Имеет ли право христианин не заниматься политикой?

Автор: Митрополит Агафангел. Дата публикации: 03 сентября 2013. Категория: Материалы конференций.

Доклад прочитанный на ежегодной конференции "Пути РПЦЗ в современном мире" Дмитрием Василевским

«Наше же жительство - на небесах» (Флп. 3, 20).

Ваше Высокопреосвященство, отцы, братия и сестры!

Немногим более полугода назад я оказался вовлеченным в онлайн-дискуссию, касавшуюся легализации абортов. Тема была задана философской публикацией, размещенной на сайте интеллектуального сообщества Беларуси. Защитники права на аборт пытались развести социально-политическое и индивидуально-этическое измерения данной проблемы. То есть, по их мнению, любой отдельный человек может руководствоваться в своей личной жизни какими угодно нравственными либо религиозными императивами, но не вправе навязывать их всему сообществу, принуждая последнее находиться в орбите религиозных принципов. Иными словами, библейские заповеди больше не являются сколько-нибудь приемлемой основой для обоснования принципов организации жизни постхристианского общества.

В сущности, вопрос может быть поставлен шире: во-первых, насколько возможно и не бессмысленно самим христианам апеллировать к божественным истинам перед лицом светского общества в ситуации, когда широко толкуемое понятие свободы совести позволяет самим верующим осуществлять религиозные практики в своей частной жизни более-менее беспрепятственно и свободно, и, во-вторых, насколько не беспочвенно с точки зрения религиозной совести и правовых возможностей стремление сделать христианские заповеди обязательным критерием своих действий для всего общества, которое изначально считает себя от этих заповедей свободным? Иными словами, не подавляется ли здесь свобода человека, когда она властно призывается следовать божественному закону, в то время, когда она сама сознательно избирает зло?

С точки зрения не-христиан все представляется достаточно просто: верующие могут исповедовать любые истины и действовать в соответствии с ними в своей личной жизни, но при этом не должны навязывать их всем остальным, то есть не должны вводить их в политический контекст. Это является принципиальным для светского сообщества, поскольку в современном мире политика как теория и практика государственного и общественного устройства не может служить средством достижения каких бы то ни было иных целей, кроме целей справедливого распределения материальных благ, равного доступа к ним, а также целей свободного выбора любого мировоззрения для каждого отдельного человека и одновременно обеспечения невмешательства такого отдельного человека в приватные дела своего соседа. Вроде бы все предельно понятно и ясно: каждый молится «своему богу» в своем маленьком углу и уже одно только обеспечение свободной возможности этого ставит себе в заслугу пострелигиозное государство, и взамен требует лояльности всех своих граждан к поддержанию такого порядка вещей.

Однако все просто лишь на первый взгляд. С одной стороны, само светское государство постулирует необходимость включения партикуляристских практик жизни в жизнь самого сообщества для того, чтобы сбалансировать  и снять угрозы потенциальных антагонизмов, которые неизбежны в ситуации беспрерывного брожения и столкновения самых разных мировоззрений и образов поведения. В свою очередь, это ставит перед государством проблему соблюдения прав в частности самих христиан, когда они высказывают свои взгляды на общественные проблемы и одновременно заявляют о необходимости со стороны общества обеспечивать их права на религиозное самовыражение и идентификацию за пределами своего дома (например, освободить их детей от насилия обязательного в школах «сексуального просвещения»).

С другой стороны, и на этом я сосредоточусь подробнее, коль скоро христиане на правах партикулярной, а на деле маргинальной, группы призываются самим гражданским обществом артикулировать в публичном пространстве основные догмы своего мировосприятия, то тем самым христиане получают от государства приглашение, а значит, имеют право выступить в область политического, то есть в ту область, пребывание в которой им, якобы, изначально было заказано. Налицо противоречивая ситуация. В целях обеспечения гражданского единства, христиане наряду со всеми остальными партикулярными группами,  вызываются к участию в публичных дискуссиях, но при этом имплицитно к ним обращено требование участвовать в этих дискуссиях таким образом, чтобы по результатам последних смысловой удел их участия был максимально нивелирован. Но это невозможно, если только сами христиане остаются христианами, не приобщаются духу мира сего, который «во зле лежит» (1 Ин. 5, 19) и не превращаются в соль, которая  «ни в землю, ни в навоз не годится» (Лк., 14, 35).

