Верую во едину святую, соборную и апостольскую Церковь, — возвещает символ нашей веры.

Но как может быть едина Церковь, когда так много самых разнообразных обществ и организаций, взаимно друг друга исключающих, претендуют на это название? Когда мы знаем Православную, Католическую, Лютеранскую, Англиканскую, Армянскую и другие церкви?

Потому, ответим мы, что только одна из этих Церквей имеет полное право действительно называться Церковью, все же прочие именуются церквами лишь по своей на то претензии, или по принятому, но не имеющему за собой основанию обычаю, вроде того, как в письмах именуют того, к кому пишут, «милостивым государем», а себя — «покорным слугой», хотя оба выражения ни мало не соответствуют действительности.

Церковью по настоящему может быть только одна, потому что с Церковью неразрывно звание носительницы полной и совершенной истины, а полная и совершенная истина может быть только одна. Если в вещах важных и точных высказывается два или несколько различных мнения, правым может быть только одно, а все прочие — неправильны.

Но и сама Православная Церковь может ли быть едина, если в Ней мы видим отдельные Церкви: Русскую, Греческую, Сербскую, Болгарскую, Румынскую? Все эти поместные Церкви составляют одну Православную Церковь. Они суть даже не части Церкви, потому что Церковь — полнота Истины, не дробима на части, но лишь местные, обусловленные характером народа или государства, отдельные выявления одной и той же Церкви. Своеобразие каждой поместной Церкви может быть очень велико, но единство будет оставаться ненарушенным, даже не затронутым, если не нарушена, не затронута церковная истина.

Воздух по всей земле совершенно одинаков и повсюду одинаково животворящ, пока не нарушен его химический состав. Но картины, которые через воздух совершаются, поля, которые он овевает, степень его влажности — очень разнообразны, но разнообразие это происходит не от воздуха, а от особенностей местностей, которые животворит воздух. Так и Церковь, повсюду единая, разнообразно проявляется в русском, греческом и других православных народах. Но все эти народы принадлежат одной Церкви, пока исповедуют одну, едино истинную веру.

Каков смысл деления на Церковь видимую и невидимую, на Церковь небесную и земную?

Это деление существует только в отношении человека, но не по существу. По существу же — Церковь невидимая, глава Которой — Христос, в Которую входят ангелы и все спасенные люди, и Церковь видимая, составляющаяся из живущих на земле православных людей, — одна и та же. Если муравей смотрит с земли на человека и видит только палец ноги, а весь остальной человек: голова, рука, ноги и туловище, теряются в высоте от муравьиного взора, то для такого муравья наблюдаемый им человек разделяется на часть видимую — ближайший палец ноги, и часть невидимую — все прочее. Но по существу такого деления в человеке нет. Так и Церковь, по существу совершенно единая, разделяется для нас на доступную нашему зрению, и Ту, Которая нашему зрению недоступна. Но в полной мере такая разделенность остается для нас только пока мы, подобно муравью, созерцающему человека, наблюдаем Церковь извне, со стороны, как посторонние Ей. Когда же мы входим в Нее, как частицы Ее тела, эта разделенность исчезает для нас, и мы ясно, хотя и невыразимо, ощущаем всю полноту, все неделимость Ее жизни.

Внешне единство Церкви проявляется в единстве Ее Таинств, в том, что крещенный православным русским, греческим или сирийским священником, человек вступает в одну и ту же Церковь, исповедуясь — получает от одной и той же Церкви отпущение грехов, причащаясь — приобщается одной и той же благодати. Внутреннее же единство есть единство духа. Многие спаслись (напр. некоторые мученики) не приобщившись, ни к одному из Таинств Церкви (даже и крещению), но никто не спасается, не приобщившись внутренней святости церковной, ее вере, надежде и любви.

Как может быть Церковь свята, если составляющие Ее люди грешны, при том не только рядовые Ее члены, но и пастыри, и архипастыри, и даже патриархи?

