Блаженнейший Митрополит Антоний в своих последних проповедях
Ниже приводимая статья написана одним из усерднейших почитателей владыки Антония П. С. Лопухиным, авторству которого также принадлежит помещенная в 8-м томе „Жизнеописания” брошюра: „Мысли Блаженнейшего Митрополита Антония, высказанные в проповедях 1935/36 г.” П. С. Лопухин был усердным церковным тружеником до дня своей кончины, последовавшей во Франции 20 июля/2 августа 1962 года.
„Владыка от нас все уходит и уходит”, — писал весной 1936 года один из духовных детей владыки, — чувствовалось, что в нем что-то происходит, что он все сильнее и сильнее сосредоточивается в своей внутренней жизни и что все меньше его волнуют и интересуют земные события.
Однажды, в мае месяце, мы говорили с владыкой о наступлении старости и о том, что ее приближение проявляется в том, что все труднее высказывать свои мысли и чувства, что блекнет яркость образов и слов для их выражения, но что это отнюдь не значит, что замирает духовная жизнь... Владыка, который последнее время все меньше говорил, хотя почти всегда очень внимательно слушал, особенно чтение, на этот раз оживился и сказал, что это совершенно верно, что духовная жизнь не только не слабеет, но наоборот становится все сильнее и чище и, помолчав, добавил... „только выражать ее становится все труднее”. Вот именно поэтому нам особенно интересны последние проповеди владыки, когда он, преодолевая свои немощи, все-таки говорил и хоть отчасти открывал нам свою душу и свою духовную жизнь.
Это не были прежние проповеди владыки, когда он легко говорил сотням, если не тысячам, слушателей и потрясал их сердца. Это не были проповеди Главы Русской Зарубежной Церкви, обращенные ко всему зарубежью, это были беседы старца со своими учениками.
В маленькой домашней Синодальной церкви, после литургии, которую владыка уже не совершал, но приобщался каждый воскресный и праздничный день, его выносили на стуле из алтаря и он произносил поучения перед 15-20 слушателями. Если и раньше владыка почти никогда не готовился к проповедям, то теперь тем более о подготовке к ним не могло быть и речи. Владыка беседовал с нами, разсказывая свои мысли, которые в данную минуту его занимали, раскрывал нам спокойно и просто свою душу... Всегда любя духовное общение с людьми, всегда откровенный, он раскрывал свою душу и жил перед нами как отец, как старец, как великий наших дней старец и молитвенник...
Его беседа всегда прерывалась слезами умиления пред теми образами и истинами жизни во Христе, которые открывались в данную минуту его духу.
Иногда он как бы не мог оторваться, успокоивши свои слезы, снова разсказывал о том же, слегка изменяя повествование, и снова плакал, как будто не мог наглядеться и нарадоваться этим образам и созерцаниям истин веры, милосердия Божиего, любви, покаяния, умиления и возрождения человека.
В этих проповедях нам иногда даже не столь дороги были его мысли, как дорого то, что мы видели, чем живет душа, стяжавшая благодать Св. Духа, как живет сердце, утвержденное в благодатной жизни и что такое жизнь души, причастной к миру святости...
Три темы по преимуществу повторяются в поучениях, произнесенных владыкой от Праздника Св. Пасхи до его последнего слова, сказанного 15/28 июля 1936 г.: о радости Воскресения Христова, о причастии св. Таин, о покаянии и умилении. От Св. Пасхи до Духова дня больше всего говорил о Воскресении.
На Фомино воскресенье говорил, что вера в Воскресение — это венец веры и камень испытания веры. Христианин отличается от нехристианина верой в Воскресение. Можно часто встретить людей, готовых восхищаться любовью и всепрощением Христа и веровать в Его Божественную силу, но если такие люди не убедились, что Он Своей силой и волей разорвал узы ада и смерти — вера их будет неполная и неправильная. И вот виновником нашей веры в Воскресение является Ап. Фома. Нельзя его и его„блаженное”, как поет Церковь, неверие противопоставлять вере остальных апостолов. Весть о Воскресении ими всеми была принята недоверчиво. Только один Иоанн сразу поверил в Воскресение. Неверие же Фомы не было ни следствием упрямства, ни ожесточенности сердца. Его ответ остальным апостолам скорее можно объяснить его страстным желанием иметь обоснованную веру: он не хотел веры неясной или смутной. То, что Спаситель перед тем, как явить людям Свою милость, всегда спрашивавший о их вере, укорявший за неверие, в данном случае оказал снисхождение принудительному уверению, можно понимать как указание на то, что Ап. Фома не только не противился вере, а со всею силою жаждал ее и готов был верить. Вот почему, если Спаситель укорил его за неверие, то только косвенно — „блаженни не видевшие, но уверовавшие”.