Итак, мы видим, что, во-первых, общество само как бы не против того, чтобы заимствовать некоторые ценности у христиан, то есть выборочно заимствовать. Но как это возможно для самих христиан, когда им предлагают поделиться лишь частью Истины? Например, от христиан просят поделиться своим учением о непреходящей ценности отдельной человеческой жизни, но когда речь заходит о запрещении делать аборты, христиан просят удалиться из публичной сферы, то есть не навязывать политику в качестве инструмента нормализации религиозно-этического сознания. Но ведь нельзя остаться христианином в чем-то одном, а в другом действовать как агностик либо язычник. «Кто сказал: не прелюбодействуй, сказал и: не убей; посему, если ты не прелюбодействуешь, но убьешь, то ты также преступник закона» (Иак. 2, 11). Истина неделима, как и Сам Бог, она проста как и Бог есть простое Существо, по словам святых отцов. Более того, истина это и есть Бог: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6).

Во-вторых, обнаруживается любопытный момент: современная политика, якобы сосредоточенная только на максимально общем для всех благе, подспудно вынуждает всех своих граждан иметь чуть ли не мировоззренческим критерием своих жизненных упований это самое общее благо. А поскольку последнее по своей сути благо исключительно материальное, то и критерием благой жизни становится исключительно удовлетворение плотских потребностей. И даже там, где речь идет о чем-то не материальном, последнее все равно остается мерой всех вещей.

Отсюда, в-третьих, вытекает следующее: заявленное светским государством желание дать слово всем специфическим комьюнити и партикуляристским точкам зрения (то есть априори подразумевается, что универсальным мировоззрением остается агностицизм, т.е. тотальное неверие) и выслушать их – имеет своей целью организацию такой гражданской идентичности, в бесформенной структуре которой должны потонуть все принципиальные отличия каждого от всех и всех от каждого. На такое единство христиане пойти не могут, для истинных христиан объединение может быть только на краеугольном «человеками отверженном, но Богом избранном» (1 Петр. 2, 4) камне веры, Который есть Христос.

Иными словами, современное общество, освободившись от религиозной истины как критерия своих действий и любого рода целеполаганий, неминуемо обожествило «плоть и кровь», которые как раз «не могут наследовать Царствия Божия» (1 Кор., 1, 15). В результате политика становится инструментом в деле приведения всех и каждого в постхристианском государстве к общему знаменателю гедонистических устремлений. Ведь очевидно, что там, где подавляются высшие духовные потребности как то основное, к чему и вызван человек из небытия, - их место занимают потребности материальные. «Прочие народы…будучи отчуждены от жизни Божией…предались распутству так, что делают всякую нечистоту с нанасытимостью» (Еф. 4,  17-19).

Можно возразить, сказав, что ведь современное государство заботливо стремится обеспечить каждого своего члена возможностью и правом на свое исповедание веры. Что это государство, имеется в виду либерально-демократическое государство, как раз и возникает в результате необходимой выработки ценностно-плюралистического консенсуса в обществе на военных площадках бесконечных протестантских войн. Все это с первого взгляда кажется верным. Но только с первого взгляда. Безусловно, государство стремится к обеспечению свободы вероисповедных практик. Однако, здесь камнем преткновения как раз оказывается изначальное преимущество. Из вида упускается тот очевидный факт, что разнообразные религиозные практики получают свое право на существование благодаря «вынесению за скобки» общественного сознания ценности религиозной истины как таковой. Люди начинают искать и находить смысл существования только в посюсторонних практиках жизни. Высшие вопросы духа становятся предметом иронии, к ним вообще теряется интерес, - если иметь в виду агностиков; либо религиозный интерес переносится исключительно на явления видимого мира и активности по его преобразованию, - если иметь в виду протестантов (лютеровский тезис «профессия как призвание»).

