Жизненный путь русского священника. Архимандрит Алексий (Чернай) часть 3
Архимандрит Алексий(Чернай)
Статья написана по автобиографической книге: Жизненный путь русского священника. - Сан-Франциско: Глобус, 1981.
глава: Новые скитания и просвет
Осенью 1944 года... Отступали немцы, наступали теперь повсюду советские войска. Ковно уже было во власти Советов, и со дня на день ожидалась, со страхом, оккупация всей Литвы и Прибалтики.
Что делать? Я знал, что был на смертном списке НКВД. На кого оставить детей и маму, если меня «ликвидируют»?(Матушка Татьяна, супруга о. Александра Черная, скончалась 1/14.10.1943. Глава о ней опущена, воспоминания публикуются в сокращении.) Все, испытавшие на себе иго Советов, были в панике и не знали, на что решиться. Очень многие бежали в направлении Германии, присоединяясь, как беженцы, к немецким войскам.
Мама и все наши друзья уговаривали меня ехать, но мама наотрез отказалась покидать Литву, где жили еще два мои брата - Коля и Левушка, а также сестра Лиля (Елизавета) с мужем и детьми.
Уже слышалась грозная канонада, указывающая на приближение советской армии, когда я, отвезя маму в имение к друзьям - как мы еще надеялись тогда, «на время до возвращения» - стал спешно готовиться к отъезду. Я запряг нашу лошадку в тележку, взяв Св. Евангелие, Св. Чашу, Антиминс, Воздухи, облачение и кресты, собрал только самое необходимое из одежды, позвал детей и усадив Сережу поверх багажа, тронулся в путь, попрощавшись с кем мог и поручив дом, со всем находившимся в нем, добрым знакомым.
Куры и индюшки, которых мы надеялись продать к Рождеству, кудахтали во дворе, когда мы выходили за ворота... Я остановился у кладбища, чтобы попрощаться с Танюшей. Кто мог подумать тогда, что это было в последний раз...
Мы двигались к Мемелю (Клайпеде) через Мажейки. Было еще тепло, и мы могли спать где попало - в сараях на сеновалах или на траве под открытым небом. Осень была сухая. Вначале такое путешествие казалось детям интересной авантюрой. Вскоре же от непривычки они стали уставать и кто-нибудь из них присаживался к Сережику, которому только что минуло 6 лет; Сандику было 13, Леночке 16, а Юрику уже 19. Оба старших помогали мне во всем, особенно Леночка, считавшая себя заместительницей своей мамы и заботившаяся о нас, как опытная путешественница и хозяйственная глава семьи.
Хуторяне и литовские фермеры кормили нас и оделяли запасом, зная, что скоро все отберется у них. Так мы добрались до Мемеля, где остановились у знакомых, а затем и Кенигсберга, где нас приняли милые Штюрмеры (друзья родителей еще в былые времена). Они дали нам хорошее помещение, и мы отдохнули у них целую неделю. Никто не проверял никакие документы. Вместо урегулированной нормальной жизни на востоке Германии уже многое было вверх дном.
Из Кенигсберга мы направились в Данциг и тут, по дороге, произошло очень неприятное событие для нас. Немецкие власти, какие не знаю, но вооруженные, реквизировали нашу лошадку. Спорить с ними было невозможно, и тогда я сам впрягся в тележку и потащил Сережу и все имущество. Такой способ передвижения оказался весьма неудобным и утомительным для меня, особенно в гору. Юрик чередовался со мной, а Леночка с Сандиком и Сережей подталкивали, когда нам становилось невмочь.
В Данциге нас приютили добрые незнакомые немцы - семья доктора. Они предоставили нам домик в своем саду и даром кормили нас. Они жили за городом. Там я узнал из газет, что Мажейки и Векшни все еще были не оккупированы, и меня осенила мысль - вернуться туда за св. мощами, спасая их от безбожников, а также убедить маму выехать к нам из Литвы.
После хлопот, в которых мне помог доктор - наш хозяин, мне удалось получить пропуск от немецких властей - проезд «по чрезвычайно важным делам» - до Векшней и обратно. К этому времени мы провели несколько недель в Данциге, и я спокойно оставил детей на попечение хозяев.
