Жизнеописание архиепископа Леонтия Чилийского. Часть I

Автор: Монахиня Вера. Дата публикации: 05 января 2015. Категория: Архив РПЦЗ.

А.В. Псарев
АРХИЕПИСКОП ЛЕОНТИЙ ЧИЛИЙСКИЙ (1904 - 1971 гг.)
Материалы к жизнеописанию архипастыря гонимой Церкви Российской
К 25-летию со дня кончины (в 1996 г - ред.).

Наша Русская Православная Церковь Заграницей может имеет те или иные недостатки, но "ее доктрина правильна", и мы должны охранять и защищать эту доктрину. Но не нужно думать, что нашей Церкви грозят только внешние опасности: враги всюду, и внутри и снаружи, но их легко "распознавать сердцем".

Архиепископ Леонтий Чилийский

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие автора к публикации в "Русском Иноке"
От составителя
Становление
В Петербурге
30-е годы на Украине
Архиерей Украинской Автономной Церкви
В Русской Зарубежной Церкви
Парагвай
Чили
Борьба за истинное Православие
Аргентина
После смерти
Послесловие составителя
Приложения
Примечания
Благодарность

"Я был против всякого обновленчества,
самосвятства, модернизма в Церкви" 
(из письма архиеп. Леонтия, 1963 г.)

Предисловие автора к публикации в "Русском Иноке"

Жизнеописание Архиепископа Леонтия Чилийского было составлено в качестве дипломной работы во исполнение части требований для присуждения степени бакалавра богословия Свято-Троицкой Духовной Семинарии, Джорданвилль, Н.Й. Эта работа была опубликована в журнале "Православная жизнь" (Джорданвилль, США), Март- Май 1996 года. 

Спустя восемь лет по издании автор видит ряд упущений:
В этой работе смешались два жанра - агиографический и исторический, что не могло не отразиться на ней негативно. Источники не достаточно критически использованы. Автор берет на себя роль адвоката, вместо того чтобы сколь возможно объективно восстановить исторические события. Также имеют место чисто фактологические ошибки.

С учетом всего вышесказанного составитель надеется в ближайшее время приступить к подготовке расширенного издания биографии Архиепископа Леонтия и будет благодарен за любые критические замечания по данной теме.

Автор не имел возможности ознакомиться с данной публикацией на нтернет-узле "Русского инока", но благодарит редакцию за ее подготовку и размещение.

От составителя

В настоящем году исполняется 25 лет со дня кончины архиепископа Леонтия Чилийского, однако жизнеописание владыки так и не составлено, а те, кто знал его, уходят из сего дольняго мира. Посему надеюсь, что эта биография, составленная человеком, лично не знавшим владыку, быть может, подвигнет тех, кто помнит его, явит миру, подобно светильнику из под спуда, сбереженную о нем память.