Кроме этого важен и другой нюанс: люди естественно все меньше сопрягаются с подлинным смыслом бытия в своих частных религиозных сообществах, которые получили юридическое право на существование, в виду того, что эти сообщества не являются больше выразителями той подлинной Христовой истины, под мнимыми знаменами которой и были развязаны протестантские войны. Почему мнимыми? Потому что либерально-демократическое государство самим фактом своего рождения зафиксировала не столько правомочность мировоззренческого плюрализма, сколько повсеместную индифферентность к вопросам истины и духа. На самом деле, католики и протестанты воевали друг с другом и сами с собой – не за вопросы об Истине, а за вопросы о «плоти и крови». И потому, когда на поверхности Европы вдруг возникло совершенно новое, доселе невиданное образование как парламентарная демократия, то, на деле, это означало не столько даже достижение компромисса в вопросах об Истине, сколько достижение единства в вопросах о «плоти и крови», которые «не могут наследовать Царствия Божия» (1 Кор. 15, 50), того Царствия Божия, которое Само только и может быть Истиной, единственной и неделимой.

Набирая силу на исторических поворотах и научаясь все искуснее организовывать идентичности, а по сути лишь смысловые вакуумы, вокруг таких как понятий как прогресс, нация, класс, гендер, спорт, здоровый образ жизни, научное мировоззрение, творческая реализация, карьера, счастье -  государство сделало единственной целью жизни человека самое себя, или точнее организацию собственного бытия в истории, то есть – политику. Политика поглотила собою все и потому стала неинтересна людям мира сего. В этом кроется ответ на царящее беспокойство в среде политтехнологов и социальных теоретиков, поскольку флюидное массовое сознание уже невозможно протаранить каким бы то ни было смысловым молотом. Массовое сознание уже изначально капитулировало перед любой ценностью, а на богословском языке – добродетелью. Ведь даже для того, чтобы общество обмануть, как это проделали когда-то Маркс, Фрейд или Гитлер, нужно чтобы общество было готово ради этой иллюзии обмана чем-то жертвовать. Нынешнее человечество ничем жертвовать не хочет. «Don’tworry, behappy!» - теперь самый популярный слоган. Применительно к нашим временам, думается, и следует отнести слова апостола Павла: «их конец – погибель, их бог - чрево, и слава их - в сраме, они мыслят о земном» (Флп. 3,  19).

Оборотной стороной тотального рабства является слепота по отношению к границам собственной несвободы. В аналогичном смысле также верен тезис современного социолога Бодрийяра о том, что пол (sex) проник везде и потому его нет[1].  «Мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда» (Ин. 8, 33), - говорили Христу, Источнику всяческой свободы, Его ненавистники. Другими словами, оттого, что раб греха проявляет апатию к само-поглощенности страстью, ведь не следует, что он от нее свободен. Напротив, он ею поглощен с головой. В этом смысле все для человека постхристианской эпохи становится политикой и политика становится всем. Что бы такой человек не предпринял, это не станет духовным задатком в копилку его бытия в вечности, ибо вечности для него нет. «Сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что»[2] (преп. Иоанн пророк), - если уж кто-либо захочет поставить в заслугу современному пост-христианину его чрезвычайную работоспособность. Ведь теневой изнанкой этакой работоспособности всегда является сатанинская придирка к верующим, которые «занимают чужое место под солнцем», предаваясь строгим постам и долгим молитвам, и своим призывом «ищите прежде Царства Божия»  (Мф. 6, 33) деморализуют креативную прыткость людей мира сего.

Здесь еще важно подметить одну специфическую деталь, которая позволит отделить современную языческую политику от политики привычного язычества, хотя по существу они схожи. Во-первых, классическое язычество, хотя и отличалось скотским гедонизмом, тем не менее, не отрицало (в некоторых культах) власти некоей верховной невидимой и умозримой сущности над головой отдельного человека. Это позволяло тем или иным язычникам в определенный момент уловить и распознать подлинную истину Христову, если, конечно, они сами не позволяли своей душе глубоко соприкоснуться с демонической составляющей своего культа. Как такое возможно, это тайна судеб Божиих, но что такое возможно, выразил в своих известных словах о «неизвестном боге» (Деян. 17, 23) ап. Павел. Во-вторых, традиционное язычество не знало тайны спасения в ее христианской глубине. Оно не знало о перерождении человека через спасительную жертву Христа и не знало о конце времен, поскольку обладало циклическим, а не линейным, историческим сознанием.

