Русский фашизм среди китайской эмиграции

Автор: i-sobor. Дата публикации: 27 января 2014. Категория: Мониторинг.

Русский фашизм в зеркале русского большевизма: натаска фашистских «крошек»

От редакции ROCOR Studies:

Настоящее исследование соответствует тематике сайта “Вопросы истории Русской Зарубежной Церкви”, так как фашистские взгляды были популярны в правой и крайне правой среде, составлявшей паству Русской Зарубежной Церкви.

Утверждение о том, что большевизм/коммунизм и фашизм представляют две стороны одной медали, к сегодняшнему дню стало общим местом. Соглашаясь с Лео Шпитцером, убежденным в том, что «история идей и важных семантических понятий в области культуры может быть описана на основании анализа их языкового выражения»[1], интересно показать, что и идеологические конструкции, и особенности нарратива, и знаки и символы русских фашистов 30-х годов представляли собой своеобразную эклектику, нечто промежуточное между идеологией фашизма итальянского и немецкого, с одной стороны, русской дореволюционной идеологией, с другой, и коммунистической идеологией, с третьей. При этом последняя играла решающую роль.

один из сегментов истории русского фашизма 30-х годов, касающийся специфики его самовыражения. Однако в начале статьи уместно сказать об алгоритме деятельности Всероссийской Фашистской Партии (далее ВФП) в Харбине, который можно определить как заимствование и адаптацию определенных явлений культуры, политических движений, риторики и т.д., восходящих главным образом к Советскому Союзу и дореволюционной России. Мифологизация как неотъемлемая часть советской культуры (ср., напр., конструирование мифа о коллективизации как варианте проявления русской соброности) приобретала в культуре русского фашизма характер зеркального отражения.

Исследователями были отмечены попытки фашистской партии в Харбине[2]выстраивать структуру и мероприятия своей организации по аналогии с советскими, «в противовес» им: именно так, «в противовес» первомайским собраниям коммунистов, готовилось открытие высшей Партийной школы, организовывались первомайские собрания (ВФП); ее высший орган, вначале названный Верховным Советом, позже был переименован в Центральный Комитет; антитезой «Азбуке коммуниста» (1921) Н. Бухарина была «Азбука фашизма» (1834) Г. Тараданова, написанная при участии В. В. Кибардина; друг друга русские фашисты называли соратниками (по аналогии и в отличие от советского «товарищи»).

Идеологи ВФП и не скрывали, что заимствуют риторику у своих злейших врагов. Так, некто М.И. призывал в журнале «Нация», органе печати ВФП: «Учитесь у противника. Ленин о составе и задачах революционной организации. Ленин о революционной практике в момент затруднения власти: вывод: достаточно заменить слово “буржуазия” словом “коммунизм” и слова “буржуазный строй” словами “коммунистический строй”»[3]. И лозунг в журнале «Нация» – «Русские! Мы сами кузнецы нашей национальной свободы!»[4] – тоже прочитывался как заимствование из песни Ф. Шкулева «Кузнецы», написанной в революцию 1905 г.: «Мы кузнецы, и дух наш молод…».

К этой попытке создания своего нарратива на фрагментах и аллюзиях чужого вполне применим вывод Ирины Сандомирской: «Эта преемственность тем более интересна, что проходит не по линии рациональных политических программ – здесь, наоборот, антагонизм полный. Она проходит по линии мифа и соответствующих правил словоупотребления»[5].

Но если люди, умудренные жизненным опытом, со сложившейся системой убеждений, непоколебимой шкалой ценностей, к тому же располагавшие достаточной информацией, понимали фарсовый характер русского фашизма[6], то имелась аудитория, которой идеологию ВФП легко было представить как романтическую, самоотверженную борьбу за национальные и религиозно-нравственные ценности – этой аудиторией были дети с их неискушенным сознанием, легко впитывающим любые мифы.

Это актуально и для советского воспитания, где, по справедливому утверждению Катрионы Келли, «уже с начала 1930-х годов <…> на подавляющее большинство советских детей так или иначе оказывалось патриотическое воспитательное воздействие», в котором огромную роль играла государственная политика, направленная на социализацию детей посредством обучения, вовлечения в политические организации (такие, как пионерское движение) и пропаганды (включающей литературу для детей, школьные учебники и визуальные средства, например плакаты)»[7].