Я выехал поездом на пристань Кранц 6 октября. Там уже ждал готовый отчалить пароход. Утро было серое, качало, и над нами носились чайки. Мы шли вдоль берегов, поросших жидким кустарником на высоких дюнах. Проходили мимо рыбацких лодок. Рыбаки там - не как русские - работают с песней, а молчаливые и хмурые...
Сжималось сердце и радостью, и грустью при мысли скоро вновь увидеть родные места, войти в свой храм, припасть к могилке Танюши. Предо мною всплывали призраки еще недавнего прошлого, кажущегося давно минувшим...
Пробило 4 часа, когда мы подошли к Мемелю. На пристани было много людей с чемоданами и узлами. У всех взволнованные лица. Были тут и военные в форме Гестапо, и люди с тележками, на велосипедах и пешие. Полиция поспешно уезжала на перегруженных грузовиках. Я не мог понять, что случилось, отчего такая паника. Вот проехали летчики, за ними артиллерия, танки. Ехали тут и невозвращенцы из Мажеек. Спрашиваю - почему? Отвечают - всех, кого могут, вывозят, а другие сами убегают.
Зашел я к военному коменданту. Он не советует ехать дальше, а выждать, пока не выяснится положение, так как в Ритово показалась голова советских танковых частей. Всем жителям Мемеля велено выехать из города и потому их перевозят, как можно скорее, в Кранцкруг.
Уже стемнело. Надо было искать ночлег - но где его найти теперь? Шел я в неуверенности, готовый просидеть на вокзале до утра, и вдруг слышу, что кто-то окликает меня - «Батюшка, откуда вы? Как попали сюда в такое время и куда вы идете?» Повернулся я - вижу, господин в штатском, представляется. Оказывается, это Маржухин, уполномоченный по делам русской эмиграции на Восточную Пруссию.
- Зайдите, - говорит, - ко мне. Вот здесь мой дом. Могу предложить вам ночлег - квартира большая, места хватит.
- Спасибо, - отвечаю и благодарю Бога за такую встречу. Он берет мой чемодан, и мы из ночной темноты входим в просторное, освещенное помещение с наглухо закрытыми ставнями и спущенными, не пропускающими света, шторами. Г-н Маржухин оказался моим прихожанином, когда в 1935 году я заведовал и Клайпедской, то есть Мемелевской общиной. Перед сном звонили еще несколько раз в штаб-квартиру, но вести были неутешительные. Ночь прошла тревожно и без сна. Никто не знал - продвинутся ли советские части вперед и придется ли тогда сразу бежать из города? Рано утром узнали, что огнем немецкой артиллерии советские танки пока остановлены.
Встал я с тяжелой головой. Моросил дождь. Зазвонил телефон: комендант предлагал мне ехать до Мажеек с немецким разведывательным отрядом, состоящим из паровоза, платформы и двух вагонов - ехать на свой риск. Он добавил, что не уверен, смогу ли я добраться до Векшней и успеть эвакуировать ценности.
Я колебался, но все же решил, доехав уже так далеко, попробовать. Вагоны представляли собой маленькую крепость на колесах. Из всех окон выглядывали дула пулеметов. Поезд тронулся. Я перекрестился. Солдаты заняли свои места. Радист принимал донесения. Проехали благополучно полпути и вдруг - тревога! Из леса послышались ружейные выстрелы. Наши пулеметы им ответили. Затем по радио последовало какое-то донесение и наш поезд помчался задним ходом так быстро, что думалось, он сойдет с рельс. Оказалось, что красные обошли с тыла и наш отряд был принужден проскочить, дабы не быть отрезанным.
Эти часы казались целой вечностью при таком напряжении, но спокойствие и хладнокровие немецких солдат умаляло мою тревогу. Вот подходит ко мне сержант и говорит: «Благодарите Бога, пастырь, - опасность миновала, проскользнули»...
Въехали на Клайпедский вокзал - пустота, ни одного штатского - только солдаты. В городе - также. Останавливает меня полевая жандармерия, требует показать документы, козыряет и советует спешить на последний пароход.
