Воспоминания монахини Таисии - почившей насельницы Одесского Свято-Иоанновского монастыря
Воспоминания монахини Таисии[1]
Господи, благослови и помоги мне описать путь к монашеству и жительство в монастыре!
Немного о себе. …Была до 33 лет не крещена, но Бога никогда не отрицала и в великих скорбях обращалась к Нему за помощью, и Он помогал, даже в таких случаях, где по человеческим понятиям помощь была невозможна. С 30 лет стали посещать сильные приступы головной и глазной боли, так, что после каждого приступа падало зрение, как говорится, не по дням, а по часам. Медицинские обследования показывали, что болезни ни глазной, ни головной нет. Была в отчаянном состоянии, что думала покончить жизнь самоубийством, только держала мысль о малолетнем сыне: муж женится, а он кому нужен? Сна лишилась, и ночами плачу и говорю: «Господи! Зачем человек живет? Вот так помучиться (у меня и детство было очень тяжелое) и умереть? И как бы какой-то голос говорит: «Не ослепнешь, все будет хорошо». И наступало спокойствие. А потом мне посоветовали покреститься и дать какой-нибудь обет Господу. И я с жаром сказала: «Если мне будет хотя бы немного легче, буду хотя бы изредка ходить в церковь». И я, с Божией помощью, сдержала свое слово, что не только изредка, но каждый свободный день (а работала через день) была на службе и утро, и вечер, благо, в то время батюшка служил ежедневно (хотя был белый священник).
Начала ездить по святым местам. Особенно прикипела моя душа к Киеву, к Покровскому монастырю, куда я летала самолетом два раза в год. Был у меня там и духовный отец, старец Иоанн – духовник монастырский. А потом ездили и с мужем, и с сыном. Они исповедовались и причащались во Владимирском соборе, и венчались мы у о. Иоанна в Пуще Водице (пригород Киева). И вот, с первых посещений душа моя прикипела к Покровскому монастырю, я уезжала с великой скорбью и слезами, и мечтала все бросить и уехать из дому, но матушки меня убеждали, что это невозможно (муж, мама слепая, сын еще не в армии). Сама все понимаю, но вопию ко Господу: «Господи, улетела бы в Покровский монастырь на крылышках, а крылышки-то подрезаны». Но Господь и такую мою молитву услышал.
Однажды по-рану, в пять часов утра, пришла ко мне моя очень близкая знакомая (святой жизни, знала не только день, но и час своей смерти, умерла в Покров Божией Матери, звали Анастасией). Приходит взволнованная и со слезами говорит: «Раичка (я в миру Раиса), я видела такой сон! Полон храм народа, посреди храма широкая красная дорожка, из алтаря выходит священник с каждением, идет кадит, когда поравнялся со мной, наклонился и тихо сказал: скажи Раисе, что будет она в монастыре, но не сейчас, а в свое время». После этих слов нашло на меня такое спокойствие, что я напрочь забыла о своем намерении.