Что же касается нынешнего человечества, то, с одной стороны, оно в своем возврате в язычество полностью ушло от вопросов о возможном и адекватном постижении Истины, во всяком случае, признает только те истины, которые познаются спекулятивно, но никак не верой. С другой стороны, современное постхристианское общество, сделав объектом последних своих чаяний только этот видимый мир, направило на этот мир всю мощь перевернутого религиозного эсхатологизма, источником которого является христианское учение о тайне спасения, и о которой (тайне) язычество как раз ничего не знало. Далее, христианский эсхатологизм, положенный в основу светских религий самоспасения, обусловил невиданный размах возрожденческих утопий о творческих возможностях человека, атеистических и научных революций, а также идеологий коммунизма и нацизма.

Однако, наивно полагать, будто после коммунизма и нацизма идеологии самоспасения себя исчерпали. Напротив, только сегодня они набирают невиданную мощь и сила этой мощи в использовании того компонента, который упускали в своей идейной твердолобости Маркс и Гитлер (впрочем, имея в виду свои цели и не могли не упустить). Речь идет о либеральной установке на девальвацию понятия истины. Отныне утверждается, что истина есть дискурс. Проще говоря, любая истина есть конструкция и потому сегодня истина может быть одна, завтра другая, и вообще их может быть много одновременно и при этом они могут друг друга взаимоисключать. На этом и основывается современный либерализм, который вкупе с институтом (превратно толкуемой) демократии как инструментом приведения воли большинства в действие, за какой-то небольшой промежуток времени после окончания второй мировой войны охватил собой почти все население земного шара.

В сущности, либерализм, основанный на новозаветном учении о непреходящем достоинстве человека, «который обновляется в познании по образу Создавшего его,
где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3, 10-11), но политически оформленный под влиянием ложной протестантской герменевтики, уже изначально был ориентирован на разрушение понятия истины. Но на протяжении всей эпохи модерна (от Просвещения и вплоть до окончания второй мировой войны) у обмирщенного человечества все еще оставалась некая убежденность в том, что все же существует некая, хотя бы и абсолютно посюсторонняя, истина, которая непререкаема и вечна. И хотя эти истины заменяли во времени одна другую очень быстро, тем не менее, людям казалось, что каждая следующая истина будет признана окончательно и действительно станет абсолютной. Например, истина искусства и творчества (Ренессанс), истина разума (рационализм), истина чувства (сентиментализм), истина рода (дарвинизм), истина народа (национализм), истина государства (этатизм), истина общества (социализм), истина чистого знания (сциентизм), истина пола (психоанализ), истина класса (коммунизм), истина крови (нацизм), истина сообщества (коммунитаризм). Самая последняя и одновременно самая первая «истина», истина свободы проявилась в теперешнее время как истина мнения (релятивизм). «Мы исповедуем все убеждения без исключения»[3].

Попутно заметим, что свобода и разум есть не просто одни из превратно толкуемых истин, но являются конститутивными основаниями самого модерна, образуя между собой, так сказать, эпистемологическую стяжку для разворачивания в стройные и последовательные проекты всех тех «истин», которые здесь перечисляются.

Раскрывая все заложенные в себе изначально потенции лжи, либерализм обрел самое себя окончательно только в последнее время, постулируя тотальное отсутствие истины – в области знания, действия, веры – как нечто изначально данное и неизменное. Впрочем, давно известно, что выражение «истины нет» является перформативным противоречием, что подтверждается и данным в Священном Писании свидетельством о потенциальной вместимости слова как вербальной единицы для Самой Истины как Бога. «Слова, которые говорю Я вам суть дух и жизнь» (Ин., 6, 53); «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6); «Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 31-32); Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин. 12, 48); «Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам» (Ин. 15, 3);.; «Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина» (Ин. 17, 17)

Аннигиляция истины пронизывает все общество и все общества: начиная от самого низового, индивидуального уровня и заканчивая коллективным уровнем и дальше – глобальным. «Думай что хочешь – только не мешай никому!» - таков лозунг современного либерально-просвещенного человека. На это, впрочем, можно возразить, что, во-первых, думать, что хочешь, предполагает и следующий шаг – делай, что хочешь! Но это уже позиция маньяка: чтобы не быть пойманным, он ведь тоже сначала думает. Блаженный Августин изрек другую сентенцию: «люби и делай, что хочешь!». Во-вторых, такой лозунг подразумевает скрытую десубстантивацию Другого. То есть, на самом деле, тот, кто приемлет все точки зрения, безразличен к каждой из  них в отдельности и не имеет своей собственной. А это и есть то, что характеризует нынешний либерализм и на деле уничтожает моральную  ответственность друг за друга: тот, кто имеет живое ядро личности в себе, не может быть безразличным, а если ему не все равно – он не может не мешать никому. Как результат этого, любой антагонист либерализма неизбежно демонизируется через приписывание ему негативных предикатов - опасного, террористичного, непредсказуемого, репрессивного.