Господи! Как я бежал! Попаду ли? Что, если я останусь здесь и буду отрезан от детей?.. Наконец добежал; пароход, переполненный до отказа людьми, готовился отчалить. Уже начали снимать мостик! И в этот раз Господь не оставил меня.
Дул сильный холодный, смешанный с дождем, ветер. Пришлось устраиваться на палубе, так как и в трюме не было больше места. Там же встретился я с генералом Плеховичем, успевшим, как и я, в последнюю минуту покинуть Мемель. Он ехал в Берлин и был полон надежд на скорое возвращение в Литву, где, как рассказывал генерал, после прихода советских частей были страшные расправы; в числе других, закололи сестру графини Зубовой - Шавельскую и многих других. Все это было проделано энкаведистами.
Погода прояснилась. Утих ветер. Море стало зеркальным, но было прохладно. Стало спокойнее - тревоги были уже позади, но на душе было чувство горечи, что мне не удалось достичь своей цели. Но на все - воля Божия!
Снова потянулись лодки рыбаков. На воде отражался закат солнца... «Свете Тихий Святые славы Твоея, видевше свет вечерний, в благодарении сердца, прославляю Господа моего за все милости ко мне грешному...».
Пароход шел быстро и плавно, подходили к Кранцу - тут суживаются берега, и по обе стороны открывается чудный вид на лиственные и хвойные леса с зелеными лугами и разбросанными по ним рыбацкими поселками.
Пароход идет тише, входя в узкий канал - вот уже и пристань Кранцбека. Еще несколько минут, и мы причалили. У пристани ждал поезд, который увез меня в Кранц - симпатичный, красивый город, раскинувшийся по открытому берегу Балтийского моря, с прекрасными виллами, отелями и, несмотря на военное время, ресторанами, из которых доносилась музыка.
Я провел ночь в хорошей гостинице и спал не просыпаясь. Гостиница эта была для высших немецких чинов армии. Я попал туда благодаря ордеру, выданному мне комендантом, согласно командировке «по чрезвычайно важным делам». На следующий день я был уже в Данциге с моими детьми, огорченными тем, что я не привез св. мощи и бабушку, но очень обрадованными, что я вернулся невредимым.
Мы не могли злоупотреблять слишком долго гостеприимством наших милых хозяев и, после Рождества, проведенного с ними, двинулись на Торгау. Там мы нашли подлинно милосердного самарянина - Владыку Митрополита Серафима Берлинского и Германского (Ляде). Он принял меня как сына, поместил нас в гостиницу и взял на себя все расходы во время нашего пребывания в Торгау.
Как-то раз подошел ко мне в приемной незнакомый священник с немецкой газетой под мышкой и любезно приветствовал меня. Он предложил мне сесть и прочитал мне статью о Гитлере, в которой он восхвалялся и был сравниваем с апокалиптическим ангелом. Затем священник спросил мое мнение об этой статье. Я сразу, довольно резко, высказался о ней отрицательно. Священник попрощался и уехал.
Через несколько дней приехала за мной и детьми гестаповская полиция и повезла нас в лагерь, за десять километров от города, за колючую проволоку в «Фобел Гезагт Возак», где было много русских, поляков, французов и прочих. Нам отвели маленький барак с нарами. Нас сторожили громадные псы. Режим был тяжелый и строгий, но можно было ходить по баракам, и я сразу начал служить молебны, панихиды и несколько раз литургию на столе в бараке. Многие приходили молиться.
Начальник лагеря сказал мне, что не было надобности мне служить, так как имелся свой священник для всего лагеря. Начальник этот вошел во время нашей службы (он был чех) и, как собак, выгнал всех присутствовавших. Он стукнул на меня кулаком по столу, запрещая дальнейшие моления. Он пригрозил мне, что посадит меня в одиночку и ликвидирует всю мою церковную утварь.
Однажды раздался гонг, сзывая всех русских на службу. Оказалось, что служит тот самый священник-провокатор, который донес на меня. Так просидели мы январь и февраль 1945 года. В марте мы начали слышать канонаду, которая приближалась, и в один день вся стража покинула лагерь, оставив настежь открытыми ворота! Говорили, что подходят американцы... Мы оказались свободными. В складах стали раздавать даром продукты, сахар и прочее. Стояли длинные очереди. Пошел и я с мешком. Вокруг нас летали снаряды.
