Митрополит Антоний (Храповицкий).Беседа христианина с мусульманином об истине Пресвятой Троицы
Увы, мы часто не умеем разъяснить ни себе, ни другим самых важных мест православного учения. Между тем необходимость в этом в наши дни очень велика. Многие тянутся к вере. И настораживаются, когда на самые насущные вопросы получают путаные ответы.С этой проблемой Русская Церковь столкнулась всерьез в XIX веке, пытаясь обращать ко Христу мусульман, язычников, буддистов.
Учебники по богословию и для коренных-то русаков были сложны. Как же пересказать их подчас неграмотным людям, принадлежащим к чужой культуре? И вот оказалось, что попытки найти простые доходчивые слова нас самих обогащают.Одну из таких попыток предпринял в свое время и митрополит Антоний (Храповицкий), авторитетнейший архиерей в дореволюционной России, учитель, наставник целой плеяды наших архипастырей.
Его рассказ, который мы сегодня публикуем, посвящен учению о Пресвятой Троице, полемике двух христиан со старым татарским муллой. От этого диалога мы можем получить двойную пользу. Во-первых, принять к сведению приведенные в ней аргументы. Во-вторых, поучиться, как следует добродушно говорить с человеком, который не разделяет наших убеждений.
Ибрагим, старый татарский мулла, был хороший знакомый псаломщику Ивану Федотовичу, который умел прекрасно говорить по-татарски; они часто рассуждали о вере и спорили, какая вера лучше – татарская или русская. Однажды после долгого спора Ибрагим сказал:
– Ты умный человек, и если бы ты согласился прочитать наш Коран, то, наверно, сделался бы добрым магометанином.
– А я тебе хотел сказать, что ты очень добрый человек, – отвечал псаломщик, – и если бы ты узнал нашу веру, если бы прочитал Новый Завет, то полюбил бы христианство и принял крещение.
– Знаешь что, – воскликнул мулла, – дай мне твой Новый Завет, а я тебе дам Коран. Назначим 40 дней сроку, чтобы нам узнать новую книгу чужой веры, а до того времени не будем говорить о вере ни слова и даже видеться друг с другом небудем.
Как сказали, так и сделали. Иван Федорович начал читать Коран, а Ибрагим Гасанов – Новый Завет. Хотелось им при встрече друг с другом поговорить, но, помня свои зароки, они расходились молча, и только на сороковой день Ибрагим рано утром пришел к псаломщику с книгой. Щеки его горели, и глаза блестели: он хотел говорить о Евангелии и о Посланиях апостольских, но удержал себя и спросил псаломщика:
– Понравился ли тебе Коран?
– Многое понравилось, – отвечал псаломщик, – но это я знал и раньше из христианских книг, которые написаны до Магомета и из которых Магомет научился. Не правда ли, ты все это читал в Новом Завете?
– Читал, но ведь Магомет учил еще многому, кроме того, что ты сказал.
– А все, что Магомет говорил сверх Нового Завета, мне не понравилось, – отвечал псаломщик, – но, если я начну говорить об этом, ты рассердишься, а лучше ты обрадуй меня, расскажи, что тебе понравилось в христианской вере.
– Мне почти все понравилось, – отвечал мулла, – я жалею, что раньше не читал ваши книги. Ты знаешь, я прямой человек и не люблю лукавить, как другие, а потому хоть и тяжело мне признаться, но скажу тебе как доброму человеку по секрету от моих жен и приятелей, что когда я читал слова Иисуса о прощении врагов и любви к Богу, то я плакал от радости и целовал книгу; а когда прочитал о подвигах апостола Павла в Деяниях, то дал себе слово больше никогда не проклинать его, как делал раньше. Но всe-таки я не могу быть христианином. Вот ты сказал, что Магомет ничего доброго не прибавил к христианской вере, а я скажу: хотя многое доброе он убавил, но и прибавил одно доброе, лучше сказать, исправил вашу веру в одном правиле. Он сказал, что Бог один, а вы учите, что богов три: Отец, и Сын, и Святой Дух.
Федотович замахал руками и воскликнул:
– Как тебе не стыдно клеветать на нас! Пусть, – прибавил он спокойнее, – пусть такие глупости говорят ваши невежды-торговцы или те хитрецы, которые, рассуждая о вере, не истины ищут, а стараются обмануть простых людей. А ты ведь не напрасно называешь себя прямым человеком; ну, скажи, где же ты прочитал в Новом Завете о трех богах? Ведь Иисус Христос прямо говорит: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога».
