Архимандрит Феодосий: Последняя земная Пасха Владыки Антония
Недаром говорят люди про какое-либо торжественное и радостное событие, взволновавшее их до глубин души, что «так было хорошо, как на Пасху».
Мне хочется поделиться той радостью, которую сподобил меня Господь пережить именно на Пасху 1936 года в церкви, в которой служил Блаженнейший наш незабвенный покойный владыка Антоний.
Как всем известно, последние годы владыка не мог уже ни ходить, ни стоять на ногах, и его носили каждый праздничный и воскресный день в церковь, где он неопустительно причащался Св. Таин и говорил поучения.
На Пасху 1936 года владыка очень пожелал служить, хотя бы сидя, и Господь помог мне это устроить. Добрые люди из Лондона к юбилею владыки прислали очень удобное кресло на колесах, и это дало возможность исполнить желание владыки к его и нашей общей радости.
К этой Пасхе владыка усиленно готовился, с неменьшим усердием, чем когда был еще здоров. Он посещал все службы Страстной Седмицы и, при всей слабости своего здоровья, всю седмицу питался одним только чаем с хлебом и другой пищи не вкушал.
В Великую Субботу, после литургии, владыка немножко отдохнул, а затем всё время сидел и читал «Пролог» и часто плакал. Уже вечером прихожу я и говорю: «Владыка святый, Вы бы полежали хоть немного перед службой, отдохнули бы, а то устанете и хуже будет!». «Отчего мне отдыхать? от ничего неделания? Сам небось вертишься, как белка в колесе, и не думаешь отдыхать, а меня заставляешь?... Вот когда умру, тогда и буду отдыхать... если Богу угодно будет...» Тогда я попросил у владыки разрешения перевезти его в другую комнату — спальню, где стоял и письменный стол, а сам принялся накрывать пасхальный стол, а дверь в спальню затворил, чтобы не мешать владыке, так как он очень не любил всяких приготовлений, сборов, укладывания чемоданов и тому подобной возни.
Провозился я так около часу. Слышу: у владыки тихо, меня не зовет. Я подошел к двери и тихонько приотворил ее, чтобы посмотреть, не нужно ли чего. Смотрю... Владыка стоит... Я в страх прямо пришел. Но вида не подал, а спокойно спросил: «Владыко Святый, может быть, Вам нужно что-нибудь». Владыка спокойно отвечает: «Нет, мне ничего не нужно»... «А чего же Вы встали?» «А так просто делаю репетицию», отвечал владыка и сам сел опять в кресло. Тут я еще раз предложил владыке лечь отдохнуть, но он отверг мое предложение, сказавши: «Ложись сам, если хочешь, а я не буду».
Моя работа со столом была готова около 9 1/2 час. вечера, я пришел к владыке и спросил: «Владыко Святый, благословите, будем читать правило». «Ну, ну хорошо». Начали вечернее правило с канонами и с акафистом, что положено читать под всякое воскресение вечером, но без вечерних молитв, а затем сразу же и утреннее правило ко св. Причащению, но без псалмов и утренних молитв, а только канон, после него положенные тропари и молитвы. Владыка молился как-то особенно на этот раз. Правда, у него всегда была какая-то особенная молитва: когда он читал молитвы, то произносил их таким ровным голосом, так спокойно, что могло показаться, что это говорится по привычке, но он никогда не молился без того, чтобы его молитву не прерывали слезы умиления. Умиленное настроение в молитве, которое не часто посещает нас, у него было всегда. Он никогда не напрягался в молитве, молился спокойно, просто, тихо и только эти постоянные приливы слез, которые он умел как-то останавливать, как бы проглатывая, говорили о его горячей молитве, о его умиленном, чистом и высоком настроении. Так же и даже еще в особой степени было и этот раз...
Кончили правило, я пошел собираться, чтобы идти в церковь и вернулся одевать владыку. Одел его в новенький серебристо-голубого цвета подрясник, присланный к юбилею архиепископом Нестором из Харбина, и говорю: «вот как хорошо Вы выглядите в этом подряснике», а владыка отвечает: «что же тут хорошего — старая и никому ненужная я тряпка и больше ничего»...