Лагерь стоял почти на берегу Эльбы. Оказалось, что подходят советские войска, переправлявшиеся через реку. Я бросил мешок и побежал к детям. Уже вечерело. Приведя в порядок нашу тележку и смазав колеса дегтем, мы немедля двинулись в путь по дороге вдоль Эльбы. Посвистывали пули. Сережа сидел на тележке со скарбом, и мы уложили его, чтобы охранить от пуль; ему было холодно и он дрожал, а с меня лил пот от волнения и боязни за детей. Только бы уйти подальше от шальных пуль! Шли всю ночь. Под утро встретила нас немецкая часть и офицер спросил: «Не видали ли вы русских?». Я ответил ему, что мы уходили, когда красные переправлялись через Эльбу, недалеко от Торгау. Офицер почтительно козырнул, сказав «данке», и мы поехали дальше, держа курс на Тюрингию, город Эрфурт.
Недалеко от Лейпцига, мы, не подозревая того, очутились в советской зоне. Было уже темно, и мы сбились с пути, и когда часовой окликнул нас - было поздно поворачивать назад. К тому же дороги были запружены другими, часто немецкими беженцами. Я ответил по-русски - «свои». К нам подошел солдат с фонарем и, увидав Сережу, других и мою рясу, сказал примирительным тоном: «Аж намаялся малец, чай голодные вы все?». Дети хором ответили: «Очень!». «Так оставайтесь ночевать тут. Здесь был кирпичный завод; одна стена-то стоит еще, а другие уж прихлопнуло. Я пойду до котла - авось достану еще чего-нибудь для вас».
Скоро он вернулся с ведром, наполовину наполненным борщем. Никогда еще суп не показался нам всем таким вкусным! Дети набросились на него и прикончили в несколько минут, и Сережа тут же заснул.
- Здесь сейчас на биваках наш полк, так нижние чины спят под открытым небом, а офицеры близко - вон в том бараке, - и он указал пальцем в темноту. - Хорошие, ничего не могу сказать; раз вы с детьми, да еще попом будете - не обидят! Мы по эту сторону реки Саля (Заале), значит, называется, а по ту сторону американцы в своей зоне - а мы тут, в нашей.
Вот угодило! - думал я, как бы отсюда выбраться?
- А нельзя-ли будет переправиться к ним, - спросил я, - мы в Эрфурт держим путь: может, лошадку подберем где-нибудь, а то трудно тележку-то тащить, да частенько и в гору.
- Ну, все понятно - не размазывай, - знаем, кого боишься - тех, что над нами, но они еще не пришли... Может, если в барак пойдешь, да пропуск попросишь - так и пустят тебя с семейством отсюда, а то прямо в лапы тем так и попадешь, как прибудут - завтра, должно быть. А офицеры наши добрые ребята. Попробуй!
Не успел я и слова сказать, как вскочила Леночка и говорит: «Я пойду и ведро отнесу», - и убежала. Солдат отошел, а я сижу, сижу. Дети заснули... Прошло больше часа. Что могло с ней приключиться? Одна среди солдат - даже подумать страшно! Как это я мог так ее отпустить, не остановить! Пошел я сам, нашел барак, двери настежь повсюду. В одной из комнат пируют и подливают несколько молодых офицеров.
Увидав меня, приглашают к столу.
- За дочкой пришел батя, а? Леночка сидит поодаль, и стакан полный перед нею, - молчит. Я подошел, сел рядом с ней, а она шепчет мне: «Уходи, папа, сейчас же уходи!». А тут еще музыка по радио раздается.
А один из офицеров встал, еле стоит на ногах, подошел к нам и говорит. - Тут тебе не место, батя - сам иди, а девицу с нами оставь. Ночь здесь проведет - все подпишем!
А Леночка мне опять: «Иди, а не то оба погибнем - а как будет с Сержиком и другими? Не бойся - я выкручусь!».
С характером она у меня, не трусливого десятка - в мать свою пошла... Выхожу, молюсь Ангелу Хранителю, а они гогочут мне вслед.
