, или городским, и панским. На Юрьевскую церковь в Вильне завещал (1522) бывший ее священник Матфей сто золотых, все свои серебряные вещи и десять книг, больших и малых; виленскому Пречистенскому собору он же завещал книгу свою «Правила святых отец», а церкви Пречистой Богоматери в городе, или городской, — свой Служебник. На Троицкий монастырь в Вильне завещал (1529) двести коп грошей известный возобновитель гродненского Борисоглебского монастыря подскарбий земский и маршалок Михаил Богуш Боговитинович.

     Киевским монастырям Сигизмунд нередко оказывал свое внимание и покровительство. По просьбе игумена и братии Киево-Николаевского Пустынного монастыря король утвердил за ним (1522) людей, земли и угодья, отказанные монастырю некоторыми панами и земянами киевскими, равно и землю, купленную самим монастырем у королевского толмача Солтана Албеевича, а впоследствии подтвердил (1528) право монастыря на владение бобровыми гонами и рыбными ловами по данным записям прежних черкасских державцев и приказал (1532) черкасскому старосте Дашковичу, на которого жаловались иноки, не вмешиваться в их вотчину и угодья, находившиеся в том крае. По просьбе какого-то игумена киевского Мисаила Щербины и некоторых киевских бояр король отдал (12 марта 1523 г.) Щербине находившийся в запустении Спасский Межигорский монастырь со всеми издавна принадлежавшими ему имениями, дозволил исправить и возобновить монастырь, установить в нем общину по подобию других монастырей греческого закона, предоставил самой братии избирать себе игумена и взял монастырь на себя, господаря, чтобы ни воевода, ни митрополит и никто из подданных не могли подавать монастыря и ничем в него не вступались. В то же самое время по просьбе другого киевского игумена, Макария, и киевских бояр и точно такою же грамотою король отдал (15 марта 1523 г.) Макарию пришедший в запустение Златоверхий Киево-Михайловский монастырь для возобновления его и установления в нем общины с правом избрания игумена самим братством и, устранив от монастыря всякое вмешательство воеводы, митрополита и других, взял его в свое господарское подаванье, под которым, впрочем, монастырь числился и прежде. Этому монастырю король подарил (1522 — 1526) поле вблизи Киева за городским валом, озеро с сеножатью у Чарторыи и одно селище с землею бортною и пашенною, которые потом и ограждал от сторонних посягательств. Архимандрит Киево-Печерского монастыря Игнатий и вся братия поведали королю, что в их обители издавна существовала община, но со времен разгрома монастыря татарами пришла в расстройство и упадок; что в случае смерти архимандрита в их обители воеводы киевские обыкновенно берут ее в свои руки и держат до назначения нового архимандрита, а при этом всегда забирают себе не только оставшееся имущество после умершего настоятеля, но и церковные вещи к ущербу обители; что воеводы киевские часто, по нескольку десятков раз в год, приезжают в монастырь, а архимандрит и старцы их чествуют и дарят к немалому оскудению монастыря и что монастырским людям делается великая кривда, когда их заставляют давать подводы и кормы королевским и крымским послам и гонцам. Вследствие этих заявлений король по просьбе иноков постановил (4 июля 1522 г.): 1) в Печерском монастыре вновь завести общину, как было прежде; 2) в случае смерти архимандрита печерские старцы имеют брать все его имущество на свою церковь и сами держать монастырь до назначения нового архимандрита, а воеводы киевские и их врядники не должны ничем в тот монастырь вступаться; 3) по смерти архимандрита старцы монастыря, также князья, бояре и земяне Киевской земли сами имеют избирать нового архимандрита, а мы, король, будем давать архимандритию тому, кого они изберут, но только монастырь должен представлять нам челомбитья пятьдесят золотых, и мы уже не отдадим монастыря никому иному, хотя бы кто предлагал нам за ту архимандритию гораздо больше (значит, и за настоятельские места король брал челомбитья, как за архиерейские: те и другие продавались); 4) киевский воевода может приезжать в монастырь только однажды или дважды в год, отнюдь не более, по приглашению самих иноков, и то в нарочитые праздники, и архимандрит и старцы имеют тогда чествовать его одного, даров же ему не должны давать никаких; 5) монастырские люди освобождаются от повинности ставить подводы и кормы послам и гонцам, но когда бывает наша и земская служба, монастырь имеет посылать на службу с киевским воеводою десять человек на конях, с сбруею. Давши, однако ж, такую грамоту Печерскому монастырю, король сам же первый и нарушил ее. Не прошло двух лет, как к нему явился какой-то архимандрит Антоний и просил его дать ему тот монастырь, обещаясь вести в нем все исправно по монастырскому обычаю, и король неизвестно за что устранил прежнего настоятеля Игнатия и отдал (23 апреля 1524 г.) монастырь Антонию, обязав его держать в монастыре общину по данной недавно грамоте. Но спустя год воевода трокский князь К. И. Острожский и все старцы печерские писали к королю, что Антоний не только не держит в монастыре общины, а совсем ее исказил, и просили отдать ту архимандритию Игнатию. По этой просьбе король отнял настоятельство у Антония и возвратил (17 июня 1525 г.) Игнатию, строго подтвердив ему держать общину и удалить из монастыря иноков, которые ей противятся. Тогда Антоний отправился к королю в Краков, чтобы оправдаться, и, узнав, что король отлагает разбирательство этого дела до своего прибытия в Литву, просил себе в управление до того времени по крайней мере Овручский Богородицкий монастырь, уверяя, будто тамошний игумен Герман очень неисправен. Король поверил, взял монастырь у Германа и отдал Антонию (13 сентября 1525 г.). А чрез полгода король прислал (2 марта 1526 г.) в Печерский монастырь грамоту, что возвращает настоятельство в нем прежнему архимандриту Антонию и что все. старцы должны быть во всем ему послушны. Не удовольствовавшись этим, Антоний успел еще при содействии воевод виленского Гаштольда и киевского Немировича выпросить себе у короля грамоту (20 июля 1528 г.), что он, Антоний, будет держать Печерскую обитель до своего живота и король никому дотоле не отдаст ее. К числу имений Печерского монастыря прибавился еще какой-то двор Печерский с людьми и доходами, записанный (1 декабря 1532 г.) на монастырь князем Алексеем Лахтыновичем и его матерью.

     В других местах монастыри и церкви также получали то новые пожертвования и льготы, то подтвердительные грамоты на прежние. В Минске по жалобам митрополита и настоятеля Вознесенского монастыря король подтвердил тремя своими грамотами городским властям (1522), чтобы не брали, как было и прежде, с людей митрополичьих, монастырских и поповских серебщизны, подвод и никаких других городских повинностей, а в случаях назначения всеобщей подати в государстве предоставлял самому митрополиту собирать ее со всех этих церковных людей и доставлять в государеву казну особо чрез своих урядников. В Мстиславле местный князь Михаил Иванович пожаловал Онуфриевскому монастырю бобровые гоны на реке Соже (1525) и Пустынскому Богородичному — сеножать и село Родионовское с правом призывать на ту землю новых поселенцев и с освобождением их от суда и управы светских властей (1526), а король подтвердил первому монастырю все его владения и права, дарованные ему Мстиславскими князьями, и второму — денежную и медовую дани, назначенные бывшею мстиславскою княгинею Ульяною (1529). В Витебске король пожаловал (1522) церкви святого Иоанна Богослова землю на горе Плоской с правом селить там людей и с освобождением их от городских повинностей и светского суда. В Пинске замковому Дмитриевскому собору король Сигизмунд и королева Бона дали подтвердительные грамоты (1522 — 1523) на денежные и другие дани, назначенные строителем собора князем Федором Ярославичем. Этот же князь Феодор Ярославич дал (1522) сельской церкви в имении своем Ставке право на владение езом и озером Мороченским. Основатель Супрасльского монастыря маршалок Ходкевич подарил ему еще три села, которые и утверждены за монастырем королевскою грамотою (1529). Некто Юрий Хрептович назначил (1528) на Николаевскую церковь в селе Попортях, близ Трок, десятину с своего имения Корейвишек. А подскарбий королевский Иван Андреевич Солтан назначил на ту же церковь в имении своем Попортях десятину с этого самого села и на Воскресенскую церковь в городе Троках десятину с имения своего Мигутян.

     В начале 1534 г. скончался митрополит Иосиф III, а еще за три года прежде него, именно в 1530 г., почил и князь Константин Иванович Острожский, бывший при трех, если даже не при четырех, последних митрополитах главнейшим защитником православной Церкви в Западнорусском крае, как главнейшим защитником и самого края от внешних врагов, редкий герой, столько же славный христианскими добродетелями и несокрушимою твердостию в вере отцов, сколько воинскими доблестями и победами. Чтимый и благословляемый всеми, особенно единоверными, соотечественниками, для которых столько потрудился, он достойно погребен в Великой церкви Киево-Печерской лавры, где покоились уже ближайшие его предки и где прадед его благоверный князь Федор Васильевич Острожский доселе нетленно почивает в Дальних пещерах.

IV

     В 1534 г., 1 марта король Сигизмунд издал следующую грамоту: «Бил нам челом владыка Луцкий и Острожский епископ Макарий и просил нас, чтобы мы пожаловали его хлебом духовным, митрополиею Киевскою, и Галицкою, и всея Руси, которую держал пред ним митрополит Иосиф. О том же говорила нам за него наша королева и великая княгиня Бона, а ходатайствовали пред нами воевода виленский, пан наш староста бельский и мозырский Ольбрахт Мартынович Гаштольд и все князья и паны греческого закона, чтобы мы дали ту митрополию ему и пожаловали его тем хлебом духовным, так как и сам митрополит Иосиф, еще будучи здоров, уступил ему ту митрополию по своем животе. И мы по своему государскому благоволению, во внимании к желанию нашей королевы и ходатайству воеводы виленского, и князей, и панов греческого закона и находя его, Макария, на то годным, исполнили его челобитье: дали ему, владыке Луцкому и Острожскому Макарию, митрополию Киевскую и всея Руси со всеми имениями, дворами, фольварками и селами, принадлежащими митрополии, со всеми доходами, платежами и пожитками, какие на нее приходят. И имеет он ту митрополию держать и в ней править, и рядить, и брать себе доходы и платежи так же, как правили прежние митрополиты Киевские по обычаю своего греческого закона». Грамота эта показывает, до какого жалкого положения уже доведена была православная Церковь в великом княжестве Литовском. Прежде православные сами избирали себе митрополита, как избран был Иона Глезна, и государь только утверждал их избрание, или государь отдавал кому-либо митрополию по своему усмотрению, как, например, Иосифу Болгариновичу, хотя и этому, может быть, предшествовало избрание, или отдавал по ходатайству православных, как дана была митрополия Ионе II по ходатайству королевы Елены. Теперь сам епископ открыто просит себе у короля митрополии как духовного или, вернее, вещественного хлеба, и за епископа ходатайствуют два высоких лица латинской веры — королева и воевода, которых, без сомнения, он также упросил, ходатайствуют и князья и бояре православные, указывая на то, что ему уступил митрополию сам бывший митрополит, которого, конечно, он также упросил или сумел расположить в свою пользу. Таким образом, и высшую должность в Западнорусской Церкви начали приобретать не по своим личным достоинствам и не по избранию от православных, а точно так же, как давно уже приобретались должности настоятельские и епископские, т. е. просьбами, искательствами, челомбитьями, покупкою. И этого даже не стыдились и не скрывали: до того укоренился обычай. Луцкую кафедру, с которой Макарий поступил на митрополию, он также выпросил себе у короля в 1528 г., будучи епископом Пинским, а до поступления в монашество он был женат и имел детей. Униатские и иезуитские писатели говорят о нем: «Был прежде придворным капелляном королевы Елены московитянки; потом, по смерти митрополита Иосифа, король Сигизмунд дал ему митрополию Киевскую; человек простой и на глаза подслеповатый, но в схизме твердый — знать, был родом из Москвы». Последняя мысль, очевидно, произвольная, но все прочее отвергать нет оснований, и особенно свидетельство о твердости Макария в схизме, иначе в православии, из уст таких свидетелей не может подлежать никакому сомнению. В апреле 1535 г. Макарий назывался уже прямо митрополитом, а не нареченным только. Подписывался он: «Волею Божею Макарей архиепископ, митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси».