– Так, так, – отвечал Ибрагим. – И много других есть изречений в Новом Завете о единстве Божием, а по другим изречениям выходит, что и Иисус есть Бог, Святой Дух – Бог; значит, три Бога?
– Поговорим об этих изречениях подробнее, – сказал Федотович. – Я, по крайней мере, вижу, что ты всe-таки читал мою Книгу, а поэтому я успокоился. Итак, ты согласен с тем, что в Евангелии Иисус Христос признается Богом?
– Знаю, зачем ты меня об этом спрашиваешь: прежде, со слов наших старых мулл, я говорил, что в Евангелии Иисус не признает Себя Богом и что это выдумали позднейшие христиане, начиная с апостола Павла. Теперь, прочитав Евангелие, я знаю, что в нем изложена та же самая вера, которую проповедовал Павел и которую вы содержите, потому что если Иисус и не сказал ни разу прямо: «Я Бог», то всe-таки давал всем понять, что Он Бог, потому что говорит: «Я и Отец одно», «прежде нежели был Авраам, Я есмь».
– Ах, как мне радостно слышать слова евангельские их твоих уст! – воскликнул снова псаломщик Федотович с радостью. – Как рад я, что ты больше не будешь обвинять апостола Павла и христиан в искажении Евангелия.
– Напрасно радуешься, – ответил мулла, – пока я думал, что учение о Троице выдумали христиане, я не считал Евангелие учением многобожников, а теперь, хотя полюбил твое Евангелие больше прежнего и, прибавлю по секрету, больше нашего Корана, но вижу, что наравне с самыми святыми истинами о жизни оно содержит учение о трех богах.
Псаломщик опять заволновался:
– Да ведь сам же ты привел слова Нового Завета о единстве Божием.
– Да тем хуже, что Завет ваш сам себе противоречит: сколько ни говори, что Бог един, но если у Бога есть еще Сын, то будет два бога, а если есть еще Дух Святой, Который не Отец и не Сын, то уже выйдет три бога, а не один.
Когда мулла говорил эти слова, то к говорящим подошел сгорбленный старичок-странник, одетый очень бедно, в лаптях, в широкой шляпе, опираясь на простую палку. Он поклонился сидевшим на бревнах собеседникам и, видимо, готовился попросить у псаломщика гостеприимства, но, услышав последние слова татарина, вдруг встрепенулся, вытянулся во весь свой рост и обратился к Ибрагиму с вопросом:
– А ты Евангелие прочитал?
– Да, – сказал тот, – и Евангелие, и Послания.
– Слава Богу, – вздохнул странник, – уже за одно это скажу тебе, что ты хороший человек.
– А ты, старик, какой человек? – спросил мулла, удивляясь его смелости и не зная, сердиться ли ему, или смеяться. – Меня хорошим вся деревня называет, а твою похвалу, пожалуй, назад возьми: тебе Федотович и так даст кусок хлеба и ночлег.
– Да, я и голоден, и спать хочу, – сказал старик, – и человек самый худой, но Спаситель мой, Христос, лучше всех, и для Его славы, и для спасения твоей души я готов не спать всю ночь и не есть, если только ты согласишься один час поговорить со мною о Пресвятой Троице.
Мулла с удивлением посмотрел на этого нищего, которого бледное лицо разгоралось, а глаза устремлялись к небу.
– Зачем тебе голодать, – сказал он, – вижу, что ты человек благочестивый, пойдем все трое ко мне, подкрепимся пищей и послушаем тебя.
Когда они вошли в дом, то две жены муллы с удивлением посматривали из-за занавески на вошедшего нищего – Федотовича они и раньше часто видели у своего господина и ему не удивлялись.
Приняв пищу вместе с гостями, мулла обратился к гостю-старику:
– Дед, я догадался, о чем ты будешь говорить мне, но я это слышал уже от его сына-семинариста (он указал на псаломщика). Ты, наверно, скажешь, что Бог один, но в Нем три личности, и три эти личности составляют одно, как в солнце свет и теплота или во рту человека дыхание и слово, а человек один. Только мне эти сравнения показались пустыми: я сам могу назвать тебе много вещей, которые состояли из отдельных частей, а все части составляют одно; вот и стол: у него четыре ножки и пятая – доска, а стол один; только это всe не к делу.
