Митрополит Антоний: Слово на молебне пред началом учения
«Обновление духа сердцам и просвещение внутренним даруй»
(Кондак Обновления Храма, 13-го сентября).
Такова, братие, молитва Вселенской Церкви, воспеваемая в завтрашний день, когда для некоторых из вас возобновится, а для некоторых впервые начнется высшее богословское учение в академических аудиториях. Церковь в сей день молится об обновлении нашей добродетели и духовного ведения, исходя из того неложного убеждения, что именно для этих двух высших начал нашей жизни, и притом только для них, среди текучей изменчивости всего земного не должно быть дряхлости и тления, но постоянное обновление и жизнь. Для добродетели сия жизнь продолжается после смерти на небе, ибо любовь никогда не перестает,— но продолжается и на земле в ее благотворном влиянии на ближних, на подобие ростков умершего семени пшеничного (Иоан. XII, 24), а также и в общении взаимной молитвы пред Богом; Бог же несть мертвых, но живых, вси бо Тому живи суть (Лук. XX, 38). — Не умирает и знание, ибо хотя испраздняется (1 Кор. XIII, 8) в будущей жизни, но передаваясь от поколения к поколению, живет и обновляется здесь в жизни церкви воинствующей.
Наглядное проявление этого постоянного обновления любви и духовного ведения представляет собою настоящая наша общая молитва, когда его носительница и провозвестница, Духовная Академия, отпустив от себя на служение Церкви усовершенствованных в учении юных трудников духовного просвещения, как бы молодой рой пчел из улья, — и дав время отдыха учащимся, снова созвала последних воедино и кроме того открывает свои двери для вновь пришедшего и соединившегося для упражнения в ведении и благочестии братства юношей, ныне сливающегося со всей духовной семьей нашей. Конечно радостная картина, радостная смена духовного сеяния и собирания духовных плодов. Но для всех ли вполне безпечальная? Увы, только для самых юных; помним и мы, с каким безмятежным восторгом вступали мы впервые в священные стены воспитавшей нас Академии: как яркие цветы, насаженные вокруг нее и красовавшиеся среди осеннего увядания природы, так ликовали наши молодые сердца и горели радостью лица между озабоченными и часто угрюмыми, встречавшимися на пути, горожанами.
Но вот, дальнейшие годы, обогащавшие нас печальными опытами сей плачевной жизни, все более и более понуждали омрачаться сию радость при виде сменяющихся поколений учащегося юношества и, наконец, настолько срастворили ее с грустными воспоминаниями о многих напрасно погибших жизнях и безплодно извратившихся сердцах, что ныне даже те самые времена года и те картины природы, с которыми совпадают начало и конец учебного года, вместе с робкою надеждою, производят чувство щемящей тоски. Тому содействует и самый вид весенней и осенней природы, одновременно показывающей нам и жизнь, и смерть. Когда повеет весенним теплом и яркие лучи солнца начнут увеселять взор наш, то на ряду с этим мы видим разрушительную смерть прекрасных по виду глыб серебристого снега и обнаженные черные вершины холмов с гниющими остатками прошлогодней растительности и мутными потоками холодной и грязной воды. Приходит обильная плодами осень, но картина смерти и опустошения снова отвлекает взор наш от осенних красот — созревших трудов земледельцев и садовников. — Не должно бы быть этого печального сочетания в жизни духа, в жизни Духовной Академии, но постоянное обновление сердец должно бы в ней совершиться без всякого омрачения смерти. Тем не менее мы видим другое; видим во многих и очень многих, сколь кратковременны оказываются те благие намерения и добрые стремления, с которыми они вошли сюда и вышли отсюда. Не тверда и неустойчива оказалась их любовь, погасла жизнь духа, а потому и разумение поблекло, творчество мысли остановилось, ибо оно невозможно без одушевления нравственного, без живого сочувствия добру, без сострадательной скорби о мировом зле. — Итак, далеко не все, чтобы не сказать немногие, обновляются духом, и торжествуют над изменчивостью своего земного положения. Какой же вывод, возлюбленные, из указанного явления? О чем проповедует оно, хотя безмолвно, но столь убедительно? Говорить ли вам паки и паки о необходимости духовного бдения над собою, о молитве, о чтении Слова Божия и Отцев, о господствовании над порывами страстей и всякого раздражения, как о необходимых условиях к плодотворной деятельности пастырства, воспитания и всякого вида человеколюбия, включая сюда и сознательное изучение и разъяснение других истин веры и знания?