     В правление митрополита Макария II Церковию на первый план выдвинулся вопрос о Галицкой митрополии, на который в прежние времена так мало обращали внимания. Мы видели, что в 1522 г. с согласия самого Львовского архиепископа Бернарда, которому предоставлено было право назначать наместников Киевского митрополита в Галиции, назначен был таким наместником по воле короля дворянин Иакинф (Яцко) Гдашицкий, сделавшийся потом, под именем Исаакия, и львовским архимандритом; что этот наместник с ревностию принялся восстановлять подавляемое там православие, не захотел подчиняться латинскому прелату и в 1526 г. признан был в звании наместника самим православным митрополитом. С такою же ревностию Исаакий и продолжал свое служение: он объезжал все концы вверенной ему церковной области, исправлял и наставлял униженное дотоле православное духовенство, убеждал и воспламенял мирян пребывать твердыми в вере отцов, и тысячи людей среднего и низшего сословия, увлеченные прежде в латинство, возвращались в лоно православной Церкви. Всего этого не мог переносить Львовский арцибискуп и своими непрестанными жалобами к королю на Исаакия и другими средствами успел положить предел его благотворной деятельности: Исаакий неизвестно в каком году был удален от должности митрополичьего наместника, как властию короля, так и властию «своих начальников», за то будто бы, что «вел себя не совсем похвально». На место Исаакия Гдашицкого арцибискуп назначил митрополичьим наместником своего клеврета, какого-то Яцка (Иакинфа) Сикору, называвшегося также архимандритом львовским. Новый наместник стал действовать совершенно наперекор прежнему, и православные долгое время не давали покоя королю своими многочисленными жалобами на Сикору, называя его «презрителем их веры», непокорным архиерейской власти и явным беззаконником, но, не получая никакого удовлетворения, обратились наконец с просьбою к своему митрополиту Макарию, чтобы он отдал их в опеку и поручил надзору Перемышльского епископа Лаврентия. Митрополит признал это почему-то неудобным, а назначил галичанам своим «справцею» попа Гошовского, прибывшего из их же стороны, — это, вероятно, и был тот самый, по пострижении в монашество, архимандрит львовский Иосиф, которого митрополит послал тогда своим наместником в Галицкую епархию и о допущении которого к отправлению возложенных на него обязанностей писал король к Львовскому архиепископу Бернарду от 9 апреля 1535 г. Впрочем, посылая Гошовского к галичанам, митрополит писал им, что если новый справца им будет не люб, то они бы его не принимали. Так действительно и случилось, и через три месяца (6 июля) галичане вновь били челом митрополиту и говорили: «Все мы, жители Русской (т. е. Галицкой) и Подольской земли, не посылали к Вашему святительству попа Гошовского и не избирали на то, и теперь никто из нас, великий и малый, богатый и убогий, не хочет иметь его справцею, как и Сикору. При Сикоре были большая неурядица, тягости и непослушание Вашему святительству, то же или еще хуже было бы и при новом справце. А как Ваше святительство писал нам, чтобы мы избрали из среды своей доброго человека и послали к тебе, то мы все, духовные, шляхта, мещане и все поспольство земли Русской и Подольской греческого закона, выбрали львовского мещанина Макария Тучапского, которого и Ваше святительство хорошо знаешь, и покорно просим дать ему наместничество в землях наших и благословить его на то твоим высоким благословением». В то же время и король по ходатайству некоторых своих советников и по просьбе как духовных, так и светских мужей русской веры утвердил Макария своею грамотою (1 августа 1535 г.) в звании митрополичьего наместника в Галиции, с тем чтобы он сделался и архимандритом Георгиевского монастыря во Львове по смерти Гдашицкого, который хотя и удален был от должности наместника, но оставался еще настоятелем названного монастыря и о котором потому-то, вероятно, и упомянул король в своей грамоте, не упомянув ни о Сикоре, ни об Иосифе — двух последующих наместниках. А ввести Макария в должность наместника король поручил не Львовскому арцибискупу, как следовало бы по его праву, но Перемышльскому православному епископу Лаврентию и дворянину своему Рагозинскому и в грамоте к ним (5 августа 1535 г.) ясно выразился, что Макарий назначен наместником на место Яцка Сикоры, львовского архимандрита.

     Обрадованные галичане глубоко благодарили митрополита за то, что он вместе с князьями и панами исходатайствовал у короля утверждение Макария в звании наместника, а сам возвел его в духовный сан и уполномочил своею властию, и извещали, что когда Макарий прибыл к ним с королевским дворянином — коморником, вводившим его в должность, то подъял многие труды, объезжая свой церковный округ, и всюду был «горазд», все начал приводить в порядок, но как только увидел это «проклятый и злой человек, новый еретик» Сикора, имевший большую силу у арцибискупа, то еще более отдался ему, возбуждая его против Макария. Арцибискуп настоял пред королем, чтобы на Макария как поставленного незаконно, без согласия его, арцибискупа, назначена была комиссия, и Макарий королевскими листами потребован был в Краков на суд комиссарский. Вслед за своим наместником отправилось туда множество галичан и жителей Подолии; много издержали они на суде денег, но ничего не добились и положили перевесть дело пред короля на краковский сейм, а самого Макария послали к митрополиту просить его заступничества пред королем и писали к митрополиту, что, если теперь он не заступится за них с православными князьями и панами, тогда ему «трудно будет писаться Галицким митрополитом». Митрополит послал от себя на краковский сейм своего боярина Раецкого, но посланному пришлось только видеть там своими очами великую беду, плач и тяжкое положение своих единоверцев, потому что король на основании пожалованных им самим и еще прежде Ягайлом привилегий Львовскому арцибискупу выдал на сейме арцибискупу и бискупам в полную их власть всех православных жителей Галиции и Подолии, изъяв их совершенно из-под власти Киевского митрополита, и велел написать на то новую привилегию, а Макария арцибискуп и бискупы грозились заключить в темницу на всю жизнь. В таких обстоятельствах, не зная, что делать, Макарий и православные решили прибегнуть к двум польским панам, имевшим доступ к королеве Боне, и чрез них предложили ей и королю двести волов. Королева тотчас сдалась, переговорила с королем и послала к канцлеру своего пана, который взял у канцлера привилегию, приготовленную для Львовского арцибискупа, и разорвал. А король обещал православным выдать привилегию в их пользу, как только они доставят двести волов, и велел канцлеру (7 марта 1537 г.) потребовать от Львовского арцибискупа самый оригинал привилегии, данной ему прежде на право назначать митрополичьих наместников, и известить его, что по пламенным просьбам русских король поставил им наместником Макария и отрешил от этой должности Сикору. Когда затем король посетил Львов, Макарий дал ему 50 волов и король велел ему явиться в Краков за привилегиею. Но пред самым выездом короля из Львова арцибискуп опять упросил короля отдать ему русских в полное распоряжение. Макарий поспешил раздать еще 110 волов королю, королеве и панам и вторично получил приказание приехать в Краков за привилегией, Макарий поехал, долго там прожил, но напрасно: король отложил дело до сейма. Макарий поехал и на сейм, но арцибискуп и бискупы наперед приняли все меры, чтобы Макарию не дана была привилегия, а король и королева велели ему совсем не являться к ним, пока не разъедутся бискупы с сейма. Бискупы разъехались; Макарий прожил в Кракове еще почти год, все хлопотал и наконец добыл-таки от короля «с великою бедою, накладом и трудом» желанную привилегию, обязавшись дать за то еще 140 волов. Когда Макарий возвратился из Кракова, арцибискуп прислал к нему своего писаря с великою угрозою и приказанием, чтобы Макарий стал пред ним и явил свою привилегию. Макарий сам не пошел и привилегии не отдал. Разгневанный арцибискуп говорил пред шляхтою римского закона; «Я этого не оставлю, пока жив; Русь должна быть в моей власти; король без меня не мог того дать». И послал к королю жалобу на Макария, чтобы его потребовали с данною ему привилегиею на краковский сейм. Но король предвидел, что так случится и что за эту привилегию он подвергнется на сейме нападению от своих духовных, и потому, когда еще выдавал ее русским, посоветовал им ехать скорее к своему митрополиту и просить его, чтобы он поставил для них Макария во епископа, потому что, когда Макарий приедет в Галич уже владыкою, тогда ни арцибискуп, ни бискупы ничего не в состоянии будут ему сделать. Православные так и поступили: они отправили Макария к митрополиту, а сами великою толпою провожали отъезжавшего наместника до границы, опасаясь, чтобы на пути его не убили или не отняли у него привилегии, так как арцибискуп несколько раз приказывал его убить. Митрополит уважил просьбу своих духовных детей и поставил им Макария епископом, а король издал (23 октября 1539 г.) грамоту, в которой объявлял: жаловались нам наши подданные галичане греческой веры, что по своим делам духовным, как-то: по делам о рукоположении священников, о браках и расторжении браков, об освящении церквей и подобным — они принуждены ездить к сторонним архиереям в Молдавию и другие места, так как наместник Галицкого митрополита Макарий Тучапский по своему сану не может решать такого рода дел, и потому просили нас назначить им названного Макария епископом. И мы, снисходя на просьбу наших подданных русского обряда, духовных и мирян, определяем и даем им названного Макария во епископа, чтобы они уже более не ездили по духовным делам на сторону: пусть он, будучи рукоположен на владычество своим митрополитом Киевским, совершает для них все эти дела в землях Галиции и Подолии, и именно в округах Галицком, Львовском, Каменецком, Снятинском и Трембовльском. Отдаем владыке Макарию под его власть всех духовных, все их церкви, синагоги, монастыри в тех округах, и в частности Галицкую митрополитанскую церковь, называемую Крылос, в которой некогда предстоятельствовал их архиепископ-митрополит, и также монастырь Униевский во имя Успения Пресвятой Богородицы, основанный нашими предшественниками. Предоставляем владыке Макарию и его преемникам право церковного управления и суда в его епархии, а равно и право собирать ежегодно, подобно другим владыкам, с подведомых священников по шести флоринов (злотых) так называемой куничной подати. Не можем не заметить, что одного этого дела, сохранившегося в подробностях, о наместничестве Макария Тучапского и о возведении его в сан епископский совершенно достаточно, чтобы судить, сколько терпели тогда бедные галичане русской веры, какими недостойными путями добывались королевские привилегии, как продажны были и король, и королева, и окружающие их, как сильны были римские прелаты в Польше и к чему иногда они вынуждали короля.

     Не прошло и месяца со времени утверждения Макария в звании епископа королевскою грамотою, как он, «епископ митрополии Галицкой, владыка Львовский и Каменца Подольского», созвал во Львове Собор из местных священников и, порассудив с ними, восстановил при главной городской церкви во имя святого великомученика Георгия крилос и духовную справу, которые существовали при той церкви и прежде, но с давних уже пор совсем прекратились, и дал крилошанам, т. е. членам крилоса, в состав которого, как видно, вошли все священники приходских церквей Львова, следующие права: а) от кафедральной церкви святого Георгия на крилошан половину ее доходов, или сборов; б) если во Львовском повете случится владыке освящать новую церковь, то со владыкою едет один крилошанин и половина дохода за освящение — на крилос, а в случае освящения старой церкви всё — на крилошан; в) ставленников во священство исповедует очередной недельный крилошанин и берет за исповедь по шести грошей, а которые крилошане будут служить со владыкою при посвящении ставленника, получают с него по грошу; г) если кто даст вклад на десять сорокоустов, владыке с того половина, а другая — на крилос; если же только на пять сорокоустов или менее, то всё — на крилошан; д) если кому нужно будет искать духовного суда, тот должен взять позыв у владыки, а в небытность владыки — у его наместника, который взимает за то шесть грошей; е) когда у какого-либо крилошанина случится освящение его приходской церкви, он ничего не дает за то владыке, а только справит для него обед; ж) если крилошанин будет ставить в попы своего сына, владыка с него ничего не берет; з) если владыка умрет, тогда крилошане имеют в продолжение целого года держать епископию в своей власти вместе с земянами греческого закона и львовскими мещанами, а потом должны передать епископию нареченному или уже поставленному новому владыке со всем церковным имуществом; и) если крилошанин провинится пред владыкою, владыка не подвергает его никакому наказанию, а только отлучает его от служения, пока не исправится, и судить крилошанина не может никто, кроме суда духовного; и) наместника владыки избирает не сам владыка, а избирают крилошане и представляют ему, а владыка только благословляет избранного. В грамоте епископа (16 ноября 1539 г.) в которой изложены все эти права вновь установленного львовского крилоса, поименованы самые крилошане, присутствовавшие тогда с епископом. Это были священники львовских церквей: Федоровской (он же назван и наместником владыки), Никольской, Богоявленской, Благовещенской, Спасской, Покровской и Вознесенской, которых, следовательно, вместе с соборною Георгиевскою и Успенскою, принадлежавшею местному братству, считалось еще во Львове, к изумлению, девять, т. е. одною даже больше, чем сколько было их за столетие прежде, несмотря на все притеснения православным. Все эти священники, хотя имели свои приходские церкви, назывались соборными, или крилошанами, соборной церкви святого великомученика Георгия, в которой и совершали службы по очереди, понедельно, и в которой своих особых священников, кажется, вовсе не было. Настоящая грамота о правах крилошан подтверждена была впоследствии (10 генваря 1549 г.) по их просьбе самим митрополитом при назначении к ним нового архиерея . Положив начало церковного управления и суда в своей епархии устройством крилоса, Макарий должен был спешить в Новогрудок, чтобы там пред лицом Собора выразить свои отношения к своему главному архипастырю — митрополиту. На Соборе вместе с митрополитом находились все тогдашние архиереи: Полоцкий, Витебский и Мстиславский Симеон, Владимирский и Брестский Геннадий, Луцкий и Острожский Арсений, Туровский и Пинский Вассиан, Перемышльский и Самборский Арсений, Холмский и Бельский Иона. В присутствии их, а также и четырех знатнейших светских особ Макарий произнес (22 февраля 1540 г.) свою собственноручную присяжную грамоту. Здесь, называя себя «епископом дворным от рамени преосвященного архиепископа, митрополита Киевского, и Галицкого, и всея Руси» и свидетельствуя, что митрополит сделал его своим дворным (curialis), или викарным, епископом и удостоил вручить ему от своего рамени Галицкую свою митрополию по своей доброй воле и милости и по своему митрополитскому праву, а король утвердил за ним эту митрополию своею привилегиею, Макарий давал за себя и за своих преемников обещание свято исполнять порученную ему должность и править Галицкою митрополиею по преданиям и правилам святых апостолов и святых отцов и по благословению и наставлениям своего митрополита; собирать в ней пошлины за поставление священников, за освящение церквей и другие церковные доходы и половину их ежегодно, после Пасхи, отсылать митрополиту, а другую оставлять себе за труды; никогда не считать Галицкой митрополии своею собственностью, не посягать на отделение ее от митрополита Киевского и самые даже антиминсы подписывать от его имени. «А если я, — говорил в заключение Макарий, — начну вести себя не по св. правилам и владыка митрополит заметит во мне что-либо несогласное с ними, он имеет власть наказывать меня по моей вине, как требует церковное право. Если я нарушу настоящее мое рукописание и совершу что-либо против моего преосвященного владыки и архипастыря, тогда да лишен буду своего епископского сана и да постигнет меня клятва св. апостолов и св. отцов, а кроме того, я обязан буду в наказание заплатить августейшему королю тысячу золотых и митрополиту Киевскому пятьсот золотых». К этой присяжной грамоте Макария кроме его собственной печати приложили по его просьбе печати и все присутствовавшие на Соборе епископы и светские лица.