Церковь свята не святостью людей, в Нее входящих, но святостью своей главы (не метафорической или образной, но действительной) — Христа, с Которым она составляет один организм. Святость же людей, т. е., чистота, свобода от грехов, нужна для них потому, что только святостью люди могут войти в Церковь, в Которой не может быть ничего нечистого, ибо Она одно тело со Христом. Всяким грехом человек отпадает от Церкви, покаянием же восстанавливается в Ней, пока после смерти (а иногда, в исключительных случаях, еще и до смерти) не сделается он или совершенно причастным Церкви, не отпадающим от Нее, наследником Царствия Божия, Которое и есть Церковь, или совершенно чуждым Ей, сыном погибели.

Без святости не может быть причастности к Церкви. Не об исключениях, но обо всех христианах говорит апостол Петр: «вы народ святой» (1 Петр. II, 9). Всех нас призывает Господь: «будьте совершенны (т. е., святы), как Отец ваш совершен» (Мф. V, 48), и апостол Павел разъясняет: «ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Бога, плод ваш есть святость, наконец (как следствие) жизнь вечная», т. е., жизнь в Церкви (Рим. VI. 22).

Если мы согрешаем, то тотчас же можем мы и встать через покаяние, снова согрешив, снова каяться, хотя бы семижды семь раз в день, не уставая, не ослабляясь в покаянии, потому что оно есть дверь в Церковь. «Примири и соедини его святой Твоей Церкви», — так говорит священник в молитве на таинстве Покаяния, разрешая отъединившегося грехами, но покаянием возвращающегося в Церковь грешника.

Вот почему так важно быть православным, т. е., стоять всецело на точке зрения Церкви — считать за зло все, что она называет злом и считать за добро все, что она называет добром. Если не сойдет человек с этой почвы церковной, то даже и глубоко погрязши в грехах, всегда легко отыщет он путь к покаянию и восстановлению единства с Церковью.

Наоборот, горе тому человеку, который не согласен с Церковью во всем ее понимании зла и добра. Согрешая уже не только по слабости или небрежению, но по убежденности, что тот или иной грех есть добро, такой человек не найдет пути к покаянию, не восстановит своего единства с Церковью, пока не отвергнет своего своеволия и своемудрия и не покорит их разуму церковному.

Итак, свята наша Церковь, хотя и входят в нее здесь на земле грешные люди. Но входят они в нее только в святые моменты своей жизни, только святыми сторонами своей души, и чем более они вкореняются в нее, в ее благодатную жизнь, тем святее они становятся, и святость самых святых людей не от них самих, но от Церкви Святость же Церкви — не от людей, в нее входящих, как Глава с телом. И нет иной святости, кроме церковной. Все добро, вся святость, какая только есть во вселенной, где бы она ни находилась, — нераздельно принадлежит Церкви.

Что значит соборная (по-гречески — кафолическая) Церковь? Не значит ли это всемирная, и в таком случае не больше ли подходит к этому определению Церковь латинская, более Православной распространенная по свету?

Слово кафолический имеет несколько смыслов. Заключается в нем и понятие всемирности, что особенно любят подчеркивать латиняне, переводя слово кафолический словом универсальный. Но всемирность в приложении к Церкви не значит наибольшую распространенность в свете, тем более не означает наибольшую многочисленность последователей, потому что тогда мы должны были бы отказать в кафоличности Церкви первых лет христианства, когда она распространена была лишь в Палестине, и все ее чада вмещались в одну горницу, и первых веков, когда Церковь была известна только в Римской империи; наоборот, должны будем признать кафоличным арианство в IV веке и несторианство с VII по Х век, когда эта ересь широко распространилась по миру, а Православная Церковь, в которую входила тогда и Латинская, охватывала лишь берега Средиземного моря. Наконец, будем вынуждены признать кафоличность буддизма, наиболее многолюдной из религий.

Нет, всемирность в приложении к Церкви значит другое. Значит, что она не связана ни с каким государством или народом, но все люди всего мира имеют совершенно одинаковую возможность и право быть ее чадами, что она одинаково может распространяться на все народы и страны, и никто, ни греки, ни русские не имеют никакого права претендовать на преимущественное обладание ею.

Но главное значение слова кафолический не в смысле всемирный, а в том, что передано славянским и русским словом соборный.