Высказав эти мысли, Владыка остановился, и видно было, что какая-то радостная мысль посетила его душу и вызывает у него спазмы слез умиления. Преодолев их, он продолжал, прерывая свою речь паузами и слезами: „Однажды митрополит Макарий глубоко растрогал своих слушателей... Говоря о тех, кто... не видел, но веровал, он спросил своих слушателей, по преимуществу простых баб... веруют ли бабы в Воскресение... и не было ни одной сомневающейся. Они не видели... но веровали”.
Продолжая свою речь о „блаженном неверии” Фомы, Владыка высказал мысль, что оценить его неверие и ответ остальным апостолам можно, уяснив себе, что только он понимал, какое значение имеет Воскресение Христово, верить в которое так жаждала его душа. Вот почему, убедившись, что перед ним Воскресший Спаситель, он падши воскликнул: Господь мой и Бог мой”...и несколько раз Владыка в духовном восторге, как будто он был свидетелем этого великого мгновения, повторял „Господь мой и Бог мой”.
В следующее Воскресение, в Неделю жен мироносиц, Владыка говорил, что приветствие „Христос Воскресе” повторяется в церковной жизни 40 дней потому, что это есть самое великое и радостное событие. Западные еретики считают главным праздником Рождество Христово, потому что не понимают христианства и в частности слов Апостола Павла: „Если Христос не воскрес, тщетна вера”. Значение Воскресения Христова недостаточно оттенено в богословской науке. Воскресение исполняет радостью сердца верующих, потому что в нем победа жизни. „Воскресе Христос и Жизнь жительствует”. Люди ликуют при мысли о победе Христа над смертью и адом. Радуются, исполняя волю Спасителя, по Воскресении Своем сказавшего Апостолам — „Радуйтесь”. Святая Пасха это самый радостный день и душа наша рвется к тому, чтобы со всеми объединяться в радости — „и друг друга обымем, рцем братие”. „Иноверцы когда молятся — зажмуриваются и замыкаются в себе, чтобы предаваться своим мистическим чувствам, а православные, особенно русские, стремятся распространить свое чувство радости на других людей”.
Эта мысль видимо была особенно дорога Владыке. Обильно бежали его слезы, и он все повторял отдельные фразы из пасхальных молитв... „друг друга обымем” ...рцем братие”... „ и ненавидящим нас простим”, что те же чувства охватывали и наших русских поэтов, как А. Толстого, писавшего „о еслиб мог в свои объятия, я вас враги, друзья и братья и всю природу заключить”...
И в следующей проповеди, 20/IV — З/V, Владыка говорил, какое высокое чувство лежит в основе пасхальных поцелуев... В Пасхальную ночь все перерожденные, все как бы безгрешные. Тогда люди радуются Христовой радости. И также Христовой радости радовались русские люди, когда на коронации Государя Александра III обнимали друг друга и говорили: „Христос Воскресе”, потому что Господу благоугодно венчание на царство Православного Царя... Но может быть придет соблазнительная мысль, что вот пройдут эти радостные дни, отзвучат пасхальные молитвы и начнутся безрадостные бездушные дни и нет как будто и следа от дня Св. Пасхи. Однако, не проходят безследно эти дни радости и любви: душа смягчается под их влиянием и становится более способной к благодатному умилению. Но вместе с тем, под влиянием радости Воскресения и этих приветствий „Христос Воскресе” — „Воистину Воскресе” в человеке зарождается иное отношение к смерти. „Радость о воскресении содержит мысль, что нам и жить на земле как будто не так хочется. И постепенно человек начинает освобождаться от страха смерти, а через это и из под власти смерти и он начинает радостно вдумываться в эти слова: „где твое, смерте, жало?”... Я Вам однажды разсказывал, как умирал один скромный служитель Академии, как, умирая, он не трепетал и не содрогался, но всех любил, всех благодарил и радовался о Воскресении Христовом” ... „Где твое, смерте, жало?”...