Приехали мы в церковь. Народу было уже полно. Владыку провезли прямо в алтарь на кресле; сразу же облачили его, облачился и я, взял благословенье и вышел править полунощницу. Внесли плащаницу в алтарь. Как только стихла возня, всегда неизбежная в этот момент, в алтаре все стали на свои места. Затем священнослужители приложились ко св. Престолу и ждали знака, чтобы начать Пасхальную заутреню. Владыка в полном облачении перед Престолом сидел в кресле на колесах, ему подали крест с трехсвечником, украшенный цветами, в правую руку он взял кадило и сказал: «отцы и братия, ну, с Богом, начинаем», и мы начали петь, как положено, первый раз тихо, «Воскресение Твое Христе Спасе»... во второй раз громче и отдернули завесу, а в третий раз уже совсем громко, открыли Царские врата и стали выходить. «Младшие вперед», — распорядился владыка, и протодиакон, а за ним священник вышли вперед, а я остался за креслом владыки и вывез его сам, чтобы, если потребуется, заменить его в богослужении.
Облачен владыка был в чудное красное с золотом парчевое облачение, поднесенное ему от Харбинской епархии в дни его юбилея. Митра на нем была его старая серебрянная, которая пропутешествовала с ним от Житомира даже до Карловцев. Это единственный предмет из священных облачений, который владыка вывез с собой из России и то только потому, что размер головы у него был необыкновенно большой 64 сантиметра, вследствие чего даже в России не было ни одной митры по его голове, и владыке всегда приходилось возить митру с собою, куда бы он ни ехал. Эта митра видала и гроб Господень в Иерусалиме, была на св. Афоне, в Афинах, в Царьграде, Париже, Лондоне, Берлине, одним словом, везде, где был владыка в эти последние 17 лет жизни заграницей.
Наша церковка в Сремских Карловцах на втором этаже. Владыку довезли до площадки при входе в церковь и тут он передал мне крест с трехсвечником и кадило, а мы спустились вниз и пошли вокруг собора крестным ходом. Сидя в кресле перед дверьми в церковь, владыка ждал нашего возвращения. Когда мы вернулись, я передал ему крест и кадило, и он начал заутреню: — свежим, громким, прямо юношеским голосом он возгласил: «Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице»... Таким же голосом начал он и прочел стихи: «Да воскреснет Бог»... Лицо его сияло какой-то особенной благодатной славой. На красном фоне облачения, при ярком свете электричества и свечей, лик владыки был особенно ипостасен. Широкая пушистая белая борода, как облако, окаймляла его лицо, чудные большие глаза, сияющие добротой и лаской, как-то особенно смотрели в этот день. — Он был смиренен и величественен...
Отворились церковные двери, и владыка, следуя в кресле, громко возглашал: «Христос Воскресе» и также громко ему отвечали люди: «Воистину Воскресе». Служба пасхальная всегда торжественна, но тут было нечто неописуемое было такое благодатное настроение у всех, что вот и теперь все вспоминают об этом служении с умиленным чувством.
Утреня шла на середине храма, владыке сослужили два священника и диакон. Наши прихожане, хотя и избалованные архиерейскими службами и всякого рода церковными торжествами, были в полном восторге. С большим подъемом и свежим голосом читал владыка Слово Огласительное Св. Иоанна Златоуста, часто прерывая чтение слезами умиления. Затем начал владыка христосоваться, с мужчинами трижды целуясь, а женщинам давая целовать крест и руку и так со всею церковью.
Началась литургия, которая шла радостно и торжественно. Никто както не замечал, что владыка сидит в кресле, что его возят, поворачивают для того, чтобы осенить трикирием и дикирием народ или сказать: «мир всем».