Святые равноапостольные братья Кирилл и Мефодий прекрасно могли бы или оставить слово кафолический без перевода, как это сделал Запад, или перевести его словом всемирный или вселенский. И то, и другое слово было в их времена (к их временам относится перевод песнопения «Всемирную славу от человек прозябшую…» и выражение Вселенская Церковь, Вселенский Собор). Но они предпочли слово соборный, каковое слово выражает идею не только видимого соединения многих, но и возможности такого соединения, идею единства во множестве.

Значит ли это, что Церковь Православная есть Церковь семи Вселенских Соборов, и что Вселенский Собор есть высший в ней авторитет?

Да, и это значит, но не это главное. Соборной кафолической Церковь была еще задолго до Вселенских Соборов, прежде даже до самого первого. Иерусалимского Собора святых апостолов, от самого своего основания, ибо наравне с ее единством и святостью, соборность является основным свойством Церкви.

Господь мог бы спасти каждого человека в отдельности, отдельного человека или отдельный народ привлекая к Себе.

Но не таков план Божий. Он основал Церковь — собор людей, подобный Предвечному Божиему Собору, и не отдельным людям, но соборному единству их открыл Он Свою волю. Свое учение, дал великую и страшную силу благодати.

Соборность Православия проявляется в том, что православные христиане, поскольку они живут в Церкви, как бы ни были различны внешние условия их существования, — веруют, мыслят и чувствуют совершенно одинаково, не сговариваясь о том предварительно.

В 1938 г. происходила конференция православных и англикан. Среди православных были русские, греки, сербы, румыны, болгары и сирийцы — люди разных народов и рас, разных культур и культурных уровней, у которых в мирской жизни не было ничего общего между собою. Но в деле веры, поскольку они оставались на почве Церкви, были они совершенно единодушны (к сожалению, некоторые из участников этой конференции, хотя и были официально православными, но не оставались на церковной почве; это надо всегда помнить, что не официальная принадлежность делает человека православным, а церковность ума и воли). В то же время другие участники конференции, принадлежавшие к одному народу, к одной культурной среде, во всех вкусах и обычаях представлявшие полное единство, в деле веры глубочайшим образом разобщены, хотя и принадлежали официально к одной и той же Церкви.

При том, в Православной Церкви единство обеспечивается не внешним авторитетом, подобным авторитету папскому в Церкви латинской, а исключительно внутренним единством жизни. Это единство жизни есть соборность.

В самые первые века христианства при величайшем напряжении жизни церковной, когда христиане полностью и совершенно жили в Церкви, и вне Церкви не было у них никаких интересов, эта соборность проявлялась с особенной силой. На разных концах тогдашнего христианского мира: в Испании и в Месопотамии, в Мавритании и в Галлии, христиане не сговариваясь между собою, проводили жизнь настолько совершенно внутренне единую, что христианин, перенесенный из Дамаска в Массилию, чувствовал себя в церковной общине чужой страны совершенно так же, как у себя на родине. И все, что без официальных собраний, без особых постановлений вырабатывалось тогда внешне пестрыми, но внутренне совершенно едиными, разнообразными христианскими общинами, было выявлением воли и жизни Духа Святого, живущего в Церкви. Впоследствии, когда явилась к тому возможность, этот же дух соборности, орган Святого Духа, стал проявляться на собраниях епископов, получивших торжественное наименование Вселенских Соборов, дерзновенно, с полным сознанием своего на то права, заявлявших: «изволися Духу Святому и нам».

Соборность не есть общее подчинение современному или древнему авторитету, не есть рабское повиновение распоряжениям о том, как надо веровать или думать, не есть и кропотливое изыскание по вопросу о том, как о том или ином учили и думали в древности. Православный христианин верит и исповедует не так, как это приказывает ему делать тот или иной патриарх или архипастырь, не так, как это предписывает тот или иной древний святой отец, но так, как подсказывает ему его совесть, его сознание, живущее в Церкви, но эту совесть свою, это сознание он постоянно проверяет голосом Вселенских Соборов, святых отцов и тех своих современников, о которых он знает, что они подлинно живут в Церкви. И если он обнаруживает в своей совести и в своем сознании расхождение с ними, он не утверждает свое сознание в противность сознанию церковному, как протестант, и не подчиняется рабски, внешне авторитетному голосу Собора или архипастыря, но сознавая, что если его сознание вошло в противоречие с сознанием церковным, значит в его сознании есть какая-то капитальная погрешность, и нужно не простое подчинение, но исправление всего духовного своего облика покаянием и смиренной молитвой, пока он не достигнет снова внутреннего единства с Церковью. Стояние в соборности не легко. Оно требует постоянного духовного напряжения и подвига. Но ведь об этом, как и о всей жизни в Церкви, говорит Христос: «Царство Небесное (т. е. Церковь) усилием берется, и употребляющие усилие (по-славянски — нудящие себя, т. е., принуждающие) восхищают его» (Мф. XI, 12).