И, в-третьих, если иметь в виду свободу религиозного самовыражения, то наивно полагать, будто чья-то религиозная установка не может кому-либо мешать. Напротив, не существует более жестких разделительных линий, чем линий проведенных по религиозному признаку, поскольку религия касается не только области убеждений, но и области практик общественного поведения. А в виду того, что нынешний человек, в отличие от героев как классических, так и фронтовых романов, уже не готов умирать ни ради любви, ни ради Родины (культура иронии и глобализация уничтожили как первое, так и второе, как в теории, так и в жизни), то единственным, за что еще человек готов умереть из всех старых символов (а новых не появилось) – это религия, и на фоне данного аксиологического нигилизма, самопонятно, что значимость выражения своей религиозности принимает зачастую экспрессивный характер и даже, как мы знаем, террористичный. Однако, терроризм это перверсивный язык либерализма, навязанная им религии анти-логика: религиозные сообщества, сопротивляясь десубстантивации, реально совершают те негативные «телодвижения», которые от них ожидают. Это не к тому, что религия оказалась объектом злого воздействия, а скорее к тому, что церкви сами по себе или в себе постепенно лишаются живой субстанции и само-нивелируются под какой-то один уровень – либеральный. А в богословской транскрипции – экуменический.

Итак, то, что можно было бы назвать политикой в уже современном, рабочем смысле этого слова есть процесс государственного, культурного, социального, экономического, национального и любого творчества вне обращения к истокам и первоначалам самого этого творчества, которое коренится все в Боге и есть Сам Бог; таким образом, более точно: политика есть любое действие и труд в ущерб действию и труду духовному, хотя бы действие это было и духовное внешне. В этом последнем смысле, перефразируя преп. Исаака Сирина, можно сказать, что приобщение Божеству достигается лишь через ту добродетель, труд ради которой рождает смирение[4]. И в этом отношении, конечно, политики не существует, ибо не существует вообще ничего кроме Бога, Которым «мы живем и движемся и существуем» (Деян. 17, 28) и «Который над всеми, и через всех, и во всех нас» (Еф. 4, 6) и «все Им стоит» (Кол. 1, 17). По мнению свят. Григория Нисского, ничто в человеке кроме подобия Божия в Царство Небесное не войдет[5]. По природе, по онтологическому существу, дерзнем сказать, и в ад ничего кроме Бога не войдет, и потому мучение будет заключаться в таком состоянии бытийствования, которое находит себя предельно истощенным (в плане воли) в отношении к Богу и поэтому – предельно наполненным всем тем, что не есть Он Сам по природе – страстями. Таким образом, политика в собственном или точнее в ныне возобладавшем смысле есть предвосхищение ада на земле, и такой политикой христианин заниматься не может и не должен.

В мире, в котором все стало политикой, любая позиция Церкви будет неизбежно расценена как политическая и особенно такая ее позиция, которая совпадает с бытием Церкви по самой ее сути: спасать души верующих, вести их к соединению со Христом, непрестанно напоминая Его слова о том, что «жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк. 12, 15). Неотмирность Церкви более всего раздражает греховный мир и потому он ничем так сильно не озабочен как тем, чтобы вовлечь церковные организмы в политику, ибо тогда и они будут заняты мирскими попечениями, постепенно теряя от своей богочеловеческой природы, то есть, отделяя самое себя от той Церкви, которую «врата ада не одолеют» (Мф. 16, 18).