Вернулся к детям - спят, никого вблизи. Встал я на колени и прошу Господа смилостивиться над нами... Вдруг слышу шорох, и Леночка рядом. - Скорее, папа, бежим! Они так пьяны, что даже побежать за мной не могли, но могут послать кого-нибудь. Вставайте! Она растолкала Юрика и Сандика... Я впрягся, и они последовали за мной спросонку. Никто нам не помешал. Светало, когда мы подошли к мосту - там уже ждали сотни беженцев.
Американская зона начиналась посередине моста и их застава была открыта, а с нашей стороны, советской, была закрыта и около нее стояли вооруженные солдаты. Подъехал грузовик и из него вылезли трое тех наших знакомых офицеров. Увидя меня, впряженного в тележку, один из них указал на нас другому. - А вон, смотри - там та девка, что сбежала от нас! - У меня замерло сердце, у Лены тоже.
- А на кой леший она тебе сдалась! Отворите заставу, ребята, гоните их в шею! На кой черт нам всех их кормить! - пусть союзники поднатужатся!
И поползла вперед человеческая лава. Американцы приняли нас совсем равнодушно, и мы поплелись дальше. Все мы были изнурены, особенно Сержик, но Ангел Хранитель не покидал нас. Везде, куда мы заходили, останавливаясь, чтобы передохнуть, крестьяне давали нам хлеба, молока и сала на дорогу. В некоторых местах, когда не было больше сил, останавливались на ночь у немецких фермеров. На полпути остановились в имении друзей, которые очень тепло нас приютили. Мне отвели большую спальню с ванной и белоснежным бельем. Там, в саду, я покрестил младенца одной бедной русской женщины.
Отдохнув несколько дней, мы продолжали наш путь и пришли в Эрфурт в конце апреля. Город был занят американскими войсками. Все казалось мирно здесь, и мы решили тут задержаться. Тут уже было много других русских беженцев и, увидав, что я священник, стали объединяться вокруг меня. Мы жили в домике у одной доброй немецкой четы, которая относилась ко мне с почтением, как к пастырю.
Я служил по воскресеньям в одном католическом костеле, любезно предоставленным мне ксендзом. Чуть наладилась жизнь - прошел слух, что американцы отдают Тюрингию Советам. Снова тревога! Комендант отрицал эти слухи, но они росли и распространялись.
Нам повезло в одном - один из моих новых «прихожан», Василий Григорьев и его жена Ангелина, оба молодые, нашли где-то за городом брошенный советскими войсками грузовик. Видно, не хватило бензина! Василий сообщил мне о своей находке, и я отправился к коменданту с просьбой выдать мне документ на него и запас купонов на бензин. Он оформил все и обещал, что в случае сдачи города советским частям он даст мне знать вперед, чтобы вывезти тех людей, списки которых я должен представить ему.
Я выполнил его приказ. Время шло, но больше не было известий от коменданта, а слухи увеличивались, и настроение в городе становилось все тревожнее... Я же разъезжал с Василием, навещая больных и духовно обслуживая тех, кого мог, и чей адрес был известен нам.
Я снова отправился к коменданту и, подъезжая, увидел, что комендатура грузится. Комендант очень занятой не мог говорить, но послал свою секретаршу сказать мне, что он распорядился уже, и что сегодня в шесть часов вечера будет проходить польский эшелон, и что мои люди должны быть на вокзале в указанное время, чтобы отбыть с поляками в продвинувшуюся американскую зону.
Город огромный! Адресов многих я не знал, а только тех, кто знали других. Я помчался повсюду сразу ко всем, кого мог найти, передавая распоряжение быть на вокзале. Все, кого мы оповестили, явились туда заранее и ждали.
Прибыл польский эшелон - поезд стоит только 15 минут. Комендант ходил вдоль вагонов и хладнокровно посматривал, как мои люди лезли в вагон и как поляки выталкивали многих на платформу. Поезд тронулся, и случилось так, что некоторые уехали, а другим не удалось. Семьи были разлучены и люди метались, не зная, что делать, многие были в полном отчаянии.