Глубокая сосредоточенность владыки, когда он повторял эти слова „ где твое, смерте, жало?” сейчас особенно живо стоит в памяти. Приблизительно в это время, в мае, на вопрос, боится ли он смерти, владыка спокойно-смиренно и правдиво-застенчиво ответил: „нет, у меня больше нет страха смерти”. И этот вопрос ему был задан монахом, его келейником и духовным другом, в день смерти после соборования, и владыка также спокойно и твердо ответил „нет”.
4/17 мая Владыка говорил, что вот уже кончаются пасхальные молитвы, что обычно люди ликуют, слушая их во Св. Ночь, радуются один, два дня, а праведники ликуют все 40 дней до Вознесения. Надо стараться, чтобы эта святая полоса жизни постепенно расширялась. При правильном попечении душа получает способность радоваться уже не один или два дня, а сперва неделю, потом все 40 дней, а затем и всю жизнь, как у преп. Серафима, который всегда жил в состоянии радостной любви к людям, как бывает на Св. Пасху, приветствовал людей словами „Христос Воскресе” и целовал их. Быть в таком настроении цель и смысл жизни. „У нас обычно восторг первых дней скоро чахнет и гаснет и начинает остывать сердце. Но отблеск радости Св. Пасхи сохраняется в нем еще долго, и когда запоют „Христос Воскресе” ...сердце дрогнет благоговейно. И так радостно, когда оно снова так дрогнет, услышав „Христос Воскресе”... Где люди нашли бы отраду жизни, если бы не было этих радостных песнопений.
„Христос Воскресе”. Там на небе прославление Христова Воскресения составляет главное содержание славословия праведников... Преп. Серафим уже здесь на земле жил небесной жизнью. Все, что мешает прославлению Св. Пасхи, надо радостно уничтожать в себе и снова возвращаться к воспоминанию об умилении, которое посетило нашу душу в день Св. Пасхи”.
На Духов день Владыка говорил, что есть два огня, которыми горят люди. О грешниках Спаситель говорил, что „идут те в муку вечную и огонь неугасимый”. Это огонь мучительный. Но есть огонь ревности к Богу, который радует всех приобщающихся ему. Один старец сказал своим ученикам: „Вот вы просили молиться о вас, и я молюсь, чтобы дал вам Господь сей Огонь от Огня происходящий, ибо Господь есть Огонь”. Это огонь благодати Божией, и Св. Отцы всегда молились за себя и за ближних о том, „чтобы Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая” не оставляла их и их ближних.
„Огонь от Огня” – это благодать Духа Святого, сжигающая как в огне все негодное так, что остается одно золото. Всякий прикасающийся к этому огню – загорается. Но также загорается всякий прикасающийся к огню греха и в этом смысле огонь греха и Огонь Святой имеют нечто общее: человек начинает гореть тем огнем, к которому он прикасается. Святые Отцы горели Огнем Святым. Не нам, конечно, помышлять о подобном горении,о таком изобилии благодати, какое усваивали праведники, так что Огонь Святой пламенел в их сердцах, но и у нас бывают минуты умиления и тогда наши сердца загораются огнем Святым. И по мере того, как эти минуты становятся чаще, постепенно Сей Огонь становится нашим. Его мы приобщаемся при Причастии и при усердной молитве. Тогда приходит к нам вожделенное настроение, в котором был Апостол Петр, когда во время Преображения он говорил: „Господи, добро есть нам зде быти: аще хощеши сотворим зде три сени: Тебе едину, и Моисею едину и едину Илии”. Он хотел постоянно пребывать в этом настроении, чтобы Божественный Огонь никогда его не оставлял. Об этом молимся, когда говорим „Духа Твоего Святаго не отыми от мене”...
Этот Огонь иногда охватывает целую толпу, как на Праздник Пасхи, и тогда все преображаются и целуют друг друга. Тогда все как бы безгрешны. Это Дух Огненный посетил и очистил нашу душу.
От души грешной, не кающейся, Св. Дух отвращается, как от зловонной ямы. Если кто победит в себе зависть, он на пути к спасению. Если кто кается раз и снова кается при согрешении и привыкает к покаянию, он одной ногой уже в раю. Для спасения не надо ни богатства, ни ума, но надо этот Огонь держать в своем сердце. Вся мудрость и вся заслуга Св. Отцов в том, что они научили привлекать Дух Святый: „Уста моя отверзох и привлекох Дух, яко заповедей Твоих желах”. Если не желать этих заповедей, если с ропотом относиться к Богу, то уже нельзя умилить свою душу, и блажен тот, кто научил беречь и ценить моменты умиления. Дух Святый близко от нас предстоит и если обратиться — даст руку помощи, „Прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны”...
