Архим. Антонинъ Капустинъ († 1894 г.): Слово, произнесенное въ Іерусалимѣ на св. Голгоѳѣ вечеромъ въ Великій пятокъ 1871 г.
Архим. Антонинъ Капустинъ († 1894 г.)
Слово, произнесенное въ Іерусалимѣ на св. Голгоѳѣ вечеромъ въ Великій пятокъ при обношеніи плащаницы, 26 марта 1871 г.
Кто дастъ главѣ моей воду, и очесемъ моимъ источникъ слезъ, да плачуся день и нощь о побіенныхъ дщере людей моихъ (Іер. 9, 1)? Въ плачевное для Іерусалима время раздавался пророческій вопль сей. Время то прошло. Настало другое — еще плачевнѣйшее. Въ Іерусалимѣ произошло новое побіеніе, которому имени нѣтъ, примѣра не было, подобія не будетъ. Пророче Божій! Прекрати свой плачъ о Іерусалимѣ, остави мертвымъ погребсти своя мертвецы (Матѳ. 8, 22), не рыдай надъ тѣмъ, что можно забыть, исправить, замѣнить, исцѣлить… восплачь надъ неисцѣльнымъ и безвозвратнымъ! Сюда приди съ своею высокою богословною іереміадою, съ нами стань сокрушенъ и скорбенъ, въ ужасѣ объятый болѣзнями, яко раждающія (Іер. 8, 21), у Креста сего всероднаго ищи слезъ всего міра о побіеніи… не дщере людей твоихъ, законопреступныхъ (Іер. 8, 9), гнусныхъ и постыдѣныхъ (Іер. 8, 12) по твоему же слову, а Сына человѣческаго, яко агнца непорочна и пречиста, Христа.
Боголюбцы братія! На мѣстѣ семъ, въ минуты крайней тревоги и всякаго неудобства, люди, ничѣмъ не приготовленные для бргомыслія — разбойники и воины — богословствовали. Намъ ли, отъ св. купели крещенія богословамъ, въ воспоминательный день страданій и смерти богочеловѣка, подъ неумолкающій гласъ церковныхъ богохваленій, не открыть здѣсь устенъ для слова о Богѣ-Словѣ?
Но… кто дастъ главамъ нашимъ воду и очесемъ нашимъ источникъ слезъ, да плачемся и мы день и нощь о томъ, чтó въ лицѣ избраннаго изъ поколѣній человѣческихъ, сдѣлали мы съ Божествомъ, благоволившимъ облечься въ нашъ смиренный образъ? То, о чемъ въ самыя рѣдкія минуты самаго высокаго увлеченія духовнаго могъ только сладостно мечтать земнородный — явленіе Бога въ очертательномъ и всѣмъ доступномъ видѣ совершилось, къ утѣшенію, похваленію и ублаженію всего человѣческаго рода. И іудействующій и язычествующій міръ могли отселѣ безпрепятственно видя Сына видѣть Отца, и не имѣть нужды болѣе спрашивать у міра и у всего творенія Божія: покажи намъ Отца. Надъ чѣмъ усиленно и болѣзненно бился въ теченіе многихъ вѣковъ (увы! продолжаетъ и въ нашъ вѣкъ безъ нужды «бить себя») блуждающій разумъ мудролюбцовъ, явилось, открылось, возсіяло на весь міръ непредвидѣннымъ и немыслимымъ событіемъ — рожденіемъ отъ непорочной Дѣвы младенца — превѣчнаго Бога. Увидьли всѣ, имѣвшіе очи видѣть, что зиждительное Начало всего сущаго не есть отрѣшенное отъ всего мыслимаго, безличное, безсвойственное и безыменное бытіе, а есть живый, умный, благій, правый, правящій, судящій и воздающій предъобразъ насъ самихъ. Какая радость для бѣднаго и смертнаго рода нашего! До сего бы только и дойти человѣку. Здѣсь бы и остановиться человѣческому уму.