Как это происходит, можно увидеть на примерах инославных церквей, которые выходят в мир для разного рода социальной деятельности, не являющейся прямой функцией религии как таковой. Мало того, сами сакральные сооружения у них снабжаются бассейнами, спортзалами, концертными залами - для привлечения внимания людей из мира. Как долгосрочный итог этого - новая и более сильная волна секуляризации накрывает западные вероисповедные сообщества. Что и понятно: коль скоро религия есть мистическая практика, тогда любая косвенная деятельность под ее знаменами подсознательно рано или поздно начинает осознаваться как не-аутентичная ей самой. И тогда возникает вопрос: почему бы "мирской" музыке и не играть рядом со "священным" костелом (кирхой, молитвенным домом и т.д.) во время каких-либо фестивалей или парадов и тем самым мешать богослужению, - если в нем самом, например, регулярно проводятся те же мероприятия для молодежи с игрой на музыкальных инструментах с очень современной аранжировкой. В Норвегии, например, распространена практика, когда утром в молитвенном доме проходит богослужение, а уже вечером помещение предоставляется полностью для светских нужд – проведения дискотек. В нынешней социологии религии появилась даже исследовательская гипотеза: пытаться остановить исход людей из религии с помощью социальной активности со стороны церквей это все равно, что подливать еще больше масла в огонь секуляризации.

Что касается православных церквей, то здесь достаточно обратиться к наиболее яркому примеру – декларации митр. Сергия (Страгородского) о лояльности советской власти, подписание которой сделало МП служительницей и заложницей богоборческой, а значит уже предельно посюсторонней и предельно квази-эсхатологической, политики коммунизма и перенаправило эту церковь от искания Царства Небесного на поиск компромиссов сначала с атеистическим государством, а потом постатеистическим, но таким же постхристианским.

*  *  *

Подытоживая, можно условно предположить следующее, а именно, что имеются два измерения христианского не/участия в политике: 1) это призыв со стороны самого гражданского сообщества артикулировать свою вероисповедную позицию и 2) евангельское вменение всем и каждому не только «сердцем веровать истине к праведности, но и устами исповедовать ко спасению» (Рим. 10, 9).

Из этого следует, что любой христианин никак не может не участвовать в государственном и общественном устройстве, во-первых, в виду того, что он будучи истинным членом Церкви Христовой, неминуемо будет вынуждаем обстоятельствами засвидетельствовать свою вероисповедную позицию и таким образом никогда не сможет выйти из того специфического контекста восприятия, в который непременно будет вовлечен самой ситуацией бытия христианина в падшем мире – «если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше» (Ин., 15, 20);  в этом смысле христианин не имеет права не участвовать в политике, ибо политика, какой бы она ни была – языческой, атеистической, либеральной – сама находит христианина и требует от него устного, публичного выявления своих мыслей и взглядов.

Но даже подвергаясь общественному остракизму, лишаясь гражданских прав, христианин уже оказывает влияние на само общество и его концепцию права и тем самым участвует в практике государственного управления. И, во-вторых, христианин изначально всегда уже занимает определенную общественную позицию, хотя бы благодаря факту практической необходимости зарабатывать себе пропитание на день грядущий. По сути, христианин и должен в этом мире искать только Господа через принятие веры сердцем и исповедания ее устами, искать Царствия Божия, а все остальное по неложному обещанию Христа «приложиться» (Мф. 6, 33) ему.

До того определенного узлового момента в европейской истории, когда политика стала делом (псевдо)религиозным, то есть поглотила собою всего человека и все общество, которое в свою очередь стало некоей квази-церковью, – христиане и не задавались вопросом, должны ли они заниматься политикой. Они просто искали Бога в сердцах своих через участие в церковной жизни и, естественно, только этим и должны заниматься в любые времена. В той мере, в какой большинство членов самого общества обращается к Церкви, последняя готова освящать собою все их дела и помышления, со временем оформляя такое окормление в определенные политические формы – теократическую, монархическую, демократическую, республиканскую. Все эти формы не несут подлинно сакраментального значения и потому ничего собственно не меняют в самом главном, к чему должен стремиться любой христианин в любые времена – не искать «здесь постоянного града, но искать будущего» (Евр. 13, 14).

Теперь, когда политика приобрела черты светской религии прогресса и самоспасения, нивелируя все существенные основания истинно (а не мнимо) христианского исповедания веры, Церковь как богочеловеческий организм остается самой собой, свидетельствуя о богооткровенных истинах, которые всегда исторически неизменны, а также напоминая, что все «видимое временно, а невидимое вечно» (2 Кор. 4, 18). Что же касается самой постановки вопроса о том, имеет ли христианин право не заниматься политикой, то она изначально провокационна и потому ответ не может быть однозначным, равно как и сами требования мира к христианам в отношении их политического не/участия никогда не могут не быть двусмысленными.