Становление

Владыка Леонтий, в миру Василий, родился 6 августа 1904 г.1 в Киеве, на Подоле, в православной семье Константина Константиновича и Анны Николаевны Филиппович. Есть предположение, что свят. Афанасий Брестский, мученически убиенный католиками в XVи в., является отдаленным родственником владыки Леонтия по отцу2.
Константин Константинович был уроженец г. Могилева, где его родители имели свой дом, а мать Анны Николаевны происходила из Чернобыльского уезда, Киевской губернии, ее родители были обедневшие помещики. Когда Василию было 9 лет, умер его дядя, брат матери, Владимир, который был глубоко православным человеком, ведшим подвижнический образ жизни. Это первое детское горе навсегда осталось в памяти мальчика.
Отец служил в Киевской контрольной палате, на Токаревской улице, и там же находилась квартира, где проживала семья. В 1913 г. отец получил назначение по службе в Екатеринослав, куда переехала вся семья.
До переезда Василий посещал Киевское городское училище. В те годы у Василия стал пробуждаться особый интерес к храму Божиему, монастырским службам. "Я не знал никаких игр со сверстниками. Если меня и водили иногда в Николаевский и другие парки, мне было скучно и тоскливо на душе, и я старался из6егать их, а в храме себя чувствовал необыкновенно радостно и хорошо"3. Тогда же Василий проникся благоговением к святительскому сану. В то время в Киеве служил епископ Никодим Чигиринский, и Василий был счастлив, если мог хотя бы издали увидеть его.
В Екатеринославе, внимая настоятельной просьбе сына, родители отдали его для продолжения образования в городское Духовное училище. Желающих учиться в этом училище было больше, чем вакантных мест, поэтому родителям посоветовали готовить Василия к поступлению сразу во II-ой класс. Во время подготовительных занятий со смотрителем училища, выяснилось, что у Василия прекрасный голос, и его направили к регенту архиерейского хора. После испытания Василий был зачислен в хористы, исполатчиком, и ему было положено маленькое жалование. По милости Божией Василий обладал абсолютным слухом и особенной музыкальной памятью, его голос - высокое сопрано - отмечали все, кому доводилось молиться за богослужениями, совершаемыми владыкой Леонтием. В 1915 г. Василий был принят во 2-ой класс Екатеринославского духовного училища, притом на казенный счет, ввиду того, что он состоял певчим архиерейского хора. Вероятно, в Екатеринославе Василию впервые довелось увидеть прибывшего сюда для участия в архиерейской хиротонии4, архиепископа Таврического Димитрия (кн. Абашидзе, † 1943 г.), бывшего впоследствии до самой своей смерти духовником владыки Леонтия. Здесь же он познакомился с архиепископом Пахомием Черниговским († 1937 г.), "не мало внесшим в его душу добра и любви к нашему великому писателю и удивительному знатоку человеческой души - Ф.М. Достоевскому"5, с этим архиереем впоследствии также много было связано в жизни владыки Леонтия.
В Екатеринославе Василий сподобился видеть св. Царя-мученика Николая - "какая-то необыкновенная пасхальная радость волновала мою душу в этот незабвенный день" - напишет владыка Леонтий спустя несколько десятков лет6.
Казалось бы, что в Екатеринославе жизнь, несмотря на войну, шла своим заведенным ходом, но Российская империя была на пороге своего крушения - "гроза с мрачной тучей лихолетья все ближе и ближе надвигалась на нашу некогда поистине благодатную, великую страну. Впервые смятение объяло мою детскую душу, когда я однажды за воскресной литургией в Крестовоздвиженском храме услышал, что вместо имени государя императора Николая II стали возносить имя великого князя Михаила Александровича, а по прошествии нескольких дней и это имя опустили и стали поминать пресловутое Временное правительство. И с каждым днем все шло под откос на несчастье и гибель России"7. Последствия начавшейся катастрофы не замедлили сказаться в жизни каждого российского гражданина - архиерейский хор, за неимением средств, был расформирован. В это время родитель Василия - Константин Константинович - получил на службе указание переехать в Киев, куда и вернулась вся семья и поселилась на Ново-Караваевской улице, в д. №16. В Киеве Василию удалось прослушать курс лекций в 4-м классе Киево-Софийского духовного училища. Вскоре училище и духовная семинарии были закрыты. Малороссия была объята пламенем гражданской войны. Киев переходил из рук в руки, семья Василия это особенно ощущала: рядом с их домом рвались снаряды и полыхали пожары, т.к. неподалеку находился вокзал, за который велись бои. В период, когда город был освобожден Добровольческой армией, Василию довелось быть в кафедральном соборе за службой, возглавленной Киевским митрополитом Антонием (Храповицким)8.
"При занятии поляками г. Киева в 1920 г., когда раскрылись все подвалы "Чрезвычайки" на Екатерининской, Левашевской улицах и других местах, а также тюрьмы, сколько тогда сотен замученных тел было свезено в анатомический театр. Мы искали своих знакомых, и я никогда не забуду громадных комнат, в которых ярусами лежали мертвые тела"9.
Продолжать образование в духовном учебном заведении Василий не мог - они были закрыты. Как раз в это время, когда перед ним стоял вопрос, что делать дальше, отец ушел из семьи и, получив новое служебное назначение, уехал в Одессу. Анна Николаевна осталась одна с 4-мя детьми: Василий 16-ти лет, Александр 14 лет, Виктор 8 лет и Антонина 2 лет. Анне Николаевне вдвоем со старшим сыном пришлось содержать семью. "Тяжелые для нас наступили дни. Без средств, в дни лихолетья беспросветного, надо было как-то отыскивать средства к существованию. Ничем в те дни постоянным, определенным нельзя было заняться, т.к. частые смены то тех, то иных властей не давали возможности нормально всем жить. Все жили одним днем. В городе начал ощущаться голод, зимой - недостаток топлива... Не раз бывал зрителем, как зимой с крыш поездов снимали замерзших людей. Приходилось мне на маленьких салазках часто с братом ездить за город за дровами, а также по деревням менять носильные вещи и все, что осталось от прежнего уюта... Бывало, пойдешь в холодную пору искать чего-нибудь из съестного, взяв из дому последние вещи, дома оставляешь озябшую мать с малышами, зная, что они остались почти что ни с чем. Находишься по селу, намерзнешь, где-нибудь у доброго крестьянина заночуешь, чтобы с рассветом выйти в обратный путь. Ночь кажется длинная. Не спится. Так и чувствуешь, что призрак голода витает над нашей семьей, а спасения ждать неоткуда. От людей, кроме бессердечия, или, в лучшем случае, равнодушия, ничего другого не жди. Наплачешься вволю и заснешь.."10. Анна Николаевна начала печь пирожки и продавать их на вокзале. В то время обездоленные люди, как и теперь в России 90-х гг., старались с помощью различных немудреных промыслов добывать себе средства для существования. Так семья питалась в течение двух лет. Когда Анна Николаевна отлучалась из дома, то обязанности по хозяйству лежали на Василии, и наоборот. Приходилось Анне Николаевне иногда ездить к своей родной сестре, Елене Николаевне, на станцию Бровки (прибл. 20 км от Киева), в село Вербово. "Та жила в достатке, но муж ее был мало отзывчив, и тетя вынуждена была, скорбя терпеть, не имея возможности откликнуться на наше горе. Но все же какую-то помощь удавалось получить... Однажды мама, - пишет владыка в своем дневнике10, - простилась со всеми нами и за 2 часа до отправления поезда ушла на вокзал, чтобы выехать 7 часовым одесским поездом. Через час после ухода мамы я почувствовать необыкновенную тоску на сердце. Оно меня неумолчно стало побуждать: верни во что бы то ни стало маму. Я вынужден был пойти на вокзал, разыскать в поезде мать и умолить ее, удивленную таким моим поступком, вернуться с билетом в руках домой. На следующий день мы узнали, что недалеко от станции Бровки весь состав пошел под откос и почти все ехавшие погибли. В то время крушения поездов были обычным явлением. Другой раз мама ехала по тому же направлению, и в дороге вдруг на одной из станций военные власти приказали освободить несколько вагонов. Маме пришлось с другими пассажирами сойти и через несколько часов сесть в товарный вагон. Основной же состав, не успев выйти со станции Фастов, пошел под откос, и много было раненых и убитых. Я же, узнав о крушении этого поезда и зная, что мама в нем поехала, был вне себя от отчаяния. Пошел в железнодорожный морг и действительно видел не один десяток убитых, а также еще немало не выгруженных в товарных вагонах... Так мы жили и благодарили Господа, что живем все вместе и семья вся при маме-труженице, а отцом мы были забыты. Несмотря на скудность, все же к Рождеству Христову покупали для младших детей елочку и всегда справляли традиционный ужин с неизменной кутьей и узваром на сене под святыми образами".
Продолжить обучение в духовном учебном заведении было невозможно, а о светской будущности, например, оперного певца, что вполне позволял его замечательный голос, Василий не желал и думать. Он уже встал на другой путь, приводящий узкими стезями в Царство Небесное - "Видя непрочность семейного счастья, и кругом горе и скорбь, я в душе всегда носил заветную мечту, как бы пойти по пути иноческому. Но пламенная любовь к матери и сыновний долг как старшего в семье помощника не давали мне возможности осуществить свою заветную цель". В то время встать на иноческий путь значило добровольно принять на себя крест мученичества и исповедничества.
Наступил Великий пост 1922 г. Желая достать ко светлому дню Христова Воскресения немного муки, Анна Николаевна поехала к дяде на ст. Бородянку, на хутор (Ольково - неразборчиво - сост.), вернулась она через неделю с мукой, но слегла, т.к. в поездке заболела. Врач советовал лечь в больницу, но они в то время не отапливались, да и уход был скверный, потому Анна Николаевна осталась дома. Через две недели появилась опухоль - паратиф, поблизости не было никого, могущего оказать медицинскую помощь. В ночь с 3-е на 4-е марта, в первый час ночи, Анна Николаевна отошла. Вечером того дня Василий слышал, как мама говорила навестившей ее знакомой: "Я за Васю не боюсь. Я знаю, что он уйдет в монахи, я скорблю за этих остальных. Что с ними будет без меня?!"
Великое и неутешное горе объяло Василия и младших братьев, оставшихся теперь всецело на его попечении. Мир безучастно взирал на постигшую их беду, да и какой дом миновала беда в те годы? Правда, нашлись добрые люди, которые помогли в хлопотах для погребения. "Как я мог пережить те дни, я сам теперь удивляюсь - пишет владыка, - Ведь в ее лице я потерял и мать, и верного друга, который влагал в мое сердце и душу в течение всей своей нерадостной жизни одно только добро и подвиг... Пришлось что возможно было продать, чтобы оплатить погребение, гроб, лошадей и прочее необходимое, к тому же кто-то, воспользовавшись несчастьем, похитил все белье и мамины вещи, так что мы остались почти что нищие. Отпевание совершил иерей Бутвиненко, но впоследствии выяснилось, что он уклонился в самосвятское движение "липковщину", и поэтому позже пришлось совершить уже настоящее отпевание. На погребение, проходившее под громогласный детский плач, собралась небольшая группка сочувствующих соседей, падал снег, погода была пасмурная, похоронная"... Анна Николаевна скончалась 39-ти лет.
Вернуться на квартиру, где все было связано с мамой, Василий не мог, его вместе с братьями приютили соседи, до приезда из Одессы отца, которому была послана телеграмма о случившемся.
Отец забрал всех детей в Одессу, куда они приехали перед страстной седмицей 1922 г. Жил он в дорогой, хорошо обставленной квартире, но, к сожалению, не церковной жизнью, его окружение - люди неискренние, фальшивые, тяготили Василия, и он, видя, что братья уже могут обойтись без него, просил отца отпустить его в Киев, в монастырь. На что получил категорический отказ. Но по милости Божией, железнодорожное начальство снова перевело отца на службу в Киев, куда они прибыли перед Рождеством 1922 г.
В январе 1923 г. Василий посетил епископа Алексея Звенигородского, который возглавлял пастырские курсы, но оказалось, что они закрыты, и епископ посоветовал Василию встретиться с воспитанниками еще существовавшей Киевской духовной академии, ректором которой являлся прот. Александр Глаголев. Учащиеся из монашествующих жили в самой лавре, куда и направился Василий. В те годы, когда избрать путь священства значило избрать путь мученичества, когда случалось, что епископы и священники поддавались врагу, старавшемуся не только снаружи, но и изнутри разрушать Церковь, и вступали в "живую церковь" или просто уходили в мир, юный Василий пришел в Киево-Печерскую лавру. В то время там было около 400 человек братии вместе с послушниками, которых было человек 50, все, главным образом, пожилые и старики, да человек 50 иеромонахов по приходам и на селах. (Перед революцией в лавре было 1500 насельников - 500 человек монашествующие, остальные послушники). В те годы лавра из-за обстоятельств времени перешла от устава общежительного на устав своекоштный, что повлекло за собой упадок иноческой жизни: дисциплины и аскетического духа. С этим старался бороться архим. Гермоген, создавший Братство преп. Феодора Студита, ставившее своей целью духовное укрепление иночества.
"В Лаврском дворе было почти пусто - вспоминает владыка Леонтий. - На середине двора со мной поравнялся какой-то сравнительно молодой человек в семинарской шинели, в золотых очках и удивительно добрым лицом. Я и обратился к нему. - Не знает ли он, куда мне можно обратиться и к кому, чтобы возобновить свое богословское образование и стать священником, но не женатым. - А почему бы вам не поступить в монастырь? - заметил мне повстречавшийся. Я ответил, что, не имея возможности вносить вклад в монастырь, а также видя, что монастыри закрываются и гонимы, я не знаю, осуществимо ли это теперь. Он мне ответил: "Еще вполне осуществимо, если пожелаете, вас примут без всякого вклада, а то, что монастыри гонимы и Церковь Христова вступила в полосу гонений, пусть вас это не смущает. Именно ценнее в очах Божиих, когда в это время, а не во дни благоденствия, люди отдают себя на служение Господу Богу. Хотите ли, я вас познакомлю с заместителем наместника лавры, о. архимандритом Гермогеном? (Наместник, архим. Климент, был болен, впоследствии он, живя в Харькове, вместе с епископом Павлом /Кратировым/ и другими видными пастырями отошел от митроп. Сергия). Он сейчас кончает панихиду в Великой церкви по убиенному митрополиту Владимиру, которому сегодня 5-я годовщина мученической кончины"".