С первой недели по Пятидесятнице, в темах проповедей владыки произошел перелом: он начал говорить о Таинстве Причастия, о событиях Великого Четверга Страстной седмицы. Когда окончились Пасхальные песнопения, владыка как будто начал снова готовиться к Святой Пасхе: начал говорить о покаянии и причастии, и мысли об этом так захватили его, что он иногда говорил так, как будто сейчас Страстная Неделя и мы готовимся к Таинству Причастия и к Пасхе.
27/V-7/VI Владыка говорил о покаянии: различные чувства переживаем мы, готовясь к принятию Св. Таин, одинаково как те, кто чаще и кто редко, один раз в год приступает к этому Таинству. Кто же угоднее Богуприступает к ним? Тот ли, кто приступает редко, или, наоборот, часто? Тот, кто приступает ревностнее? „Не скажу, что у нас, часто приобщающихся, бывает в полной мере то, чего жаждет душа. Она жаждет умиления, но вот и в старости не просто его получить. Душа требует его, а память развлекается. Надо молиться — „Спасе, даруй ми умиление”. Это есть благодатное дарование, а я сам могу принести только покаяние. Те, кто принуждают себе умиляться пред Причастием Святых Тайн, поступают неправильно, это не путь спасения. Не полезно принуждать себя, надо приносить покаяние и чем оно искреннее и горячее, тем скорее само придет умиление. Если есть слезы покаяния, то приидет и умиление. Глубокое покаяние — это когда человек обливается слезами. Не то, что выжмет из себя одну или три слезы, но обливается слезами. Тогда придет умиление… Только так его можно стяжать. Поэтому надо больше думать о покаянии, а не об умилении. Есть мнительность ощупывать себя: „вчера было умиление, а сегодня его нет”. Правильнее не копаться над этим вопросом. Если пришло умиление, благодари Бога, а если нет, то приобщайся, но пойми, что твоя холодность — след твоей грубости, греха. Чем больше человек мучается пред Св. Чашей, тем труднее ему принять умиление. Итак, правильнее не копаться над вопросом, есть ли умиление, но надо чаще вспоминать свои умиленные минуты. Это есть так называемое „стояние в чувствах”, когда воспоминание об этих минутах делает человека более способным принять умиление. Покаяние и стояние в чувствах должны идти рука об руку. Надо обращаться к таким произведениям, как канон Андрея Критского, вести борьбу со своею грубостью и одновременно обращаться к стоянию в чувствах. Но вот вы снова приступаете к причастию и снова память бегает по самым мирским воспоминаниям. Что же тогда делать? И снова скажу: тогда надо обратиться к стоянию в чувствах, т. е. устойчивости в тех настроениях, которые создались, когда были умиленные минуты. Их надо вспоминать и в них укрепляться. Если стоишь в них, то даже воспоминания о грехах не волнуют совесть,а проходят, как чужие. Но только надо не любоваться и не говорить, что я де не погиб, если у меня есть чувства умиления. Остерегись этого: пред нами печальный пример фарисея, который не знал чувства умиления. Более был оправдан мытарь с его словами: „Боже, буди милостив мне грешному”. Так братие, помните, что покаяние всегда с вами: начинайте с самоукорения, от которого необходимо покаяние и стояние в чувствах. Над самыми чувствами мы не можем взять повелительный тон, но вызывать воспоминания мы можем. Воспоминание о добре легко вызвать в памяти, и эти воспоминания готовят путь к умилению, а кто хоть иногда знает последнее, тот не согрешит глубоко, а если и согрешит, то будет каяться. Над ним тогда сбываются слова (хотя и сказанные по другому поводу): „никто сотворивший чудо Именем Моим, не сможет вскоре злословить Меня”. Самое страшное это охлажденность, про которую говорит поэт, „и ничего во всей вселенной благословить он не хотел”. Надо, чтобы в душе были хоть какие-нибудь добрые воспоминания. Так, Достоевский говорил, что если у человека хоть два-три добрые воспоминания детства, он уже не погиб, ибо может полюбить добро, опираясь в своей памяти на эти воспоминания.
На Востоке есть пахучая травка — ямшан. Когда уроженцы областей, где она растет, принуждены жить далеко от родного края, то в часы тоски по родине они берут эту травку и ее запах напоминает им родной очаг и их детские радости и им становится легче жить и переносить тяготы и зачастую несправедливости грубой и чуждой им жизни. Травку ямшан они зовут волшебной, не понимая, что сила не в ней, а в их собственных добрых воспоминаниях, которые живут в глубине их душ, но редко всплывают в их сознании...