Жизнь идет своим чередом. Уволилась с работы, чтобы послужить Богу в церкви не старостой, не казначеем, не бухгалтером (как предполагали), а простой уборщицей. А сколько было препон, чтобы устроиться в церковь простой уборщицей! Староста, казначей и совсем неверующая бухгалтер боялись, что молодая, энергичная, грамотная будет претенденткой на какую-то должность. Но, все-таки, более чем через год мечта моя осуществилась – я уборщица храма Покрова Царицы Небесной!!! Радости предела не было. Но скорби тут-то и начались, да еще и какие! Об этом знает хорошо м. Мария (в то время прихожанка Мария)[2]. И вот, вынуждена была уйти. А в то время образовался приход Зарубежной Церкви (в Ишиме – ред.) О. Евтихий, в то время игумен, конечно, принял меня с любовью (я близка была с его родными, а мама его была моей подругой, вернее, духовной сестрой). Стала ездить в с. Шаблыкино, где о. Евтихий восстанавливал храм в честь св. вмчц. Екатерины. А когда отдали собор в г. Ишиме, стала (без преувеличения) его ближайшей помощницей: и за свечной ящик отвечала, и за облачения, и за их ремонт, пошив новых (очень много привозил (о. Евтихий – ред.) из-за границы старых списанных облачений), и за стирку, уборку храма во время ремонта и после. А когда стали, как говорится, «пачками», переходить священнослужители (в РПЦЗ – ред.), а он был правящим архиереем – одним почти на всю страну, в т.ч. и Украину, вся эта масса священства и их прихожан, которые тоже приезжали в Ишим, прошли через нашу квартиру. Не просто прошли, а и жили по нескольку дней. И кого только у нас не было! И митрополит Киприан греческий жил со своим келейником и переводчиком, и секретарем, и вл. Вениамин, который был нашим правящим архиереем, пока о. Евтихия не посвятили в святительский сан, и вл. Марк, и о. Александр Перекрестов, который при мощах свт. Иоанна Шанхайского, да несколько раз с матушкой и детьми… Да и не упомню всех. А батюшки из Омска – о. Николай, о. Василий, о. Виктор чередовались и приезжали по двое, один служил в соборе, другой в с. Шаблыкино, ‒ жили все у нас. И всю эту массу народа надо было встретить, накормить, упокоить и проводить. А даже накормить, и то не так просто: кто-то монашествующий – надо рыбное, остальным – мясное. А застолья по воскресеньям, праздничным дням – по 15-20 человек (свидетель м. Мария, она у меня тоже квартировала)! Спала я 2-3 часа в сутки, т.к. помощников не было, кроме моего мужа Владимира Ивановича. Когда приезжал митрополит Киприан, владыка Евтихий дал мне в помощницы Тамару (сейчас м. Елисавета[3]). И я, к тому же, не была освобождена в воскресенья и праздничные дни от свечного ящика. В 6 часов утра выходила из дома, с пересадкой прибывала в собор к 7 часам, чтобы быть прежде прихожан, но уходила сразу после литургии, чтоб помочь накрыть на стол Владимиру Ивановичу, и где-то около 2-х часов, может чуть раньше, ‒ гости.
Уставала смертельно, но, несмотря на все это, еще держала, можно сказать, неопустительно маленькое правильце. И вот, во время такой кутерьмы мне и говорит вл. Евтихий: «Раиса Васильевна, вы должны принять у себя гостью из Америки». На мой вопрос «кто она?» сказал: «Американка. Но она русская, хочет посетить Россию, т.к. это родина ее родных». Спрашиваю: «Она молода или стара?» Ответ: «Средних лет». Я категорично отказалась, сказав, что или молодая, или старая – другое дело, а так я не могу принять, т.к. эта дама светская, культурная, образованная. А я что и кто? И о чем мы можем говорить? На все его доводы – я отказалась. Он посокрушался, т.к. в то время не было и квартир, да если и были, то никто не соглашался на прием гостей. Ну, решил поселить в однокомнатной квартире нашей прихожанки Аллы Петровны. И вот, лежу утром очень больная, тихонько открывает дверь в спальню Владимир Иванович и говорит: «А у нас гости». Выползаю. Смотрю: владыка Евтихий и дама. Представляется: Мария Димитриевна[4]. Меня поразил, конечно, ее вид, ее облик. Одета элегантно, волос золотой, обрезан не коротко и не длинно, и густота этих прекрасных волос… Ну, конечно, Мария Димитриевна вела себя очень просто, восхищалась моим угощением. Меня поразило, что мои хрустящие жареные карасики она ела с косточками. Несмотря на то, что владыка всегда спешил, тут они засиделись до вечера, и я осмелела, подсела к ней с просьбой купить там в Америке золотой и серебряный галун на архиерейские облачения, красное и голубое. Она согласилась и потом выслала. Облачение получилось шикарное. Впоследствии, когда она переехала уже насовсем в Ишим наладить клиросное пение, то ее пригласила жить Валентина Ивановна с дочерью Жанной, та, что приезжала сюда (в Егоровку – ред.) с детками в гости. У них в Ишиме была хорошая трехкомнатная квартира, Жанна не была еще замужем.