Наш план с Василием был - ехать самим на грузовике, но как быть? Ведь можно было только взять максимум двадцать человек, а их было больше шестидесяти! Оставить же их тоже было нельзя... Решили посадить кого могли и, добравшись до новой границы, оставить их там. Люди плакали, умоляли - не оставлять их на расправу советам. Мы обещали вернуться за ними. И в этом Господь помог нам. И в три поездки нам удалось, до рассвета, перевезти всех, кто явился на вокзал, и самим выехать до вступления советских войск.
Мы ехали по направлению к Франкфурту, так как знали наверняка, что та зона Германии будет американской и надеялись, что благополучно доберемся туда. Тележку пришлось оставить, и нас было 18 человек в грузовике, поэтому долгий проезд был особенно утомителен для маленького Сережи, который все еще не мог привыкнуть к кочевой жизни, да и старшим было не легко, но все мы благодарили Бога, что спаслись и помогли спастись другим, помня о несчастных, оставленных на произвол энкеведистов.
Не доезжая до Франкфурта, мы остановились в Бад-Наугайме - курорте в графстве Гессен Нассау. Городское управление, куда мы заехали, предоставило нам дом - бывшую школу, и там нам сообщили, что в Наугайме много русских беженцев, но пока нет никакой русской организации и что единственная русская церковь (построенная Государем Николаем Вторым и Государыней Александрой Феодоровной, которая была дочерью Гессенского герцога и приезжала навещать свою семью) была закрыта и употребляема как склад. Священника русского тоже не было.
Город небольшой - в центре, окруженные чудным парком, здания с лечебными ваннами. Парк - место гуляния и встреч. Мы очень скоро познакомились со многими русскими из них, ставшими впоследствии близкими друзьями: с полковником Сергеем Константиновичем Наместником, графом Романом Мусиным-Пушкиным, Виктором Ивановичем Мещаниновым и другими.
После долгих обсуждений решили организовать Русскую Православную миссию для духовного окормления православных в Бад-Наугайме и его округе, под моим руководством. Первым делом, ходатайствовали в городском управлении, чтобы очистили церковь и передали ее нам - на что получили согласие. Написали Владыке, Митрополиту Серафиму, испрашивая его благословение на нашу Миссию. Он одобрил наше начинание.
Затем мы обратились к американским военным властям, объяснив коменданту, как нуждаются Ди-Пи-беженцы, потерявшие все, в духовной и материальной помощи. Для этого нам нужны были средства, чтобы продолжать и расширять нашу деятельность и также официальное разрешение от оккупационной комендатуры. Комендант отнесся очень сочувственно и, в согласии с представителем Объединенных Наций, мне, как главе и председателю Русской Духовной Миссии с церковным советом, сформированным из вышеупомянутых и других лиц, были выданы все соответствующие документы, которые при мне до сих пор.
Нам было дано разрешение ездить в лагеря Ди-Пи, помогать с оборудованием и освящать походные церкви для заключенных, которые творили чудеса изобретательности, употребляя банки для консервов для подсвечников; ящики для налоев и многое другое, необходимое для утвари, из, можно сказать, - почти ничего. В результате, с принесенными нами иконами, появлялись скромные, но такие благолепные и намоленные храмы, что было умилительно совершать богослужения в них, смотря на лица молящихся, обращающихся к Спасителю и Его Пресвятой Матери - не имея другой защиты, кроме небесной...
С детьми моими тоже пришла Божия помощь в лице многих добрых прихожан, как например, Раиса Ильинична Заворотная - казначей нашей Миссии; портниха добрая, заботливая, взяла на свое попечение Сережу. Юрик нашел службу. Леночка работала в Красном Кресте. Сандик стал ходить в немецкую школу. Сережа тоже начал учиться и делал быстрые успехи в языке, перегоняя братьев. Жизнь в Бад-Наугайме казалась нам вроде рая после всего пережитого.
Однажды, когда я вернулся домой из одного из лагерей в окрестностях Бад-Наугейма и собирался переодеться, так как весь промок от дождя, хозяйка дома, очень милая и хорошо относящаяся к нам всем и моим детям особенно, сообщила мне, что меня ожидает в приемной американский сержант. Когда я вошел туда, то увидел высокого, статного, красивого блондина с голубыми глазами. Он представился:
- Джон Ковальский.