Таковы образы из жизни обычных людей. У праведников мы их видим другими: чувства умиления так охватывают их душу, что один праведник обращался к Богу с молитвой: „Господи, удали от меня умиление, ибо оно меня сокрушит” — с такой силой оно охватывает их душу.
О силе добрых воспоминаний говорит повествование о том, как праведник знамением креста подчинивший себе дотоле нападавшего на него беса, стал молиться о его спасении, отчего последний стал биться и просить отпустить его. Но праведник поставил условием для исполнения этой просьбы, чтобы этот бес пропел ему ту песнь, которой он славил Бога до своего отпадения. И вот когда, наконец, после длительных отговорок и заверений, что человек не может ее вынести, бес поневоле начал петь эту, чуждую ему теперь, песнь, то стал постепенно просветляться и когда кончал, то уже пел ее громко и радостно, а когда кончил, то это уже был светлый ангел, а у ног его лежало бездыханное тело праведника, который умер, сокрушенный этой песнью...
Нам надо помнить эти предания, в них глубокое содержание. Но да не упиваются люди грешные духовным восторгом умиления, пусть всегда помнят о своем недостоинстве, чтобы не впасть в самообольщение. И потому будем постоянно повторять молитву: „не введи нас во искушение”.
2/15 июня 1936 г. владыка снова говорил о Таинстве Причастия.
Особенно нужна благодатная помощь человеку, когда он приближается к Св. Тайнам, ибо сколь боится диавол Христа, столь он и дерзостен. Сколько раз благочестивые люди плакали о том, что перед причастием вдруг посещали чувства гнева или нечистые мысли. Так в ночь предания Христа, хотя и был сатана властно удаляем от Апостолов самыми обстоятельствами их жизни, т. е. близостью к ним Христа, однако молниеносно возвращался к ним. Так врывается он в самый алтарь. Вот почему Церковь сопровождает Причастие многими молитвами, чтобы оградить священника, как и мирянина, от его нападений. Люди, которые сподобились открыто вступать в борьбу с диаволом, как например, Иоанн Кронштадтский,говорили, что в момент причастия священника, диавол так и юлит вокруг между священником и престолом, и горе, если первый не устоит. Но не смущайтесь и не бойтесь, ибо „иде же умножися грех — преизобилует благодать”. Не надо смущаться, потому что эти нападения не грех, а только искушения — это вокруг человека затрепетала жизнь, манящая на зло. Пред Причастием, как на Праздник Пасхи, диавол всегда тут и старается устроить неприятности, чтобы смутить душу и побудить ее на грех. Душа всегда подвержена искушениям и тем сильнее они на нее действуют, чем охотнее она ранее отдавалась греху.
Две бездны вокруг человека, обращающегося ко Христу: одна говорит: не сомневайся, а другая зовет к сомнению. Апостол Петр, когда пошел ко Христу, начал тонуть, когда стал смотреть не на Христа, а на волны, по котором шел и усумнился. Но да сподобит нас Господь в страшную минуту гибели обратиться, как он, к Богу со словами: „Господи, спаси мя”. Две бездны — благодати и греха.
Смущения перед Причастием иногда это даже не мысли, а ощущение нетерпения или безпокойства. Нет мира. „Иоанн Кронштадский говорил, что сатана особенно потрясает, когда поют „Тебе поем”. Но эти нашептывания зла пусть не смущают — сатана легко побеждается. Кто хочет это проверить, может проверить по своим чувствам, стоя и молясь в церкви: от молитвы эти мысли и ощущения отпадают, как шелуха.
Итак, веруй и не ощупывая свою душу, иди с верой и смирением.
Иди, пусть эти нападения не смущают тебя и помни, что сатана радуется, когда душа испытывает волнение, смятение и зачаток гнева. Также знай, что когда быстро сменяются движения добра и зла, то часто это стрелы сатаны, внезапно поражающие тебя. Однако, не надо приписывать все свои дурные поступки прямому воздействию сатаны. В большинстве случаев причину их надо искать в собственном дурном настроении. Об этом говорит образное повествование: „Один старец был уличен в том, что в посту ел яйца. Уличенный стал оправдываться, что сделал это по научению сатаны, на что последний, стоя за печкой, возразил, что это клевета. — „Я сам в первый раз видел, как яйца варят на свече”.