– Отчего же не к делу!? – воскликнул Иван Федотович.
– Потому что – то вещи, а то живые существа. Вот найди мне, чтоб две курицы составили одну птицу, или три льва – одного зверя, или три человека – одного. Это ты мне никогда не покажешь: всe будет три человека, а не один, и богов у вас три, а не один.
– А если покажу? – тихо спросил старик.
– Если покажешь, – воскликнул мулла, – то я обещаю быть христианином и крещусь! Только ты никогда мне этого не покажешь, – прибавил он торопливо и еще громче, потому что услышал сердитый кашель за занавесками.
– Никогда ты мне этого не покажешь и христианином я не буду, а, скорее, тебя обращу в ислам, – снова заговорил он громко. – Пойдем продолжать нашу беседу на улицу, а здесь пусть убирают со стола.
Федотович взялся за шапку и шепнул мулле:
– Однако у тебя сердитые жены, уйдем от них поскорее.
Усевшись по-прежнему на бревнах, мулла засмеялся и сказал:
– Вот не могу научиться вашему терпению к жене. Всякое непослушание или вмешательство в мой разговор со стороны жен меня так сердит, что не будь вас, я бы проучил их. Ваш Павел говорит, что муж и жена одно тело, а я так себя чувствую, что как будто я – свет, а они – темнота, я – тепло, а они – холод; где я, там нет им места, а как они забирают место, так меня теснят. Ну да Бог с ними, говори, буду слушать.
– Нет, – отвечал старик, – говори ты сам, а я буду тебя спрашивать, чтобы не моя, а твоя душа сказала истину. Скажи мне прежде, всегда ли ты одинаково чувствуешь свою борьбу с женами за преобладание в доме? Потом скажи, со всеми ли людьми ты такую борьбу чувствуешь, как будто вы друг друга вытесняете с места, или с некоторыми хуже чувствуешь, а с некоторыми лучше?
Мулла немного помолчал, а потом ответил:
– Конечно, чувства мои к женам бывают разные; когда рассердишься, то, кажется, на целом свете нам тесно втроем; когда бываешь спокоен, то они мне не мешают, ну а ведь особенной нужды в них я тоже не чувствую – мне 65 лет, да им под 60 лет, нам не до нежностей: прошло наше время.
– Пусть будет так, – сказал странник. – Теперь скажи мне, не чувствуешь ли ты иногда нужду в том, чтобы жены были близко от тебя, не для удовольствий, а для сердечной беседы, особенно, когда на долгое время уйдешь от них?
– Ну, конечно, иногда и соскучусь по своим старухам, – отвечал Ибрагим, – только мы ведь хотели говорить о Боге, а не о женах.
– Дойдем и до Бога, – был ответ странника, и лицо его озарилось кроткой улыбкой. – Скажи мне еще, мулла, кого ты любишь, кроме жен? Есть у тебя дети?
– Есть милый сын мой, в Казани учится, и красавец какой! Ах, как мне скучно бывает, если долго не вижу его; теперь ожидаю его к себе со дня на день. Он такой ласковый мальчик, и хотя гораздо ученее меня, но всe не хочет обидеть старика своим превосходством и спрашивает моих объяснений, а того не понимает, глупый мальчик, что я сам вижу, насколько он умней меня, и радуюсь этому, а еще больше радуюсь, что вижу его смирение и желание уступить мне. Была у меня еще дочка, да умерла, бедная.
– Скажи теперь, добрый мулла, – продолжал старик свои вопросы, – для сына и для тебя везде довольно места, и вы не мешаете друг другу, как мешают тебе жены?
Лицо муллы озарилось блаженной улыбкой.
– Что ты говоришь мне! – воскликнул он. – Да если бы мы были среди моря на маленьком камне, то нам было бы не тесно: мы бы и там уступали место друг другу, и каждый из нас готов бы броситься в воду, чтобы спасся другой.
– Видишь, мулла, – сказал странник, – не всегда и не все люди мешают друг другу. Не расскажешь ли ты нам, бывают ли такие минуты, когда и с женами ты так же дружен бываешь, как с сыном?
Мулла продолжал говорить уже как бы не для странника, а самому себе, отдаваясь голосу своего сердца.