Итак, Василий согласился встретиться с о. Гермогеном (Голубевым), впоследствии, пожалуй, единственным открытым борцом за правду из архиереев МП советского периода, принявшим монашеский постриг под влиянием митрополита Антония (Храповицкого) от рук священномученика Феодора (Поздеевского) и рукоположенным в иеромонахи свят. Тихоном Московским. Лаврский послушник, студент IV курса академии Иван Петрович Михайловский - так звали повстречавшегося Василию молодого человека - посоветовал ему, чтобы при этой встрече, когда о. Гермоген будет говорить Василию - Вы, может быть, на всю жизнь останетесь простым монахом, тот соглашался - "он любит людей испытывать". Приняв Василия в присутствии Ивана Петровича, о. Гермоген объяснил всю трудность иноческого пути, особенно, в настоящее время. Заметил ему и то, что Василий может на всю жизнь остаться простым чернецом. Подготовленный заранее Василий, отвечал не смущаясь (впоследствии о. Гермоген отечески журил Василия и его инструктора, когда те открыли ему о своей подготовке). В заключение Василию было сказано явиться в лавру на 2-й неделе Великого поста, чтобы присмотреться к иноческой жизни. О. Гермоген произвел на Василия впечатление человека очень строгого и сурового аскета. "Он был так худ, - пишет владыка Леонтий в своем дневнике, - что, казалось, одна кожа держит его кости. Это был как бы скелет. Но глаза необыкновенно пронзительные и как бы прямо заглядывают в твою душу, видя ее насквозь". Трогательную память о нем владыка Леонтий сохранил на всю жизнь.
Отцу Василий сказал, что ходил в лавру, и что он собирается поступить в Духовную монашескую школу, подробно не объясняя всего. В неделю Ваий о. Гермоген сказал Василию, уже проведшему в лавре две недели, что если он имеет твердое намерение, то может быть принят послушником. "Конечно, я с радостью согласился. Дома же я сказал, что мне далеко ходить учиться и я могу жить в лавре"11.
На Страстной седмице о. Гермогена арестовали. Будучи предупрежден заранее о готовящемся аресте, он решил ожидать его, предавая себя в руци Божии. Отдавая распоряжения на время своего отсутствия, о. Гермоген сказал Ивану Петровичу, чтобы тот сохранил Василия и не покидал его своим попечением. В ночь на Великий четверг, вместе с о. Гермогеном арестовали ряд видных церковных деятелей.
Не радостно было братии встречать Св. Пасху без о. Гермогена. Светлая заутреня была отслужена соборне. Чудно пели иноки в алтаре и на клиросе. "Только на небе, очевидно, можно услышать праведным душам такое дивное пение" - записал в своем дневнике владыка Леонтий. После ареста о. Гермогена, Василий перешел на послушание помощника библиотекаря лавры. Лаврская библиотека в то время являлась огромным книгохранилищем, содержащим не только книги, но и рукописи, фолианты, например, написанные рукой свят. Димитрия Ростовского. Нес Василий Константинович и послушание певчего, он прекрасно пел и мог вести свою партию, петь вторым, у него была замечательная память, ему стоило раз-два прослушать, как наизусть все пел, поэтому плохо изучал ноты12.
Победившая советская власть с рвением принялась строить свой "новый мир" на месте святой Руси. Вначале в лавру были переселены инвалиды - ветераны красной армии, отличившиеся своими заслугами перед новой властью. "С водворением их, - пишет владыка Леонтий, - насельники лавры навсегда распростились с монастырским уставом и бытом. По учрежденному свыше плану делалось все, чтобы отравлять жизнь насельников лавры и ее благочестивых посетителей. Как правило, под праздники стали во дворе лавры, около Великой соборной церкви, во время богослужений, устраивать кинематограф с оркестром или же разные спортивные состязания на краденых церковных коврах". Отобраны были гостиницы, чтобы богомольцам негде было останавливаться во дни великих праздников. В летнюю пору, когда множество людей стекалось в лавру, власти отключали воду. Через святые лаврские врата - главные в монастыре - даже император российский из уважения к святыне земли русской никогда не проезжал, теперь же через них нарочно проходили грузовые машины.
1923 год. Киево-Печерская лавра была формально передана живоцерковникам и на половину занята безбожниками. В Киеве распространяется самосвятское украинское движение. В мае того года в лавру прибыл высланный из Крыма архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий. Он принял схиму с именем Антоний, и местом жительства избрал Китаевскую пустынь, принадлежащую Киево-Печерской лавре и отстоявшую от нее в 9 км. Там, на поле рядом с обителью, был похоронен блаженный инок Феофил, большевики уничтожили его памятник.
Владыка Леонтий вспоминал, что бывший Таврический архиепископ Антоний, почитаемый в Киеве как великий подвижник, молитвенник и духоносный старец, был тот самый инспектор, который в свою бытность в Грузии исключил из семинарии Иосифа Джугашвили13.
За духовными советами к владыке Антонию стекались православные из России, Украины, Белоруссии, Грузии; у него окормлялись многие, особенно монашествующие. "Жил он не для себя - пишет владыка Леонтий в своих воспоминаниях14, - а для Бога, для Церкви и для людей. Ни один православный епископ, и даже некоторые из обновленцев, впоследствии принесших покаяние, не проезжали мимо его скромного жилища, чтобы не зайти для духовной беседы. У него я познакомился с митрополитом Одесским Анатолием (Грисюком), архиеп. Черниговским Пахомием, епископом Рыльским Павлином (Крошечкиным), архиепископом Ростовским Арсением (Смолянцом), Глуховским епископом Дамаскиным (Цедриком), архиепископом Бакинским Павлом, епископом Ташкентским Лукой (Войно-Ясенецким), епископом Мануилом (Лемешевским), епископом Ананьевским Парфением (Брянских)". Последний вскоре после выхода из Киевской тюрьмы жил немного в лавре у бр. Василия, а затем он отвел его к владыке Антонию.
В конце ноября 1924 г. в Киев вернулся о. Гермоген, он находился в ссылке в Краснококшайске (ныне Йошкар-Ола) вместе с замечательным киевским пастырем - исповедником иереем Анатолием Жураковским, впоследствии отстаивавшем в Киеве церковную позицию митрополита Иосифа (Петровых).
Будучи юным, незаметным послушником, брат Василий исполнял ответственное послушание - доставлять определенным заключенным средства к существованию, собранные большей частью благочестивыми женщинами. Пока было открыто подворье лавры в Петрограде, т.е. до 1932 г., эти средства собирались там и составляли строго засекреченный фонд, благодаря коему бр. Василий мог посещать ссыльных и опальных в глазах коммунистов духовных лиц, наблюдая церковную жизнь по всей России. В то время такое служение в темницах сущим несли многие церковные люди. "Было время, когда я был посредником между добрыми людьми, оказывавшими помощь, и заключенным духовенством, а когда я стал священником, и мне добрые люди везде и всегда оказывали такую же помощь, - в тюрьме, на принудительных работах, в условиях подпольного существования. Благодаря этому, я всегда имел возможность помогать своим соузникам и тем, кто меня скрывал и терпел нужду"15 - отвечает владыка на вопрос: как он уцелел в годы лихолетья?
О. Гермоген посылал Василия посещать заключенных в тюрьмах, а когда он стал иеромонахом, - замещать в служении на приходах арестованных священнослужителей. Во многих святых местах поруганной Руси побывал тогда владыка Леонтий. Многие материалы, использованные прот. Михаилом Польским в его посвященном "Новым мученикам Российским" труде, были присланы владыкой Леонтием: сообщения о епископах-мучениках Парфении (Брянских), Аркадии (Остальском), Максиме (Руберовском), митрополите Константине, архиепископе Пахомии и других епископах и исповедниках Украинского экзархата и разных областей16.
В те годы о. Леонтий сблизился с прот. Адрианом Рымаренко, впоследствии архиепископом Андреем Рокландским. Владыка Леонтий рассказывал, что он, еще будучи послушником Василием, подавал о. Адриану чай, когда тот приходил в лавру в гости к кому-то из старшей братии.
В 1923 г. бр. Василий поехал по послушанию в Черемисский край, везя помощь ссыльному духовенству. По пути он остановился в Москве, в Даниловом монастыре, настоятелем которого в те годы был архиеп. Феодор (Поздеевский). В Москве бр. Василию удалось посетить почти все монастыри, два раза привелось видеть св. патриарха Тихона, под благословенье к которому его подвел владыка Ананьевский Парфений. Привелось познакомиться с другом владыки Феодора, архиеп. Варфоломеем (Ремовым) и возглавляемым им братством Высоко-Петровского монастыря.
Большевики всяческими мерами старались вынудить духовенство отказаться от подчинения патриарху Тихону в пользу обновленцев. Жить становилось все труднее. "Но лаврская братия любила свою обитель и дорожила ею, поэтому, невзирая на холод и голод, все же как-то жила и добровольно не расходилась. Многие монахи ходили работать к частным лицам, копали огороды, чистили сады, пилили дрова, столярничали, портняжничали, рукодельничали и так жили, благодаря Бога и прося, чтобы не было хуже"17. После отказа братии лавры признать обновленцев, ГПУ, в конце 1924 г., само приступило к передаче последним лавры. Келлии братии обыскивались, насельников допрашивали, задержан был среди других и послушник Василий Филиппович, но после суточного ареста был освобожден, и ему пришлось некоторое время носить в тюрьму передачи заключенным там лаврским братиям. По освобождении некоторые расселились по Киеву, а бывшие не в состоянии работать по найму, поместились в принадлежавшей лавре Китайской или Китаевской пустыни. "Нас, трудоспособных, местные власти зимой в принудительном порядке в стужу и метель гоняли в наш Голосевский монастырский лес пилить для них дрова, срезать деревья с корней. С утра до позднего вечера по колени в снегу, на морозе, без пищи и воды, в ветхой одежде мы должны были работать. Для утоления жажды в жестянке топили снег, а пищей было то, что кто где для себя раздобудет"18.
Жизнь насельников Китаевской пустыни, этой монастырской богадельни, являет для нас вдохновляющее подтверждение того, что в любые времена Бог имеет среди христиан истинных Своих рабов, неложно служащих Ему, подобно древним подвижникам. "Так, однажды смертельно заболел помощник о. Селевкия (заведовавшего богадельней - сост.), о. Иннокентий, большой постник, человек подвижнического устроения. Его положение было безнадежно. И вот о. Селевкий, видя такое состояние о. Иннокентия, по совету одного иеромонаха, войдя в общую братскую палату в богадельне, обратился к находившимся здесь отцам с такими словами: "Отцы святые! о. Иннокентий помирает. Вы знаете, как он всем нам необходим и мне без него, как без рук. Может быть, из вас кто согласится за него умереть?" Нашлись два охотника: о. Павел и о. Гордий19, которые вначале стали любовно оспаривать, кому же умереть первым. Наконец, согласились, что умрет о. Павел, как первый вызвавшийся. И по вере и было им... Не прошло и двух дней, как о. Иннокентий поправился, а о. Павел почил сном праведника"20.
В августе 1926 г. владыке Леонтию выпала радость сопровождать своего духовного отца в паломничество - архим. Гермоген, в благодарность за свое неожиданное освобождение, решил совершить паломничество в Саровскую обитель (вскоре последовало ее закрытие). Путь их лежал через Нижний Новгород, где они посетили находившегося там митроп. Сергия (Страгородского), заместителя патриаршего местоблюстителя, который очень радушно принял паломников. Как раз в это же время в Нижнем гостил владыка Иосиф (Петровых), только что возведенный местоблюстителем в сан митрополита и назначенный на Ленинградскую кафедру. Здесь же паломники встретили ново-хиротонисанного епископа Димитровского Иоасафа (кн. Жевахова). "Митрополит Сергий предполагал тогда переехать в Москву. В своих действиях он был очень ограничен. Там же проживали близкие ему молодые монахи: иеромонах Киприан и иеродиаконы Руфим и Рувим. Впоследствии они были арестованы и сосланы, а в ссылках - замучены. Они-то и рассказали нам о слежке и контроле советской власти над каждым шагом митрополита Сергия... Он еще не отошел от положения домашнего арестанта. Во всем его поведении чувствовалась настороженность и беспокойство"21.
После Сарова паломникам удалось посетить Дивеевский монастырь, там проживали ссыльные архиереи: архиепископ Димитровский Серафим (Звездинский), викарий Московской епархии, архиепископ Филипп (Гумилевский), викарий нижегородский, впоследствии расстрелянные. Там владыка Леонтий встретился со своим другом детства, доктором А.П. Тимофиевичем, проживавшим после войны в Ново-Дивееве, под Нью-Йорком. Возвращаясь через Москву, паломники посетили Данилов монастырь.
Примечательна позиция Данилова монастыря в то время: "В ответ на декларацию митроп. Сергия, в Москве ответил протестом прежде всего Данилов монастырь по указанию из ссылки архиеп. Феодора. Наместник обители, иером. Тихон с братией, не прекращая поминовения митроп. Сергия, отказались исполнять его предписания вообще, а также прекратили с ним молитвенное общение: не приглашали его к себе, как это было принято, на храмовые праздники и сами не являлись на общемосковские церковные торжества... Данилов монастырь был как бы тот маяк, на который взирали все те, кому была дорога истина. Вот почему, если какого-то иерарха или духовное лицо принимал Данилов монастырь в свое молитвенное общение, то лицо в глазах народа православного становилось достойным доверия, и наоборот..."21а.
В 1927 г., когда от лавры оставалась одна лишь Китаевская пустынь, бр. Василий принял монашеский постриг от о. Гермогена и схи-архиепископа Антония, при участии всего лаврского братства, с именем Леонтия в честь свят. Ростовского (память 23 мая) - "не желая плыть по течению и руководствуясь обратной трактовкой большевистского тезиса "бытие определяет сознание", считая, что сознание определяет бытие".