Во всем надо быть правдивым, ибо всякая ложь от диавола. Во всем: в словах, поступках, чувствах. Надо, не покладая рук, вести борьбу со всем, что отделяет нас от Христа, никогда не смущаясь все новыми искушениями.Никогда не терять надежды на спасение. Помните, что если не всегда Господь тотчас исполняет нашу молитву „и не введи нас во искушение”, то вторую часть: „но избави нас от лукаваго” — исполняет всегда и тотчас. И когда душа изнывает от зла, воззовем к Богу: „Не оставиши душу мою во аде, ниже даси преподобному твоему видети истления. Аминь”.
В поучении, сказанном 15 / 28 VI, Блаженнейший Владыка Антоний опять говорил о Св. Причастии, спокойно и откровенно раскрывая нам свою душу, благодатно взволнованную этим великим Таинством. Говорил о Причастии, о вере и силе, которая заложена в вере и проявляется в чудотворениях. Глубокой горячей верой горело его слово. Почему мы не видим чудес? — спрашивают теперь иногда люди. Неправда, мы их видим часто, ибо вот каждый воскресный день мы видим, как люди приступают ко Св. Причастию. И надо сказать, что иногда миряне принимают его с большим благоговением, чем священнослужители: частое причащение последних иногда приводит к тому, что это великое чудо и Таинство значительно бледнеет, в их сознании. Даже благочестивые священники и миряне не принимают обычно Св. Причастия с тем чувством, с каким они приближались к нему в Великий Четверг, или с таким благоговением, с каким приступает к Причастию в первый раз в жизни вновь обращенный ко святой вере.
Два таинства здесь соединяются неразрывно: Причастие и покаяние. И сила последнего определяет силу благоговения первого. Добрые люди, принимая Таинства, обливались слезами. Не одну или две капли выжмут из себя, но обливаются слезами и так рыдают, что им приходится держаться за какой-нибудь предмет для того, чтобы не упасть.
Эти слезы так понятны, так естественны, что надо удивляться не этим горько плачущим, а тем, кто причащаясь, не изменяется в лице и остается таким, каким был... А у праведников оно преображалось так, что все сияло. Это следствие великой веры.
Совершенной веры нет на земле: самая великая может стать еще больше, но у веры великая сила: „аще имате веру яко зерно горушно, речете горе сей: прейди отсуда тамо, и прейдет”. Такая сила заложена в вере. Марк Фраческий, сорок лет не видавший людей, первого посетителя спросил: „Сохранилась ли вера Отцов, переставлявших горы? — и когда он говорил эти слова, гора заколебалась, готовая перейти. Но Марк сказал: „Гора, не тебе говорю; стой на месте”. Почему она заколебалась, хотя и не к ней были обращены эти слова? Так велика была сила в них, что она действовала по силе инерции, хотя и не было воли произносившего их Марка.
В наше время надо удивляться, что еще сохранилась вера в чудеса, и она есть там, где с горячей мольбой притекают к Богу и хранят веру в чудотворение для верующих. Есть и теперь чудеса и чудотворения. Пойдите в больницы и вы найдете среди многих болящих 2-3 случая чуда: естественно или сверхъестественно оно произошло, все равно; для Бога нет ничего сверхъестественного и все равно как проявляется сила Божия. „Стой, гора, не тебе говорю” — эти речи теперь не станут и слушать безумные люди. Не сила Божия оскудела, а люди ее принимать не умеют. Однако и теперь встречается такая вера среди людей, что они умирают и не стенают, не плачут, а радуются, как тот служитель академии. Он радовался, всех благодарил, умирая: вера его побеждала страх смерти, и душа его, ликуя, оставляла землю...
Такова сила веры и такая сила веры нам обещана, кем обещана? Господом Иисусом Христом, и заметьте, как торжественно и строго Он дал это обещание: „Аминь бо глаголю вам". Мы не видели преходящих гор, потому что нет такой веры. Но Бог обещал и Бог неизменяем. И теперь есть чудеса всемогущества: они есть среди людей взволнованных, молящихся с напряжением духовным, подобным Гефсиманской молитве Господней. И тогда Господь не оставляет людей Своею милостью и проявлением Своей силы. Да сподобит же нас Господь хоть раз в жизни быть свидетелями такого явления силы Божией, подобно тому, как видели русские люди при гробе Патриарха Никона, где совершилось зарегистрированных 323 чуда исцеления.