Блажен, кто от юности понес спасительный ярем духовной жизни, у кого не столько во вне, сколько во внутрь обращен духовный взор его. Для него сей день новой годины учения есть день не скорби, но радости, день духовного обновления, не упраздняющий и прежде собранных сокровищ духа и знания, так что к нему вполне применяются слова Христовы о том, что „всякий книжник, наученный царству небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое“ (Матф. XIII, 52).— Но кто по собственному опыту не оценил сей истины, для того малоубедительными представятся увещания, столь неотразимые для более поживших на сей грешной земле и в собственных отступлениях или падениях познавших немощь естества человеческого, даже в наиболее возвышенных и облагороженных его проявлениях, если они не утверждены и не освящены подвигом духовной борьбы и молитвой. — Но если значение сей истины само по себе не всегда оказывается удобоприемлемым для юношества, которое рвется умом и сердцем во внешний, повидимому, столь обольстительный мир, то в наше время тому же самому научает нас и наблюдение над этим внешним миром, в самых новейших, в самых современных явлениях его жизни в последних словах его мысли. Но во имя ложного знания и науки отделяется ныне мир от Церкви; смирение и воздержание перестали быть предметом его глумления, а напротив, признаются в качестве наиболее действительных средств к достижению доныне миром отвергавшегося, а ныне признаваемого за единую достойную цель жизни — нравственного совершенства личности и общества. Правда, в воззрения и стремления эти, повидимому, столь сродные Церкви, а на самом деле ей весьма враждебные, входит не мало скрытой лжи и обольщения, но можем ли, братие, равнодушно взирать на то, что великое множество людей искренних и простодушных из общества и народа, которое, проникаясь этим красноречивым и увлекательным лжеучением, отторгается от истинной веры и Церкви, как бы от начал, чуждых настоящей добродетели? Грустно было слышать, когда прежде нашу веру называли невежеством, а церковность невоспитанностью, но все-же далеко не так больно, как то, что у Православия хотят отрицать его святость, у Церкви — нравственно возрождающую силу ее руководства. Правда, действительность скоро обличает нравственное безсилие самовольных толкователей евангельских заповедей, слепых руководителей к неведомому им совершенству. Лишь только приступили они к деятельному руководству других к добродетели, то оказалось, что они не пошли далее проведения двух трех, давным-давно изведанных еще языческими мыслителями правил воздержания и трудолюбия, но вовсе не оказались способными научить своих последователей достойному отношению к разным сторонам жизни: оградить их от мучительства плоти, от раздражения и взаимной ненависти, примирить со смертию близких и своею собственною, охранить от гордости и уныния и согреть сердца их любовию к ближним, дабы она была не на словах только и не в холодных делах долга, но в теплом чувстве, сродняющем людей в одно братство. Неудивительно поэтому, что создаваемые ими общества труда и воздержания распадаются в два-три года и исполненные взаимной вражды, когда то столь пламенные и самоотверженные, члены этих обществ оправдывают собою слова Христовы о том, что всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится (Мф. ХV, 13).
Но тем не менее на нас, на нас, братие, ляжет ответ за те уловленные лжецами души, которые проявили столько готовности лишаться, трудиться и нести скорби для ложно проповеданного им спасения, что еслиб им было благовременно раскрыто истинное спасение, они, может быть, оказались бы в числе лучших людей, в числе достойнейших сынов Церкви, на подобие прежнего гонителя, ставшего первоверховным Апостолом Господа. А теперь смотрите, сколько словесных овец Христова стада разсеялись по горам и дебрям заблуждений (Иезек. ХХХIV, 5—7), и — о горестное ослепление — предпочитают в искании совершенства минутные затеи изолгавшихся празднословов вечному живительному пути и всеисцеляюшему врачевству Церкви! Конечно, причина тому не оскудение жизни в самой Церкви, ибо оно невозможно по слову Божественного ее Зиждителя (Мф. XVI, 18), но священное и возрождающее содержание жизни церковной остается вдали от взоров увлекаемого ложью общества; хранясь в обычаях благочестивых приходов и семейств, оно требует теперь того, чтобы люди, одаренные ведением, раскрывали его в определенных и ясно выраженных понятиях, доступных пытливым умам современности, показали бы неразрывную и ничем не заменимую связь церковности и совершенствования в добродетели, пользуясь для сего жизненным проникновением во внутренний смысл Божественных Писаний и Творений Отеческих, изучая в Истории Церкви и народов постоянную борьбу христианина с духом мира, изследуя чрез изучение богослужения нашего истинный путь духовного возношения человека к Богу и совершенству, и, наконец, построяя правильные законы познания и мысли чрез изучение наук философских. Не ясно ли теперь, что даже для теоретической борьбы с современными заблуждениями, требующей раскрытия нравственного содержания нашей веры и Церкви, необходимо и для самого изучающего теснейшее сродство с подвигом христианской жизни, дабы не быть по отношению к богословским наукам в положении слепца, желающего изучать живопись, или глухого, силящегося усвоить музыкальные познания. — Научнобогословский труд, не сопровождавшийся соответственным настроением изучавшего и писавшего, является для всех и не глубоким и не убедительным и уж вовсе безсильным для нравственного воздействия на душу читателя или слушателя. В этом раскрывается смысл изречения апостольского: проповедь моя не в препретельных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы (1 Кор. II, 4). Действенность нравственного влияния даруется Богом, сообразно с нравственным содержанием учителя независимо от его внешних качеств, как удельный вес различных тел измеряется их массою независимо от величины и внешнего вида.