В самом деле, когда речь идет о христианском осуждении грехов общества, христиан просят не навязывать свою «устаревшую этику» большинству. В том же случае, когда христиане, оставаясь верными призыву Священного Писания: «не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь, потому что всего этого ищут люди мира» ищут «Царствия Божия» (Лк. 12, 29-30), к ним обращаются недовольные люди мира сего и требуют от них уже обратного – выйти из монастырей и «спиритуалистической самозамкнутости» и окунуться в безбрежное море посюсторонней активности.

Христиане есть граждане того Царства, которое «не от мира сего» (Ин. 18, 36) и в приобщении к нему видят цель и смысл своей земной жизни. Из следования этому смыслу вырастают все дела и активности христиан в видимом мире, который в той мере, в какой сам желает, только и может приобщиться духу свидетельства христиан в мире, свидетельства о том, «что мы от Бога и… что Сын Божий пришел и дал нам свет и разум». В той же мере, в какой этот «мир во зле» лежащий (1 Ин. 5, 19-20) отвергает для себя это приобщение, он остается сам вне богочеловеческого организма – Церкви Христовой –  которая есть истинное, первое и последнее отечество христианина.

Иными словами, христиане как члены Тела Христова всегда остаются сами собой и освящают собою общество и государство лишь в том случае и в той мере, в какой то или иное общество и государство сами желают освящаться благодатью богочеловеческого организма Церкви. В этом смысле христиане не имеют, конечно, права не заниматься политикой, ибо, когда искание правды Божией и Божьего Царства становится заботой самого общества, тогда и дары Церкви готовы щедро излиться на это общество. Отдельный же христианин никогда не должен уклоняться от громкого исповедания своей веры и никогда не должен угождать духу мира сего, хотя бы это и противоречило воле большинства и его мнимо-демократической настроенности нарушать заповеди Божии.

Христианин может занимать нейтральную позицию по отношению к избираемому большинством злу лишь в том случае, когда он не несет прямой ответственности за совершение этого зла. Когда же он оказывается в ситуации принятия решения  (например, занимая пост президента), заведомо оправдывающего зло (например, принимая указ о разрешении абортов), он обязан пойти против зложелательного большинства своих сограждан и прямо засвидетельствовать о необходимости соблюдения заповедей Божиих. Сама политика в таком случае вытолкнет христианского правителя из контекста принятия решений и таким образом избавит его от ответственности, однако сам он как личность останется верен Господу во исполнение Его слов: «кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мф. 10, 32-33). В этом случае христианин воспользуется правом не заниматься политикой, которое в той же мере будет справедливо принадлежать ему, в какой мере ему вменена обязанность всегда искать только Царствия Божия, которое «не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе. Кто сим служит Христу, тот угоден Богу и достоин одобрения от людей» (Рим. 14, 17-18).

Итак, когда общество отвергает христианский призыв к исканию Бога, тогда и христианский отказ от участия в политическом обустройстве такого общества будет по существу не отказом от политики, а отказом от соучастия во зле. Применительно к этому случаю, думается, то есть применительно к тому, как действовать в двусмысленной ситуации, когда звание христианина и статус гражданина входят в противоречие друг с другом, – прозвучал и мужественный призыв апостола: «испытывайте, что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте» (Еф. 5, 10-11).

В общем и целом Церковь, конечно, не связывает себя ни с каким политическим порядком. При этом, само собой разумеется, что каждый член Церкви всегда-уже является гражданином того или иного государственного организма и значит a priori участвует в жизни государства и общества. Но и на работе, и на политической агоре христианин в первую очередь должен  оставаться и быть христианином, не должен подстраивать свои религиозные убеждения под требования изменчивой социальной жизни и потому всегда должен быть готов «всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Петр. 3, 15). То есть должен быть готов всегда исповедать свою веру, призывать к следованию учению Христа и в любой подходящий момент воззвать к совести попирателей всего святого и обличить их. Но, конечно, он должен стремиться делать это с рассуждением относительно времени и места, должен стремиться проповедовать свою веру разумно и в то же время бескомпромиссно, хотя и «с кротостью и благоговением».