В Петербурге

В сентябре 1927 г., о. Леонтий, по послушанию, выехал в Петербург, где поселился на подворье лавры, находившемся на 14-й линии Васильевского острова, там он жил до 1930 г. и учился на Высших православных богословских курсах, на которых преподавали "остатки" профессуры Петербургской духовной академии. В то время эти курсы являлись единственной на всю Россию высшей богословской школой, размещались они в доме Эстонско-религиозно просветительского общества на Екатерингофском проспекте. Ректором их был прот. Николай Чуков, проректором - проф. Петровский. В числе преподавателей состояли: знаменитый филолог Л.В. Щерба; проф. А.А. Димитриевский, читавший курс литургики и церковной археологии (ставший близким знакомым о. Леонтия); проф. прот. М. Чельцов (впоследствии расстрелянный), читавший Новый Завет; проф. русской истории С.В. Рождественский (погибший в сибирской ссылке по т.н. делу Академии наук), и многие иные занимались с о. Леонтием, благо все эти ученые жили там же, на Васильевском острове. Вообще, православный Петроград того времени представлял собою луг духовный Российской Церкви, явивший себя в стойком сопротивлении сергиевской кривизне - здесь большинство епископов и множество мирян не приняли ее. О. Леонтию довелось общаться с воспитанниками св. прав. Иоанна Кронштадтского и приснопамятного священномученика Вениамина. Можно представить себе, какова была духовная радость о. Леонтия, пришедшего от святынь матери городов русских в град святого Петра, от пребывания в общении с такими людьми.
Когда о. Леонтий приступил к занятиям, на трех курсах было около 120 студентов. 1-й курс, на который был зачислен о. Леонтий, состоял из 10 человек - трое монашествующих (часто собиравшиеся у о. Леонтия), а остальные - монахолюбцы. Лекции читались по вечерам, т.к. днем все были заняты на работе. С наиболее способными студентами и заслуживающими доверия учениками, преподаватели, например, проф. Бриллиантов, вели дополнительные занятия. "Были также и маленькие законспирированные богословские кружки. Туда входили студенты разных институтов и университета. Никакой политикой в них не занимались, но безбожию не было пощады, изучали теорию и практику того, что так живо интересует каждого христианина, тем самым укрепляя себя на случай всяких неожиданностей со стороны коммунистов. Когда наступил огненный экзамен, все, за редкими исключениями, показали себя христианами первых веков, как профессора, так и студенты".22 Членом богословского кружка, в который входил владыка Леонтий, был также известный "мужицкий" поэт Н. Клюев23, литературный руководитель Есенина, писавший в те годы поэму-плач по разрушаемому вековечному крестьянскому укладу жизни. Иногда занятия этих кружков проходили на квартире о. Леонтия на подворье.
Сам о. Леонтий стихи не писал, хотя в посвященной ему статье А. Дарова "Юбилей служения и подвига" ("Новое русское слово", 1966 г.) говорится "стихи - старомодно обаятельны, но не очень просты. Пишутся с далекой юности.." О. Вениамин (Вознюк) рассказывает, что владыка, бывало, писал воспоминания, и у него действительно бывали моменты, когда он писал маленькие стихотворения, но он никогда не показывал никому ничего. Владыку Леонтия путали с митроп. Леонтием из Американской митрополии, тот, действительно, писал стихи.
***
О. Леонтий приехал в Петроград как раз в то время, когда изданием своей декларации митроп. Сергий внес раскол в Русскую Православную Церковь. Владыка Леонтий пишет по этому поводу: "Как бы ни было тяжело, митрополит Сергий не должен был ее подписывать, - если он ее действительно подписал в такой недопустимой редакции, в какой она опубликована, - или признавать свою подпись. Этой декларацией он наносил удар идейной борьбе Православной Церкви с богоборческой властью, затемняя в глазах православных и всего мира ореол мученичества и исповедничества, раскалывая Православную Церковь на две половины. Нельзя было покупать у коммунистов видимости церковной свободы такой дорогой ценой. "Горе миру от соблазнов, - учил Спаситель, - но горе тому, через кого соблазн приходит"... "24.
Митрополит Сергий, - пишет владыка в своем дневнике (3-я тетрадь), - в беседе с епископом Димитрием Гдовским, не возражая на его веские доводы против декларации, возражал, что необходимо перейти через эту грязную лужу (декларацию - сост.), и хотя сам он замарается, но все же сможет сохранить хоть что-то от полного и беспощадного разгрома.
"Что дала митр. Сергию его декларация? То, что к 1941 г. почти все было ликвидировано, за исключением самого митр. Сергия и нескольких епископов при нем, не более десятка на всю страну, и двух десятков священников, невольных агентов ГПУ! Я вспоминаю беседу с епископом Парфением, еще задолго до этой трагедии, о том, что Господь за грехи народов попускает исчезновение некоторых Церквей совершенно с лица земли, как это было, например, с цветущей Карфагенской Церковью. Во время ее расцвета там были десятки епископов, сейчас - полное опустошение, и о ней осталось только воспоминание. Так может быть и с Русской Православной Церковью. Когда я впоследствии передал эту беседу схи-архиепископу Антонию, он сказал: "А знаешь, что я тебе скажу? Может быть, в то время епископ Парфений был в Духе Святом и сказал это!""25.
Сам владыка Леонтий резко и с огорчением относился к "измене сергиевцев". "Два с половиной века мученичества привели в древности Церковь к ее торжеству, в России торжество наступило бы неизмеримо раньше, если бы часть иерархов не сошла с этого пути. Эта измена сломала моральный хребет многим, стоявшим в правде, и отсрочила ее торжество. Но народ пройдет и эту страду, и пронесет Православие в будущее России", - говорил впоследствии владыка Леонтий26.
После издания декларации большинство епископов старались с ним (митр. Сергием) не служить, не принимать никаких наград и т.д., но чтобы показать советской власти церковное единство, за богослужением возносили его имя после имени митр. Петра (а на Украине, в основном, только митр. Петра - сост.). "Мне не приходилось ни одного человека встречать, как из духовных, так и светских лиц, кои бы ее (декларацию - сост.) хоть как-нибудь оправдывали" - пишет владыка Леонтий в своем дневнике (тетрадь 3). В подтверждение того, что власти в определенное время поощряли церковное разделение, владыка пишет, что замечательный храм Воскресения на Крови, принадлежавший отложившимся в Петрограде, был переполнен молящимися и агенты ГПУ использовали его как мышеловку - те, кто посещали его, пропадали.
Основываясь на вышеприведенных словах владыки, что сергиевская измена "сломала хребет многим стоявшим в правде", можно добавить, что те, кто не желали разделять неправду Сергия и отложились от него - преставились ко Господу как исповедники, а другие же, хотя тоже были не согласны с сергианством, молчаливо влились в его течение. И до сих пор мы питаем себя надеждами, что сергиевский (нынешний) Синод на деле исправит те ошибки, которые были сначала только допущены на бумаге (декларация), надеемся на то, на что надеялись и большинство русских архипастырей, пастырей и мирян того времени, говорится в книге Елены Лопушанской "Епископы-исповедники", вышедшей в Сан-Франциско в 1971 году по благословению архиепископа Леонтия и, очевидно, при его авторском участии. Описывая церковную ситуацию конца 20-х годов, владыка замечает, что легко рассуждать на свободе о том, как было бы лучше поступить тогда, в 1927 г., в России, однако на деле, при соприкосновении зарубежного духовенства с советской действительностью случаи исповедничества почти не известны, чему подтверждение - подчинение после войны ряда архипастырей Зарубежья Московской Патриархии.
В Богословском институте среди преподавателей не было открыто отделившихся от митроп. Сергия; среди студентов только 5 из 135 стали посещать только те храмы, что подчинялись епископу Димитрию Гдовскому, такое соотношение в целом показательно для всей России. После незаконного смещения со своей кафедры, по-видимому, по требованию советской власти, митрополита Иосифа (Петровых), в Петроград прибыл митр. Серафим (Чичагов), находившийся в "деловом контакте" с большевиками, при помощи которых он попытался отнять подворье Киево-Печерской лавры. Митр. Сергий же, по словам владыки Леонтия, находился не вполне в контакте с сов. властью, "он не терпел, когда кто-нибудь в своих личных интересах пользовался ее услугами", и не поддержал митр. Серафима в его притязаниях и передал подворье в ведение епископа Николая (Ярушевича). О нем владыка Леонтий вспоминает: "После литургии, перед молебном, в котором принял участие епископ Николай, последний сказал слово по поводу отколовшихся и, защищая митроп. Сергия, старался доказать, что с изданием декларации Церковь Русская сможет устроить свой расстроенный церковный аппарат и связаться с другими епархиями, где нет епископов и духовенство осталось беспомощным и беззащитным, что советская власть этим самым должна в конце концов убедиться, что представители Православной Церкви не враги советской власти и государства. Признаться, мне это слово не понравилось, ибо чувствовалось, что ни владыка Николай не верит в данный момент в то, что он говорит, ни, тем более, все слушатели"27.
Как о. Леонтий относился к тем, кто с самого начала отложился от митроп. Сергия, почему он за ними не пошел? Почему он формально оставался в МП? Отвечает о. Вениамин: "Владыка никогда резким не был. Потому что ситуация была очень сложная. Одни были бескомпромиссно готовы идти на смерть сразу, а другие, 6едные, пытались как-то лавировать. Потому владыка никогда не принимал резкой линии. Ни с одной, ни с другой стороны. Он формально был клириком митроп. Сергия, т.к. подчинялся митроп. Константину, который подчинялся митрополиту Сергию. Конечно, владыка не одобрял курс митроп. Сергия.
О. Леонтий отвозил посылки архиереям, которые сидели за то, что против Сергия шли. Всем, кто сидел в ссылках и кому можно было помочь, куда пускали, о. Леонтий ездил и помогал. Схи-архиепископ Антоний также поминал митрополита Константина"27а.
На лаврском подворье, когда туда в 1927 г. прибыл о. Леонтий, проживало 18 монахов. Во главе стоял архим. Феодосий. Огромный храм не всегда мог вместить посещавших его верующих. За исключением нескольких квартир в митрополичьем доме, все было отобрано советской властью. Благодаря большому числу верующих, посещавших подворье, удавалось не только вносить плату, но даже (не официально) посылать средства в Киев, на лаврскую богадельню. Подворье подчинялось находившемуся в ведении сергиевского синода епископу Николаю (Ярушевичу), впоследствии Крутицкому митрополиту.
