Протоиерей Лев Лебедев: Мысли о богословии
Что есть богословие? Дар Божий. Особая способность рассуждения о Божественных истинах, верного их восприятия и непогрешительного выражения. Кто такие основоположники богословия: апостолы, святые отцы и учители Церкви? Это не просто образованные, умные люди; это святые люди. И даже не просто святые, а особым образом богопросвещенные люди, Промыслом Божиим нарочито воздвигнутые в церковной истории для правильного изъяснения истин, содержащихся в Священном Писании и Предании Церкви, для утверждения правой веры в самых разных сторонах церковной жизни, не только в области умозрительных представлений.
Почему это так? Потому, что после грехопадения вся природа человеческая, в том числе – ум человека, оказалась глубоко помраченной грехом. Крещение дает благодатную возможность возрождения во Христе, очищения ума, но превратить эту возможность в действительность зависит от свободных усилий самого человека, от его духовного подвига борьбы с грехом и устроения своей души во образ Христов. Жизнь показывает, что такой подвиг есть дело очень трудное и в наиболее цельном и сильном виде может осуществляться в условиях иночества, монашества. Все святые отцы и учители Церкви древности – это, как правило, монахи. Вот почему для русских православных людей в древности, да и теперь, живым родником истинного богословия всегда было, есть и будет только то богословие, которое приемлется и исповедуется в недрах православного духоносного монашества, в тех его представителях, что не по внешности только монахи, но действительно подвизаются об очищении ума своего и сердца по правилам православной аскезы в духе «Добротолюбия», «Лествицы» и других подвижнических руководств. «Чистии сердцем Бога узрят». «Богослов тот, кто молиться умеет», – говорит преп. Серафим Саровский. Но даже в подлинно подвижнической монашеской среде богословом может быть не всякий, а лишь имеющий на то особый Божий дар и благословение опытных старцев. Но даже и таковой не гарантирован от ошибок по причине общечеловеческой ограниченности и неполной очищенности ума; даже святые Отцы и учители Церкви не во всем были точны, не всегда согласны в суждениях.
Есть в Церкви и другого рода богословие – школьное. Школьный богослов – учитель, преподающий своим ученикам то, что было сказано святыми отцами и учителями Церкви, труды которых он добросовестно изучил. Для чего он это преподает? Очевидно для того, чтобы его ученики могли то же самое потом преподавать другим своим ученикам или нести эти знания в народ в своей пастырско-проповеднической деятельности. Тогда все это верней было бы определить как церковную педагогику, обучительство, преподавательство. Это тоже дар Божий, но уже другой, не такой, какой получают те, кто имеет дерзновение впервые формулировать духовные истины, которые для Церкви нуждаются в особых формулировках.
Есть, наконец, и третий род богословия – опытного в широком смысле, как результат богообщения всего церковного народа. Каждый крещеный православный человек имеет способность в меру личных возможностей углубляться в познание Бога и божественных истин. Но Церковь при этом сразу же ставит человека перед необходимостью определенной аскезы ума. Только то понимание вещей может считаться допустимым, которое согласуется с соборным разумом Церкви, как он выражает себя в трудах апостолов, святых отцов и учителей, догматах и правилах общепризнанных соборов и других всецерковно одобренных учительных сочинений. Всякая же мысль, противоречащая тому, что искони содержалось в соборном разуме Церкви, должна быть человеком оставлена, как неверная. Не каждый следит за аскезой ума своего и потому «опытное» богословие в мирском смысле – это, в сущности, тоже Божий дар верного восприятия мира и истины. Весь исторический опыт русского православия свидетельствует, что когда верные чада Церкви, на путях правильного духовно-молитвенного сближения с Богом, прозревают в те или иные божественные предметы, то это их личное прозрение оказывается в точности соответствующим тому, что искони содержится в церковном учении. Такое широкое, опытное богословие народа смиренно, молчаливо, не претендует на учительство, редко выражает себя в словах и проявляется обычно лишь в периоды расколов, ересей и других церковных шатаний и нестроений. И хотя почти всегда личное восприятие человека открывает какие-то новые грани известных истин, но это лишь углубление и развитие того, что содержится Церковью, а не произвольное придумывание чего-то нового и небывалого. Вот почему и поныне в православном народе не утрачена способность отличать верное учительство тех, кто учит людей с амвонов, от учительства неверного, неправильного. Вот почему в православии хранителем веры признается не духовенство только, но весь православный народ. Вот почему Церковь возлагает на совесть каждого отдельного своего члена определение своего отношения к учительству того или иного священного лица, и дает право любому верующему выйти из послушания епископу, даже прежде соборного осуждения этого епископа, если он в своем учительстве проповедует ересь «осужденную святыми соборами, или отцами» (Константиноп. Двукратнаго 861 г. правило 15. Сравн. III Вселенского Собора правило 3).