«Что ему нужно от меня? Надеюсь, не какие-нибудь неприятности с американскими властями», - пронеслось у меня в голове, привыкшей к внезапным переменам.
- Что вам угодно? - спросил я как можно спокойней, по-немецки, так как он заговорил со мной на этом языке, но почему-то у меня забилось быстрей сердце.
- Чем могу вам служить? - добавил я, надеясь, что он пришел урегулировать какую-нибудь формальность по Миссии и оставит меня в покое, чтобы обсушиться. Вид мой, кстати, был весьма плачевный, особенно по сравнению с его щегольской формой.
- Я пришел к вам с визитом, чтобы просить у вас руку вашей дочери.
- Что такое? Простите, я не расслышал. Быть может, вы ошиблись адресом?
Он повторил свои предыдущие слова, поясняя:
- Нисколько. Я говорю об Елене, которая работает в Красном Кресте. Я ее босс и уже несколько месяцев, как я ухаживаю за ней. Мы любим друг друга и не спешили со свадьбой, но моя часть отсылается обратно в Соединенные Штаты через неделю. Я только что получил это известие, потому и поспешил к вам, чтобы получить ваше благословение. Я - католик и польского происхождения. Чтобы оформить все по всем правилам, когда начнут выписывать жен наших военных отсюда, Елена будет в их числе.
Я стоял, как громом пораженный, так как совершенно ничего не подозревал и, хотя Леночке минуло уже 17 лет, смотрел на нее еще как на маленькую, и будучи очень занят все время, не имел представления, что помимо работы и развлечений с подругами, у нее уже тайный жених и они хотят венчаться - когда ко всему еще Великий Пост!
- Благодарю вас за визит - я поговорю с моей дочерью и тогда дам вам мой ответ, - это было все, что я мог сказать ему. Сержант поклонился и вышел.
Вечером, пока я сидел и думал, как бы поступила на моем месте Танюша, ко мне вспорхнула совсем сияющая Леночка и, обняв меня, не давая мне времени придти в себя, заговорила: «Ты, конечно, дашь свое разрешение и благословение, папочка! Джони - чудный человек, лучше всех других. Он - мой босс; другие, что работают со мной, были бы в восторге выйти замуж за такого человека, но он любит только меня и мы выходим уже несколько месяцев вместе и знаем, что мы созданы друг для друга».
- Но он католик!.. Ты ничего не знаешь о его семье, и его ты знаешь всего без году неделя! Сейчас все равно Великий Пост - еще шесть недель. Венчаться нельзя. Подумала ли ты обо всем этом?
Леночка разрыдалась.
- Так значит, ты не хочешь моего счастья и меня не любишь!
Чисто женские доводы - шантаж своего рода! Но, слава Богу, чутье моей дочурки оказалось верным. Удалось все уладить, получить разрешение на брак от Владыки Серафима - «в виду особых обстоятельств» и все прочее. Через несколько дней, после регистрирования в городской ратуше и католического венчания, я обвенчал мою Леночку с Джоном в нашей православной церкви.
Спустя несколько месяцев моя новая американская гражданка выехала к своему мужу, который оказался всем, чего можно было пожелать в своем зяте. Узнав Джона ближе, я полюбил его, как сына.
С тех пор прошло 35 лет. У них сын, Леонид - талантливый архитектор. Последние 27 лет они живут в своем доме, в Оранже, близ Лос-Анжелоса. Он и она работают на ответственных постах. Дом их - один из самых гостеприимных, в которых мне пришлось побывать и погостить за мою долгую жизнь. У Леночки на редкость любвеобильное сердце! Она пошла в свою маму - дорогую, незабвенную мою матушку Танюшу. Что больше я могу сказать!..
В начале 1948 года, когда все больше православных беженцев были переведены в другие места Германии или переехали в другие страны, так что наша деятельность начинала сужаться, я получил приглашение и аффидевит от Владыки Архиепископа Виталия - занять место второго штатного священника с окладом в 75 долларов в месяц и даровой квартирой при соборе Русской Зарубежной Церкви в Нью-Йорке. Владыка писал о большой нужде в пастырях с опытом служения. Я с радостью согласился принять новое назначение...