Пение было налажено, и владыка предложил Марии Димитриевне организовать монастырь. Согласилась. Постригли ее в иночество в Америке, имя оставили то же. И, как говорится, вл. Иларион передал ее из рук в руки вл. Евтихию. Приехав уже инокиней, она стала искать дом под монастырь. И вот, Господь послал такой дом и такое место прекрасное – на берегу реки Ишим, в отдалении от городского шума. Дом большой, бывший детский садик, бревенчатый, бревна, как один, толстые гладкие, хорошо сохранились. Но т.к. не было фундамента, венцы и нижний ряд бревен подгнили, в связи с тем, что дом простоял бесхозный несколько лет; там не было ни окон, ни дверей, ни потолков, ни полов. И вот, м. Мария[5] попросила, чтобы ей в одном углу этого огромного дома отгородили маленькую келейку. Отштукатурили, но побелить уже нельзя было, т.к. было уже холодно, стены сырые, покрыты инеем… И вот, на все доводы, что нельзя жить в таких условиях: отопления нет, света нет и проч., Матушка переселяется в свое убежище. Укрывается еще сверху брезентом, а утром встает – на стенах и брезенте слой инея. Договорилась, чтобы подвести под дом фундамент, надо его было поднять на определенную высоту. Днем подвели под четыре угла дома домкраты, а ночью их украли, и дом рухнул, но Матушку не задавил, т.к. дом был рублен еще в старое время на совесть, и он не рассыпался, да и Господь хранил.
Вот еще случай. Прознали, что живет иностранка, и решили ограбить. Ломятся. А Матушка, мужественная женщина, кричит: «Да где же мой револьвер? Да где же мой револьвер? Да вот он!» Ну и грабители исчезли и больше не появлялись. Это Матушка рассказывала сама. Да там еще было много всего – я и не упомню.
Итак, Матушка жила одна, да еще с печкой-буржуйкой, которую надо было топить беспрестанно днем и ночью. Но все как-то быстро устроилось: и окна, и потолки, и полы, и кочегарка, и перегородки, и насельницы. Первая – Валентина Ивановна, (будущая – ред.) мон. Ксения, ее сподвижница. И печку уже топили поочередно через два часа круглосуточно, потом ин. Серафима из Дивеево, потом Наталья (покойная мон. Феодосия – ред.), потом казашечка Варвара, потом Мария Романовна (сейчас м. Мария[6]), она пришла в монастырь 1 марта, а я ‒ через месяц, 1 апреля.
А обстоятельства к этому были вот какие. С Матушкой мы были в очень хороших отношениях. Она любила приходить к нам в гости. А как-то, приехавши из Америки, увидела, что покрасили эмалью (в ее доме – ред.), а она не может запаха переносить, и пожила у нас какое-то время. И когда умер мой муж, Владимир Иванович, она стала предлагать мне пойти в монастырь. Но я, зная свое духовное устроение, не горела желанием монастырской жизни и отвечала уклончиво. А тут, как раз, Великий пост, батюшки на 2-й неделе съезжаются на исповедь и по др. делам. И вот, перед отъездом самые близкие батюшки зашли попрощаться и посидеть со мной по поводу траура. Даже высказались, что все так же, как при Вл. Ив., только вместо него – фотография на столе. И вот тут-то они мне и задали вопрос: «А что, Р. В., вы в монастырь уходите, а нас на кого оставляете? Кто же нас будет встречать, упокоевать?» Ну, я с улыбкой: «Да это еще на воде вилами писано». А о. Николай, самый близкий наш батюшка (он жил у нас неделями, особенно 1-ю и последнюю неделю Великого поста) подсел ко мне и сказал: «Р. В., а я вас не благословляю в монастырь». Вот, все батюшки разъехались. Телефонный звонок. Звонит вл. Евтихий: «Что батюшки, разъехались?» Говорю: «Да». «Я сейчас приду», ‒ говорит. Приходит и сразу: «Матушка за то, чтоб вы были в монастыре. Думаю, и вы не против. Так вот такой вариант. На территории монастыря домик, там живет семья – муж, жена, два сына-подростка, а этот домик необходим монастырю. Да и зачем на территории монастыря мирские люди? Так я предлагаю обменять вашу квартиру на этот домик». Для меня это был гром среди ясного неба. Но для меня слово владыки было закон. Я только промолвила: «Хорошо, а домик-то стоящий?» «Да-да, ‒ заверил он. ‒ Завтра хозяева придут посмотреть вашу квартиру, а мы идем утром в 7 часов к Матушке с вашим согласием. Вот так. Конечно, хозяева при осмотре нашей квартиры не могли скрыть восторга, и только хозяйка сказала: «Может быть, вам что-то в нашем доме не понравится, и вы захотите разменяться (это возможно в течение 6 мес.), и мы должны будем с позором вернуться?» Я заверила, что этого не будет. А потом действительно, как они сняли ковры со стен и пола, из стен посыпался шлак, а пола, как такового, и не было, а были набросаны куски деревоплиты. И наша прихожанка с весны до поздней осени производила ремонт, а снаружи Матушке пришлось обшивать домик. Но зато там была и просфорня, и иконописная, еще и кельи для сестер.