     Вскоре по возвращении в свою епархию Макарию пришлось испытать большое огорчение от своих же православных. Некоторые монахи порученного ему Униевского монастыря и какой-то пан Ванько сделали митрополиту и самому королю донос на своего владыку, будто он совершил в том монастыре великие кривды и грабительство и позабрал ключи от церкви, от кладовых и от келий. И хотя по надлежащем расследовании, которое производила (24 августа 1540 г.) целая комиссия светских чинов, донос оказался совершенною клеветою и сами доносители сознались, что клеветали только с целию освободиться из-под власти Макария, но расследование стоило владыке тяжких издержек, и он одному лишь найвысшему гетману краковскому вынужден был дать сорок волов, чтобы не прогневался. Другое, еще гораздо большее огорчение причинено было Макарию и всей его пастве латинянами. В 1542 г. польское духовенство собралось на Собор в Петрокове, и на этом Соборе, между прочим, определило просить короля, чтобы он уничтожил русское Галицко-Львовское епископство, недавно восстановленное, запретил русским строить новые церкви, звонить в колокола, совершать крестные ходы и чтобы те русские, которые, перейдя прежде в римскую веру, впоследствии возвратились к православию, были принуждены опять сделаться латинянами и принять вторичное крещение. К счастию, король не уважил ходатайства Собора: по крайней мере, не видно никаких следов, чтобы оно было уважено. Напротив, когда в 1547 г. каменная Успенская церковь во Львове, принадлежавшая братству, расселась надвое и грозила падением, «наместник митрополита Галицкий, Львовский и Каменца Подольского епископ Макарий» и все граждане положили воздвигнуть на том же месте новую каменную церковь Успения Пресвятой Богородицы и для того послали к митрополиту священника и двух своих мещан с просьбою дать им благословение и грамоту для сбора пожертвований. Митрополит написал окружное послание ко всем архиереям и духовенству и ко всем православным христианам своей митрополии, в том числе к князьям, боярам, наместникам и «воеводам нашего греческого закону» (которые, следовательно, были), и приглашал всех творить подаяния на сооружение храма Божия, ручаясь, что Господь стократно воздаст за то в Царстве Небесном. Кроме давнего Успенского братства во Львове составлялись и новые «духовные», или церковные, братства: так, в 1542 г., августа 9 епископ Макарий благословил и утвердил своею грамотою духовное братство при церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, а в 1544 г., февраля 18 — такое же братство при церкви святителя Николая. Братчики при самом начале вносили в братскую кружку по шести грошей и вписывали имена свои и своих родных в братские книги для вечного поминовения; потом ежегодно вносили такую же сумму и совершали четыре заупокойных литургии о своих предках и одну о своем здравии и спасении и устрояли трапезы для всей братии; пособляли тем, кто из них заболевал, а умерших братчиков с честию сопровождали до могилы; для управления делами братства ежегодно избирали из среды своей двух старейшин и во взаимных обидах судились собственным судом.

     Новый Львовский арцибискуп Петр Старжеховский захотел воспользоваться смертию Галицко-Львовского епископа Макария († 1548) и напомнил новому же королю Сигизмунду Августу о своем праве назначать наместников Киевского митрополита в Галиции. Король отвечал арцибискупу (23 апреля 1549 г.), что право это остается за ним. Но как на место владыки Макария еще при его жизни дана покойным королем Сигизмундом († 1548) привилегия львовскому дворянину Марку Балабану, то требовал, чтобы арцибискуп назначил в преемника Макарию именно Марка Балабана. Указывая же на то, что наместничество Галицкое возведено уже в епископство, а епископов для русских может поставлять только Киевский митрополит, король приказывал арцибискупу представить Балабана для посвящения в архиерейский сан Киевскому митрополиту. Не знаем, воспользовался ли при таких условиях арцибискуп своим правом; только Марк Балабан с принятием монашества под именем Арсения возведен был митрополитом в сан епископа Галицкой митрополии, Львовского и Каменца Подольского. К сожалению, этот новый викарий митрополита, попавший прямо из панов в архиереи и приобретший себе, конечно покупкою, право на Галицко-Львовскую кафедру еще в то время, когда она была занята другим, далеко не походил на своего предместника и смело начал нарушать данную этим последним присяжную грамоту своему архипастырю. Арсений на первых же порах захотел прибрать в свои руки два монастыря с их имуществами, Униевский и Онуфриевский, находившиеся под опекою львовского братства и издавна считавшиеся митрополичьими, и, вооружив своих родственников и слуг, приказал завладеть монастырями насильно. Монахов же Онуфриевского монастыря, оказавших сопротивление, велел схватить и сперва посадил в колодце при своей кафедральной церкви во Львове, а потом запер в самой церкви. Братство подало жалобы львовскому старосте и самому королю. Староста послал к епископу подстаросту ходатайствовать об освобождении монахов, но как епископ не согласился, то подстароста отбил церковные двери и выпустил заключенных. А король своею грамотою (1551) запретил епископу под страхом пени в 300 гривен вступаться как в Онуфриев, так и в Униевский монастыри. Арсений, однако ж, не унимался и особенно нападал на Униевский монастырь, часто посещал его, забирал из него все; что попадалось, и, встречая сопротивление со стороны архимандрита, звал его на суд пред короля и панов рад и тем приводил монастырь еще в большее обнищание. Архимандрит Анастасий Радиловский со всею братиею неоднократно жаловался митрополиту на его викарного епископа, но этот викарий не прекращал своих притязаний на обитель. Наконец, когда в 1555 г. он позвал архимандрита пред короля в Петроков о трех тысячах злотых, то король переслал все дело к митрополиту, велел ему вызвать к себе лично обоих тяжущихся и пред ними разобрать их тяжбу и положить ей конец. Митрополит послал вызов и приказывал своему викарию, угрожая ему в случае неповиновения клятвою святых отец и своим неблагословением, чтобы он явился к назначенному сроку в Новогрудок, но Арсений не явился, отговариваясь епархиальными делами, а прислал вместо себя своего сына Василия. И когда митрополит решил дело не в пользу своего викария, последний подал жалобу королю, говоря, что митрополит не хотел слушать королевской грамоты, ему представленной, которою Униевский монастырь отдан Галицко-Львовскому епископу, отнял у него этот монастырь и взял под свою власть. Такая грамота, как мы видели, действительно существовала; только ею отдавался и поручался Униевский монастырь Галицкому викарному епископу наравне со всеми прочими монастырями епархии, а не в качестве исключительно епископского, непосредственно подчиненного викарию. Король потребовал митрополита к себе на суд по жалобе Арсения и назначил, чтобы митрополит явился с нужными документами в седьмую субботу 1556 г. Но едва ли митрополит являлся, потому что в начале этого года, если не в конце предыдущего, он уже скончался и явился на суд Божий.

     От Галицкой митрополии, которою доселе занимались, обратимся к делам митрополии собственно Киевской, или Литовской, совершавшимся во дни митрополита Макария II. Здесь не видим борьбы и каких-либо столкновений православных с латинянами, но не прекращалась борьба с светскими властями и вообще с мирянами, посягавшими на права Церкви и духовенства. В 1536 г. митрополит жаловался королю и заявил виленскому воеводе Гаштольду, что виленские бурмистры и радцы привлекают к своему городскому суду и заставляют платить пошлины наравне с горожанами церковных людей, митрополичьих и монастырских, издавна живущих в Вильне на церковных землях. И король, хотя только в 1530 г. запретил это бурмистрам и радцам, вновь приказывал им не обижать церковных людей и оставить их по-старому, в подчинении и подсудности духовной власти. А Гаштольд, повторяя тот же самый королевский приказ, объяснял, что, если когда король наложит подать и на бискупских и митрополичьих людей в Вильне, тогда митрополит сам или чрез своего наместника соберет подать с своих людей и доставит в городскую ратушу. Но, отстаивая так своих церковных крестьян, живших в Вильне, от притязаний городских властей, митрополит не хотел или не умел отстаивать и охранять от них свое виленское духовенство. В 1542 г. протопоп и все священники виленских церквей с великою горестью жаловались королю, что бурмистры, радцы и мещане виленские греческого закона выпросили себе у митрополита грамоту, по которой берут всех духовных под свою справу и власть и хотят иметь их во всем покорными себе, а если кто им не покоряется, тех удаляют от церквей и отдают церкви другим с соизволения митрополита. Король, прочитав эту грамоту митрополита, писал к нему: «Мы крайне удивляемся, как они, мещане, оставив в таком деле нас, государя, обратились к тебе, выпросили у тебя такую небывалую грамоту и берут под свою мещанскую справу то, что подлежит нашей господарской власти. Дело незаконное, чтобы ты священников, богомольцев наших, записывал своими листами и отдавал кому-либо в распоряжение. Дело неслыханное, чтобы церкви Божии в нашем столичном городе были взяты из нашей господарской власти под справу мещанскую, — этого никогда не бывало при наших предках». То же самое писал король и к виленским бурмистрам, радцам и мещанам и, освободив от подчинения им виленское духовенство, приказал митрополиту, чтобы он впредь не давал таких грамот, а виленским бурмистрам, радцам и мещанам — чтобы они не имели никакой власти и справы над своими священниками под опасением в противном случае уплаты 1000 коп грошей и впредь не выпрашивали себе у митрополита таких грамот, которые не могут иметь никакой силы, ибо митрополит, говорил король, в делах духовных имеет власть распоряжаться теми нашими богомольцами, но в других делах, каково настоящее, не вправе причинять им никакого принуждения и кривды. В руководство же на будущее время король дал приказ: когда при какой-либо церкви умрет священник, тогда бурмистр или один или два из добрых людей должны вместе с протопопом, наместником митрополита, пойти в ту церковь и, записав в реестр все церковное имущество, замкнуть ее и запечатать своими печатьми, а ключи церковные отдать в казнохранилище Пречистенского собора; потом, когда мещане изберут нового священника и митрополит, признав его годным, поставит его в ту церковь, тогда прикажет отдать ему ее со всем церковным имуществом. А что касается до описей церковных имуществ, то пусть, как бывало и прежде, по всем виленским церквам вместе с протопопом виленским и попом той церкви, в которой будет совершаться опись, один или два мещанина записывают все церковные вещи в свои реестры каждый год и имеют то в своем ведении, по давнему обычаю. Виленские граждане, однако ж, не успокаивались и имели постоянные столкновения с своими священниками. Те и другие неоднократно жаловались королю друг на друга относительно избрания церковных причтов, подавания церквей, описи церковных имуществ, погребения умерших, сорокоустов, исповеди и пр.; те и другие выпрашивали себе у короля и митрополита особые листы, но несогласия и споры не прекращались. Наконец, когда в 1544 г. король прибыл в Брест и обе стороны явились к нему с своими новыми жалобами и положили пред ним свои листы, король велел разорвать все эти листы и взамен их дал спорившим одну общую уставную грамоту: а) когда при какой-либо церкви священник впадет в болезнь, тогда протопоп дает знать бурмистру греческого закона и бурмистр должен или сам пойти в ту церковь, или послать двух радцев и городского писаря и там вместе с протопопом и священниками, которые при нем будут, описать все церковные вещи, по стародавнему обычаю; б) если священник умрет, тогда бурмистр, замкнувши церковь, возьмет ключи к себе и будет держать их в своем хранении; в) когда мещане вместе с протопопом и двумя священниками, избрав годного и наученного человека, пошлют его к митрополиту с своею просьбою о поставлении избранного во священника в ту церковь и митрополит поставит его и пришлет, по давнему обычаю, с своим благословенным листом, тогда бурмистр или радцы с городским писарем и протопопом имеют подать новому священнику ту церковь, и ключи ее, и все церковные вещи; г) тем же обычаем бурмистры и радцы с протопопом и двумя священниками избирают и уставляют к соборной церкви диакона, уставщика и пономаря и подают им церковные вещи, которые им подлежат; д) для описания церковного имущества Пречистенского собора и окрестных церквей бурмистр каждый год посылает двух радцев и писаря, но при этом должны находиться протопоп или священники; е) если пожелают, чтобы умершего мещанина проводили всем Собором и погребли в соборной церкви, тогда священникам за провод копа грошей и сукно в пять локтей, положенное на гроб, и за место в соборной церкви копа грошей; за места же для погребения пред церковию и в монастыре ничего не брать; ж) если пожелают, чтобы гроб умершего был накрыт церковною парчою, или бархатом, или другим покрывалом, в таком случае должны внести плату за покрывало по условию с священниками; если же принесут гроб в церковь под своим покрывалом, парчовым или другим, оно должно остаться священникам; а покрывало на гроб, которое устроили сами мещане и хранят у себя, они могут употреблять по своей воле и ничего не платят за то священникам; з) если пожелают погребсти умершего в своей приходской церкви, но проводить Собором, то за место в церкви и вне церкви не брать ничего, а Собору священников копа грошей; если же позовут только несколько священников, тогда платят за провод по возможности; и) кто даст на сорокоуст, вечный, годовой или месячный, на соборную церковь и по окрестным церквам, за того обязаны молиться священники, а кто ничего не даст, за тех священники не обязаны служить сорокоустов; и) ходить на исповедь к своим духовным отцам мещане имеют по своей доброй воле, а не по принуждению и где хотят, там и исповедуются, и священники не должны никого призывать к себе на исповедь принуждениями; к) кто пожелает собороваться маслом и для того пригласит семь священников, диакона, уставщика и пономаря, тот заплатит им двадцать грошей и более, сколько захочет, а кто позовет только двух или трех священников и диакона, тот платит по возможности; л) в духовницы (духовные завещания), составляемые светскими людьми в городе, священники не должны вмешиваться и составлять их: то дело гражданское; м) не переспорив городских людей законным порядком по какому-либо мирскому делу, священники не должны изрекать на них клятвы.

     Правом избирать священников к своим церквам граждане Вильны очень дорожили и в этом отношении не делали никакой уступки самому митрополиту. Когда в 1551 г. скончался виленский протопоп, священник Николаевской Перенесенской церкви Клементий и церковь довольно долго оставалась без пастыря, митрополит вздумал было отправить туда от себя священника минской Михайловской церкви Феодосия, написал к двум панам мещанам виленским, чтобы они уговорили своих бурмистров подать ту церковь посылаемому священнику, и для большего успеха послал из Новогрудка в Вильну даже своего духовника. Но виленские бурмистры и радские на это не согласились и сами избрали к Перенесенской церкви священника Спасской виленской церкви Григория, которого митрополит по их желанию и должен был благословить своею грамотою на служение при Перенесенской церкви.