«Малый вход»... Поем «приидите поклонимся», владыка осеняет народ на четыре стороны, все как следует, на лицах молящихся восторг и умиленье. Владыка сияет спокойной радостью, весь он, как икона. Читается Апостол, а затем протодиакон берет благословение на чтение Евангелия. Громко, свежо, совсем, как бывало прежде, прозвучало из алтаря Владыкино благословение: «Бог молитвами святаго славнаго всехвальнаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова»... А затем сам владыка начал читать Евангелие по-гречески и при том наизусть (один раз владыка как будто запнулся, я испугался, потому, что ведь никто не может подсказать, и сказал это место по-славянски, а владыка сразу же вспомнил и продолжал по-гречески без запинки). Я читал по-русски, другой священник по-сербски и диакон по-славянски. Владыкин голос прекрасно звучал, интонация чудесно хороша, утомления никакого, одним словом, все было необыкновенно хорошо. Из глаз его излучаются какие-то благодатные струи мира и любви, и они глубоко трогают душу, и невольно слезы радости и умиления текут по щекам, а на душе тихо, спокойно и радостно.
Причащался владыка с большим проникновением и смирением. Его лицо при Св. Причастии описать трудно, выражение его неуловимо было бы даже большому художнику, ибо оно делалось неземным...
Но вот кончилась литургия. Владыку разоблачают, а я пошел святить куличи. Прихожу назад в алтарь, владыка говорит: «Ну вот слава Богу, — отслужил последнюю Пасху, теперь уже и умирать не страшно». Сказал он это так просто, так спокойно и убежденно, что у нас, слышавших это, не нашлось даже что сказать.
А затем владыка, обращаясь ко мне, сказал: «Ну, Федя, изобретатель же ты, я бы не додумался до того, чтобы с таким удобством и калекам можно служить». Мне было сугубо приятно: очень я радовался тому, что доставил владыке радость, и не меньше еще и тому, что вся наша небольшая паства была в таком восторге. «Ну, Федя, — говорит владыка, — приглашай, пожалуйста, ты сам к нам разговляться, ты лучше знаешь, кого», но я шепнул владыке, чтобы он сделал это сам, тогда никто не станет отказываться, и он в алтаре сказал всем бывшим там: «отцы и братия, пожалуйте ко мне разговляться».
Пришли все почти прислуживающие в алтаре и, конечно, все служащие и часть поющих, всего человек 12, да нас двое, а затем С. В., казак, служивший в Патриархии и убиравший комнаты владыки. Везем владыку и все идем вокруг него, тут же идет мальчик, сын бедных родителей. Владыка, увидев его, подозвал по имени и говорит ему: «Иди, милый, к нам разговляться, а то у вас, вероятно, и кушать-то нечего». Мальчик с нескрываемой радостью пошел с нами, и мы все вместе вошли в комнату, где стоял пасхальный стол. Я принес епитрахиль и св. воду, пропели положенный чин на освящение пасхи, окропил яствия св. водой и все сели за стол.
Стол был полон всяких яств и питий; часть заготовляли сами, часть приносили прихожане, любившие владыку. Но из всего, что стояло на столе, для владыки почти ничего не было, ибо он мясного, а равно и спиртного, ничего никогда не вкушал. Поэтому специально для владыки одна из прихожанок приготовила жареного судака. Подали владыке кофе с молоком и хлеб с маслом; быль еще и сыр, но его владыка не вкушал и когда ему предлагали, всегда отвечал: «сыр? фу... это все равно, что мыло есть».
Съел владыка маленький кусочек судака и чтобы подать знак, что можно пить вино, приказал налить ему сладенького с водичкой. Это «сладенькое» делал я сам специально для владыки; брал обыкновенного красного вина, добавлял довольно сахару и кипятил с корками от апельсина. С водой выходило довольно вкусно, крепости не было.
Владыка очень любил угощать и радовался, когда сидящие за столом держали себя просто и свободно и кушали все во славу Божию, не дожидаясь приглашения, сам же владыка очень не любил, когда его угощали и предлагали что-либо и спрашивали: не угодно ли вам того или вот этого. Но я все-таки приставал, предлагая или яичко, или рыбы, и все говорил: «Владыко святый, скушайте, пожалуйста, это вам полезно». Владыка сердился, но все же что-нибудь брал. «Только, чтобы ты отвязался», — говорил он при этом.