Вот так, после 40 дней по мужу я оказалась в монастыре. Но владыка поставил Матушке условие, что жить я должна в монастыре, на правило ходить, а послушание нести у него. Так и было. Только когда меня постригли в иночество, мы с Матушкой пошли к владыке, упали ему в ноги и просили, чтоб он освободил меня от соборных дел. Дал согласие освободить от свечного ящика, а от остальных ‒ нет, так и осталась при нем. А потом Матушка выхлопотала в доме ветерана две комнаты ‒ одну для церкви, другую для меня. Так что, я и там имела отличную келью, и еще дополнительное послушание ‒ в доме ветерана, и при церкви, и с людьми.
Владыка храм назвал в честь св. прав. Иова, а службы, молебны совершал только сам. А когда уезжал, то мне поручал вести молебны, оставил мне свой служебник (что найду нужным читать) и акафисты, и старинный акафист об усопших. Всех, бывало, помянем, живых и усопших, наплачемся… Моим бабулькам даже больше нравилось, когда мы молились одни, владыку они стеснялись и чувствовали себя скованными. Из 300 жителей было 20 постоянных прихожан, которые неопустительно ходили, самой молодой было 75 лет, а самой старой – 92 года, люди, прошедшие те страшные годы. Это были дети репрессированных, расстрелянных, замученных, умерших на лесозаготовках. И владыка говорил, что 20 постоянных прихожан из 300 – это хорошо, тогда как в с. Боровое, где он восстановил храм, из нескольких тысяч человек было до пяти прихожан, и то не из местных жителей...
В заключение, что хочу сказать. Уже будучи в монастыре в иноческом чине, еду как-то в автобусе, и вдруг мысль (воспоминание-ред.), как обожгла: «будет в монастыре, но в свое время». И вот, в монастыре не по своей воле, а по Промыслу Божию. И делится моя христианская жизнь с момента крещения на три равных отрезка: 15 лет – горение духом, жажда монашества; 15 лет – служение Богу, людям, но уже без горения духа, о монашестве не только не помышляла, но чувствовала, что это не по мне (я не духовна, я – трудяга, «трудоголик», как назвал меня один батюшка); 15 лет – в монастыре. Телом – да, в монастыре, ношу монашескую одежду, а духом – влачу жалкое существование. Сломалась не только духом, но и телом. Приходит отчаяние: зачем я здесь? Погибаю, поддержки ниоткуда нет, грехов, что и в миру не имела, нацепляла, как шелудивая овца болячек.
Прошу ваших святых молитв, да не погибну до конца. Простите, написала как на духу, без прикрас, без вымыслов. Но только успокаиваю себя тем, что я бы могла сменить место жительства, условия. Но нет на то воли Божией. Какие бы я ни предпринимала попытки, какие бы ни предпринимали попытки другие, но все тщетно. Нет воли Божией. Значит должна здесь страдать, нести свой крест, с помощью Божией. А Господь, видя все, верю, что не оставит Своей милостию.
Мон. Таисия