Пуд песку весит столько же, сколько пуд золота, не больше и не меньше: подобно этому, если ты не стяжал себе должного количества любви и веры, то ни разнообразие познаний, ни образованность, ни красноречие не покорят сердец твоих слушателей; на твою долю достанутся, быть может, похвалы, известность и внешние отличия, но приобрести брата (Мф. XVIII, 15) ты не будешь в силах.
Но если так, спросишь ты: то может быть не нужна и наука? Нет, мы видим, что именно в научном освещении нравственного содержания веры нуждаются заблудшие братья; наука и особенно наука духовная, если изучается на ряду с духовным совершенствованием, облегчает человеку сие последнее: не напрасно говорил Господь апостолам: уже вы чисти есте за слово, еже глаголах вам (Иоан. XV, 3), и не книжный подвижник путем многолетних подвигов поста и бдения освояется с какой либо истиной веры, которую другой уразумевает чрез благоговейное изучение отеческих писаний в одно лето.
Итак, да будет благословенна наука, образованность или знание жизни и красноречие! Пусть процветает и славится дом сей, в котором эти три средства духовной милости нашли себе столь долговременный приют, но да не отделяются они от молитвы, послушания, братолюбия и трезвенного целомудрия, без коих для них нет ни произрастания, ни жизни. Пусть процветает у нас ученость, но пусть ярким пламенем горит и исполненная сострадательной любви ревность об общем спасении, пусть не предается забвению печаль об отпадших и колеблющихся, пусть подавляется всякий порыв недружелюбия, неуступчивого самомнения и зависти, дабы общение наше друг с другом служило не к расхищению духовных сокровищ, но ко взаимному созиданию по слову Апостола: друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов (Галат. VI, 2), и еще: „кийждо же вас ближнему да угождает во благое к созиданию“ (Рим. XV, 2).
Послужит ли всем этим великим обязанностям нашим вновь наступившая учебная година или, напротив, еще далее отодвинут нас наше небрежение и грехи от предуставленного Господом назначения? То знает Он, Владыка времен, у Которого в книге записаны все наши грядущие движения и мысли (Пс. СХХХVIII, 16), но мы в умиленной молитве вознесем сердца наши к Богу о даровании в добрых и полезных душам нашим", дабы „прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати". Как бы ни слабы были наши нравственные силы, но если мы с верою просим этих и других даров у Господа, то конечно не оставит нас без плода Тот, Кто гору обещал сдвинуть по исполненной веры молитве: велики житейские соблазны, но сильнее Божественная благодать.
При размышлении о борьбе этих неравных сил в жизни нашей духовной семьи, — вспоминается одно повествование, правда, мирского писателя, но исполненное высокого сострадания к людям. Одно дитя узнало от матери о заповедной роще в их селе, в которой условлено было не ловить певчих птиц для того, чтобы они беpпрепятственно увеселяли жителей; и вот дитя спрашивает, нет-ли для людей таких безопасных приютов? Мать отвечает отрицательно и прибавляет, что если бы были для людей такие рощи, свободные от податей и рекрутчины, то все крестьянки поспешили бы принести туда детей своих.
Не о податях вещественных думаем мы, братие, но о той горестной дани страстям и обленению духовному, о той постыдной для создания Божия рабской службе диаволу, от которых не ограждены почти нигде бедные сыны Адама. Но чем горестнее это сравнение, тем теплее и неустаннее да будет молитва о том, чтобы не ради наших достоинств, но ради блага Церкви Божией, благодать Господня соделала нашу Академию таким оплотом против искушений житейских, такою твердыней против нападений невидимых врагов, чтобы и живущие в ней благополучно совершали духовное восхождение от силы в силу, и даже учившиеся к ней прежде и обуреваемые ныне треволнениями житейскими, оглядываясь на свою духовную матерь, при виде ее плодотворной жизни и деятельности почерпали себе бодрость и стойкость в добре и истине. Аминь.
Произнесено в церкви Московской духовной Академии 12 сент. 1893 года.
Источник: Епископ Никон (Рклицкий). Жизнеописание Блаженнейшего Антония, Митрополита Киевского и Галицкого. «Слова. Беседы и речи». т.ХV. Нью-Йорк,1968 г., сс. 260-266.
Сверено с оригиналом