     Следует, однако ж, сказать, что если граждане Вильны, привыкшие пользоваться магдебургским правом, т. е. правом самоуправления по всем делам своей городской жизни, желали распростирать это право и на церковные дела в своем городе и нередко переступали должные границы к обиде церквей и церковных причтов, то, с другой стороны, эти же граждане оказывали и теплое усердие к своим церквам и существенную помощь им, соединяясь вокруг них в церковные братства. Мы уже упоминали о двух виленских братствах, из которых одно, кушнерское, получило начало еще почти в половине XV в., а другое, при Пречистенском соборе, называвшееся то местским, или городским, то панским, то бурмистровским и радецким, существовало по крайней мере с начала XVI столетия. Устав первого из них, нам уже известный, утвержден в 1538 г. королем Сигизмундом I. Около этого же времени, если не прежде, образовалось в Вильне еще одно братство — купецко-кожемяцкое, потому что и это братство наравне с двумя другими имело и впоследствии предъявляло грамоты короля Сигизмунда I, утверждавшие и ограждавшие его существование. У всех трех братств было одинаковое устройство и одна цель — «радеть о потребностях церквей Божиих и о гошпиталях», или богадельнях. Каждое братство имело в городе свой дом, в котором собиралось по временам и который освобождался от городских пошлин. Члены каждого братства делали складчину, покупали и варили мед в дозволенной правительством пропорции по нескольку раз в год, на избранные праздники, например, панское братство — шесть раз в год: на Троицын день, Успение, Воздвижение, Николин день, Рождество Христово и на Пасху; купецкое братство — восемь раз в год: на Пасху, на седьмую субботу по Пасхе, Петров день, Успение, Покров, Николин день, Рождество Христово и Благовещение. Воск от меда отдавали в церкви на свечи, сваренный мед распивался на избранные братством праздники в братском доме, куда сходились братчики в каждый свой праздник по три дня сряду, а также приглашали гостей и допускали сторонних за небольшую плату. Если в три дня не выпивали всего сваренного меда, то остаток продавали беспошлинно и вырученные деньги употребляли на церковное строение, на слуг церковных, на госпиталь, на милостыню бедным, на погребение замерзших и других покойников, которых некому было похоронить. Панское братство имело свою богадельню при Спасской церкви и на содержание этой богадельни отпускало доходы с своего дома на Савич улице, отдававшегося в аренду, а впоследствии и доходы с каменных бань на реке Вилейке и при них дома, купленных братством и также отдававшихся в аренду. Устав у всех братств был тот же самый, какой мы видели у братства кушнерского. Каждое принимало в свой состав и в свои собрания людей всех сословий, в том числе и латинян даже духовного сана. Каждое избирало своих старост, которые в продолжение года заведовали делами братства и потом давали ему отчет. Каждое братство пользовалось самоуправлением и самосудом по делам братским и по всем проступкам, какие совершались в братском доме во время братских собраний кем бы то ни было: членами братства и сторонними посетителями, православными и латинянами, мирянами и духовными лицами.

     Не в одной Вильне, но и в других местах великого княжества Литовского бывали посягательства на права православного духовенства. Слуцкая княгиня Елена, как писал епархиальный владыка-митрополит к королю, приказала своим наместникам, слуцкому и копыльскому, вступаться в духовные дела. Эти урядники судили попов, сажали их в темницу, брали с них судебные пошлины, даже расторгали браки, а в духовный суд никого не выдавали. Когда митрополит потребовал к себе слуцкого архимандрита Никандра по жалобе на него жены подскарбия Сенчилы, архимандрит к митрополиту не явился, потом на второй зов митрополита также не явился. Когда митрополит за такое непослушание послал с своим слугою грамоту архимандриту, которою запрещал ему священнослужение, пока не явится на суд, архимандрит грамоту митрополита презрел, слугу его избил и сам убежал к княгине, которая не хотела его выдать. Король по этой жалобе митрополита выражал свое изумление княгине, как она позволяет себе вмешиваться в духовные дела, не имея на то никакого права; приказывал ей прекратить эти злоупотребления и отпустить архимандрита к митрополиту и извещал, что посылает своего дворянина Кондрата Рылу, чтобы он, если архимандрит не будет отпущен, насильно взял его и поставил пред митрополитом. В Минске войт, бурмистры и радцы притесняли людей своего Вознесенского монастыря, живших на церковной земле, заставляли их платить пошлины и отбывать повинности в пользу города, привлекали к своему суду, подвергали наказаниям. И король по жалобам настоятелей монастыря несколько раз (1537, 1546, 1554) подтверждал городским властям минским, чтобы они не делали таких обид церковным людям. Равным образом по церковным своим владениям подвергались притеснениям и обидам: в Киеве монастырь Печерский от князя Андрея Соколинского (1544) и Выдубицкий от боярыни Коташевичевой (1541), в Троках монастырь Богородичный от пристава Мицы (1541), в Гродне монастырь Коложский от пана Гринкевича-Воловича и его зятя Кунчевича (1546), в Гомеле Николаевская церковь от гомельских державцев (1549) и пр. И нужны были грамоты то митрополита, то самого короля, чтобы ограждать эти монастыри и церкви от незаконных притязаний.

     По внутреннему управлению Церкви встречаем несколько новых фактов, более и более уясняющих меру участия светских властей, особенно королевской, в делах духовных, отношение духовных властей между собою и самое устройство духовного управления и суда.

     Однажды митрополит Макарий совершал торжественное богослужение в виленском Пречистенском соборе вместе с Полоцким архиепископом Симеоном и Владимирским епископом Геннадием. Первый, считая себя старейшим по сану после митрополита, велел поставить свою кафедру по правую сторону митрополичьей кафедры, но митрополит приказал перенести архиепископскую кафедру на левую сторону своей кафедры, а на правой поставить кафедру епископа Владимирского. Симеон должен был молчаливо вытерпеть такое всенародное оскорбление, пока продолжалась церковная служба. Но потом обратился с жалобою к королю, объяснял ему, что Полоцкие владыки всегда назывались архиепископами и занимали высшее место пред всеми епископами, и представил королю грамоту, которою сам он утвердил звание архиепископа за Полоцким владыкою. В то же время все князья, паны и бояре Полоцкой земли прислали своих послов к королю просить справедливости своему архипастырю. Между тем поспешил к королю и митрополит; доказывал ему, что это дело подлежит суду духовному, а не светскому, что если Полоцкий владыка считает себя обиженным, то пусть ищет правды на церковном суде; предъявил королю его грамоту, данную еще митрополиту Иосифу Солтану, о неприкосновенности прав православного духовенства и церковного суда и просил передать дело на рассмотрение православного Собора. Король, посоветовавшись с своими панами радами и признавая, будто прежде он утвердил за Полоцким владыкою только титул архиепископа, а теперь вопрос не о титуле, но о месте, какое должен занимать архиепископ в церкви, согласился на представление митрополита, велел созвать для обсуждения этого дел Собор всех епископов Литовской митрополии ко дню Крещения Господня 1541 г. и присовокупил, что если та или другая сторона останется недовольною решением Собора, то может подать апелляцию королю, который и учинит окончательный и справедливый приговор. Не говорим уже о том, что настоящее постановление короля и его рады не совсем верно: король решил прежде своею властию вопрос как о титуле, так равно и о месте Полоцкого архиепископа. Но не можем не заметить, что король и его рада не держались никаких определенных правил относительно того, что в делах православной Церкви должно было подлежать светской, королевской, власти и что власти духовной, а поступали как приходилось, по своему произволу: прежде препирательство Полоцкого владыки с Владимирским о месте король признал подсудным себе и сам с своею радою сделал о нем постановление; теперь признает то же препирательство подсудным духовной власти и передает на рассмотрение Собора, но затем снова признает подсудным своей власти, потому что предоставляет препирающимся в случае недовольства решением Собора обратиться с апелляциею не к высшему духовному суду, т. е. патриаршему, а к суду короля.

     На того же Полоцкого архиепископа Симеона принесли (в 1544 г.) жалобу королю вся православная шляхта и земяне Полоцкой земли и говорили: 1) прежние наши владыки назначали для Николаевской церкви в Риге священников добрых по совещании с шляхтою и мещанами полоцкими из крилоса святой Софии и назначенных всенародно приводили к присяге, чтобы они оставались верными королю, а теперешний владыка посылает в Ригу священниками людей простых за большие от них подарки, без всякого совещания с гражданами и без всякой присяги. 2) Прежде грошовая и медовая дани с сел Долецких, пожалованных еще полоцким князем Скиригайлом, шли на крилошан святой Софии и люди тех сел работали только на Софийскую церковь, крыли ее и огораживали; ныне владыка отнял те села со всеми доходами у крилошан и дает им что захочет, а людей тех заставил работать на него, а не на церковь соборную, у которой крыша, остающаяся без починок, теперь течет. 3) В монастыре святого Иоанна Предтечи, находящемся на Острове и пожалованном владыке от короля, всякие доходы и пожитки владыка один берет на себя, а монахам уделяет что захочет, тогда как прежде все это делили между собою пополам архимандриты с старцами. 4) По смерти архимандрита Антония, который держал два монастыря: Михайловский в Городке и Воскресенский в Мошонце, владыка тотчас забрал себе все из церковных домов обоих этих монастырей, все их села и доходы повернул на себя и потом, побравши подарки, поставил в монастыри новых архимандритов; равно и по смерти игуменов монастыря Петровского в Замке и монастыря Николаевского на Лучне взял себе все вещи из их церковных домов и все доходы из их сел и за большие подарки дал в тот и другой монастырь иных игуменов, хотя в Николаевском монастыре на Лучне не имел права сделать это, потому что монастырь тот — подаванье короля. 5) Король велел собрать подать — серебщизну со всех церковных людей Полоцкой епархии, принадлежавших как самому владыке, так монастырям и церквам, и всю эту подать употребить на исправление Софийского собора, но архиепископ Симеон, собравши ее в увеличенном размере, всю сполна взял себе и на исправление церкви не хотел дать ничего. 6) Церковные пошлины — куницы владыка берет со всех архимандритов, игуменов и попов не по стародавнему обычаю, а увеличивает по своему усмотрению и требует еще подарков себе и своим слугам. Выслушав эту жалобу жителей Полоцкого края, король признал ее подсудною не духовной власти, а своей, королевской, и назначил своего дворянина Александра Дмитриевича и полоцкого земянина Войну Петровича, чтобы они на месте проверили все эти «кривды, шкоды и тяжкости» Полоцкого владыки и по тщательном расследовании записали их в реестры, а ко владыке велел написать, чтобы он по тем реестрам, когда они будут представлены посланцами короля, вернул церквам Божиим и монастырям, также священникам и монахам все вещи, доходы и пожитки, которые побрал у них на себя, и отдал всю серебщизну, назначенную на исправление Софийского собора, и впредь не позволял себе таких несправедливостей. На тот же случай, если Полоцкий владыка не согласится исполнить все это по доброй воле, король дал наказную грамоту литовским радным панам, которые соберутся на первый очередной сейм, чтобы они пригласили тогда к себе Киевского митрополита Макария и вместе с ним рассмотрели и порешили это дело на основании права церковного и права писанного — земского, для чего по приказанию короля должен был явиться лично на сейм и подсудимый владыка. А если он не явится или не захочет выполнить решение сеймового суда, в таком случае паны рады должны властно сделать с него взыскание по литовскому Статуту.

     На того же Полоцкого архиепископа Симеона принесла (в 1545 г.) жалобу королю жена полоцкого боярина Ивана, сына бывшего митрополита Иосифа III, Томила Гитовтовна. Более восемнадцати лет она жила с мужем мирно и в согласии, но потом неизвестно почему он начал обращаться с нею жестоко и подвергать ее частым побоям. Она прибегла к своему местному владыке и просила, чтобы он позвал к себе ее мужа и наставил его не терзать ее, а поступать с нею как следует. Но владыка, позвав мужа и ее и выслушав ее речь, совсем расторгнул их супружеский союз и дозволил мужу ее Ивану вступить в новый брак с собственною его, архиепископа, племянницею от сестры. И она, Томила, прогнанная мужем из дома, четвертый уже год кормится по чужим людям и вошла в большие долги. Всю эту жалобу король отослал к Киевскому митрополиту и приказал ему вызвать к себе Полоцкого владыку, внимательно рассмотреть его судное решение об этом разводе и, если владыка окажется неправым, подвергнуть его строгому взысканию по церковным правилам, чтобы и другие владыки научились удерживаться от подобных поступков.

     Здесь мы должны сказать о двух новостях, касавшихся нашей высшей иерархии. Доселе, сколько известно, право подаванья архиерейских кафедр король усвоял исключительно себе. Теперь в первый раз мы видим это самое право, по крайней мере по отношению к Пинской и Туровской кафедре, в руках королевы Боны. По смерти Пинского владыки Вассиана архимандрит пинского Лещинского монастыря Макарий просил королеву предоставить ему Пинскую епархию. И Бона издала грамоту (7 мая 1552 г.), в которой, называя владычество Пинское и Туровское своим подаваньем и ссылаясь на свидетельство своего пинского старосты Станислава Фальчевского об архимандрите Макарии как о человеке достойном и наученном, объявляла, что дает ему держать это владычество «до живота его», как держали прежние владыки. И Макарий действительно сделался затем епископом Пинским и Туровским. Другое нововведение сделано было самим митрополитом. Все прежние наши Западнорусские митрополиты имели у себя только наместников в разных местах своей обширной епархии. Митрополит Макарий II, как мы видели, согласился возвести одного из своих наместников, именно Галицкого, на степень епископа, своего викария. Но, не довольствуясь этим и, может быть, по своей старости и дряхлости нуждаясь в ближайшем помощнике, митрополит избрал для себя и поставил еще другого викарного архиерея, Макария Евлашевского, которого и держал при себе. Время избрания этого епископа неизвестно, но он оставался в звании викарного и без епархии до 1558 г.

     Один священник Луцкой епархии по имени Тимофей, занимавший прежде место при Воскресенской церкви в Луцке, поведал митрополиту, что он взял себе церковь Святой Троицы в селе Клевани, имении князя Ивана Чарторыйского, луцкого старостича, но владыка Луцкий Феодосий возбраняет ему, Тимофею, отправлять службы в той церкви, не желая, чтобы он находился в имении князя. Митрополит послал Феодосию грамоту (22 февраля 1548 г.), в которой, преподавая ему свое благословение, напоминал владыке, чтобы он не возбранял священнику Тимофею служить службы в Троицкой церкви, находящейся в имении князя Чарторыйского, и оказывал князю внимание во всем. Знак, что митрополит не с Собором только, а единолично имел власть делать своим епископам напоминания и указания.