В поучении, сказанном 29/VI — 12/VII, владыка остановился на воспоминаниях о Страстной Неделе. Говорил о первом Причастии, о Великом Четверге, но касался и Великой Пятницы. Глубоко переживая воспоминания о Страстях Господних, Владыка как будто приближался и медленно готовился ко дню Св. Пасхи, дню духовного ликования и единства людей во Христе.
Дни Страстной и особенно день Входа в Иерусалим, надо вспоминать с чувством меньшего умиления, чем день Великого Четверга, когда мы вспоминаем первое Причастие людей Св. Тайнам. Страстной Четверг... Со страхом Божиим и верою приступите!.. День распятия, это день умаления Христа и день торжества Его врагов. Но это есть также день, когда Промысл Божий посмеялся над врагами. Враги ликовали, когда видели Спасителя поруганным и бездыханным, они праздновали свою победу, а это был день их поражения, ибо после Его смерти народ, дотоле требовавший Его пропятия, возвращался „биющи в перси своя” и говоря „во-истину праведник бе”. Такова сила невинных страданий — они привлекают к себе даже самые ожесточенные сердца...
Его смерть, это был день победы жидовской веры, но почему же они не спокойны в своем торжестве? Они просят поставить стражу вокруг гроба. Вот тут им можно было бы, казалось, окончательно успокоиться и праздновать свой нечестивый праздник. Но это их желание также послужило к славе Христа. Если бы не поставили стражу, труднее было бы опровергать легенду о краже тела Христа, и она быстрее и увереннее распространилась бы, а теперь не надо много труда, чтобы ее опровергнуть. Восемь враждебно настроенных свидетелей Воскресения при гробе, и они лежали яко мертвии. Только немногие поверили, что Воскресения не было, но их опровержения это лепет младенца: „Кто убо крадет мертвеца, паче же нага?” — восклицает Церковь, опровергая этот безсмысленный лепет и в то же время ликуя и торжествуя победу Xриста Спасителя над безсильной злобой сатаны.
Так в этот день страстей Господних, вспоминая все описанные события, в нашей душе живут два как будто противоположных чувства печали и радости, ибо в то время как совершались душу леденящие деяния зла, в то же время совершались и события спасения человечества и победа добра и благодати над злом и грехом. В этот день люди плачут, но к их плачу примешивается и все более крепнущая радость, что близок день победы добра и близка благодатная помощь измученному человечеству. Аминь.
Если в этой проповеди слышалась уже приближающаяся „все более и более крепнущая радость” и Владыка говорил о „близком дне благодатной помощи”, то в слове 13/26 июля сердце Владыки Антония предвкушает восторг св. Пасхи и славословия. Его душа как будто чего-то ждала, к чему то готовилась... так же смиренно, тщательно умиленно, как он готовился к Причастию Св. Тайн Тела и Крови Христовых. Это свое, предпоследнее слово он даже начал словами:
„Кончились наши воспоминания страстей господних и Его Священной Евхаристии, и мы вступаем в еще более умилительные воспоминания. Но пока мы все еще будем останавливать свое внимание на сем дне, когда Господь призвал нас приступить к Нему для Причастия”.
Владыка говорил, что если мы достойно причастимся, то спасение к нам наполовину уже пришло. К причастию надо готовиться. Строгие правила к принятию Св. Таин нам теперь более по душе, чем молитвы славословия и благодарения. В молитве современного человека чувства самоукорения и покаяния всегда преобладают. Так стали грешны люди, что как будто и не для них писались молитвы славословия и благодарные, которыми полна литургия. Исключение составляет только праздник Пасхи, когда и мы бываем способны к духовному ликованию. „Но в остальное время, можно сказать, наше настроение в отношении готовности к славословию столь отличается от настроений времен Апостольских, что это как будто разные религии. ”Мы держимся литургии Иоанна Златоуста, хотя она слишком высока для современного грешного человечества. Однако мы ее держимся и ее славословия и благодарения для нас повод к покаянию в том, что мы стали столь грешны сравнительно с его современниками. И только в момент приобщения и в Пасхальную ночь наша вера радостна и в нас живет надежда, что не угаснет в нас огонь Божественного умиления, хотя мы так далеки от наших предков. Но, однако, в эти пасхальные дни и нам дано повторять их молитвы и иметь туже радостную веру и надежду. Ивсе таки мы должны помнить, что если бы св. Отцы теперь составляли литургию, они написали бы ее иначе, применительно к нам, уменьшив славословие и увеличив покаянные молитвы. И тем не менее, если наша молитва вынуждена сознанием греха и необходимости покаяния, мы близки ко спасению, но ближе всего нам молитва Ефрема Сирина „Ей, Господи, даруй ми зрети моя согрешения”.