В первый год своего пребывания в Петрограде, на рождественские каникулы в 1927 г. о. Леонтий поехал в Великий Новгород. Это посещение, вид разоренного православного города оставили тяжелое воспоминание в душе. Такое же впечатление произвел на о. Леонтия Ростов Великий, который он посетил в 1928 г., чтобы приложиться к мо-щам своего небесного покровителя, свят. Леонтия Ростовского, мощи которого тогда хранились в Иаковлевском монастыре. В Неделю жен мироносиц того же года, о. Леонтий посетил Троице-Сергиеву пустынь, находящуюся в 19 верстах от Петрограда, где на протяжении ряда лет настоятельствовал приснопоминаемый епископ Игнатий (Брянчанинов). Кладбище пустыни было разграблено, склепы разорены, внутри их разбросаны кости усопших - воры охотились за цинковыми гробами, братия была бессильна что-либо сделать, сама со дня на день ожидая своего изгнания. На 3-й неделе Великого поста 1928 г., о. Леонтий получил сообщение из Киева от келейника схи-архиеп. Антония, о. Михаила (Любимова), о том, что под Крестопоклонное воскресенье, после окончания богослужения все насельники Китаевской пустыни, а также богомольцы ясно видели над монастырем большой крест, а в середине креста находилась луна. Это видение продолжалось около часу. Все были в большом удивлении и толковали это знамение, как предвещающее новые тяжелые испытания.
За две недели до Пасхи на подворье неожиданно появился епископ Аркадий (Остальский), который уже 2 года, как нелегально отбыл из места своей ссылки на Кавказе. О. Леонтий предоставил ему кров и сопровождал его в поездках по городу, но положение епископа Аркадия осложнялось тем, что по существовавшему законодательству не зарегистрированный священнослужитель не мог служить, если об этом узнавали, то власти разрывали договор с общиной, где он служил, и передавали ее молитвенное помещение другой общине, обычно обновленческой. Но, к удивлению всех, председателю общины удалось получить разрешение на служение на подворье "приехавшего в гости" епископа сроком на две недели. В пасхальную ночь "наш величественный храм, вмещавший около 2 тыс. человек, а также вся набережная были полны людей, так что пришлось о. Иустину служить и на улице, т.к. в храм нельзя было протиснуться из-за тесноты. Зажгли все паникадила, свечи, и весь многочисленный сонм священнослужителей, облаченный в пасхальные ризы, во главе с владыкой Аркадием, вышел с пением: "Воскресение Твое Христе Спасе" из алтаря; я, как иподиакон, стоявший близко к владыке, видел, как по лицу его струились ручьем слезы. И мне понятно стало, что бывают в жизни моменты, ради которых не жаль и последующей жизни, что бы ни ожидало его впереди, а ожидать доброго было трудно, но в тот благодатный час, он как возглавитель этого духовного пиршества был счастлив, что хоть на этот миг он с народом, таким же измученным, как он, может помолиться и прославить воскресшего из мертвых Христа Жизнодавца"28. Епископ Аркадий решил ехать в Москву к митроп. Сергию, чтобы просить того ходатайствовать о нем пред властями о снятии с него судимости. В Москве митроп. Сергий не советовал ему заявлять о себе властям, но епископ Аркадий, не зная за собой никакой пред ними вины, явился на Лубянку для выяснения своего положения, где был тотчас арестован и посажен в тюрьму.
Митроп. Сергий назначил на место митроп. Иосифа, которого власти не допускали в Петроград, митроп. Серафима (Чичагова)28а. Он прибыл на кафедру в начале 1928 г. "Перед приездом митроп. Серафима в Прощенное воскресенье в Александро-Невской лавре служил вечерню епископ Григорий (Лебедев) (духовный сын архиеп. Феодора, подвижник и аскет, расстрелян 17 сент. 1937 г. - сост.), и в конце вечерни обратился к слушателям со словом. Слово было сказано в приточном и иносказательном духе. Но, в общем, владыка Григорий подчеркнул, что Церкви Русской угрожает опасность как никогда, и что все мы должны сплотиться возле нее и не раздирать на части ее и так изорванный ризы. Владыка очень волновался. И, по-видимому, что-то зная, не мог все открыть народу, что было у него на душе. Но отчасти это стало понятным, когда прибыл на петроградскую кафедру митроп. Серафим. Через несколько дней по своем приезде, митроп. Серафим взял своего викария, епископа Григория Шлиссельбургского, и поехал с ним по его епархии. Епископа Григория, воспитанника архиеп. Феодора, митроп. Серафим хорошо знал по Даниловому монастырю, знал и его принципиальность, и посему он был очень заинтересован, чтобы тот вместе с ним работал, что подняло бы престиж самого митроп. Серафима. В поездке они имели достаточно времени, чтобы обменяться взглядами на положение Церкви и возможность вести церковный корабль на выдвигаемых большевиками условиях. Здесь их взгляды не сошлись, и владыка Григорий открыто заявил, что он при таком положении работать с ним не может и уходит на покой"29. Впоследствии большевики приказали митроп. Серафиму добровольно отказаться от управления епархией и подать прошение в патриархию об уходе на покой. Начальник петроградского ГПУ Макаров держал себя с ним вызывающе и угрожал арестом. Митроп. Серафиму ничего не оставалось, как подчиниться. Управление епархией он передал архиеп. Алексию (Симанскому)30. Во время ежовского террора, уже больной, митроп. Серафим был арестован и расстрелян под Москвой, возле селения Бутово.
В 1928 г. о. Леонтий был рукоположен в Киеве архиепископом Василием (Богдашевским) в иеродиакона. В послушание о. Леонтия на подворье входило петь на ранних литургиях, а по воскресным дням проповедовать.
В 1929 г., возвращаясь на лето в Киев, владыка посетил в Москве митроп. Сергия, помощником которого тогда состоял давний знакомый о. Леонтия, еще в бытность того в Даниловом монастыре послушником Митей - архим. Сергий (Воскресенский), питомец архиеп. Феодора (Поздеевского). Владыка Феодор умолял Сергия вернуться в монастырь, оставив душевредную работу в канцелярии митроп. Сергия, но тот не внял этим советам31. Впоследствии он стал экзархом Прибалтики и при невыясненных обстоятельствах был убит в годы войны.
15/28 дек. 1929 г. православный Петроград хоронил архиеп. Иллариона (Троицкого), скончавшегося от сыпного тифа на пути из Соловецкого лагеря в Туркестанскую ссылку, выдающегося русского церковного мыслителя-экклезиолога. Вопреки советским правилам не выдавать тела заключенных, по усиленному ходатайству митроп. Серафима, тело его выдали для погребения с оговоркой - не открывать гроб в храме и не произносить надгробных речей. "При полном молчании и скрытом плаче похоронили мы владыку Илариона", - пишет владыка Леонтий в своих воспоминаниях.
Весной 1930 г. Богословские курсы закрыли без объяснения причин, однако, некоторые преподаватели продолжали читать лекции доверенным студентам и принимать зачеты.
Вскоре о. Леонтия вместе с настоятелем подворья вызвали в ГПУ и предложили в 3 дня покинуть Петроград. Произошло это, к сожалению, не без некоторого участия митр. Серафима. В феврале 1932 г. приехала тюремная карета и увезла всех оставшихся на подворье иноков, а сам храм был закрыт 23 янв. 1935 г. (В 1991 г. здание Успенской церкви было передано Санкт-Петербургской епархии (МП) для размещения в нем подворья Введенской Оптиной пустыни - сост.)32.
Когда в 1930 г. о. Леонтий из Петрограда вернулся в Киев, тот же владыка Василий рукоположил его в Киево-Братском монастыре в иеромонахи. Владыка Леонтий его очень почитал и хотел принять посвящение от его рук.
В октябре 1930 г., по послушанию от своего духовного отца - схи-архиепископа Антония (видимо, с этого времени он становится духовником о. Леонтия, до этого им являлся о. Гермоген), о. Леонтий совершил путешествие на его родину в Тифлис33, через всю Россию - разоренный дом Пресвятой Богородицы.
"В г. Тифлис я приехал вечером, - пишет владыка в своих "Воспоминаниях", - и прямо с письмом направился в кафедральный Сионский собор... Соборное духовенство было так напугано большевиками, что побоялись дать мне пристанище у себя в доме и устроили на ночлег в самом храме". В то время в Грузии не было не только ни одной действующей церкви, но и ни одного священника, исполнявшего христианские требы. "Владыка Антоний тоже был арестован, сидел в тюрьме, но потом увидели, что он очень слабый и может умереть, и его выпустили, и он там жил на одном склоне в маленьком домике, простом-простом, и при нем жил мирянин - будущий о. Димитрий (Биакай), начальник Русской духовной миссии в Святой Земле, и две монахини, м. Ксения и м. Серафима, которые присматривали за ним. Одна из них работала в госпитале, а где другая - я не знаю. О. Димитрий, кажется, работал на железной дороге, но точно я не знаю"33а.
Так как из-за закрытия богословских курсов в Петербурге о. Леонтий не смог написать необходимую для присуждения звания кандидата богословия работу, то ему пришлось писать ее в Киеве. Надо сказать, что с 1923 по 1924 г. до самого ее закрытия, владыка Леонтий состоял в числе студентов - вольнослушателей Киевской духовной академии, где курс лекции по истории церковного богослужения читал проф. М. Скабалланович.
Тема работы, по послушанию архиеп. Сергию (Гришину), была следующая: "Жития святых, как материал для христианской апологетики". Писал ее владыка профессорам Светлову (который задал ему тему) и Глаголеву; там же он сдавал зачеты преподавателям бывшей Киевской духовной академии. Архиеп. Сергий лично отвез работу в Москву, в патриархию. Митроп. Сергий послал ее из Москвы для отзыва митр. Арсению (Стадницкому), находившемуся на полуссыльном положении в Ташкенте, тот одобрил работу для присуждения искомой степени. Однако, правитель дел патриархии, являвшийся в ней темной фигурой, прот. Александр Лебедев сообщил ему, что если советская власть узнает, что тот рецензировал работу, содержавшую выпады против Л. Толстого и А. Луначарского, то у него могут быть неприятности. После этого разговора с о. А. Лебедевым, митр. Арсений отказался дать какой-либо отзыв о работе о. Леонтия. Ему было предложено патриархией написать на любую "аполитичную" тему. Возмущенный поступком А. Лебедева, прот. П. Светлов написал архиеп. Киевскому Сергию письмо в защиту работы о. Леонтия (см. приложение №1), которое архиепископ послал в Москву; также направил туда свое мнение по этому вопросу схи-архиеп. Антоний, подчеркнув, что старое время не знает прецедента, чтобы кандидатское сочинение студента, одобренное двумя замечательными учеными, могло не пройти, и что дело церковной власти только утвердить работу, что и требуется в данном случае. "Из создавшегося положения митр. Сергий (Страгородский) нашел такой выход. Прежде всего, он сам взялся рецензировать мою работу и повернул дело в совершенно обратную сторону в смысле критического разбора. Нашел, что я не выяснил все, затронутые в моем сочинении, вопросы, что в нем немало отрицательной критики в отношении агиологии, в общем, мол, свободомыслия, что не опасно для советской власти. В конечном итоге, принимая во внимание столь компетентные отзывы, он находит возможным утвердить меня в степени кандидата богословия (см. приложение №2)... Так патриархия вышла из этого неудобного положения, набросив на меня совершенно неосновательно тень вольномыслия в поданном мною сочинении, не упомянув моей критики сочинений Л. Толстого и его рассказа "Отец Сергий", а также Луначарского и его безбожия. Не имея возможности за отсутствием свободы печати, все это опровергнуть, я должен был смириться, но все же высказал свое неудовольствие по этому поводу экзарху Украины... Зато в торжественной обстановке, в академическом храме Киево-Братского монастыря за месяц до его полного разорения, архиепископ Сергий, еще не отбывший во Владимир-на-Клязьме, по поручению экзарха возложил на меня академический значок"34.