Но… блаженныя тѣ очи, видѣвшія то, чего не видѣлъ Авраамъ, бесѣдовавшій съ Богомъ, какъ съ своимъ другомъ, не источали неудержимыхъ и непрестающихъ слезъ умиленія отъ единственнаго и неповторимаго видѣнія. Люди незнали, какой цѣли сокровище имѣли въ рукахъ своихъ, и на какое позднее раскаяніе обрекали себя. Не только мысль о Богѣ въ образѣ человѣка, но и мысль о Христѣ въ лицѣ Іисуса, простаго галилеянина, не могла привиться къ понятіямъ предубѣжденнаго народа. Богочеловѣкъ вѣдалъ это, и охотно укрывалъ себя подъ пророческимъ именемъ Сына человѣческаго. Божественныя дѣла Его, между тѣмъ, не переставали глашать за Него, и въ обществѣ учениковъ Его не обинуясь считали Его Христомъ и Сыномъ Божіимъ… Пусть бы хотя на этомъ остановился человѣкъ!
Нѣтъ. Чѣмъ гласнѣе было свидѣтельство дѣлъ, убѣжденіе учениковъ и само, наконецъ, многократное неложное исповѣданіе «отца лжи», тѣмъ упорнѣе осчастливленный міръ возставалъ противъ повоявленнаго Божества. Учитилю и Чудотворцу на каждомъ шагу перечили, поставляли вопросъ о правѣ, отказывали въ божественной власти (даже тогда, какъ видѣли ее неотразимо передъ собою), смѣялись надъ Нимъ, обзывали Его лжецомъ, обманщикомъ грѣшникомъ, бѣснующимся, сообщникомъ діавола (Онъ… сообщникъ діавола!), хулителемъ, возмутителемъ, и, вмѣсто того, чтобы, такъ сказать, исчезать въ радости отъ небывалаго и неслыханнаго сочетанія божества съ человѣчествомъ, всѣми силами старались отречься отъ него, обличить, или разоблачить, въ разглашаемомъ и прославляемомъ Сынѣ Божіемъ простаго, всѣмъ подобнаго, человѣка, и ничего болѣе! Но… пусть бы, наконецъ, уже этою, видимо напрасною, борьбою ограничился человѣкъ!
Еще разъ: нѣтъ! Напрасно свидѣтельствовалъ Іоаннъ. Напрасно глашали на весь міръ исцѣленные глухіе, нѣмые, слѣпые, хромые, прокаженные и разслабленные. Напрасно вопіяли каменіе земли. Напрасно гремѣли пространства неба. Все, все напрасно! И утаевалъ Онъ свою божественную силу, и показывалъ ее всенародно. И оставлялъ безъ вниманія толки навѣтниковъ, и пытался опровергать ихъ. И запрещалъ называть себя Сыномъ Божіимъ, и доказывалъ свое не только сыновство, но и единство съ Богомъ. Еще и еще: напрасно! Закоснѣлое невѣріе домогалось послѣдняго, рѣшительнаго и завершительнаго доказательства его простаго человѣчества, Его смерти. Иныя спасе, да спасетъ и себе. Аще царь есть Израилевъ, да снидетъ со креста, и вѣруемъ въ него (Матѳ. 27, 42). Не снидетъ Онъ, и не увѣруете вы, косные сердцемъ, еже вѣровати (Лук. 24, 25)! Не можемъ мы сказать уже: пусть бы они и оставались навѣкъ съ своимъ домогательствомъ. Нѣтъ. Чуть мысль о крестѣ зародилась въ умѣ людей, какъ Невидимая Рука уже двинула его на Голгоѳу!