– О, да, только это бывает во время общей грусти, когда мы вспоминаем о нашей бедной Фатиме. Это была такая добрая, кроткая душа, что обе жены мои любили ее одинаково; так любили ее, что и Соломон-Царь не мог бы отгадать, кто из двух жен была ее матерью. Добрая душа умершей дочери только о том и старалась, чтобы в доме был мир, и когда мы ладили, она прыгала от радости, точно ей сто рублей подарили.
– Еще будь добр, скажи мне, когда ты сам бываешь ближе к истине, тогда ли, когда ссоришься с женами за преобладание в доме, или вспоминаешь с ними о дочери?
– Ну, что и спрашивать об этом, – засмеялся Ибрагим, – в ссорах нет ничего хорошего, а одна только глупость. А когда мы говорим с женами о Фатиме и поплачем с ними, то я вижу, что и я не злой человек, и они – добрые бабы, а потом, смотришь, опять шайтан пройдет и спутает нам головы, и мы мучаем друг друга бранью, точно забываем, что это глупо и жестоко. А когда снова вспомним Фатиму, то я по лицам старух читаю их мысли; да и сам думаю о том же.
Да, наша добрая Фатима, Бог лишил нас твоего присутствия, но мы когда говорим о тебе, то у нас у трех бывает как бы одна душа, потому что всe злое уходит от нас, а остается только доброе; мы даже чувствуем все трое, о чем каждый из нас думает; нам даже иногда кажется, что и Фатима сидит среди нас и улыбается нашему единодушию.
Странник взял муллу за руки и сказал:
– Мулла, ты больше не скажешь, что невозможно двум или трем существам стать одним! Не твои ли были сейчас слова, что одна душа и одни мысли бывают у вас всех трех?
Мулла встрепенулся:
– Ты поймал меня на словах, хитрый старик! – воскликнул он, но без гнева, а, напротив, улыбаясь. Потом опустил голову и заговорил медленно: «Да, я узнал что-то новое и от тебя, и от самого себя; ты умный и хороший человек. Скажи только мне сам потолковее, что следует из моих признаний».
– Изволь, – кротко и радостно заговорил странник. – Из твоих признаний выходит, что люди потому только не могут верить в то, что три Лица Святой Троицы составляют одно Божественное существо, что они, враждуя друг с другом, думают, будто всякий человек или вообще всякое живое существо противно другому и мешает ему, так что не может один и другой быть одним существом.
Выходит дальше, что борьба людей слабеет, когда они не поддаются шайтану, который их ссорит. Тогда они чувствуют любовь друг к другу и им не тесно, а радостно бывает вместе.
Теперь скажи: если даже для нас, грешных людей, бывают такие минуты просветления, когда всякая рознь исчезает между нами, то не больше ли еще сознают всегда Свое единство Отец, и Сын, и Святый Дух? И если ты и родные твои в самые разумные часы твоей жизни чувствуете единство души, то зачем называешь ложным наше учение, что Отец, и Сын, и Дух Святой – один Бог, а не три бога?
Слушая эти новые для себя слова, мулла широко открыл глаза и даже рот от изумления; долго не мог он ничего говорить и тер лоб рукой.
– Постой, еще одно слово, – заговорил он наконец, – ведь по-твоему выходит, что не только Бог может быть один и в то же время троичен, но и мы, люди, можем быть такими. А ведь мы все – не одно. Пусть мне иногда кажется, что душа моя сливается с другими, кого я люблю. Но ведь я не всех люблю, да и те, кого я люблю, всe-таки остаются отдельными существами.
– Друг мой! – сказал в ответ старик, всe смягчая свой голос. – Ведь ты сам сказал, что твое единство с другими ты чувствуешь не тогда, когда заблуждаешься, а, напротив, когда бываешь настоящим разумным человеком. Если это с тобой бывает не часто, а с другими почти никогда, то разве этим мы измеряем истину? Ведь все люди постоянно грешат, а всe-таки мы оба с тобой скажем, что грешить неразумно, что справедлива только добродетель, хотя и редко встретишь ее на земле.
– Хорошие слова ты говоришь, – задумчиво прервал его речь Ибрагим, – но трудно поверить мне, чтобы душа моя могла сродниться со всеми людьми, даже с врагами.
И тут в разговор вмешался псаломщик:
– А разве тебе не понравилось учение Иисуса Христа, что ближний наш есть не только всякий наш родственник или друг, но и всякий вообще человек?