     Игуменья витебского Пречистенского монастыря Мариамна принесла жалобу Полоцкому архиепископу Герману на священника Пятницкой церкви в Витебске Иосифа Жижчика, родного брата покойного ее мужа Льва Жижчика. Сущность жалобы состояла в том, что когда Лев Жижчик, приближаясь к смерти, составил в присутствии добрых людей свою «духовницу» (духовное завещание) и в ней отказал третью часть своих земель, отчинных и купленных, и всего имущества своей жене, то Иосиф Жижчик, внезапно явившись, вырвал ту духовницу из рук написавшего ее священника духовского и разорвал, переписать ее не допустил и по смерти брата завещанную им жене третью часть всего имения взял себе. Важность, впрочем, здесь не в самой жалобе и не в приговоре суда, обязавшего священника Иосифа Жижчика отдать игуменье все завещанное ей мужем, но в том, что архиепископ в своей судной грамоте подробно перечислил членов суда, с которыми он разбирал настоящее дело. «При нас, — говорит святитель, — находились тогда наши духовные: архимандрит петровский Иона, игумен пятницкий Кондратий, игумен Вознесенский Ферапонт, и крылошане соборной церкви святой Софии, и священники — сретенский Иларион, косьмодемьянский Григорий, рождественский Симеон, троицкий Петр, благовещенский Симеон, дмитриевский Андрей, и бояре господарские земли Полоцкой: князь Михаил Соколинский, пан Иван Володкович, пан Иван Стрижевский и пан Матвей Николаевич, господарский дворянин». Отсюда видно, что в состав духовного епархиального суда входили: а) настоятели некоторых монастырей епархии — священноиноки и б) крилошане соборной церкви, священники городских церквей, составлявшие при кафедральном соборе архиерейский крылос. Таким образом, уясняется для нас тот самый состав епархиального правления и суда, на который указали сами литовские иерархи на Виленском Соборе 1509 г., когда выразились: «Аще не престанет (священник, удаленный от своего места за бесчиние), тогды нам соборне с нашим крылосом, с священноиноки и с попы, таковому безчиннику не велети священствовати» (правило 7). Можно думать, что крилошане были постоянными членами епарального правления и суда при каждом архиерее, а священноиноки и попы-некрилошане бывали членами, временно приглашавшимися в заседания этого правления и суда. Что же касается бояр господарских, или королевских, то они присутствовали в настоящем случае на духовном суде, вероятно, потому, что хотя оба судившиеся между собою были лица духовного звания, но предмет суда — тяжба о наследстве — подлежал суду светскому, по литовскому Статуту (раздел VIII).

     В истории церквей и монастырей этого времени находим немало нового. В Вильне на церковь святого Иоанна Предтечи завещал (в 1554 г.) свой дом королевский подскарбий Иван Андреевич Солтан. При соборе Пречистенском, как видно из того же завещания, существовала особая «каплица», или придельная церковь, во имя Благовещения Пресвятой Богородицы фамилии Солтанов, служившая для них усыпальницею и, может быть, основанная еще при митрополите Иосифе Солтане, принадлежавшем к их фамилии: в этой каплице ежедневно совершалась ранняя литургия. Самый собор Пречистенский поправлен и перекрыт в 1555 г. виленскими бурмистрами и радцами, испросившими на то благословение от митрополита Макария. Виленский Свято-Троицкий монастырь, доселе очень бедный и не имевший никаких фундушей ни от кого, получил первый значительный фундуш от князя Матфея Никитича Головчинского, который, желая быть погребенным в этом монастыре, записал на него два своих имения-фольварка: Свинтыники (в 1536 г.) и Пурвиники (в 1539 г.), находившиеся в Ковенском повете. В Новогрудке в первый раз упоминается в 1554 г. Свято-Троицкий монастырь, который подскарбий Иван Андреевич Солтан называл своим и на который завещал он десятину с одного своего имения. В местечке Жировицах,неподалеку от Слонима, принадлежавшем к епархии митрополита, другой подскарбий Солтан, по имени Александр, может быть брат Ивана Андреевича, основал в 1549 г. Жировицкий Успенский монастырь по случаю явления на этом месте чудотворной иконы Богородицы, доселе находящейся в обители. В местечке Соломеречье, неподалеку от Минска и, следовательно, также митрополичьей епархии, князь Иван Васильевич соломерецкий с своею супругою основал Покровский Соломерецкий монастырь, на который в 1540 г. сын князя Василий Иванович записал несколько людей с освобождением их от своего суда и пошлин. В местечке Сурдегах, ныне Ковенской губернии, находившемся в пределах той же епархии, в котором еще в 1510 г. построена была православная приходская церковь помещиком Богданом Шиш-Ставецким, а в 1530 г. построена и другая церковь во имя Пресвятой Троицы по случаю явления здесь над одним ключом чудотворной иконы Божией Матери, основан в 1550 г. Сурдегский Свято-Духовский монастырь местною владелицею Анною Шишанкою-Ставецкою. В Троках на церковь Воскресенскую подскарбий Иван Андреевич Солтан завещал в 1554 г. десятину хлебом с имения своего Микутян, а на Рождество-Богородичный монастырь — такую же десятину с имения своего Вевья. В Гродне около 1555 г. было шесть православных храмов: Пречистенский собор и церкви Борисоглебская в Коложском монастыре, Воскресенская, Честного Креста, Николаевская и Симеоновская, а латинская церковь была только одна да деревянный монастырь с костелом бернардинов.

     В Киеве, по описанию его королевскими люстраторами, в 1545 г. в замке киевском находились три православных церкви и одна латинская, а вне замка, в городе и его окрестностях, упоминаются церковь Святого Спаса, церковь и монастырь Воздвижения Честного Креста, церковь и монастырь святого Николая Межигорский, монастырь святого Михаила Выдубицкий, монастырь святых Бориса и Глеба, два бывших монастыря Пречистой — Гнилецкий и Зарубский и перечисляются семнадцать сел Печерского монастыря. Настоятельство в богатом Киево-Печерском монастыре было предметом постоянного искательства для многих, и хотя король, как мы видели, еще в 1522 г. предоставил своею грамотою самой монастырской братии избирать себе архимандрита при участии бояр и земян киевских и обещался утверждать только того, кого они изберут, но на самом деле никогда этого не держался и действовал по своему произволу. В 1535 г. по просьбе слуцкого князя Юрия и по ходатайству королевы Боны Сигизмунд уступил на время свое господарское право подавания Киево-Печерского монастыря этому князю под тем условием, чтобы он, когда скончается бывший тогда архимандрит печерский Геннадий, ваял монастырь в свои руки и отдал в управление тому, кому сам захочет, но чтобы по смерти избранного князем настоятеля монастырь вновь перешел в подаванье короля. Впрочем, слуцкому князю не пришлось воспользоваться дарованным ему правом, потому что архимандрит Геннадий сам успел продать свое место в Печерском монастыре выдубицкому игумену Иоакиму за полтораста коп грошей и король по ходатайству канцлера своего, виленского воеводы Гаштольда, утвердил за Иоакимом купленное им настоятельство (10 февраля 1536 г.). Не прошло и года, как Иоаким скончался; тогда митрополит Макарий просил у короля печерской архимандритии своему брату Пацку (Ипатию?), о чем ходатайствовала также королева Бона. Король пожаловал Пацка этим хлебом духовным и обещался, что до его живота не отдаст той печерской архимандритии никому (15 генваря 1537 г.). Неизвестно, скончался ли Пацко или получил иное назначение, только в скором времени король по ходатайству некоторых панов отдал печерскую архимандритию какому-то Софронию, который еще до 1540 г. успел своими злоупотреблениями до того вооружить против себя братию, что киевский воевода Андрей Немирович вследствие неоднократных жалоб братии заключил этого архимандрита в замок, передав монастырь во временное управление иноку Геннадию Бодшичу, о чем и донес королю. Король не одобрил такого распоряжения и послал в Киев дворянина своего Ивана Протасевича освободить Софрония из заключения и передать ему и чернецам печерским королевскую увещательную грамоту, чтобы они примирились. Когда же примирения не последовало и чернецы не захотели повиноваться своему архимандриту, иные даже пошли вон из монастыря, король велел тому же Протасевичу выслать архимандрита и трех или четырех чернецов к митрополиту Макарию. А митрополиту, сообщая о всем этом, поручал своею грамотою (от 25 генваря 1540 г.) разобрать между ними спорное дело и на окончательное решение представить королю. Теперь примирение, вероятно, состоялось, потому что спустя около полугода Софроний не один, но вместе с братиею Киево-Печерского монастыря просил короля и действительно выпросил у него при помощи королевы Боны жалованную грамоту (от 9 августа 1540 г.) на право посылать старцев и слуг своих в московские города — Стародуб и Новгород Северский — для сбора даней, с давнего времени принадлежавших монастырю, но не поступавших в него. Не прошло, однако ж, и года, как королю принесена была новая жалоба на Софрония, что он обижает соседний Выдубицкий монастырь, отнимает у него угодья и дани, — король своею грамотою (от 3 марта 1541 г.) строго запретил это Софронию. В то же время начали доходить к королю слухи, что Софроний вообще ведет себя не как прилично духовному лицу, что вследствие жестокого обращения его с крилошанами, застолпниками, слугами и людьми Печерской обители многие из них разбежались и на крилосах в церкви едва осталось по одному старцу, тогда как прежде бывало по нескольку десятков певцов; что и оставшиеся в обители терпят от него разные мучения, заковываются в цепи; что все монастырское имущество он забрал в свои руки и разные доходы и дани монастырские отсылает на Волынь своим детям и приятелям и пр. Король счел нужным написать об этом Софронию (от 13 июля 1541 г.) и убеждал его исправиться, а если не исправится, угрожал отнять у него монастырь. Но Софроний, верно, не последовал убеждениям короля и, вызванный на его суд, оказался виновным в некоторых проступках, почему король взял из рук его Печерский монастырь и по ходатайству митрополита, князей и панов греческого закона отдал архимандритию того монастыря архимандриту минского Вознесенского монастыря Вассиану, который упоминается в 1544 г., когда имел спорное дело с князем Андреем Соколинским. В 1546 г. видим же нового «нареченнаго архимандрита Пречестныя лавры Пречистыя Богородицы Печерския» — так называл себя в то время священник виленской Покровской церкви Иоанн Матвеевич, человек, как видно, богатый, находившийся в родстве с архиепископом-митрополитом Иосифом и подаривший свой дом в Вильне Покровской церкви, в которой дотоле священствовал. Этот-то священник Иоанн, вероятно, и был, по принятии монашества, тот архимандрит печерский Иларион, при котором возобновлено общежитие в Печерской лавре. Все лаврские старцы принесли жалобу королю Сигизмунду Августу, что община, которую установил было отец его в их обители, существовала только при архимандрите Игнатии, а последующие архимандриты ее не хотели иметь, «для своего пожитку», так что затеряли и самую королевскую грамоту на общину; что эти архимандриты, не держа общины, причиняют обители великий вред, берут все ее доходы себе и употребляют на своих детей и родных, опустошают ее имения, грабят ее крестьян, довели ее до убожества, и церковь в ней пала. Потому и просили старцы восстановить в лавре общину на вечные времена. Король приказал киевскому воеводе Фридриху Глебовичу Пронскому, чтобы он вместе с посланным к нему дворянином Павлом Оранским возобновил общину в Печерском монастыре и дал ему писанный устав. Воевода исполнил волю короля и в 1549 г., 24 июля восстановил в монастыре общину и, учредив в нем врядников, иконома и палатника, начертал в руководство братии правила. Эту общину и эти правила через два года по просьбе архимандрита лавры Илариона и всех старцев король утвердил своею грамотою (15 августа 1551 г.). Правила были следующие: а) архимандрит и старцы должны иметь всенощную службу во все воскресные и праздничные дни, и во всем поступать по правилам святых отцов, и молить Бога за господаря; б) плата за сорокоусты, панихиды и молебны идет архимандриту и крилошанам пополам; в) деньги за вписание в вечный синодик и субботник поступают в церковную казну, в монастырскую палату; г) покрывало с тела, которое будет привезено для погребения в монастыре, берется в монастырскую палату: д) за погребение тела князя, боярина или кого-либо другого архимандрит и старцы не ведут торга, а берут, что будет дано; е) деньги и имущество умершего чернеца берутся в палату, а чернецу во всяком случае, оставит ли он что или ничего не оставит, братия отдают последний долг, служат по нем сорокоуст и вписывают его в синодик; ж) архимандрит и старцы едят всегда в одном месте — в трапезе, и при столе бывает чтение; з) старцы, крилошане и застолпники без дозволения архимандрита и иконома не выходят из монастыря, а кто выйдет без позволения или совершит в монастыре какой-либо проступок, таковых архимандрит, посоветовавшись с братиею, должен подвергать наказаниям по праву духовному; если же кто будет непослушен, того выслать из монастыря; и) кельи и сады братские принадлежат всей общине, и, если брат по своей воле захочет совсем оставить обитель, он может взять с собою только свое движимое имение, а кельи продать не может; и) одежда и дрова архимандриту и всей братии идут от церковной казны; к) чернецы не могут держать в своих кельях бельцов и ребят; только архимандрит имеет у себя слугу и хлопца; л) церковная печать хранится не у архимандрита, а в церковном сундуке за ключами архимандрита и иконома; когда печать потребуется, палатник приносит к ним тот сундук; м) архимандрит ведает только одно — справу церковную; что же касается до монастырских доходов и даней, выездов по имениям, раздаванья урядов в этих имениях, подаванья церквей, собирания пошлин, судов и присудов — во все это архимандрит не должен вмешиваться никогда; все это имеют в своей власти иконом и палатник с братиею: они собирают доходы, кладут в церковную казну и употребляют на монастырские нужды; н) отчет в приходах и расходах иконом и палатник представляют два раза в год архимандриту и всей братии; о) если иконом или палатник будут неисправны, архимандрит с братиею может удалить неисправного и на место его избрать и поставить другого; п) архимандрит и старцы не должны принимать в свой монастырь приходящих из Москвы и из Валахии, скрывать их у себя и постригать их в чернецы. К имениям Печерского монастыря прибавилось еще одно небольшое село — Старинщина, пожертвованное монастырю князем Львом Соколенским (1550). Киево-Михайловский монастырь исходатайствовал себе у короля подтвердительную грамоту на некоторые свои имения по случаю потери прежних грамот (1542). Киево-Николаевский монастырь также получил грамоты на некоторые свои угодья от киевского воеводы Андрея Немировича (1534) и еще на некоторые от черкасского старосты Аникия Горностая (1544).