В каком смысле мы называем Церковь апостольской, хотя в ней многое переменилось со времен апостольских?

В том смысле, что Церковь наша и ныне внутренне совершенно та же, что и во времена апостольские, несмотря на изменения обрядов и положений церковных со времен апостолов. Церковь и ея члены знают внутренним знанием веры единство и неизменность своего духа, который есть дух Божий.

Внешние, непризванные, видят изменение внешнего обряда внешним знанием, не постигающим внутреннего. Церковь же сама признает себя неизменной, и со времен апостольских никогда не признала ложью того, что она когда-нибудь признавала за истину.

Впрочем, не апостолы определяют Церковь, но Церковь, как тело Христово и голос Духа Святого, определяет апостолов. Продолжая дело Христово. Церковь наименовала апостолами таких служителей своих, как Климент, Тимофей, Тит и др., которые, может быть, никогда при жизни не видели Христа; потом назвала равноапостольными множество иных из разных стран и народов. Церковь же лишала апостольства тех, кто не сохранил верности ей, как, например апостола Николая. Она же назначала новые виды служения себе, как, например, служение пресвитерское или диаконское, которым давала части апостольских полномочий. Церковь авторизировала или не авторизировала апостольские писания и тем установила канон св. Писания, который находят себя вынужденными признавать и те, кто отвергает Церковь.

Ученый историк знает, что в первые века нашей эры было много книг, носивших название евангелий, еще больше было посланий апостольских, из которых некоторые только назывались так, некоторые же действительно принадлежали перу апостолов. Церковь не стала делать ученых изысканий, не бесспорных и ныне о принадлежности или непринадлежности тех или иных писаний тем или иным апостолам. Она просто авторизировала, т. е., признала четыре евангелия, двадцать одно послание, одно историческое и одно пророческое повествование Нового Завета и пятьдесят книг Ветхого Завета — своими, т. е., заявила, что эти книги не от того или иного апостола, не от того или иного пророка, но от нее, от Церкви; это ее голос, и кто хочет повиноваться ее голосу, будет повиноваться, не как раб, но как свободный сын, в радостном на то полном согласии своего сердца этому ее голосу.

Прочие же евангелия и послания Церковь или отвергла совсем, как несогласные с нею, или же придала им меньший авторитет, как, например, послания ап. Варнавы, послания ап. Климента, пророческие видения ап. Ермы и др. Но и из отвергнутых евангелий и иных писаний она взяла то, что согласно с нею. Так, например, многие богородичные праздники, многие сказания церковные, записанные в наших минеях и синаксариях взяты из отвергнутых, так называемых апокрифических евангелий.

И все это творила Церковь в полном согласии с голосом Духа Божия, живущего в ней.

Но на этом дело Церкви не остановилось. Оказалась нужда в дальнейшем разъяснении учения Христова.

Самих по себе истин, необходимых для человеческого спасения, собственно, очень немного. Для того, чтобы спастись, не нужно быть богословом, но существование неверия и появление лжеучений ставило и ставит перед христианами все новые и новые вопросы, которые вызывали и вызывают развитие богословской науки, являющейся ответом Церкви на задаваемые ей вопросы.

Так, вслед за Священным Писанием, в узком смысле слова, появляются дальнейшие Писания Церкви, которые также священны, потому что все священно, что исходит от Нее, что Церковь признает своим, священна вся жизнь ее.

И в этом океане святости и священности все мы призваны быть, потому что мы исповедуем единую, святую, соборную и апостольскую Церковь.

Архиепископ НАФАНАИЛ (Львов)

 Беседы о Священном Писании и о вере и Церкви, Т. 1. Издание Комитета русской православной молодежи заграницей. Нью-Йорк, 1991 г. C. 129-139.