Один из присутствующих за столом, от большой усталости, так как на нем лежала большая часть хлопот по церковным службам, которые он исполнял, продолжая нести труды своей постоянной службы, — покушавши и выпив стакан вина, сидя за столом, вздремнул. На столе стоял большой букет цветов, и мне не было видно заснувшего, а владыка сидел во главе стола и всех видел. Вдруг слышу Владыкин голос: «пссс... пссс...» Все мы посмотрели на владыку, а он, указывая на заснувшего пальцем и несколько подняв брови, с улыбкой полушепотом говорит: «спит... спит» так тихо, чтобы не разбудить заснувшего. Весь стол затих, и от тишины спящий проснулся и был немного сконфужен, но владыка по родному ласково обратился к нему, похвалил его за труды по церкви и пение, а затем предложил всем еще скушать или выпить чего кто хочет, но все уже были сыты.
Тогда владыка говорит: «Ну, милые друзья, пропоем молитву и завалимся спать; благодарю вас, отцы и братия, за хорошую службу сегодняшнюю и за то, что и мне, калеке, удалось послужить и также за то, что разделили с нами сию трапезу». После молитвы владыка со всеми простился и дал каждому по яичку и все ушли, радуясь о Воскресшем Спасителе нашем и о том, что дождались сих великих и святых дней.
Проводил я гостей, а затем вернулся к владыке; он сидел все еще за столом, ибо сам двинуться никуда не мог и ждал меня. Только что я показался в дверях, гляжу, владыка ласково смотрит на меня и тихо плачет... и среди плача вырываются у него слова: «Спасибо тебе, Федя, за твое усердие... Господь тебя не оставит». Я молчал и не знал, что сказать. Мне хотелось тоже плакать, но я с трудом удержался, ибо боялся, что это его еще больше разстроит. Поэтому я сделал вид, что не обращаю внимания на похвалы и сказал только, что слава Богу за все, что так хорошо вышло и в церкви и дома — разговение, но в душе моей была радость и ликование, что мои затеи доставили владыке духовную радость и утешение.
Владыка отдыхал до 10 часов утра, а затем поднялся, и тут начались визиты и приемы. Правда, наша Карловацкая колония не большая, но все же порядочно было русских. Было принято, что во все праздники все визиты начинались с владыки. Так было и в этот раз. Владыка принимал и угощал всех, чем Бог послал, целый день до вечера, а я по обязанности настоятеля церкви должен был ходить по приходу, только время от времени забегая наведываться — посмотреть, как чувствует себя владыка. Вижу: владыка бодр, весел, беседует с гостями, угощает, все слава Богу и бегу дальше. — Так все три дня.
Так прошла Пасха, так служил Блаженнейший митрополит Антоний свою последнюю пасхальную литургию.
Да, дни были незабываемые. И теперь, когда вспоминаю, душа трепещет и болит: — тогда радовалась, а теперь скорбит, ибо «отнят от нас Жених и радоваться не можем».
Правда, верим, что он обрел благодать и милость у Бога, Которому так усердно служил всю свою жизнь, а поэтому и предстательствовать может пред Ним о нас, грешных. Скорбим по земному, что нашего Великого Аввы и Святителя не можем видеть среди нас и не можем ему поведать наших скорбей. Но будем надеяться, что увидим его там, на облацех небесных, и поклонимся ему, когда Господь и нас призовет к Себе.
Архимандрит Феодосий.
Извлечено из Х-го тома «Жизнеописания блаж. Антония, Митрополита Киевского и Галицкого». Печатается по журналу "Русский Сигор", 2011, №2, с. 88.
В числе вернейших и преданнейших сотрудников владыки Антония был его келейник архимандрит Феодосий (Мельник), который из простых монахов Киево-Печерской Лавры с 1919 года и до конца жизни владыки Антония состоял при нем. Состоя при владыке Антонии в течение 17 лет и сам, будучи от природы одаренным и восприимчивым человеком, архимандрит Феодосий хорошо усвоил весь строй церковной службы и настолько ознакомился с церковными и общественными делами, что владыка Антоний считал его достойным архиерейского сана и весьма хотел возвести его в архиерейский сан, но не успел осуществить этого ввиду своей болезни и кончины. После кончины владыки Антония архимандрит Феодосий состоял настоятелем Сербского монастыря «Высокие Дечаны» и там скончался в 1957 году. По его личному завещанию тело его было перевезено в Белград и похоронено рядом со своим великим учителем — Митрополитом Антонием, в гробнице склепа Белградской Иверской часовни.