Таким образом, в общем можно определить богословие как «ум Христов» (1 Кор. 2,16), сообщаемый Духом Святым Церкви в лице ее достойных представителей и как способность каждого члена Церкви пpиoбщаться этому уму в меру личных возможностей, стараясь хранить полученное ведение бережно и неискаженно, чтобы не выпасть из «ума Христова». Образно говоря, православное богословие нисходит «сверху», просвещая Церковь светом Христовой Истины. Основой метода такого богословия является созерцание истин в Боге, в Духе Святом, прямое и непосредственное вѝдениe сущности вещей, связанное с Божиим озарением ума человеческого.
Но вот в XVIII ст. у нас на Руси (а на Украине еще раньше, в XVII ст.) появляется так называемое «научное» богословие как заимствованное с Запада. Сначала оно успешно перенимает методику католической и протестантской схоластики, потом столь же успешно начинает ее преодолевать на путях сближения с современной секулярной наукой, «университетской наукой», объявляя это возвратом к патристике. Но средневековая схоластика – это не что иное, как попытка доказывать вероучительные истины с помощью языческих наук – философа Платона и Аристотеля, главным образом. Поэтому, когда современное научное богословие в праведном гневе отвергает схоластику, противопоставляя ей принципы исследовательской методики современных наук, оно не замечает, что под флагом «возврата к патристике», возвращается на самом деле именно к схоластике, только на новом уровне – уровне современной секулярной научности… При этом новоявленная схоластика частенько объявляет «схоластическим» в богословии как раз то, что является в подлинном смысле патристическим, о чем скажем ниже. А пока отметим одно в высшей степени важное обстоятельство.
Новое «научное богословие» вдохновлялось и вдохновляется тем же пафосом научного творчества, что и секулярное естествознание и гуманитарные науки. Этот пафос возгревается лживой, обманной «верой в человеческй разум», то есть гордостную претензию неочищенного ума на право быть мерилом истины и безнаказанно вторгаться в любые области бытия. Не случайно поэтому «научное богословие» появляется в истории одновременно с бурным развитием секулярных наук и развивается параллельно с ними. Может быть, потому и для того, чтобы показать ошибочность и опасность этих наук? Ничуть не бывало! Напротив, чтобы этими науками «обогатить» богословие… Но что же заложено в основе методологии, и методики современных секулярных наук? Принципиальная обезбоженность при подходе к событийным цепям и причинно-следственным связям в любых явлениях и процессах. Из этих цепей и связей заведомо и сознательно исключается Божие присутствие, Божие воздействие на них, зависимость этих процессов от чего-либо сверхъестественного, потустороннего, духовного. И это воспринимается как парадигма науки, признак научности, один из обязательных критериев научности. Руководствуясь такой методикой науки, уже докатились до явного и чудовищного абсурда атомной бомбы, угрозы экологической катастрофы, распада и кризиса духовно-нравственной жизни человечества, распада и кризиса культуры. «По плодам их узнаете их».
И вот с такой-то наукой сближается ныне наше академическое богоcлoвиe как с чем-то его обогащающим, содействующим его прогрессу. И что же получается? Получается, что богословие превращается в одну из человеческих «наук», такую же, как теоретическая физика, история или философия. Такое богословие уже не совпадает ни с опытным, ни с преподавательским, ни со святоотеческим богословием, о которых говорилось выше. Оно становится чем-то совсем другим, «научным». И научным для него является уже не то, чему научает Дух Святый, а то, чему сам человек научается в процессе своего «творческого поиска». Такое богословие – уже не «ум Христов», а ум человеческий, и исходит не «сверху», а «снизу». И основой его метода сказывается уже не созерцание, не Божие суждение, а субъективно-человеческое аналитическое изучение вопроса в духе методики секулярных наук. Современный ученый богослов – это уже не святой и даже не обязательно подвижник; это – интеллектуал, о коем обычно говорят: «Умный, образованный человек»… Более того, иной нынешний богослов сторонится истинного подвижника, как заведомого «ретрограда». А подвижник бежит от иного богослова, как от искушения…
Новоявленное «научное богословие», чтобы ему было где развернуться в своих дерзаниях и поисках, отвоевывает себе в удел почти все области церковной жизни, кроме догматов веры (хотя уже суемудрствуют и в области догматики). В глазах такого богословия целостности Церкви уже не существует, церковная жизнь рассекается и разделяется на отдельные, почти не связанные части (каноника, литургика, символика, церковное искусство), исследуя которые, богословская наука обнаруживает в них взаимодействие исторических, в сущности, случайных «факторов», «тенденций», «закономерностей внешнего порядка», «напластования» чисто человеческих узаконений, продиктованных требованиями и условиями той или иной эпохи. И оказывается, что ничего боговдохновенного, духовно-таинственного, вечного во всем этом почти и нет, а в основном – только человеческое, историческое… Это похоже на то, когда анатом, рассекая человеческое тело, не обнаруживает в нем никакой бессмертной души… Боговдохновенное нам милостиво позволяют видеть только в Священном Писании и догматах, да и то с бесчисленными и бесконечными «научно-богословскими» уточнениями, оговорками, поправками. Речь идет конечно, не о всех современных богословах, не о всех сочинениях, а только об определенной тенденции современного богословия, всем хорошо известной.