     В Полоцке находим теперь семь монастырей, основанных еще в прежние времена, именно: Предтеченский на Острове, Михайловский в городке, Воскресенский и Петровский в замке. Николаевский на Лучне, Пятницкий и Вознесенский (1534 — 1553), из которых два последние обращены впоследствии в приходские церкви, и семь церквей: соборную Софийскую, Сретенскую, Козьмодемьянскую, Рождественскую, Троицкую, Благовещенскую и Димитриевскую. Весьма любопытна судная грамота, данная (1534) Предтеченскому монастырю полоцким воеводою Яном Глебовичем по случаю жалобы чернецов на их архимандрита Стефана Рагозу. Из этой грамоты видно, что по стародавнему обычаю в монастыре а) все денежные доходы делились на две половины: одна шла архимандриту, другая — братии; б) при каждом посещении монастыря полоцким воеводою и его врядниками монастырь чествовал их угощениями и подносил им подарки; в) в монастыре существовала и хранилась в церковной казне особая сумма «постригальная», в которую каждый новопостригаемый в чернецы вносил по рублю грошей: она употреблялась на потребности церкви и на подарки воеводе и его врядникам; г) медовая дань с одного монастырского села — Туровли — разделялась также пополам между архимандритом и братиею, а со всех прочих сел шла одному архимандриту на угощение воеводы и врядников; д) суд над монастырскими людьми архимандрит производил с несколькими старшими чернецами и судебными пошлинами делился с ними; е) все доходы с рыбных и звериных ловлей и другие делились пополам между архимандритом и всею братиею. В Витебске встречаем в первый раз (1553) монастырь Пречистой женский и церкви Пятницкую и Свято-Духовскую. В Мстиславле Троицкому собору пожалованы (1537) новые дани и угодья княгинею Иулианиею, супругою князя Михаила Ивановича Мстиславского, возобновившего этот собор по разорении его московскими войсками, и подтверждены все прежние дани, денежные, хлебные и медовые, королевскою грамотою (1544). А Пустынский Богородичный монастырь получил от благочестивых жертвователей село Переседино (1537) и две сеножати (1543).В Орше Николаевской церкви подтверждены королем (1537) денежная и медовая дани, пожалованные ей еще князем Иваном Юрьевичем Мстиславским.

     В Пинске около 1555 г. было двенадцать церквей: соборная кафедральная Рождества Пресвятой Богородицы, Дмитриевская в замке, Спасская, Никольская, Симеоновская, Воскресенская, Михайловская, Стефановская, Онуфриевская, Троицкая, Ильинская, Афанасиевская и при них 25 священников. Староста Владимира Волынского князь Федор Андреевич Сангушко соорудил новую церковь святого Николая в монастыре своем Милец, или Милецком, который еще в 1533 г. получил от дяди своего князя Василия Михайловича Сангушко, учредил в этом монастыре общежитие и назначил на содержание его несколько своих дворов и мельниц и пять сел с крестьянами и со всеми их повинностями, записав (23 мая 1542 г.) свою дарственную грамоту в напрестольном Евангелии монастырской церкви. В Овруче, по описанию его в 1545 г., находилось восемь церквей: Ильинская, Иоакимо-Аннинская, Никольская, Пятницкая, Михайловская, Васильевская, Косьмодамьянская, Воскресенская и три монастыря: Пречистенский, Спасский и Пустынский. О некоторых монастырях Луцкой епархии заслуживает внимания отзыв комиссии, делавшей описание луцкого замка в 1545 г. «Монастыри, которые прежде зависели от пожалования господарского, — говорят члены комиссии, — и с которых поступали к его милости королю немалые подарки от архимандритов, находятся теперь в частном владении. Первый монастырь Пересопница, Пречистой Богоматери: его выпросил было для себя у нынешнего господаря покойный князь Чарторыйский, староста луцкий, на жительство и дожизненное пребывание матери своей, которая имела поступить в монахини, но мать его не пошла в монахини, а князь Чарторыйский завладел тем монастырем и теперь владеют им сыновья князя. А к тому монастырю принадлежат село Грабово, в котором сто человек, село Макотерши, в котором двадцать четыре человека, село Дядковичи, в котором двадцать человек или более. Говорят, что на землях того монастыря Чарторыйские устроили свой замок Белев и поселили город, с которого получают платы двести коп грошей. Другой монастырь Дорогобуж, Святого Спаса, держит архимандрит с пожалования нынешнего владыки Луцкого Феодосия, а такое пожалование издревле принадлежало господарю. Третий монастырь, называемый Дубишо, Введения во храм Пречистой Богородицы, в нем бывал игумен и издревле он зависел от пожалованья господарского; теперь заведует этим монастырем владыка Луцкий и держит в нем одного только попа, а людей того монастыря и все доходы обратил на себя; да еще люди монастырские приходили к нам с тяжкою жалобою на причиняемые им обиды и большие притеснения и испрашивали милости и защиты господарской. Относительно всех этих монастырей мы полагаем, что владеющие ими выпросили их себе не ради какой-либо хвалы Божией, но ради большого греха и своей любостяжательности, потому что все прибыли и доходы из сел монастырских, поступавшие прежде на Церковь Божию, с которых братия и монастырские служители имели содержание, они, владельцы, обратили теперь на себя и тем умножили свои прибыли. Мало им было волостей и сел, еще покусились и на домы Божии».

V

     Настоящий период для Западнорусской Церкви нельзя не назвать лучшим сравнительно с предшествовавшим. Ни унии, ни даже попыток к унии, в смысле Флорентийского соглашения, теперь вовсе здесь не существовало. Все четыре первосвятителя, управлявшие этою Церковию, строго держались православия, подчиняясь Цареградскому патриарху, и достойнейший из них — Иосиф Солтан, которого впоследствии совершенно несправедливо подозревали в униатстве, сделал для нее даже более, чем другие. Со стороны латинского духовенства не предпринималось никаких особенных мер к распространению римской веры между православными, по крайней мере на всем пространстве литовских владений. Король Сигизмунд I, которого царствование наполняло почти весь этот период, относился в Литве, по-видимому, одинаково и к латинской Церкви и к Русской. Он давал областям уставные грамоты и в них предоставлял одни и те же права как латинянам, так и православным; давал городам магдебургское самоуправление и участвовать в нем призывал в равной мере граждан римского закона и греческого; допускал православных на все самые высшие должности в государстве, несмотря на то, что четыре раза: в 1522, 1529 и еще в 1537 и 1547 гг. — вынужден был подтверждать известное Городельское постановление, которому не хотел следовать, и едва ли кто из вельмож римской веры пользовался когда-либо у Сигизмунда такою честию и силою, какою пользовался православный магнат Константин Иванович Острожский. Всему русскому духовенству король жаловал такие же грамоты, как и латинскому; русским святителям подтверждал неприкосновенность их управления, суда и церковных имуществ, и если латинские прелаты имели видимое преимущество пред русскими, занимая первые места в сенате, то и русские по воле короля, по крайней мере иногда, являлись на сеймы, на которых он присутствовал, всегда имели свободный доступ к королю и, случалось даже, находили в нем справедливость и поддержку при столкновениях с латинскими епископами. В Галиции было не совсем так: там не прекращались угнетения для русских; там сам король предоставил (1509) латинскому архиепископу избирать наместников Киевского и Галицкого митрополита, чтобы удобнее привлекать православных к католицизму, и издал (1521) для них стеснительное и оскорбительное постановление. Но сам же король и содействовал потом освобождению их от власти арцибискупа и назначению им особого православного епископа. Массы русского народа в Западной России оставались непоколебимыми в православии. «Россия, — писал около 1524 г. к папе Клименту VII итальянец Кампензе, — находящаяся ныне во власти польского короля, равно как город Львов и вся часть Польши, простирающаяся на север и северо-восток от Сарматских гор, следует с непоколебимостью греческому закону и признает над собою власть Константинопольского патриарха». В высшем круге православных и вообще между дворянами нередко случались, то по родственным связям, то по другим причинам, единичные совращения прямо в латинство. В 1533 г. король, отнимая некоторые церковные имения у Холмского владыки и передавая их своею грамотою Холмскому бискупу, указывал на то, будто бы «почти все его подданные в Холмском повете, особенно знатнейшие из дворянского сословия, перешли от русского обряда к Римской Церкви», хотя это указание ввиду цели, для которой сделано, без сомнения, преувеличено. Известно также, что один из фамилии князей Гольшанских, всегда исповедовавших православие, по имени Павел, сын князя Александра Юрьевича, виленского пана и городенского старосты, был даже латинским епископом, сперва Луцким, потом Виленским (1536 — 1553). Несмотря, однако ж, на все такого рода отпадения православных в латинство, большая часть литовских вельмож даже в 1555 г. принадлежали к православной Церкви, как удостоверял в Москве посол польского короля Юрий Тишкевич, который сам был православной веры и потому пожелал лично испросить себе благословение у тогдашнего Московского митрополита Макария. Но, называя настоящий период сравнительно лучшим для Западнорусской Церкви, мы должны, к сожалению, назвать его и сравнительно худшим предшествовавшего периода. По внешности

     Церковь эта теперь больше благоденствовала, чем прежде: не было в ней ни унии, ни латинской пропаганды, ни прямых гонений за веру, кроме известных случаев в Галиции; король подтверждал и охранял права православного духовенства и мирян. Но внутренняя болезнь Церкви, начавшаяся еще прежде и подтачивавшая ее коренные силы, достигла теперь гораздо большего развития. И главным виновником тому был сам король Сигизмунд I с своим правом или, вернее, произволом подаванья церковных должностей. Мы видели, до какой степени и безобразия доходил этот произвол в раздаче церквей, монастырей и даже святительских кафедр. Оттого православная иерархия, особенно высшая, постепенно оскудевала и изнемогала нравственными силами, забывала о своем высшем призвании служить Богу и спасению ближних, заботиться об успехах веры и Церкви, постепенно ниспадала, погружалась в одни житейские заботы, так что, когда с наступлением нового периода явились более сильные враги православия, она оказалась слабою, чтобы противодействовать им и охранять от них свое духовное стадо. Настоящий период служил постепенным подготовлением к последующему и естественным переходом к нему.

     Одна из епархий Литовской митрополии, Смоленская, после взятия Смоленска русскими в 1514 г. была для нее навсегда потеряна. Зато другая древнейшая епархия, Галицкая, в которой еще с 1414 г. не видим особых епископов, была восстановлена в 1539 г., хотя под управлением только викарного архиерея, так что число всех епархий в этой митрополии оставалось и теперь восемь. По обнародованным доселе актам упоминаются следующие епархиальные владыки того времени: а) Смоленские: Иосиф Солтан (1502 — 1506), потом митрополит, и Варсонофий (1509 — 1514); б)Полоцкие, которые с 1511 г. начали уже постоянно называться архиепископами: Лука (1503), Евфимий (1511), Иосиф (1516 — 1522), бывший потом митрополитом; Нафанаил (1524), Мисаил (1534), Симеон (1540) и Герман Хрептович (1551); в) Владимирские: Вассиан (1508-1511), Пафнутий (1514), Иона (1523), Пафнутий (1526), Геннадий (1540); г) Луцкие:Кирилл (1508-1526), Пафнутий (1526), Макарий (1528-1534), бывший потом митрополитом; Арсений (1540), Феодосий (1545 — 1548); д) Пинские и Туровские: Вассиан (1503), Арсений (1511), Вассиан (1513), Арсений (1514), Иона (1518-1522), Макарий (1528), Вассиан (1540), Варлаам (1545), Макарий (1552); е) Холмские: Филарет (1511), Иона (1540); ж) Перемышльские:Антоний (1511), Лаврентий (1535), Арсений (1540); з) Галицкие: Макарий (1539-1548) и Арсений Балабан (с 1549). Из числа всех этих владык мы можем указать разве двух-трех, бывших потом митрополитами, которые действительно заботились об интересах веры и Церкви, а о прочих знаем только, что иной получил кафедру за услуги сына королю и в уплату королевского долга; другие выпросили или, вернее, купили себе кафедры разными приношениями то самому королю, то окружающим его лицам, и купили в то время, когда эти кафедры были еще заняты наличными епископами; третьи отличались ревностью об умножении своих имений и ограждении их королевскими грамотами или грабили и опустошали имения монастырей подведомой им епархии, и т. п.