30-е годы на Украине

1931 г. на Украине начался голод, спровоцированный большевиками с целью порабощения крестьянства (зерно у государства было, т.к. предыдущие годы изобиловали урожаем, да и из других областей возможно было завезти хлеб в Малороссию). Был издан закон, чтобы все зерновые запасы были не у сеятелей, но у государства. Специальные бригады выискивали по домам "излишки". Тех, у кого находили спрятанное зерно, арестовывали. Вымирали целые районы, села, деревни. Доведенные голодом до отчаяния крестьяне бросали все, и еле волоча ноги, покидали родные селения и шли, куда глаза глядят. "Многие голодающие не в состоянии были дойти до города, и замертво или в мучениях, падали на дорогах и неизвестных тропинках, - вспоминал владыка Леонтий, - я сам не раз видел подобные жуткие картины, когда у умиравшего от голодной смерти человека в предсмертной агонии изо рта с пеной выходила трава или древесная кора, которую за несколько минут до смерти в надежде добраться до города он жадно жевал... А сколько в период этого голода погибло людей, съеденных не только чужими, но даже близкими своими людьми. Когда я сидел в тюрьме, в мою камеру посадили крестьянина, убийцу своего 4-летнего сына..."35.
Знакомый о. Леонтию иеродиакон Игорь, сам полуголодный, каждый день ходил с ручной тележкой по ближайшему тракту, собирал умерших от голодной смерти и погребал их на монастырском Преображенском кладбище. "Во время Рождественского поста я посещал дома своих прихожан на одной из окраин Киева. В редком доме не голодали. Навсегда запечатлелись некоторые картины. Холодный зимний день. Вошел в комнату. Посредине каток из человеческих экскрементов. На печи сидит опухшая от голода старуха-мать, закутанная в какое-то тряпье. В одном углу лежит молодой человек, похожий на скелет, - сын, два дня тому назад скончавшийся от истощения, в другом углу - младший сын умирает. Сколько таких картин я видел, знает только Господь. Я удивляюсь, как могло мое сердце вынести это и не разорваться. Может быть, потому, чтобы когда-нибудь я мог обо всем поведать миру, еще не сошедшему с ума, но в ослеплении своем, как бабочка, летящему на огонь, чтобы погибнуть"36.
О. Леонтий был возведен в игумены. Вскоре, в конце марта 1932 г., на его квартиру в Киево-Печерской Лавре, пришли за ним чекисты с ордером на арест. О. Леонтия не было дома; не чувствуя за собой никакой вины, и несмотря на памятный случай с епископом Аркадием (Остальским), он решил пойти в ГПУ и спросить, в чем дело, хотя то, что он был священником и монахом, уже была достаточная вина перед советской властью. В ГПУ его обвинили в агитации против власти, были предъявлены и другие подобные мнимые обвинения. О. Леонтий был арестован...
"В камере, наверху, маленькое окошечко, к которому был привешен железный мешок, еле пропускало свет. Камера, рассчитанная по числу нар или деревянных коек на 17 человек, в тот день, да и после, вмещала 96 чел. Было время ужина и очередной вечерней проверки. Так как это была пасхальная неделя, то, войдя в камеру, я громко крикнул: "Христос воскресе"! Подобно мощному гулу, мне ответили: "Воистину воскресе"! Тотчас со всех сторон меня обступили товарищи по несчастью и посыпались вопросы: откуда? за что? по какой статье обвиняют?..."37 Духовенство, находившееся в камере, собравшись утром и вечером, совершало свое молитвенное правило по книгам, которые иногда пропускались, и по памяти. У о. Леонтия в деревянной коробочке были Св. Дары в виде сухариков. Помолившись, в праздники рано утром причащались, делая вид, что чем-то занимаются, и владыка давал своим единомышленникам в руку Св. Дары. Исповедь была с епитрахилью, сделанной из обычного полотенца, и проходила скрыто в виде разговора друг с другом. Через несколько месяцев о. Леонтия освободили. Его освобождению способствовало как раз то, что он явился сам, а также хлопоты его прихожан и архиепископа Сергия (Гришина). Немало докучала ОГПУ родная сестра о. Леонтия - сирота, находившаяся на иждивении у родственников. Ко времени выхода о. Леонтия, киевский кафедральный собор - малая София, был отнят. Кафедра была устроена в бывшем Братском монастыре, где уже не было монахов, и просуществовала она там несколько месяцев.
"При таинственной обстановке был вывезен за город архидиакон Братского монастыря о. Климент и утоплен в Днепре. Через некоторое время его тело, полусъеденное рыбами, было случайно найдено рыбаками вниз по течению Днепра... На иеродиакона нашей Преображенской пустыни о. Милия, необычайно кроткого человека, в лесу напали безбожники и зверски убили, вырвали у него челюсти. Не прекращались аресты и расстрелы духовенства и закрытие храмов. Таким образом, декларация митр. Сергия не облегчила церковную жизнь в Советском Союзе, а только усыпила общественность и заграницу, дала возможность безнаказанно расправляться с беззащитным духовенством"38 (примерно в то же время был убит брат о. Леонтия - Александр - сост.).
Вспоминает о. Вениамин: "В богатом пригороде Приговка был богатый храм, трехпрестольный. Священника арестовали, и вот, Владыка Константин вызвал игумена Леонтия - это было через несколько лет после его возвращения из Петрограда - и говорит: вот, такая-то семья осталась без средств к существованию, вы одинокий, хотите занять этот приход с тем, чтобы половину того, что вам будут давать прихожане, отдавать этой семье, чтобы они могли существовать? - О. Леонтий жил там несколько лет. Там случилось нападение на о. Леонтия. Он жил в маленькой комнатке, в пономарке. Зима, страшный холод. Однажды о. Леонтий проснулся и чувствует какой-то безотчетный страх, он весь покрылся холодным потом. Ночью тихо, слышен малейший шорох, и в этот момент он слышит: кто-то возится со входной дверью храма, и чувствует, что дверь открыли и бегут к алтарю. Подбегают к его дверям и пытаются открыть. О. Леонтий понял, что происходит, потому что перед этим были другие нападения: к одному священнику забрались и закололи церковным копием. О. Леонтий схватить кочергу, выбил оконце, схватил первое попавшееся, - бумажную иконку преп. Серафима, свернул ее в рупор и начал кричать, чтобы его услышали. Те уже ругаются матерно, - все равно доберемся и убьем, - и начали выпиливать замок. Случайно какой-то крестьянин, вышедший по надобности, услышал крик, поднял тревогу, разбудил и соседей, и люди стали сбегаться к храму с криком. Те услышали и убежали. Перед тем, как напасть на церковь, они перерезали провода, ведущие к другому домику, где жили две сестры, которые церковь обслуживали, но днем они работали, и еще какой-то чиновник там жил. Они их связали. После этого о. Леонтий выпил ледяной воды, а он был от крика разгоряченный, началась ангина, потом воспаление легких, он чуть не умер. И это отразилось на его голосе на всю жизнь. Как только он начинал петь в полный голос, у него сразу начинались спазмы в горле, и он уже никогда по-настоящему не поправился. Потом очередной арест. Владыка говорил, что он чувствовал себя лучше в тюрьме, чем на свободе, потому что там уже определенное состояние, ты уже сидишь, а на свободе ты ожидаешь, что вот-вот придут за тобой, а главное, - боишься за людей, которые давали какой-то приют, т.к. большевики арестовывали их всех вместе с чадами и домочадцами, а если, когда владыка был на нелегальном положении, нашли бы, где он скрывается, так расстреляли бы и его, и тех, кто его скрывал со всеми родственниками. И все-таки были люди, которые шли на это, рискуя жизнью своей и своих близких, скрывали его"39.
В 1933 г., опять в апреле, о. Леонтий, схи-архиепископ Антоний, два его келейных иеромонаха и несколько человек из братии Киево-Печерской лавры были арестованы. Из ОГПУ о. Леонтий был отправлен в тот же тюремный корпус, что и в прошлом году, только этажом ниже. Через несколько месяцев все были освобождены, но условно. О. Леонтий был отправлен на каменоломни в г. Коростень40. Там с о. Леонтия насильно сняли духовную одежду, остригли бороду и волосы и одели в арестантское платье серого цвета, а на ноги дали ботинки на деревянных подошвах. Работа о. Леонтия была - носить железные ломики для тех, кто буравил гранит, а потом взрывал. Вскоре репрессированных перевели на новое место жительства, в разоренный храм, но поскольку местное население оказывало им сочувствие, их поместили в нескольких верстах от села, на болоте, в палатках. Целый день заключенные работали на каменоломнях, а на ночь надо было пешком добираться до лагеря. Питание было настолько плохое, что были случаи смерти от голода, а также отравления едой. От такой обстановки и питания тело о. Леонтия стало опухать, и из опухоли на ногах стал выделяться гной. Неожиданно прибывшая комиссия военных врачей, несмотря на протест начальника лагеря, освободила его, признав совершенно не способным к физическому труду (пусть он лучше умрет на свободе, чем в лагере). В своих воспоминаниях владыка пишет, что с этим врачебным свидетельством он прибыл в ближайший город Ж., где на кафедре был викарный епископ В. (по-видимому, речь идет о Житомире, где в 1932-34 гг. был епископ В. Шкурко - сост.), собрат по Лавре, у которого о. Леонтий остановился на некоторое время. Здесь православные лечили его, главным образом, с помощью дрожжей. Окрепнув, о. Леонтий решил посетить близких в Москве и Петрограде.