Однако организации для самых маленьких (октябрятские организации) были созданы в Советском Союзе только в 1960-х годах, так что здесь русские фашисты, обычно подхватывавшие и переиначивавшие все, что делалось на социалистической родине, намного опередили СССР – в 1934 г. в Харбине был основан «Союз фашистских крошек» – организация для детей от трех до десяти лет[8]. Конструированию некоторых мифов именно для этой специфической аудитории посвящена настоящая статья.

У «фашистских крошек» был свой марш, своя газета «Крошка», свои заповеди. С ними проводили специальные занятия, им адресовалась особого рода литература. «Неутомимая фашистская писательница соратница Пац-Помарнацкая», как называли активного автора пьес для детей газ. «Наш путь» и журн. «Нация», наводнила последний своими произведениями, действующими лицами которых были фашистские крошки.

В одноактной пьесе Н. К. Пац-Помарнацкой «Именины крошки Наташи» действуют пять персонажей: Крошка Наташа, Бабушка, 1-я крошка, 2-я крошка и Крошка-мальчик[9], однако, согласно ремарке, пьеса легко может трансформироваться в массовое действо: «По желанию может быть введено неограниченное количество детей»[10]. Сценическое произведение демонстрирует принципиальную дидактичность. Почти в самом начале пьесы 1-я крошка задает вопрос: «Бабуся, о чем мы будем разговаривать?», и далее именины превращаются в урок фашизма, в который с радостью включаются остальные дети. Отвечает на вопрос, впрочем, не бабушка, а 2-я крошка: «Давайте говорить о нашем любимом фашизме?» Ее предложение встречают с восторгом: «Все. Браво, браво! Как весело! (Хлопают в ладоши.)» (53).

Дети начинают объяснять, чье имя и почему носят их подразделения «Союза фашистских крошек», – они именуются то «десятком», то «очагом». Наиболее занимательны именно эти разъяснения, насыщенные риторикой национального самосознания: так, имя тургеневской героини Лизы Калитиной «фашистские крошки» приняли потому, что эта «чудная русская девушка, очень добрая, любящая больше всего Бога, Россию и всех людей» (53), ушла молиться за них в монастырь. Название очага «Сказка о спящей царевне и семи богатырях» обнаруживает у соратницы Пац-Помарнацкой свое символическое значение: «Злая мачеха и баба Яга – это большевики-коммунисты. Царевна – наша Родина – Россия, а Царевич наш светлый вождь, и мы, фашисты, спасем Россию» (54), и т.д. Символическое значение придается и черной форме русских фашистов, которая представляет собой не что иное, как «траур по нашей Родине, которая так страдает» (54). Отношение к сказке, кажется, единственная позиция, в которой детская литература, инспирированная деятельностью ВФП, расходится с установками советской детской литературы этих лет[11].

Рассказ о фашистах, как и вообще вся риторика ВФП, в разговоре детей с бабушкой сосредоточивается на противопоставлении их коммунистам. Для большей понятности предмета разговора действующих лиц акцент ставится на трагических судьбах детей в СССР (подобно тому. как в Советском Союзе драматические и трагические ситуации, в которые попадали дети, всегда происходили за рубежом): «<…> самых лучших людей они <коммунисты> убивают, а детей отнимают у родителей и отдают их в детдомы <так!>, но там очень плохо, дети убегают и делаются беспризорниками, преступниками, а большевики их расстреливают» (54).

Так же как на особой роли личности выстроена большевистская риторика, в детской пьесе объясняется, кто такой Константин Владимирович Родзаевский с упором, как и в советском варианте, на то, что он живет здесь, «среди нас» (ср. в поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин»: «Он, как вы / и я, / совсем такой же»; «Он вместе, / учит в кузнечной пасти…»).

Оптимистический детский возглас «Ах, как хорошо!» объединяет в триаду наиболее важные для ВФП понятия: «Слава Богу, что мы – фашистские крошки! Слава России!» – православие, фашизм и патриотизм.