Выразители этой тенденции ныне столь же милостиво разрешают оставить в церковном Уставе, в веками сложившейся символике, в канонах только то, что, по их мнению, соответствует современным обстоятельствам, рационально-полезно в новых условиях для «адекватного свидетельства Христовой истины в изменившемся мире». Все остальное, как отжившее, устаревшее, предлагается оставить и заменить чем-то новым. Ход рассуждений «научного богословия», при этом, примерно таков: древняя Церковь говорила миpy на понятном для него тогда языке слов, образов, символов, ограждала церковную жизнь канонами, которые тогда имели значение в конкретно- исторической обстановке; почему же теперь в неизменности сохранять и консервировать всю эту древность, когда мир изменился, мир этого «языка» уже не понимает и для него, следовательно, нужно изменить и «язык» Церкви, и канонический строй, чтобы слово Христовой истины стало понятным и действенным в этом современном изменившемся миpе: это вытекает из самой сущности и назначения церковного апостольства (и следуют многие примеры из жизни апостолов и святых Отцов). По этому поводу необходимо сказать следующее.
1. Духовно-историческая ситуация времен апостолов или великих каппадокийцев отличается от современной не просто кое-чем, а радикально и принципиально. Если тогда мир еще не был оглашен словом Христовой истины, а языческие науки и искусства еще не оторваны от духовных корней, от верного даже в язычестве чувствования высшего, божественного происхождения вещей, то ныне мир, будучи давно оглашен Евангелием, уже отступил от него, приняв Христа, зная Его, добровольно отрекается от Него. Мирские науки теперь уже потеряли всякое представление о духовной и божественной основе вещей. Для такого миpa Тело Христово – Церковь, одетая в современные одежды, будет так же глубоко чужда и непонятна, как и в ризах древних облачений, хуже того — в нынешних одеждах только смех вызовет.
2. Действительно, «язык» Церкви, ризы ее образности и символики, ее каноническое ограждение формировались в эпоху определенной исторической культуры, но из этой культуры водительством Святого Духа были выбраны те элементы, которые соответствуют вечной и неизменной сущности Церкви, и потому сами стали вечными и неизменными. Ибо сотворивший внутреннее, духовное, сотворил и внешнее. Заглянем в Откровение Иоанна Богослова, и увидим, что Сидящий на небесном престоле, грядущий в конце времен судить живых и мертвых, облечен не в сюртук и не в джинсы, а в подир – длинное одеяние древних первосвященников и царей, увидим, что в небесном храме служение и предметы в точности соответствуют литургической символике византийского и русского православного богослужения. Следовательно, хотя в образно-символическом строе церковной жизни могут оказываться элементы исторически случайного, произвольного, чисто человеческого (и Церковь всегда умела это видеть и отличать), но, в общем и целом, в первооснове своей, каноны церковной литургики и символики боговдохновенны и вечны. И иначе в Церкви, которая есть Тело Христово и быть не может, если вдуматься! То же самое следует сказать и о канонических правилах Церкви: и те из них, которые имели значение только для определенных конкретных обстоятельств времени, и те, которые были рассчитаны на века, равно явились результатом не человеческого только, но Богочеловеческого делания («изволися Духу Святому и нам»), что тоже укоренено в Богочеловеческой природе Церкви.