     Благодаря тому обстоятельству, что в течение всей 1-й половины XVI столетия православная Церковь в Литовском государстве не подвергалась стеснениям, число монастырей в ней не только не уменьшалось, но еще увеличивалось. Излагая ее историю за это полустолетие, мы видели в ней до 50 монастырей: между ними до 30 прежних и до 20 вновь основанных или в первый раз упоминаемых. Из прежних монастырей продолжали существовать или восстановлены в настоящий период: в Вильне Троицкий; в Киеве Печерский, Николаевский, Выдубицкий, Михайловский, Межигорский; в Троках Богородичный; в Городне Коложский Борисоглебский; близ Новогрудка Лаврашев; в Супрасли Супрасльский; в Минске Вознесенский; в Слуцке Троицкий; во Львове Онуфриевский и Униевский; в Полоцке Петровский, Предтеченский, Михайловский, Воскресенский, Николаевский; в Мстиславле Онуфриевский и Пустынский; в Луцкой епархии Пересопницкий, Жидичинский, Спасский Дорогобуж, Дубишовский Введенский; в Кобрине Спасский; близ Пинска Лещинский; в Овруче Пречистенский и Пустынский; в Дермани Дерманский. Вновь основаны или в первый раз упоминаются монастыри: в Вильне Георгиевский; в Новогрудке Троицкий; в Жировицах Жировицкий; в Сурдегах Сурдегский; близ Минска Соломерецкий; в Киеве Крестовоздвиженский, Борисоглебский; во Львове Георгиевский; в Смоленске Спасский, Свято-Духовский; в Полоцке Михайловский Городельский, Пятницкий, Вознесенский; в Витебске женский Богородичный; в Мстиславле Николаевский Нагорный; в Овруче Спасский; в Мильцах Милецкий Николаевский; в Тороканах тороканский Троицкий; в Ольшанах Николаевский; в Лоске Николаевский. О внутреннем устройстве всех этих монастырей и о числе иноков в них не сохранилось почти никаких известий: знаем только уставы двух монастырей — Супрасльского, данный митрополитом Иосифом Солтаном, и Киево-Печерского, написанный по приказанию короля киевским воеводою, знаем еще, что в Супрасльском монастыре при первом его настоятеле архимандрите Пафнутии Сегене († 1510) было 40 черноризцев, при втором, Каллисте, — 41, а при третьем — архимандрите Ионе († 1532) — оставалось только 27. Зато немало сохранилось известий о том, что едва ли не половина тогдашних монастырей были изъяты из-под власти своих епархиальных архиереев и управлялись волею, точнее, своеволием своих настоятелей и светских патронов, а также о том, с какою ревностию монастыри старались приобретать себе имения и жалованные королевские грамоты, как многие добивались настоятельских мест, особенно в богатых монастырях, как покупали и продавали эти места, как притесняли настоятели своих иноков и обогащались от монастырских имений, как корыстовались от них сам король и другие патроны.

     Главным руководством для церковного управления и суда в Литовской митрополии служила Кормчая книга, та самая, которая употреблялась и в митрополии Московской. Кроме двух известных списков этой книги Румянцевского музеума, писанных в Юго-Западной России, из которых один (№ 232), начала XVI в., Рязанской, или Кирилловской, фамилии, а другой (№ 233), XVI в., Софийской фамилии, уцелел еще список XVI в. в библиотеке Литовской семинарии (№ 12, 13), представляющий точную копию с Рязанского списка и заключающий в себе не 45 лишь глав, как румянцевский список № 232, а все 64 главы. Списки Кормчей были распространены не только по монастырям, иногда и не в одном экземпляре, но и в белом духовенстве и даже между мирянами: в библиотеке Супрасльского монастыря находилось три экземпляра Кормчей; один из священников Юрьевской церкви в Вильне, отец Матвей, завещал (1522) свою книгу «Правила св. отец» в соборную Пречистенскую церковь, а Виленский Собор 1509 г., указывая на то, что мирские люди, имея у себя «Божественныя правила», не хотели слушаться своих пастырей (правило 13), запретил мирянам держать у себя эти правила. После Кормчей служили также руководством: а) так называемый Свиток Ярославов, подтвержденный и королем Сигизмундом I в 1503 и 1511 гг., с некоторыми дополнениями; б) местные церковные обычаи, которыми пользовались иногда в своих решениях и митрополит и сам король; в) постановления Виленского Собора 1509 г., которые, впрочем, едва ли не оставались большею частию лишь мертвою буквою, если припомним, как часто и как резко нарушались они в последующее время; г) многочисленные узаконения и грамоты королей, касавшиеся православных архиереев, церквей, монастырей, их прав и привилегий, имевшие обязательную силу для всех; д) литовский Статут, изданный Сигизмундом в 1529 г. Статут не заключал в себе никаких церковных узаконений, а содержал только законы уголовные и гражданские, обязательные для всех подданных короля, и, кроме того, излагал самые формы судопроизводства. Потому церковные власти руководствовались Статутом, с одной стороны, в самом порядке и формах судопроизводства, а с другой — во всех тех случаях, когда судили духовные лица за преступления уголовные и гражданские и когда судили в своих церковных имениях крестьян, суд над которыми по литовским законам вообще принадлежал владельцам. Церковному управлению и суду подлежали прежде всего лица духовного звания. В Свитке Ярославовом ясно было сказано: «Все епископы княжения нашего да повинуются преосвященному митрополиту Киевскому во всем, под извержением от сана и отринутием от престол их... такожде митрополья и епископская власть цела и нерушима да пребудет над всеми пресвитеры, во пределах их сущими». Но на деле, как мы видели, это коренное церковное законоположение весьма часто нарушалось. По крайней мере, епископы во всех делах между собою и с митрополитом обращались прямо к королю, и митрополит только тогда судил епископов, когда это поручал ему сам король. Даже миряне жаловались на своих епархиальных владык не митрополиту, а прямо королю — до того извращены были существовавшею практикою понятия православных о церковной власти короля и так мало признавалась ими власть митрополита. Белое духовенство в епархиях несомненно подчинялось власти своих владык, административной и судебной, хотя и тут нередки были нарушения права то со стороны горожан, как в Вильне, то со стороны лиц, имевших приходские церкви в своем патронатстве. Но духовенство монашествующее подчинялось власти епархиальных архиереев только в тех монастырях, которые не состояли под патронатством каких-либо сторонних лиц; в монастырях же, имевших своими патронами или короля, или других светских особ, архиереям предоставлялось иногда судить лишь настоятелей по одним духовным делам, а вся остальная власть находилась в руках самих настоятелей и еще более в руках патронов. Церковному управлению и суду в епархиях подлежали и все миряне по делам духовным, и в особенности по делам брачным, по делам любодеяния и прелюбодеяния, как ясно указано в том же Ярославовом Свитке. Органами церковного управления и суда для епархиальных владык служили: а) так называвшийся крылос, состоявший из постоянных членов и временно приглашавшихся; б) наместники: духовного сана, избиравшиеся большею частию из местных прихожан, и светские, заведовавшие собственно церковными имениями и доходами архиереев; в) протопопы и десятники, исполнявшие свой долг по разным городам и округам епархий.

     Число храмов в Западнорусской Церкви не только не уменьшалось, но еще увеличивалось: в Вильне, например, их было до 18, если не до 20, и во всяком случае гораздо более, по свидетельству Герберштейна, чем храмов латинских, в Пинске — 12, во Львове — 9, в Овруче — 8, в Полоцке — 7 кроме семи монастырских, в Городне — 6. Некоторые из храмов, особенно в монастырях, отличались богатством украшений и церковной утвари. Мы уже упоминали, какими драгоценными сосудами, облачениями и книгами наделил Дерманский монастырь князь Константин Иванович Острожский. Теперь укажем еще на монастырь Супрасльский. Вся главная церковь его, во имя Благовещения, была расписана разными изображениями, равно как и ее алтарь; все большие иконы в нижнем ярусе ее иконостаса были в серебряных, позлащенных ризах, с такими же венцами, украшенными жемчугом и драгоценными камнями. В церквах монастырских находилось несколько серебряных и позлащенных разной величины крестов, дискосов, потиров, лжиц, блюд; несколько серебряных подсвечников, киотов, кадил и другой церковной утвари; шесть больших напрестольных Евангелий, кованных со всех сторон серебром и позлащенных; множество риз, бархатных, камчатных, мухояровых, шитых золотом и жемчугом, а на колокольне — шесть колоколов. Богослужебных книг еще при трех первых настоятелях (1500 — 1532) в монастырь приобретено: семь Служебников, четыре Апостола, между ними один большой на пергамене, тринадцать Псалтирей, в том числе большая, подаренная митрополитом Солтаном, два Устава, две Триоди, постная и цветная, два Октоиха, два Часослова великих, двенадцать Миней старых, четыре Ирмолоя знаменных и пятый без знаменья. Требник, Канонник, Панихидник, три Пролога полных, на двенадцать месяцев, и четвертый неполный, только на шесть месяцев. При четвертом настоятеле, Сергии Кимбаре (1532 — 1557), вновь поступили в монастырь: Евангелие, четыре Апостола, Служебник, четыре Псалтири, Устав, две Триоди, два Октоиха, три Часослова, тринадцать Миней новых, два Ирмолоя, два Требника, два Канонника, Панихидник, Минея новых святых. Достойно замечания, что в числе книг Супрасльского монастыря упоминаются пять «книг битых», т. е. печатных, хотя и не сказано каких, и потом еще названы прямо Псалтирь битая и битый Апостол: эти последние могли быть из тех, которые напечатаны тогда (1525) в Вильне доктором Скориною в типографии Бабича. Несколько богослужебных рукописных книг того времени, употреблявшихся в Литовской митрополии, сохранились доселе. Таковы — пять Евангелий XVI в., из которых одно, Нобельское, писано в 1520 г. при епископе Туровском и Пинском Ионе и князе Федоре Ярославиче для Николаевской церкви местечка Нобли Пинского повета, а другое, Еленское, начала XVI в., принадлежало Николаевской церкви местечка Елени в Брестском повете; два Апостола, шесть месячных Миней, две цветных Триоди и одна постная, Октоих, два Пролога; еще Октоих, писанный в 1539 г. для Николаевской церкви города Могилева при митрополите Киевском Макарии и Полоцком архиепископе Симеоне; Служебник киевского Межигорского монастыря, писанный около половины XVI в.; архиерейский Служебник XVI в., употреблявшийся в одной из литовских епархий, хотя и перешедший впоследствии в епархию Ростовскую; другой архиерейский Служебник вместе с Требником начала XVI в., писанный, вероятно, в Смоленске, но употреблявшийся в епархии Туровской и Пинской еще при жизни князя Федора Ярославича.

     На основании трех последних книг можем указать некоторые достопримечательности в тогдашних чинах Западнорусской Церкви. В чине Божественной литургии на проскомидии положено, по одному Служебнику, шесть просфор, а по другому — пять. Пред освящением Даров троекратно возглашалась молитва: «Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа». Литургию архиерей совершал при затворенных царских вратах, которые отворялись, когда ему нужно было благословлять народ. Во время сугубой ектении, когда диакон возглашал прошение о царе, святитель «двема свещама и двема пръстома» энаменал людей трижды. Для раздаяния антидора святитель исходил из алтаря сам со всеми сослужащими на свое обычное место и здесь оканчивал литургию и разоблачался, а потом, облекшись в мантию и клобук, садился на свою кафедру и поучал православных христиан от Священных Писаний. В чине крещения положено совершать таинство чрез троекратное погружение крещаемого, но замечено: «Если крещаемый — младенец, то священник посаждает его в крестильнице по шею, придерживая левою рукою, а правою, взяв теплую воду, возливает на главу его, чтобы он не залился; если же крещаемый уже смыслен, тогда священник погружает его в три погружения». В чине принятия еретиков, хвалисян и других, нет известной статьи с проклятием на не крестящихся двумя перстами, которая встречается в некоторых позднейших списках этого чина, писанных в Руси Восточной. Чин поставления епископского в Литовской митрополии был тот же самый, что и в митрополии Московской, но только в первом а) опущена была формула избрания епископского, предоставлявшая Собору избирать трех кандидатов и имена их представлять митрополиту, — опущена, без сомнения, потому, что в Литве это делалось иначе; б) в обещании, или присяге, архиерейской соответственно местным обстоятельствам сказано: «Не хотети ми приимати иного митрополита, разве кого поставят из Цариграда, как то изначала есмо прияли», и в) в дальнейших словах той же присяги: «К сим же исповедую не оставити во всем своем пределе ни единого ж от нашея православныя веры к арменом свадбы творити, и кумовства, и братства,такоже и к латыном», — последнее выражение соответственно также местным обстоятельствам исключено и заменено словами: «И иных еретик, которых Вселенскии Соборы прокляли». По чину избрания и поставления священнического и диаконского дьяк, искавший священнического сана, являлся к своему архиерею и подавал ему чрез его архидиакона свою просьбу и письменное свидетельство о своих качествах и поведении от родных и соседей, а иногда такие справки о просителе архиерей поручал собирать своему «ряднику», на то установленному. Если свидетельство было благоприятно, рядник по приказанию владыки подвергал просителя испытанию в чтении; если он был еще не горазд грамоте, ему предлагали доучиться и назначали срок, а если рядник свидетельствовал, что проситель «умеет грамоте гораздо», то владыка, испытав его еще сам по Псалтири, Апостолу и Евангелию, отсылал к духовнику, который должен был по определенной форме дать поручальный лист, что ставленник на исповеди оказался достойным священства, а «не холоп, не тать, не разбойник, не изменник, не душегубец, не двоеженец и не должен никому». Пред литургиею, за которою имело совершиться посвящение ставленника в сан диакона или священника, этот лист духовника по приказанию владыки читался в присутствии сослужащих священников; потом духовник должен был еще три раза словесно подтвердить, что ручается за достоинство ставленника, и этот отзыв, засвидетельствованный всеми сослужащими священниками, вносился дьяком в книги. При самом посвящении диакона возглашение «аксиос» употреблялось только однажды, когда на ставленника возлагался орарь, а при посвящении пресвитера возглашалось не греческое «аксиос», а русское «достоин». После рукоположения новопоставленный должен был шесть недель служить в большой соборной церкви, диакон под руководством диакона, а священник под руководством священника, и потом платил своему руководителю за обучение «куницу — 12 грошей». Иногда святитель приказывал новопоставленному поучиться еще в своей домовой, архиерейской церкви. А затем выдавал ему хиротонию, или ставленую грамоту, и отпускал на приход. Подобные же грамоты, писанные по определенной форме, выдавались протоиереям, протодиаконам, духовникам.