В самом конце пьесы находится место и бабушке, которую спрашивают, относится ли она тоже к «фашистским крошкам», на что та с умилением и гордостью отвечает: «Ишь ты, шалунья! Ну, да ведь ты не хочешь меня обидеть. Да, впрочем, старенькие и маленькие почти одно и то же. Пусть я буду крошка, но все-таки фашистская крошка» (55).

Дидактичность – онтологическое свойство детской литературы, однако в данном случае ей сопутствует политическая ангажированность, назойливость, отсутствие какого бы то ни было сюжета и образности. Попытки включить в повествование народные и литературные традиции оборачиваются сентиментальностью и одномерной символикой. Пьеса не выдерживает сравнений с советской детской литературой 30-х годов, скорее можно говорить о некотором совпадении интенций с детской литературой, создававшейся в Советском Союзе десятилетием раньше, вернее, о тех рамках, в которые пытались поместить детскую литературу чиновники от просвещения. Сверхзадачей новой советской литературы для детей провозглашалась в то время не образность и не сюжетность: «<…> было бы ошибкой думать, что и “художественная детская книжка” – это непременно беллетристика или поэзия, спустившаяся с олимпийской высоты до уровня дитяти <…>», – писал член Главлита[12] Н. Ф. Чужак в тезисах к докладу «Детская литература». Говоря о «диалектике детской книжки», он выдвигал задачу иного, нежели прежде, наполнения понятия «художество», акцентировал его новый, истинно марксистский смысл: «Пора уже марксистам бросить представление о том, что художество есть какое-то таинственное “преломление действительности” через “призму прекрасного”, воспринимаемое зрителем или читателем путем т.н. “эстетического наслаждения”»[13].

Этот и прочие тезисы Чужака резонируют с пьесой Пац-Помарнацкой, которую легко можно рассматривать именно как воплощение основных принципов, поименованных Чужаком в гл. «Наша установка» и, как можно понять по драматургической практике образцовой соратницы ВФП, ею всецело разделяемых: «А. Воспитание на борьбе (классовый актуализм, воля к переустройству). Б. Трезвый учет действительности[14]. <…> Участие в современности <…> Быт современья (политический и социальный)»[15].

Риторика непременного противостояния, борьбы на уничтожение противника, пропаганда своих идей на фоне отсутствия информации об идеях противников – все эти и другие аналогичные характеристики были одинаково востребованы как советской детской литературой, так и произведениями русских фашистов. И для тех, и для других актуальной была установка на реалистическую детскую книгу (иной вопрос, чтό при этом понималось под реализмом), которая в упрощенной и приспособленной для ребенка форме доносила бы до детской аудитории основные идеологические концепты: «Нам нужны такие формы детской книжки, которые были бы наилучшими агентами наших задач, то есть: давали бы действительное представление о жизни, воспитывали бы волю к строительству, к действию, и – были бы надежными проводниками коллективизма»[16].

Но и здесь, как и во «взрослом» нарративе, русские фашисты не были последовательны. Если основной пафос литературной борьбы для Н. Ф. Чужака (после выступления Н.К. Крупской, председателя научно-методической секции Государственного ученого совета – ГУСар – Наркомпроса, а также ее сторонников, напр., А. Барто, Б. Бухштаба и др.) был направлен против сказки с ее «волшебным, извращающим действительность уклоном»[17], то Н. К. Пац-Помарнацкая в следующей пьесе «Три елки» прибегает к помощи феи, которая, олицетворяя судьбу, приводит на елку к «фашистским крошкам» главных действующих лиц, Таню и Ваню, восторженно фею-судьбу благодарящих: «О сколько радости, добра, Фея, вы доставили нам!»[18]

Как известно, «поучительная, идеологически насыщенная, или, как у нас принято говорить, “идейная” словесность легко переводится на язык антихудожественных схем-концептов»[19]. Это высказывание теоретика постмодернизма приложимо и к детским пьесам членов ВФП, написанным убогим языком, с анахроничными восклицаниями «О!» и «Ах!», пьесам, лишенным художественности. Адресованные детям, эти произведения составляют один из сегментов русского фашизма, суть которого его первый исследователь определил как трагедию и фарс[20]. Детская драматургия относится к его фарсовой ипостаси.

Печать E-mail

• Назад
• Вперед