3. Следовательно, в своей внутренней жизни, регулируемой святыми канонами, в своем богослужении и символике Православная Церковь должна остаться неизменной до Второго славного пришествия Христова. Если что и нужно здесь исправлять, так это порчу, которая была привнесена в последние три столетия, особенно в области иконописи и пения, в области жизни и мышления духовенства и верующих. Что же касается свидетельства внешнему миpy, то пусть оно осуществляется современными пастырями и богословами в проповедях и сочинениях самым адекватным образом, на современном языке, в понятных миру выражениях, которые, в частности смогли бы разъяснить и показать глубину духовно-таинственного смысла литургики, символики и каноники Церкви.
В противном же случае у современного научного богословия, особенно когда оно становится источником практических рекомендаций и советов, получается тот же результат, что и у секулярных наук – разложение и распад жизни, в данном случае – жизни церковной. Так что пришла пора во всеуслышание поставить вопрос об экологической защите церковной среды от разрушительного действия псевдобогословской псевдонауки, о сохранении древнерусских церковных устоев и традиций как живых корней, призванных питать и формировать современное церковное сознаниe. Важное значение в пагубных тенденциях богословия имеет так называемый исторический подход к изучению Церкви. К тому, что уже было сказано по этому поводу, нужно добавить еще кое-что. Историзма вообще не были чужды отцы и учители Церкви. Но в истории для них важнейшим было обнаружение внутреннего во внешнем, духовно-таинственного в явно видимом. Божественного в человеческом. Вопрос о том, как произошло то или иное, был важен постольку, поскольку помогал увидеть премудрость Божия Промысла в событии, выяснить, что оно означает в духовно-таинственном плане. Но историзм современного «научного богословия», унаследованный от «университетской науки», все чаще как бы переворачивает дело с ног на голову, и ответом на вопрос, как произошло, пытается подменить ответ на вопрос, что означает. Более того, устремленность к раскрытию внутреннего, прикровенного духовно- таинственного смысла вещей, образно символическое восприятие и толкование литургии объявляется иногда «схоластическим» подходом, хотя это подход именно патристический. Если говорить не о дурном мистицизме новомодных или доморощенных суемудрых мистиков, а о здоровом мистико-символическом мышлении Церкви, то оно свойственно Ареопагитикам, Василию Великому, Григopию Богослову, Иоанну Златоусту, Максиму Исповеднику, Патриарху Герману, Иоанну Дамаскину, Феодору Студиту, Симеону Солунскому и множеству других отцов; оно свойственно всей древнерусской иконописи, храмоздательству (даже – градостроительству), всему вообще мировосприятию Русской Православной Церкви на протяжении ее 1000-летнего бытия. Такой символизм является реальным и историческим по своему характеру и всегда умел отличать человечески случайное, от непреложно-божественного. Некоторые же современные литургисты рассуждают так: если можно выяснить, как исторически произошло введение в церковный обиход того или иного элемента (а это нередко происходило внешне случайно), то значит ничего мистического, священного и божественного в этом нет… Откуда такая неспособность видеть божественное в человеческом, промыслительное в случайном? Прежде всего, от порочной, обезбоженной методики исследовательского процесса.
Современное научное богословие как система образования и воспитания оказалась построенной не на отечественном, святорусском фундаменте, а на фундаменте западных форм и систем, как об этом говорят и сами современные богословы. Но вот парадокс: они это признают, даже скорбят об этом, но в то же время утверждают, что перенятие западных образцов систематического образования было неизбежностью, поскольку на Руси с X-го по XVII-й век вообще не было никакого систематического образования. Это большое заблуждение, происшедшее оттого, что наши маститые историки прошлого и нынешнего века считали образованием только такое, какое получили сами в гимназиях и университетах, училищах и академиях. То есть в учебных заведениях, построенных по западным образцам. Таких в древней Руси, действительно не было, но это не значит, что там не было вообще систематического образования. Оно на Руси было – и начальное, и среднее, и высшее. Только имело свои, русские, национальные формы и системы обучения. Начальное образование было почти всеобщим, особенно в городах и потому оставило о себе более всего упоминаний в источниках. Среднее – обеспечивало подготовку кандидатов в священство, причетников, служилых людей определенных рангов, мастеров-строителей и т.