     Об училищах в Литовской митрополии за 1-ю половину XVI в. вовсе не встречаем известий, хотя, разумеется, должны же были существовать по местам какие-либо первоначальные, домашние, школы, где обучались грамоте будущие ставленники на церковные степени. Не встречаем равно никаких следов местной оригинальной духовной литературы: несколько уцелевших архипастырских грамот и посланий по самому их характеру не могут быть отнесены к этой литературе. От митрополита Иосифа Солтана дошла до нас разрешительная, или «прощальная», грамота, которую он написал для священника Закхея по его просьбе, но она составлена по образцу разрешительной грамоты, влагаемой в руки покойников, а равно и по образцу тех разрешительных грамот, какие давались и доселе даются еще живым Восточными патриархами. От митрополита Иосифа III сохранились четыре известные уже нам послания, или письма, касавшиеся трокского Богородичного монастыря и одной трокской церкви, но письма эти деловые и составлены, конечно, не самим митрополитом, а его дьяком — секретарем. От митрополита Макария II — окружное послание о пожертвованиях на возобновление Успенской церкви во Львове и до шести благословенных грамот на поставление священников к виленским церквам, но и послание и грамоты написаны по готовым формам, прежде существовавшим. Не говорим уже о других, еще более официальных и деловых грамотах митрополичьих и вообще архиерейских. Известны также не менее делового характера письменные обязательства священников при поступлении их на должность к той или другой церкви и их духовные завещания. Впрочем, несмотря на совершенное отсутствие каких-либо оригинальных духовных произведений в тогдашней Западнорусской Церкви, духовная литература и письменность существовали в ней довольно в значительном размере, как можно догадываться на основании перечня книг, составлявших библиотеку Супрасльского монастыря в 1-й половине XVI в., и нескольких книг того времени, хранившихся доселе в виленских библиотеках, Публичной и Литовской семинарии. В супрасльской библиотеке число книг восходило до двухсот, и в том числе кроме упомянутых уже нами богослужебных находились: а) книги Священного Писания: Бытия, Иисуса Навина, Царств, псалмов, пророчеств, все книги новозаветные; б) толкования на Священное Писание: толковое Евангелие в трех экземплярах, учительное Евангелие в трех экземплярах, толковый Апостол, толковая Псалтирь в трех экземплярах, толковый Апокалипсис; в) писания святых отцов и учителей Церкви: Дионисия Ареопагита, Кирилла Иерусалимского, Ефрема Сирина в двух книгах, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого в четырех книгах, Григория Двоеслова в двух книгах, Иоанна Дамаскина, Исаака Сирианина в двух книгах, Иоанна Лествичника в пяти экземплярах, Антиоха, Григория Синаита, Григория Амаритского, Дорофея, Василия Нового, Феодора Студиты; г) книги канонического содержания: Книга великих правил церковных, т. е. Кормчая, в трех экземплярах, книга Зонара, книжка Номоканон (вероятно, малый), книга Никона Черногорца, правила чернеческого жития келейного; д) книги исторического содержания: Палея, Временник, выписанный из Временника Константина Манасии, Книга о пленении иерусалимском, Царственный летописец, книга «Козьма Индикоплов», две книги Симеона Метафраста, жития Феодосия Киновиарха и других святых, жития Киприана и иных святых, житие Афанасия Афонского, житие Андрея Юродивого, житие преподобного Сергия Радонежского, сборник новых святых, пять книг Отечников, Отечник Египетский, Киево-Печерский Патерик; е) сборники учительного, исторического и вообще разнообразного содержания: Измарагд, Златая цепь, Маргарит в двух экземплярах, книга Криница, книга Десятослов, девять сборников безымянных, собрание Слов на Четыредесятницу и Пятидесятницу, Книжка на латынян, книга Зерцало; ж) апокрифические сочинения: книга «Асаф (индейский царевич) и хождение Даниилово», книга «12 Иаковличов», т. е. патриархов. В Виленской публичной библиотеке хранится драгоценная рукопись «Пятокнижие Моисеево», писанное в 1514 г. по повелению и благословению митрополита Иосифа Солтана дьяком митрополичьим Федором в Вильне, «в обители Пречистыя Богоматере, Чесного Ея Успения», т. е. в митрополичьем доме, в котором, вероятно, обитали и иноки, находившемся в Вильне подле Пречистенского Успенского собора. Прежде рукопись эта принадлежала Супрасльскому монастырю. В библиотеке Литовской семинарии находятся: а) святого Иоанна Златоуста беседы на Евангелие Матфея, XV — XVI вв., № 22, без первых и последних листов; б) святого Исаака Сирина поучения, XV — XVI вв., № 6, книга сохранилась только до 46-й главы и принадлежала прежде Жировицкому монастырю; в) Симеона Нового Богослова 30 Слов, XVI в., № 26, без нескольких начальных листов, принадлежала Дерманскому монастырю; г) книга Измарагд XVI в., № 7, уцелела только до 155-й главы; д) книга, заключающая в себе Киево-Печерский Патерик и потом собрание Слов из святых отцов до 35, XVI в., № 27, принадлежала Жировицкому монастырю; е) два сборника поучений из святых отцов, в том числе и Слово Григория Самвлака о усопших в вере, XVI в., № 8, 9, оба без начала и конца, принадлежали Жировицкому монастырю; ж) список Сборника Святославова, XVI в., № 10, недостает только в начале двух или трех листов первой статьи и в конце одного или двух листов оглавления; з) сказаниа полезнаа о латинах, когда отлучишася от грек и св. Божия Церкве», XVI в., № 28, всего до десяти статей. Известно, что в 1525 г. явилась в Вильне типография Бабича, первая в Литовском государстве, в которой напечатаны тогда на литовско-русском наречии доктором Франциском Скориною, родом из Полоцка, а верою римско-католиком: Апостол и «Подорожная книжица» — большой сборник, заключавший в себе Псалтирь, Часословец, Акафистник, Шестоднев, пасхалию и святцы, и что еще прежде (1517 — 1519) издана была в Праге вся Библия, точнее, весь Ветхий Завет в 22 книгах, переведенная на литовско-русское наречие тем же доктором Скориною с латинской Вулгаты. Есть указания, что этих книг, хотя переведенных латинянином и для латинян, не чуждались и православные и допускали их если не в церковное, то в домашнее свое употребление. Мы уже упоминали о «битых», т. е. печатных, Апостоле и Псалтири и других пяти книгах, находившихся в библиотеке Супрасльского монастыря; теперь прибавим, что в 1522 г. один священник виленской Юрьевской церкви, отец Матфей, в своем духовном завещании, распределяя свои домашние книги между разными лицами, назначил Воскресенскому попу Федору «выбойную Книгу Царства». Эта печатная книга была, без сомнения, из числа изданных доктором Скориною, потому что других изданий славянской Библии, и в частности Книги Царств, тогда еще не было.

     О религиозном и нравственном состоянии православных в Литовском государстве сохранилось мало отзывов благоприятных, а больше неблагоприятных. Ученый Браун, житель Кельна, католик духовного звания, в своем описании Вильны, относящемся к 1-й половине XVI в., говорит, между прочим: «В Вильне много храмов каменных, а некоторые деревянные, и последователям разных вер дозволяется каждому держаться своего вероисповедания». Это касается всех вообще жителей Вильны, но свидетельствует, что и православные здесь не терпели тогда стеснений в своей вере. А вот слова и прямо о православных: «Религию в этом городе исповедуют особенную, удивительную. Литургию в храмах слушают с великим благоговением; священник, совершающий Св. Тайны, находится за распростертою завесою, которая его закрывает, и, когда эта завеса отодвигается, трудно сказать, с каким усердием и сокрушением предстоящие ударяют себя не только в грудь, но и в лицо (т. е. возлагают на себя крестное знамение). Те, которые в предшествовавшую ночь воспользовались брачными удовольствиями, на следующий день, по религиозному чувству, не входят в храм, но, стоя вне, на паперти, созерцают жертвоприносящего чрез отверстия храма (обычай, существовавший и в Московском государстве). В другое время они часто совершают молитвенные стояния и крестные ходы с иконами святых; преимущественно носят иконы св. Павла и Николая, которых они особенно почитают». Михалон, литвин римской веры, в своем сочинении «О правах татар, литовцев и москвитян», написанном в 1550 г. для молодого короля Сигизмунда Августа, весьма невыгодно отзывается о своих соотечественниках, большинство которых составляли православные. Как на первое зло, господствовавшее в Литовском государстве, он указывает на пьянство: «В городах литовских нет более частных заводов, как те, на которых варится из жита водка и пиво. Эти напитки жители берут с собою на войну и, сделав к ним навык дома, если случится им во время войны пить непривычную воду, гибнут от судорог и поноса. Крестьяне, оставив поле, идут в шинки и пируют там дни и ночи, заставляя ученых медведей увеселять себя пляскою под волынку. Отсюда происходит то, что, потратив свое имущество, они доходят до голода, обращаются к воровству и разбою, так что в каждой литовской провинции в один месяц больше людей казнят смертию за эти преступления, нежели во всех землях татарских и московских в продолжение ста или двухсот лет... День начинается питьем водки; еще в постели кричат: «вина, вина», и пьют этот яд и мужчины, и женщины, и юноши на улицах, на площадях, а напившись, ничего не могут делать как только спать, и кто раз привык к этому злу, в том постоянно возрастает страсть к пьянству». Нельзя здесь, кстати, не заметить, что пьянство сильно было в Литве и во 2-й половине XV в. Контарини, когда в 1474 г. прибыл в первый литовский город Луцк, то увидел, «что все жители по случаю бывшей там свадьбы напились допьяна»; а посетив Киев и прожив в нем десять дней, написал о нем: «Жители Киева обыкновенно проводят утро, до трех часов, в занятиях, а потом отправляются в шинки, где остаются вплоть до самой ночи и, нередко напившись допьяна, заводят между собою драки». Подробно изображает затем Михалон поборы, господствовавшие в литовских судах: «У нас судья берет десятую часть цены вещи с невинного истца... слуга судьи, исполнитель приговора, берет также десятую часть цены вещи... нотариус тоже берет десятую часть... берет и другой подчиненный судьи, называемый «виш», который назначает день суда... берет и чиновник, называемый «детский», который призывает подсудимого... берет и третий, низший чиновник, который призывает свидетелей... Если у бедного подсудимого нет столько денег, то у него отбирают скот... Есть у нас сорок дней, посвященных воспоминанию Страстей Господних, посту и молитве, и мы проводим их в тяжбах». До какой степени в Литве было укоренено и распространено взяточничество, можно заключать из того, что сам король и королева, как мы видели, не чуждались брать взятки не только деньгами, но и волами от людей, искавших у них милости и правого суда. Еще далее Михалон с горестию говорит о существовавших в Литве отношениях к рабам и вообще к бедным людям: «Мы держим в беспрерывном рабстве людей своих, добытых не войною и не куплею, принадлежащих не к чужому, но к нашему племени и вере, сирот, неимущих, попавших в сети чрез брак с рабынями. Мы злоупотребляем нашею властию над ними, мучая их, уродуя, убивая без суда, по одному подозрению. У татар и москвитян ни один чиновник не может убить человека даже при очевидном преступлении: это право предоставлено только судьям в главном городе. А у нас по всем селам и деревням делаются приговоры о жизни людей. К тому же мы собираем на государство подати с одних только подвластных нам бедных горожан и еще с беднейших пахарей, оставляя в покое владельцев имений, которые получают гораздо более с своих владений, с пашней, лугов и пастбищ, с лесов и рощ, с рынков и пристаней, с мельниц, со стад» и пр. Следует присовокупить, что Михалон, изображая мрачными чертами нравы своего отечества, не делает никаких исключений в пользу своих единоверцев, напротив, с особенною резкостью порицает своих латинских священников и свидетельствует, что они жили как изнеженные сибариты, держали наложниц, одевались великолепно, предавались праздности и пиршествам, слагая все свои обязанности на своих викариев, и, не довольствуясь доходами с своих богатых имений и обильными приношениями от прихожан, домогались еще управления многими церквами разом, которые и отдавали внаем мирянам и торговцам, значит, латинское духовенство было тогда в Литве не только не выше, а еще ниже православного и от латинских-то ксендзов переняли тогда и некоторые православные выпрашивать себе у короля по нескольку церквей в управление, чтобы пользоваться с них доходами. Весьма также распространенным пороком в Литве, как между православными, так и между католиками, было распутство и разврат — на это, как мы видели, жаловался королю еще в 1509 — 1511 гг. митрополит Иосиф Солтан, а потом, в 1548 г., жаловался и Виленский бискуп Павел.

     Самое важное и самое прискорбное свидетельство о том, до чего доведена была в Литовском государстве православная Церковь под конец настоящего периода, представляет грамота короля Сигизмунда I к митрополиту Макарию в 1546 г. «Мы узнали от многих князей и панов, — писал король митрополиту, — да и слухи к нам доходят о беспорядках и неисправностях, какие совершаются между вашим духовенством греческого закона, также между князьями, и панами, и простыми людьми в вашем законе, а особенно между всеми владыками, как на Волыни: между ними происходят великие заблуждения и распущенность вопреки правил св. отцов и справедливости, а ты, их старший пастырь, не хочешь того знать и преследовать. Посему мы, обращая внимание прежде всего на церкви Божии христианской веры и желая привести в добрый порядок как наши римские костелы (значит, и там было не лучше), так и ваши церкви, рассудили, чтобы твоя милость созвал духовный Собор со всей твоей митрополии и пригласил на него всех епископов нашими господарскими листами, и архимандритов, и все духовенство и, рассудив с ними о всем том нестроении вашего закона, учинил, по правилам св. отцов, надлежащее постановление, как наказывать виновных и утвердить порядок в вашем законе». Затем король назначил местом для Собора город Вильну, а временем — день Вознесения Господня и присовокупил: «А мы во всех тех делах желаем помогать твоей милости, чтобы в нашем государстве не было между христианами никакого заблуждения и нестроения, которое зачалось и происходит ныне». Воля короля, без сомнения, была исполнена, и Собор состоялся, хотя мы и не имеем о нем никаких известий, но Собор не в силах был искоренить зла, какие бы ни принял против него меры. Главный корень зла и всего нестроения в православном духовенстве, особенно высшем, а затем и во всей православной пастве заключался, как мы не раз замечали, в праве подаванья, или произволе короля, по которому он раздавал архиерейские кафедры и настоятельства в монастырях кому хотел, большею частию людям недостойным, искавшим только хлебных мест и жившим только для себя, а вовсе не заботившимся ни о вере, ни о своих духовных обязанностях. Король не понимал или не хотел понять этого, хотя и предлагал митрополиту свое господарское содействие к искоренению беспорядков в православной Церкви.

http://azbyka.ru/tserkov/istoriya/bulgakov_istoriya_russkoy_tserkvi_66-all.shtml

Печать E-mail

• Назад
• Вперед