Каждый член Тела Христова как человек может допускать ошибки и совершать грехи. Церковь не несет за это ответственности, ибо Она свята как и ее Основатель Христос. Настолько, насколько это возможно, христианин в качестве гражданина, участвующего в политическом процессе, должен следовать заповедям Христовым, а не волюнтаристским императивам общественного мнения. Церковь же в качестве церковной организации и общины может лишь только призывать государство к следованию заповедям и обличать в случаях их дерзкого и безостановочного попрания. Но, даже участвуя в политике – в ее наивном, до-модерном понимании – каждый христианин остается некоторым образом непричастным к ней за счет своей изначально сущностной принадлежности мистическому Телу Христову – Церкви.

И значит: всякий раз, когда исполнение христианином общественных обязанностей входит в противоречие со Священным Писанием и Преданием Церкви, он должен в соответствии с призывом апостола («испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас?; 2 Кор. 13, 5) как гражданин удаляться от участия «в бесплодных дел тьмы» (Еф. 5, 11); но при этом даже тогда, когда гражданские начинания и инициативы христианина находят в том обществе, где он трудится, полное одобрение и поддержку, он все равно оказывается уже-неприсутствующим в мире – по своей принадлежности к Церкви как Царству Христа, которое «не от мира сего» (Ин. 18, 36).

* * *

«Время уже коротко, так что…должны быть…плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие;и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего» (1 Кор. 7, 29-31). То есть христианин, чтобы поддерживать свое физическое бытие, может, а значит должен «пользоваться миром сим», который в данном контексте не есть тот «мир, который лежит во зле» (1 Ин. 5, 19) и «дружба с котором есть вражда против Бога» (Иак. 4, 4). Но пользование это должно осуществляться без прилепления к этому миру сердцем, отстраненно, во исполнение слов Христа о необходимости «отрешиться от всего, что имеешь», чтобы «быть Моим учеником» (Лк. 14, 33).

Иными словами, видимому миру как творению Божию противостоит мир невидимый как образ и совокупность страстных пожеланий и греховных дел. Постоянно удерживать свое сердце в благодати Божией и не допускать в него страстей – и значит для любого человека действовать по-христиански, единственно по существу верно, то есть и по-человечески, ибо душа каждого человека есть христианка. Именно с этой точки зрения следует христианину смотреть на свою жизнь, не разделяя ее искусственно на общественно-политическую либо приватную.

Впрочем, даже с точки зрения людей мира сего, которые стремятся и всегда стремились загнать христиан в гетто, – невозможно разделить человеческую жизнь на политическую и приватную. По мнению основоположницы теории тоталитаризма Ханны Арендт, «поступки, не сопровождающиеся речами, утрачивают большую часть своего характера откровения, становятся непонятны. Бессловесного действия вообще не существует. Функция речи не в объяснении, а в идентификации деятеля; слово объявляет, что действует именно он, то есть некто могущий апеллировать к другим поступкам и решениям и говорить, что он намерен делать дальше. <…> Напротив, публичность погружается в сумерки, когда никто не знает, кто ты, и люди начинают чувствовать себя чуждыми друг другу и миру». Пространство явленности есть пространство явленности друг перед другом с открытым лицом. Эта явленность есть собственно действительность, тогда как потаенность, необходимая для поддержания жизни – не есть действительное бытие человека[6].

В этих утверждениях проявляется, во-первых, рассмотренная выше псевдорелигиозная увлеченность посюсторонней деятельностью, в которой, якобы, человек только и обретает свое «действительное бытие». А, во-вторых, утверждается, что для функционирования публичности (как основы политики) необходимо явленность всех и каждого перед всеми – своим словом. Но, а с каким же словом может явиться христианин в мире и явиться публично, как не со словом, в котором не может сокрыться его вера и четкое представление о нравственном поведении? Не к этому ли обязывает нас и Христос, требуя исповедать Его устами перед людьми? Так что с точки зрения социальных наук, Господь призывает христиан именно к политике (sic!).

С какой стороны ни посмотреть, со стороны ли постхристианского общества, со стороны ли Евангелия – разделить общественное и приватное не представляется возможным. Однако, христианин и в своем исповедании устами сохраняет мир в сердце и даже приумножает его, ибо исполняет то, что заповедано ему. Тогда как человек мира сего и в своем тотальном погружении в мир, остается в итоге ни с чем, остается только со своими страстями. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26).

Спасибо за внимание!

Дмитрий Василевский

Печать E-mail

• Назад
• Вперед