д. Высшее образование получали бояре и дьяки приказов, занимающиеся важными государственными делами, особенно посольского – дети князей, великих князей, царей, инженеры, градостроители, зодчие, а также все, кто имел Божие призвание и личное желание получить достаточно разностороннее образование. Центрами обучения были частные дома грамотных людей, приходы, монастыри, епископии, воеводства, приказы, княжеские и велико-княжеские дворы. Среднее и высшее образование не было стационарным и рассчитанным на анонимное обязательное количество учащихся. Оно осуществлялось персонально по отношению или к тем, кто по долгу службы или по положению обязан был его получить, или для тех, кто имел особое призвание к наукам. Древнерусский «университет» мог создаваться для одного, или нескольких учеников и распадаться после их обучения. В курс обучения входили как обязательные специальные дисциплины, так и добровольно избираемые. Учителями могли быть и свои специалисты, и иностранцы. Что же касается собственно богословского систематического образования, то оно имело на Руси достаточно мощную книжную базу из сочинений отцов и учителей Церкви, позднейших византийских и русских писателей, книги по всемирной истории, отечественные летописи, иногда включало в себя изучение античных авторов и языков, особенно греческого. Но ядром его, начиная еще с уровня начального обучения, являлся круг богослужебных книг: учительные Евангелия, Псалтири, Часословы, Минеи, Триоди, Октоихи. Они служили не просто пособиями, они при этом изъяснялись по толкованиям отцов и учителей Церкви. А в наших богослужебных книгах, в канонах, стихирах, тропарях и т.п. такая глубина всех пунктов догматического, нравственного, апологетического богословия, такая экзегетика, словесность, поэтика, что всего этого с лихвой достаточно для всех уровней образования. Древнерусское богословское систематическое образование представляло собой удивительно живую, гибкую систему, приспособленную к реальным конкретным запросам, и в наиболее оптимальной мере способствовало тому, что его получали те, кто действительно имел дар Божий к занятиям богословием.
Жалобы святителя Геннадия Новгородского и других деятелей Церкви на скудость образованных людей, решения Стоглавого Собора об учреждении особых стационарных школ свидетельствуют не об отсутствии систематического образования вообще, а о его недостаточности сравнительно с требованиями времени. А такая недостаточность может возникать в разные (любые) эпохи. У нас теперь тоже немало батюшек, которые «едва бредут по Псалтири».
Хотя в отдельные периоды в древней Руси до XVII в. могло и не хватать образованных людей, что бывает в любом обществе в любые эпохи, но, в общем и целом, русское национальное образование вполне обеспечивало нужды Церкви, общества и государства. Ибо на Руси с X-го по XVII-й век была создана и успешно развивалась поистине великая православная культура, культура дивных икон, изумительных по смысловому образно-символическому устройству храмов и монастырей, культура отличных переводчиков, строителей и зодчих, культура мощной государственности, премудрых книг: летописания, богословия Илариона Киевского, Кирилла Туровского, Нила Сорского, Макария, митрополита Московского, святителя Филиппа, Патpиapxa Никона. Чтобы вся эта прекрасная, духоносная всемирно-исторического значения культура могла быть создана при отсутствии систематического образования разных уровней – такая мысль просто невероятна! Это все равно, что утверждать, что все это возникло по мановению волшебной палочки…
Беда началась тогда, когда в XVIII веке свою исторически сложившуюся национальную систему образования насильственно оттеснили, разрушили и заменили западной, европейской системой.
Поэтому теперь, когда так много говорят о путях русского богословия и, кажется, ищут верного для него пути, ответ напрашивается сам собою. Не нужно уходить слишком далеко в путь веков и покидать при этом собственную родину. Нужно обращаться к тому богословию, которое искони было свойственно Русской Церкви. А это значит, что нужно сохранять святое православие во всей его целостности (а не только в области вероучительных истин); оно засвидетельствовано большой кровью мучеников и воинов, павших в боях за отечество и веру православную в надежде, что мы, их потомки, по крайней мере не разорим того, что они защищали ценой своей жизни. Это значит, что богословами должны становиться подлинные подвижники благочестия, способные стяжать необходимые дары Святого Духа для верного восприятия жизни, Церкви, истории. Это значит, что должна быть в корне пересмотрена вся система преподавания и устройства духовных школ, куда можно внести многое из древнерусской системы обучения. Должна быть изменена методика исследований, чтобы она не мешала, а помогала видеть Божественное в тварном, умея их и различать. Нужно, наконец, чтобы богословствовал в нашей Церкви не лжеименный душевный и плотской человеческий рассудок, претендующий на право вторгаться в любые области знаний без всякого особого Божия просвещения, а смиренный, очищаемый подвигом духовный разум, почерпающий ведение и видение вещей от Духа Святого, чтобы наши богословы могли сказать о себе вместе с апостолом Павлом: «И мы имеем ум Христов» (I Кор. 2,16).
Протоиерей Лев ЛЕБЕДЕВ
24 марта, 1987г.