И вот, наконец, 15/28 июля наступил день последней проповеди.
Кажется, никогда не плакал так Владыка, никогда так неудержимо не текли его умиленные слезы, как в тот день. Чтобы хоть немного дать представление, как он ее говорил, мы прерываем наше изложение многоточиями в тех местах, когда внезапный прилив слез мешал ему говорить. Нельзя было спокойно слушать это последнее слово Владыки. Оно было особенно трогательно еще и потому, что Владыка так плакал и так радовался, что вот какая великая вера бывала у людей и какой был дар слез, что как только заговорят о вере и молитве, у них появляются слезы и они плачут от умиления, и прибавляет „а наши слезы огрубели и мы охотнее шутим, чем плачем”… а сам плачет и плачет и не может унять своих слез, говоря о вере, любви и молитве...
„Уже много поучений я говорил вам с помощью Божией, но все еще остается больше невысказанных. И вот сегодня мы будем говорить о том, как получить благодатное чувство для того, чтобы совершать и приступать к Таинству Причастия”.
„Есть разные степени восприимчивости душой благодатного умиления. Вот перед нами образ праведного Родиона. В дни страстей Господних он вышел проповедывать и сказал: „Братие! Слово умерло. Его более нет на земле" и зарыдал... И ничего не говоря сверх этого, пал на лице свое... и сказал „братие, будемте плакать”. Слушатели пали ниц и дружно заплакали. Тогда проповедник снова пал ниц: „Слово было распято, пронзено копием. Что же мы еще можем сказать? Братие, будемте плакать”... и все пали ниц и плакали...
„Теперь не может быть такого авторитета, чтобы слушатели по такому призыву пали и заплакали... А тогда пали и плакали”...
„Наша жизнь такова, что нам надо больше плакать, чем радоваться”.
„Надо плакать о своих грехах и каяться в них. Грехи мы должны сознавать ясно, чтобы наше отношение к ним было таким, о каком говорил псалмопевец: „грех мой предо мною есть выну".
„Слезы покаяния наш удел и мы просим у Бога „даждь ми слезы, память смертную и умиление”…
Но в последние дниСтрастной недели, в преддверии Праздника Пасхи, мы плачем не о наших грехах, а плачем о Нем... как о Нем плакал и упомянутый праведник”.
„Однако огрубели наши сердцаи мы охотнее шутим, чем плачем. Последние сто лет люди разучились плакать о грехах”.
„Теперь немногие сохранили эту способность, а было время и были такие христиане, что как заговорят… о вере…и о молитве... так у них появляются… слезы, и они плачут от умиления”.
„Это радостотворный плач. И часто в нашей жизни печаль и радость смешиваются: когда душа разстроена покаянием, она близка к умилению".
„Омый мя слезами моими”... „Дай мне каплю слез или капли часть некую”...
„Дар слез присущ имеющим радость о Боге, ибо радуется о Нем душа, размягченная покаянием”.
„И если Бог дал нам каплю слез или капли часть некую, тогда и мы можем иметь надежду на спасение. Аминь”.
В воскресенье 20 июля/2 августа 1936 года Блаженнейший Владыка Митрополит Антоний проповеди уже не мог говорить.
В этот день он приобщался как всегда, но когда его вынесли на стуле для произнесения обычного поучения. хор пропел дважды „Буди имя Господне благословенно отныне и до века” и должна была начаться проповедь, владыка долго молчал. Затем он сказал слова, которые следуют по ходу богослужения: „Благословение Господне на вас, Того Благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно и во веки веков”. Мы думали, что Владыка хочет говорить проповедь на эту тему, и ждали.
После паузы Владыка сказал: „Аминь… А поучения сегодня не будет... я что-то ослабел”...
В тот же день Владыка слег и скончался через неделю 28 июля (10 августа 1936 г.).
П.С,Л.
Епископ Никон (Рклицкий) «Жизнеописание Блаженнейшего Антония, Митрополита Киевского и Галицкого». т.Х. Изд. Северо-Американской и Канадской епархии.1963 г., сс. 200-214.
Сверено с оригиналом