Что сказать? Вещь достойная изумленія: на сей самый крестъ указывалъ и отвергаемый пророкъ изъ Галилеи, какъ на послѣднее, и предуставленное, доказательство своего божества. Егда вознесете Сына человѣческаго, говорилъ Онъ, тогда уразумѣете, яко Азъ есмь, и о себе ничесоже творю (Іоан. 8, 28). О крестѣ семъ, какъ о предѣлѣ своей проповѣди и жизни, Онъ давно уже и многократно, говорилъ частію намеками, частію прямо и поименно, давно предрекалъ свое осужденіе на казнь, указывалъ подробности своихъ страданій, и готовился къ неминуемому исходу. Бремя наконецъ наступило, и было до невѣроятности кратко. Предреченное все, одно за другимъ, исполнялось съ поражающею точностію отъ преданія ученикомъ до оставленія Богомъ... Ахъ, братія слушатели! Насколько просто и понятно первое, т. е. предательство ученика, настолько невмѣстимо уму послѣднее. Какъ? Богъ, оставленный Богомъ!.. Что это значитъ? Значеніе знаетъ только Оставленный. Мы употребляемъ собственное выраженіе Его, и затѣмъ предоставляемъ всякому самому доискаться искомаго. Спѣшимъ, однакоже, оговориться. Оставленіе не должно означать отдѣленія, ни отдаленія, еще менѣе поглощенія, изчезновенія и т. под. Въ немъ можно видѣть одно разобщеніе безстрастнаго божества съ страждущимъ человѣчествомъ. Божество до послѣдней минуты Богочеловѣка оставалось присущимъ Ему въ сознаніи цѣльнаго единоличнаго бытія, но отсутствовало въ немъ своею присноточною (Лук. 8, 46) силою и своимъ преестественнымъ дѣйствіемъ. Оттого Онъ и не могъ спасти себя, спасавшій иныхъ, къ торжеству невѣрія. Оттого Онъ и вопіялъ на крестѣ горестно и страшно: Боже мой, Боже мой! Вскую Мя еси оставилъ, къ отчаянію вѣрующихъ.
О, крестъ, крестъ!.. И былъ ты, и пребудешь, вѣрно, во вѣкъ, іудеомъ убо соблазнъ, эллиномъ же безуміе, самимъ же званнымъ — Божія сила и Божія премудрость (1 Кор. 1, 23-24). Божія премудрость… какимъ образомъ? На крестѣ неумолимая Истина срѣтилась съ молящею Милостію, а, съ другой стороны, взыскующая Правда облобызала всепрощающій Миръ. Прикровенное псаломническое богословіе объяснилось такимъ образомъ вполнѣ на блазненномъ для іудея, крестѣ. Премудрость Божія здѣсь обрѣла себѣ исходъ изъ нерѣшимыхъ отношеній свободной твари къ всемогущему Творцу. Божія сила… въ какомъ родѣ? Аще зерно пшенично, падъ на землю, не умретъ, то едино пребываетъ, аще же умретъ, многъ плодъ сотворитъ (Іоан. 12, 24). Такъ бываетъ и должно быть не только въ нѣдрахъ земныхъ, но и въ высотахъ поднебесныхъ. Умеръ на крестѣ побѣдитель смерти, единый и единственный изъ смертнаго рода нашего, и вся, изшедшая изъ Него, нова тварь оплодотворилась зачаткомъ такой же побѣды, т. е. залогомъ воскресенія и жизни вѣчной. Еще ли не сила Божія, крѣпкая, поборающая и претворяюшая, была тамъ, гдѣ мудрованіе эллина видитъ (да! продолжаетъ нерѣдко доселѣ видѣть) одно послѣднее безсиліе и прямое постыжденіе?
Но довольно богословствовать тамъ, гдѣ самъ Богъ-Слово въ теченіе шести часовъ только седмь кратъ отверзалъ уста свои. Переведемъ въ памяти сіи послѣдніе отголоски отходящаго съ земли богочеловѣчества.
Отче! отпусти имъ. Не вѣдятъ бо, что творятъ, говоритъ, очевидно, Богъ.
Жажду! вопіетъ, видимо, человѣкъ.
Днесь со Мною будеши въ раи, опредѣляетъ Богъ.
Илі, Илі, лимà савахѳанѝ, жалуется человѣкъ.
Совершишася! объявляетъ Богъ.
Се сынъ твой. Се мати твоя. Заботится человѣкъ.
Отче! Въ руцѣ Твои предаю духъ мой… Кто произноситъ сіи послѣднія, печатственныя слова Евангелія? Богочеловѣкъ.
Больше сего, братія, нечего услышать, и выше сего нечего сказать — съ мѣста сего.
Къ тебѣ утреннюю, милосердія ради Себе истощившему непреложно, и до страстей безстрастно преклоньшемуся, Слове Божій! Миръ подаждь ми падшему, человѣколюбче! Аминь.
Источникъ: Слово, произнесенное въ Іерусалимѣ на св. Голгоѳѣ вечеромъ въ Великій пятокъ при обношеніи плащаницы, 26 марта 1871 года. // Журналъ «Труды Кіевской духовной академіи» — Кіевъ: Въ Типографіи Губернскаго Управленія, 1871. — Томъ II. — С. 219-224.