Маховик системы уничтожения работал планомерно и безжалостно, храмы закрывались и разорялись, еще не арестованное духовенство чувствовало, что доживает свои последние дни. Управляющий Петроградской епархией митрополит Алексий (Симанский) в то время находился в Москве, куда и прибыл о. Леонтий. "Митрополит Сергий был болен и никого не принимал, а вместо него принимал митрополит Алексий. Когда митр. Алексий узнал, что я недавно освобожден от принудительных работ и прошу его совета, а также где-нибудь место священника, он, испуганно покачав головой, ответил довольно резко, что места для меня у него нет, и не предвидится, и с этими словами покинул меня. Безучастие и равнодушие были написаны на его лице. А ведь когда-то я сослужил ему, и он казался другим человеком... Совсем иначе в той же патриархии встретил меня архиепископ Питирим, управлявший Московской епархией... Владыка Питирим пригласил меня к себе в комнату, расспросил о нуждах... Значит, можно было и в то нелегкое время иначе отнестись ко мне..."41.
После посещения патриархии о. Леонтий посетил своего старого знакомого по Данилову монастырю, епископа Серпуховского Сергия (Воскресенского), викария митроп. Сергия, жившего при храме свв. апп. Петра и Павла, что у Преображенской заставы. Епископ Сергий принял странника очень радушно и на вопрос его относительно перспектив на будущее в смысле существования Русской Православной Церкви и о личном устройстве о. Леонтия, по-дружески сказал: "Доживаем последние годы. Вопрос нескольких ближайших лет - и все уничтожат по выработанному плану. Вам нет смысла пытаться устраиваться на церковном поприще. Во-первых, это так непрочно. Да вы и не сумеете ориентироваться в такой сложной обстановке. Лучше перейти на другое положение, подальше от взоров большевиков. Я сам не знаю, что будет со мной"42. Это было последнее свидание владыки Леонтия с епископом Сергием, убитым при неизвестных обстоятельствах в 1944 г., в Прибалтике.
В Москве о. Леонтий остановился у одной старой слепой схимницы в Головино, где был женский монастырь во имя иконы Божией Матери Казанской, разогнанный большевиками. Молодых насельниц изгнали, а старых оставили. "В связи с этим мне приходится еще раз вернуться к личности о. А.Л. (прот. Александра Лебедева - сост.), правителя дел Московской Патриархии - пишет владыка в "Воспоминаниях". В этот мой приезд у меня произошла странная беседа с ним. Узнав, что я отбывал свои принудительные работы сравнительно недалеко от границы - 125 км и исправлял шоссе после каменоломни, о. А. задал мне такой искусительный вопрос: "Вы были близко от границы. Не знаете ли вы случайно, можно ли там переходить границу?" От этого вопроса мне стало страшно... Я с испугом ответил ему, что не знаю, и этим никогда не интересовался. Далее он стал спрашивать меня: "А где вы остановились?" Не находя ничего особенного в этом, казалось бы, безобидном вопросе, я ответил, что у одной схимницы, старой и слепой, на окраине Москвы, в Головине. "А еще и схимницы есть в Москве", - с удивлением сказал он. Я почувствовал, что проговорился... Вскоре мне стало известно, что жившие в Головине престарелые монахини, в том числе и слепая схимница, у которой я пробыл только несколько дней, были арестованы и высланы из Москвы"43.
По возвращении в Киев, о. Леонтий решил перейти на нелегальное положение. Переехавший вместе со столицей Украины из Харькова в Киев экзарх митрополит Константин, устроил свою кафедру в одном из 4-х не закрытых храмов города, на Соломенке, на окраине. Как раз в это время, приблизительно, в 1935 г., пришел из патриархии указ о возведении о. Леонтия в архимандриты. Поэтому митрополиту Константину пришлось возводить о. Леонтия в архимандриты не в храме, но у себя дома. Тогда же его вызвали в отдел религиозных культов и с отметкой в документе (регистрационной карточке) предложили навсегда покинуть пределы Киева43а.
Перед о. Леонтием стоял вопрос, как устроить свою дальнейшую жизнь? Поступать на светскую работу сторожа или санитара он не считал душевно полезным. "Ибо советский яд проникает всюду. Не хотелось и перекрашиваться, скрывать, кто я, состоя на работе, потому что даже невидное положение в Советском Союзе непрочно, всегда сопряжено с риском и часто с компромиссом со своею совестью. Мне казалось и так подсказывало сердце, что самое благое в моем положении, это независимость от большевиков, а это возможно только в условиях нелегального существования... На этот путь и благословил меня и мой духовный отец - схи-ариепископ Антоний"44. В 1937 г. - когда уже из тюрем никого не освобождали, о. Леонтий перешел на нелегальное положение и поселился у одной бедной старушки, тайной монахини, в г. Переяславле, на берегу Днепра (до него у нее проживали два квартиранта, один из них - архимандрит Геласий /Майборода/, впоследствии подвизавшийся много лет при митрополите Анастасии).
Позже владыка Леонтий напишет в своих воспоминаниях: "Православные женщины в России всегда были и продолжают быть бесстрашными и жертвенными. Жизнью своей они не дорожили, скрывали у себя гонимое большевиками православное духовенство, рискуя в случае обнаружения расстрелом. Они устраивались на работу и от своего скудного заработка, часто лишая себя необходимого, предлагали скрывавшимся все, чем можно было их снабдить. Служа в качестве прислуг, нянек и кухарок у коммунистов, если узнавали о грозящей кому-либо опасности, предупреждали их, спасая таким образом от неминуемой смерти. Ради помощи несчастным нередко вдвое работали, чтобы не было упреков от семьи. Как я уже указывал, бесстрашно отражали нападки обновленцев и самосвятов. Женщины были бичом для всех раскольников и еретиков. Я на себе испытал в советских условиях их милосердие и самоотверженность, даже до смерти. Честь и слава русской земле, воспитавшей таких героинь"45.
"Всюду у меня было много друзей и почитателей, как в городах, так и в селах, благодаря моему старцу, схи-архиепископу Антонию"46. Также, служа на приходе, о. Леонтий приобрел и своих духовных чад, которые не оставляли его своей заботой. Служил он тайно на дому без посетителей, в присутствии только домашних, но вскоре начались о нем расспросы соседей, и доброжелатель предупредил его, что ему лучше уехать. В день отъезда (в запретный город) утром он простился с хозяевами, а днем пришел милиционер с повесткой ему, явиться на следующий день в ОГПУ. Прожив некоторое время в запретной для него зоне, о. Леонтий перебрался в Житомир, где поселился в ветхой лачуге у старых церковных людей. Сюда со всей Волыни и Подолии было согнано много клириков. С периодическими выездами о. Леонтий прожил в Житомире до середины 1937 г., живя у своих близких и тайно с ними молясь. В августе 1937 г. здесь начались аресты духовенства, а когда арестовали епископа Максима (Руберовского), о. Леонтий покинул город. Вскоре после этого за ним приехала машина из ГПУ с собакой ищейкой и всюду его искали. Лавра была закрыта, а на Покров 1937 г. был произведен арест ее братии. Место их гибели неизвестно. В октябре того же года в застенки НКВД был заключен митроп. Константин. Но, несмотря на то, что само пребывание "попов" в Киеве было запрещено, не говоря уже о служении без регистрации - Тихоновская Церковь пребывала здесь вместе со своими чадами - одним из ее пастырей, не подчинявшихся сергианам, чье имя сохранила для нас церковная память, был схи-архим. старец Михаил Киевский45а.
"Живя на нелегальном положении, служа самой малой части своих верных пасомых (всего несколько человек), я не всегда мог позволить себе роскошь посетить тайно своего когда-то близкого собрата. Если я это делал иногда, не выдерживая одиночества и желая в беседе с таким же, как я, хоть немного укрепить себя, то у него я вызывал неприятное беспокойство своим посещением. Не обратили ли кто-либо из соседей внимания, что прошел незнакомый, не следил ли за мной какой-нибудь секретный агент, не взят ли дом под подозрение? и т.п. Так смотрел на вещи и я. Старался избегать встреч с духовными лицами, пользовавшимися свободой, или их знакомыми. Через других до меня доходили сведения, что где-то скрывается священник, тайно совершает службы, но я не желал знать, кто он и откуда, в каком доме служит, не зная, вынесешь ли допрос и невольно не предашь ли"46.
С переходом на нелегальное положение о. Леонтий продолжал бывать в Киеве, но главным его местопребыванием был Житомир. Здесь, в Житомире, о. Леонтия и застала война, - через две недели после ее начала немцы заняли город. Проживал о. Леонтий в квартире многоэтажного дома - поскольку в этом же доме жил начальник тюрьмы, то можно было не опасаться проверок на пребывание посторонних в квартирах. "Ранней весной 1941 г., - сообщает владыка в "Воспоминаниях", - ГПУ, обозленное, что не может напасть на мой след, арестовало некоторых моих знакомых и друзей. Сделали так называемую "прочистку" во всех тех домах, где я раньше бывал. Искали меня при помощи провокаторов. Я вынужден был бежать, переодетый, в другой городок. Там меня друзья продержали три месяца, скрывая в шкафу для платьев. Почти всегда горел-шумел примус, чтобы не было слышно мое пребывание. Ночью, покрытый женским платком, я стоял у приоткрытого окна, чтобы немного подышать свежим воздухом. Когда большевики вынуждены были отступать и оставили этот город, я вышел на улицу, не веря сам себе, что я могу свободно ходить, как другие люди. Началась новая эпоха моей жизни, милостью Божией, я оказался на свободе".