– О, конечно, понравилось, особенно полюбилась мне притча Иисуса о милосердном самарянине: увидел он врага своего еврея, брошенного разбойниками чуть живым, слез с осла и обмыл раны больного, и привез в город в гостиницу, а сам шел пешком. Да, этот самарянин был родной для всех. И я согласился признать, что чем лучше и умнее человек, тем больше он людей считает себе друзьями. Но ведь это одни чувства. Все добрые и злые люди всe-таки отдельно жили, каждый в своем теле, как и мы живем теперь отдельно.
– Да, – отвечал странник, – по-видимому, пока отдельно, потому что мы ограничены телом. Но от тела освобождаются люди после смерти, а по воскресении они приобретают такие тела, как Христос воскресший: для этих тел нет препятствий и в пространстве, потому что они быстро переносятся с места на место, они проходят и через стену, и через воздух, как сказано в Евангелии.
– Итак, по-твоему, выходит, – заговорил снова мулла, – что когда люди освободятся от тела и от всякого греха, то они будут одним человеком, оставаясь отдельными личностями? Вот найди мне такое изречение в Священном Писании, тогда я поверю, что и учение о Троице ты правильно мне изъяснил.
– На это уже я сумею ответить, – воскликнул радостно псаломщик, тоже с удивлением слушавший странника. – Апостол Павел повествует, как обращавшиеся ко Христу, дотоле враждебные между собой, греки и иудеи, стали все вместе одним человеком.
То же говорит и святой Григорий Нисский, поучая нас, что человечество одно, а различны только личности. Так в человечестве, которое ограничено и греховно, а в Божестве, где все Лица бестелесны и неограниченны, нет никакого разделения, «но один воистину Бог наш».
Лицо муллы горело и радостью, и борьбой; он сказал, задыхаясь от волнения:
– Я не знаю св. Григория – приведи мне такие слова Иисуса, из которых я бы увидел, что любовь и разум среди людей должны восторжествовать с такой силой, что они будут одно в своем множестве; тогда я уверую во Св. Троицу.
Говоря так, Ибрагим вскочил на ноги:
– О, тогда я пойму, почему христиане так дорожат своей Троицей! Я пойму, что верить в единство Отца и Сына нужно для того, чтобы не поддаваться нашему общему разделению на земле, а ожидать лучшей жизни, потому что уже если в Боге истинном существует множественность в единстве, то нам ли сомневаться в том, что и наше разделение может кончиться, и мы, подобно триединому Богу, будем едино, как Он! Найди мне такие слова в Евангелии или в Новом Завете, – воскликнул он снова, – и я буду дорожить учением о вашей Троице больше всех прочих слов Иисуса.
– Вот эти слова, – торжественно сказал Иван Федотович, раскрывая Новый Завет, возвращенный ему сегодня муллой. – Слушай, какой молитвой заключил Иисус Христос Свои прощальные наставления ученикам: «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их: да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино; – да уверует мир, что Ты послал Меня».
Федотович начал важным и торжественным голосом, но при словах «да уверует мир» голос у него оборвался от умиленных слез, и он, плача, продолжал читать: «Да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня».
Глаза Ибрагима были орошены слезами:
– Но мой сын, мои жены! – воскликнул он, закрывая лицо руками.
Вдруг он почувствовал, что кто-то нежно прикасается к его рукам, покрывая их поцелуями.
– Твой сын давно в душе христианин, – услышал он голос своих жен, – и молится, чтобы ты позволил ему креститься и вместе бы крестился с ним.
– Господин наш, – сказали они. – Мы слушали всю беседу твою с этими добрыми людьми и хотя не всe поняли, что слышали, но видели, что они тебе сказали слово Божие. Твоя вера будет и наша вера; в христианском законе не бывает двух жен, но мы будем тебе сестрами и слугами, только не оставляй нас.
Мулла заплакал от радости и в первый раз в жизни совершил на себе крестное знамение.
– Будь нашим крестным отцом, – говорил он Ивану Федотовичу, пожимая его руку, – а тебе, святой человек, – обратился он к страннику, – позволь поклониться до земли по христианскому обычаю!
...К удивлению муллы, странника уже не было среди них. Сначала мулла подумал, что старик на время отошел от них и попросил псаломщика привести его вечером. Вечером пришел Иван Федотович с вестью, что не мог найти странника. Так и не узнали, что это был за человек.
Публикуется в газетном варианте