Архиерей Украинской Автономной Церкви

Незадолго до начала войны с Германией, - пишет Алексей Ростов в статье "Исповедник"47, в Житомире один верующий милиционер сообщил о. Леонтию о том, что власти намерены арестовать его, и тайная монахиня укрыла его у себя на дому во врачебном кабинете. Однажды ее посетила странствующая по городу юродивая. Опасаясь, что блаженная увидит исповедника, врач принялась угощать ее на кухне. не пуская в запертый на ключ врачебный кабинет, объясняя, что там лежит находящаяся под ее наблюдением больная по имени Вера. Прощаясь, юродивая осенила доктора крестным знамением, а та, веря в ее святость, спросила: "что будет с нами, когда город займут приближающиеся немцы"? - "Вера твоя умрет, но Леонтий спасется и поведает миру, как гонят нас за правду Божию", - ответила, уходя, юродивая. Ее предсказание сбылось: исчезла мифическая Вера, а архимандрит Леонтий 7 ноября 1941 г., по избранию собора епископов Украинской Православной Автономной Церкви, был рукоположен во епископа Бердичевского. Хиротония состоялась в Почаевской Лавре, "при сочувствии народа и всех православных; начиная с моего духовного отца в течение 20 лет, схи-архиепископа Антония (и по его настоянию - сост.)" - писал владыка Леонтий в марте 1944 г. в письме к митрополиту Анастасию.
Владыка Леонтий был рукоположен архиепископом Алексием (Громадским), епископом Дамаскиным Каменец-Подольским (Малютой) и епископом Вениамином Полтавским (Новицким), принадлежавшими к Украинской Автономной Церкви, создание которой было учреждено 18 авг. 1941 г. решением собравшегося в Почаевской Лавре Архиерейского собора. В этом соборе участвовали почти все православные епископы, находившиеся на территории Украины: Алексий (Громадский), епископ Кременецкий, перешедший в 1941 г. из Польской Церкви в МП; епископ Антоний (Марченко), хиротонисанный в Польше в начале 20-х годов, во время занятия СССР Восточной Украины пребывавший на покое; Симон (Ивановский), старый епископ польского посвящения; Пантелеимон (Рудык) и Вениамин (Новицкий) хиротонисанные уже как епископы МП. Большинство из этих и рукоположенных ими епископов присоединились к Русской Зарубежной Церкви.
Главным деянием собора было решение организовать Украинскую Автономную Церковь на основе постановления Всероссийского поместного собора 1918 г., даровавшего Украинской Церкви автономию в рамках Российской Православной Церкви. Первоиерархом вновь созданной Украинской Автономной Церкви был избран архиерей, старший по хиротонии среди соборян - митроп. Алексий (Громадский), принявший в 1943 г. мученическую кончину при невыясненных обстоятельствах. Украинская Автономная Церковь формально подчинялась МП, поскольку архиереи, возглавившие ее, считали, что не имеют никаких канонических прав объявить себя автокефалиею. Но т.к. МП подчинялась большевикам, в административных своих решениях Автономная Церковь была совершенно независима, поэтому и духовное состояние ее было не такое, как у МП. С приходом немцев поминовение руководства МП (призывавшей население к партизанской борьбе и верности сов. власти), прекратилось. Т.к. никакой связи с Москвой при немцах не было, Автономная Церковь, формально не являясь самостоятельной, фактически была независима от Москвы.
Параллельно с этим украинские националисты-самостийники при покровительстве некоторых архиереев "Польской Церкви" создали Автокефальную Церковь, под управлением митроп. Поликарпа (Сикорского) в которую в "сущем сане" были приняты уцелевшие клирики самосвяты - рукоположенные иерархией "митрополита" Василия Липковского. С этой конфессией владыка Леонтий никогда не имел ничего общего, хотя в "Словаре русских епископов" митроп. Мануила (Лемишевского), утверждается, что он "в сане епископа перешел в поликарповскую ориентацию". Также никогда епископ Леонтий не подчинялся варшавскому митроп. Дионисию. Когда владыка Леонтий, приехав в Варшаву, узнал, что митроп. Дионисий, у которого владыка Леонтий остановился, находится в общении с автокефалистами, то отказался с ним служить. Митрополит, узнав об этом, прислал к нему священника сказать: нам надо помещение - пожалуйста, освободите48.
Архимандрит Вениамин вспоминает о том, как произошла хиротония владыки: "Городской голова, все духовенство Житомирщины и окрестностей собрали списки подписей под прошением, чтобы архимандрита Леонтия хиротонисали во епископа. О. Леонтий говорит, что я не приму посвящения до тех пор, пока владыка схи-архиепископ Антоний не даст своего благословения, и поехал в Киев к своему авве49. Об этом узнали украинские автокефалисты и донесли немцам, что в Киев приехал шпион, и о. Леонтия арестовали, он сидел несколько недель, и могли его даже расстрелять, т.к. в то время много не разбирались. Но киевляне, знавшие о. Леонтия, стали протестовать и требовать его освобождения, указывая, что арестован он совершенно незаконно. Владыка Антоний приказал ему подчиниться избранию".
С первого дня после хиротонии владыка Леонтий управлял Житомирской епархией, с титулом Бердичевского. Первоиерарх Украинской Церкви, митроп. Алексий (Громадский), носил титул экзарха Украины, митрополита Волынского и Житомирского. Ожидали, что он должен переехать в Киев на столичную кафедру, но подходящего момента все не было - война. Временно туда был послан епископ Пантелеимон Харьковский (впоследствии Буэнос-Айресский - сост.). Владыку Леонтия хиротонисали с титулом епископа Бердичевского, викария Волынской епархии, по избранию житомирской паствы и для Житомира. Но т.к. митроп. Алексий не хотел сразу же переезжать в Киев, он назначил туда митр. Пантелеймона, который до этого был его представитель в Житомире. Если бы митр. Алексий переехал в Киев, то тогда он бы, вероятно, назначил управляющим Волынской епархией епископа Пантелеймона, и тот переехал бы в Житомир, а владыка Леонтий тогда занял бы Бердичевскую кафедру; он с 1-го дня хиротонии был послан в Житомир, но с тем, что его титул будет Бердичевский. Владыке Леонтию - новорукоположенному епископу, не могли сразу же дать такую ответственную кафедру. После того, как в 1943 г. украинцы-бендеровцы убили митроп. Алексия, все остались без изменений на своих местах. Возглавил Украинскую Церковь епископ Пантелеимон.
В Житомире, при немцах, открыли 6 храмов, и один из них власти отдали самостийникам. Владыка протестовал. "Но немцы вели политику, чтобы все были довольны - у вас есть 6 храмов, дайте один им. Владыка Леонтий говорит - не могу, какой палец ни отрежьте, мне больно. Ему говорят - отдайте какой самый бедный, неустроенный, разрушенный большевиками. Это был Крестовоздвиженский храм, его и отдали самосвятам, туда раз в месяц приезжал из Винницы священник. Владыка Леонтий служил только по-церковнославянски. Иногда, в зависимости от того, где он служил, он проповедовал по-украински"50.
Представление о том, в каком состоянии находился Житомир после отступления коммунистов, дает сводка немецкой тайной полиции от 18 июля 1941 г., текст которой приведен в труде В.И. Алексеева и Ф. Ставру "Русская Православная Церковь на оккупированных территориях". В районе Житомира,- говорится в сводке, - появление немцев сопровождалось открытыми религиозными собраниями с участием большого количества молодежи. Церкви в городе разрушены или превращены в склады. Город после отступления большевиков опустел почти наполовину. В Житомире первая церковная община была создана немецким военным священником, католиком. Городская кладбищенская церковь стала сначала католической церковью; затем, заметив, что богослужение похоже на польское, верующие перестали посещать ее. Епископ Леонтий, которого война застала в Житомире, еще будучи архимандритом, организовал в городе православный приход.
В этой же работе приводятся цитаты из книги д-ра Фредерика Хейера "Die orthodoxe Kirche in der Ukraine von der 1917 bis 1945" (Cologne: R. Muller. 1953), в которой говорится, что если до революции в одной только Житомирской епархии насчитывалось 800 православных приходов, то перед II-ой мировой войной во всем Советском Союзе их оставалось всего несколько сот. Но к 1943 г. в Житомирской епархии насчитывалось уже примерно 300 приходов, подчиненных Украинской Автономной Церкви. Для их обслуживания было найдено 30 старых священников; около 200 священников, прошедших краткие богословские курсы, было рукоположено владыкой Леонтием51.
К Владыке постоянно приезжали делегации из епархии, просили священников. И вот, находили бывших псаломщиков или людей, имевших достаточную церковную подготовку, царских офицеров, например. Почти год владыка служил почти каждый день, т.к. за литургией можно рукоположить только одного священника и одного диакона. В архиве историка В.И. Алексеева хранится письмо епископа Леонтия, подтверждающее данные Хейера об открытии 300 приходов автономной Церкви. В том письме владыка сообщает также о том, что во вновь открытом Богоявленском монастыре было 10 человек братии, да еще 10 желали поступить, но не могли из-за запрета оккупационных властей. В женском монастыре в г. Овруче было 45 монахинь, в Любарском монастыре - 15, да еще в двух скитах по 10 монахинь. "Церковный подъем во время кратковременного пребывания некоторых территорий под германской военной оккупацией, т.е., когда Церковь временно стала свободна от большевистского ига, - пишет владыка в "Воспоминаниях", - подтвердил, что православный народ сумел сохранить в своих духовных катакомбах Православную веру, чистую, не засоренную советским налетом. Это испугало советскую власть и она пошла на новую провокацию, создав патриархат и поставив патриарха, чтобы при помощи этого церковного подъяремного искусственного аппарата продолжать бороться с Православием и религией вообще. Но веры из глубины народной души советская власть вытравить не сможет, и еще большим пламенем ее озарится наша земля, когда спадут коммунистические оковы".
На оккупированных территориях немцы не позволяли сноситься с Русской Зарубежной Церковью, однако, владыке как-то удалось установить связь с Ладомировой. Владыка Леонтий был первый из русских священнослужителей, переживших на родине большевистское иго и вступивших в общение с Братством преп. Иова Почаевского на Карпатах, его корреспонденции за подписью епископ N-ский помещались в "Православной Руси" (см., например, от 2/15 июля 1942 г., №13-14) и в "Летописи Церкви" (см. приложение №3), составлявшейся в 1943 г. архимандритами Серафимом и Нафанаилом, когда издание "Православной Руси" было временно запрещено. Последний прислал Владыке утешительное письмо. Владыка очень хотел посетить братство в Ладомировой, но сделать это ему не удалось. Однако, будучи в Вене, владыка познакомился с его настоятелем, архим. Серафимом (Ивановым), и впоследствии посещал братию, переехавшую в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилль.
Истерзанная большевиками Малороссия постепенно возвращалась к церковной жизни.
На второй день праздника Богоявления в 1943 г., к соборной площади сошлись крестные ходы со всех 6 храмов и потом пошли по главной улице "на Иордань", на реку Терек. Народу, наверное, было 30-40 тыс., - крестному ходу не было видно ни конца, ни края.
Было создано епархиальное управление. Когда было возможно, Владыка объезжал приходы епархии. В 1942 г., при одном из таких посещений, в Овруче, где жил раб Божий Иоанн Вознюк (будущий архим. Вениамин), состоялось его знакомство с владыкой. Там организовался женский монастырь, где было 45 монашествующих, и Иоанн посещал каждое воскресенье монастырский храм, поэтому монахини его знали. Когда приехал владыка Леонтий, они рассказали ему об Иоанне, и один прихожанин представил его владыке, который сразу же пригласил его в Житомир. Впервые 18-летний Иоанн приехал туда под Крещение 1943 г., а потом, спустя приблизительно две недели, снова приехал, и с тех пор и до самой смерти владыки был у него в духовном послушании51а.
В августе 1943 г. неизвестные лица забрали из собственного дома в г. Владимире Волынском епископа Мануила (Тарновского), бывшего 2-м викарием Волынской епархии, вывели его в лес и повесили. В выпущенной бендеровцами листовке указывалось, что епископ Мануил казнен за измену своему народу. Владыка Леонтий был в то время 1-м викарием Волынской епархии52.
Вспоминает о. Вениамин: "Насколько я знаю, во время войны на владыку покушений не было. Были подкидные письма, угрожавшие смертью в случае, если к такому-то сроку не будет внесена огромная сумма на какой-нибудь партизанский отряд. Когда владыка стал получать такие письма, то он со мною уехал в Киев. Партизан везде полно было. Как-то мы поехали в одну деревню служить, потом из деревни крестным ходом пошли в лес, чтобы там, на источнике освятить воду, надо было идти несколько километров. Когда мы шли крестным ходом, то крестьяне нам говорят: тут на крестном ходе половина - партизаны. Так что, если хотели, то беспрепятственно убили бы. Не только партизаны, но и немцы расправлялись со священниками. Вот, один клирик владыки совершал богослужение в храме в рабочий день. Немцы говорят: не смей служить, должны все идти на работу, - а он служил, так его избили почти до полусмерти палками. Владыка старался избегать того, что можно было бы назвать политикой, но большевиков он обличал; если бы он против немцев стал говорить открыто, то его на следующий день повесили бы, не считаясь с тем, что он архиерей. Однажды немцы требуют от него воззвания к народу на определенную тему. Владыка обдумывает каждое слово и пишет: по нашим грехам Господь наказывает страну, народ, мы теряем близких, народ должен каяться. И выходит, что виноваты и мы, и большевики, и немцы. Немцам это не нравится, а владыка говорит: я другое не могу написать - меня партизаны убьют. Так что приходилось "ходить очень опасно". Война такая была, что шутить нельзя было: или с одной стороны смерть, или с другой. Владыка Леонтий имел фотографии общих могил расстрелянных большевиками в Виннице, где тысячи людей лежали в ряд и родные приходили их опознавать. Владыка Евлогий совершил их общее захоронение. Когда владыка Леонтий и я уезжали из Варшавы, большевики уже были на другом берегу реки, а немцы нас не выпускают, так что в любой момент большевики могли нас захватить, тогда владыка Леонтий все сжег, т.к. чувствовал: если схватят и увидят фотографии - расстреляют на месте"53.
1 нояб. 1943 г., в годовщину смерти схи-архиепископа Антония (впоследствии день прославления св. прав. о. Иоанна Кронштадтского), о. Вениамин был рукоположен в иеродиаконы, за два дня до этого он был пострижен владыкой Леонтием в малую схиму.

Примечания

Печать E-mail

• Назад
• Вперед