Митрополит Антоний: Окружное послание к духовенству Волынской епархии.(Об условиях морального влияния на паству)
Печальные события крестьянских безпорядков, бывшие в восточной Малороссии, наводят нас на грустные размышления о том, что во многих малороссийских приходах подорвано сыновнее доверие мирян к своим пастырям и притом, повидимому, так сильно, что священники иногда даже не знают о начинающихся в приходе бурных волнениях.
Такое небывалое ослабление нравственной связи между пастырями и пасомыми едва ли не печальнее, чем самые недавние события крестьянских безпорядков. Последние произошли вследствие наивной доверчивости простодушных малороссов хитро обдуманному извету врагов нашего отечества. Ужасно то, что бедный народ не имеет около себя никого из просвещенных людей, у кого бы он мог проверить правдивость распространяемых в среде его ложных надежд. Таким образом, в этих условиях народного быта, жители наших деревень и на будущее время не ограждены от влияния всяких негодных людей, которые пожелали бы распространять среди них ложные слухи, еретические учения и преступные замыслы под прикрытием каких либо благословных оправданий. В нашей епархии, по милости Божией, еще не наблюдается таких безобразных явлений, какие были в губерниях Полтавской и Харьковской, — но явления недо- верия прихожан к своему пастырю распространены у нас повсюду. Ближайшим побуждением к моей письменной беседе с пастырями Церкви Волынской и служат подобные явления. Разумею ежедневно поступающие к нам жалобы целых приходов на своих священников и безчисленные судебные дела между священниками и прихожанами, подобного чему не встречал я ничего ни в Казанской, ни в Уфимской епархиях, коими мне пришлось управлять, хотя духовенство тех епархий наполовину не имело установленной обычаем подготовки к своему служению, т. е. семинарского образования, да и паства, состоящая из разноплеменного, а иногда и пришлого населения, не могла считаться образцовой со стороны послушания и устойчивости в благочестивой жизни.
Священники Волынской епархии в личных беседах со мною ссылаются на расположенность жителей к кляузам. Ссылка справедливая, снимающая вину со многих священников, подвергшихся жалобам испорченных прихожан, но не снимающая ее с Волынского духовенства в целом: разве не виноваты родители, если дети их не хороши? Впрочем, мы пишем не обвинительный акт, а увещание о том, как помочь делу: не то важно, виноваты ли священники, или прихожане при возникающих между ними неудовольствиях, но это множество неудовольствий свидетельствует несомненно о том, что отношения между священниками и прихожанами во многих селах нашей епархии совершенно не правильные, что доверие между ними подорвано, нередко до полной потери взаимной нравственной связи, до полной замены ее связью чисто юридическою, в Церкви Христовой вовсе неуместною. Нужно ли много распространяться о том, что в подобных селах широко открыты двери для растлевающего воздействия сперва самозванцев—проходимцев, а впоследствии и для явных еретиков и бунтовщиков.
Мы не надеемся своим словом помочь такому печальному положению вещей в тех случаях, когда в основании его лежат порочные свойства пастыря — корыстолюбие, пренебрежение своим долгом, чувственность, или маловерие. Надеемся, что таких случаев не много. Но едва ли более утешительны такие явления, когда ссора, а потом и ненависть возникает у прихожан по отношению к священнику вполне исправному, трезвому, доброму семьянину и исполнительному требоисправителю и законоучителю школы. За столь недолгое время пребывания моего в Волынской епархии ко мне являлись священники с такими именно почтенными качествами и с докладом о полной нравственной невозможности своего дальнейшего пребывания на прежнем приходе, вследствие давнишней и напряженной вражды к ним прихожан. Объяснять такую вражду причинами случайными или несколькими безтактностями, допущенными в молодости, нельзя, потому что время и частые взаимные обращения друг с другом в сельской жизни постепенно устраняют все случайно возникающие недоразумения. Есть нечто более глубокое среди причин такой вражды, нечто, заключающееся в самых убеждениях священника, в самых воззрениях его на дело своего служения, и если эти воззрения ошибочны только теоретически, а не исходят из черствости души и сознательного себялюбия, то можно надеяться на то, что добрым словом и разъяснением дела они будут разсеяны.
С тех пор, как духовенство обособилось от жизни народной через воспитание в прежних латинских семинариях, в коих внушалось суеверное уважение к чуждой православной Церкви средне-вековой схоластике и усваивалось презрительное отношение ко всем не знающим латинского языка, риторики и метафизики, с тех пор, как вновь посвященные пастыри стали являться среди своих прихожан, как чужие к чужим, — правильное отношение пастыря к своему деланию усваивалось им лишь постепенно, по мере того, как он втягивался в жизнь прихода и отрешался от жизни школьной. То и другое в прежние времена происходило неизбежно, во-первых, по причине материальной зависимости от прихожан, во-вторых, по причине замкнутости сельской жизни и отрешенности ее патриархального быта от жизни просвещенных центров. Да и сама натура молодого священника, еще в школе привыкшего к терпению и послушанию, не была настолько сложна и избалована, чтобы не поддаться доброму влиянию православного богослужебного строя и силы земли. Но теперь времена изменились: материальная зависимость духовенства от народа ослабла; молодой священник отрешен от народного быта уже не одной схоластикой, но и более опасными приманками культурной жизни—поверхностной литературой, газетами, музыкой и всякими другими, если не барскими, то буржуазными привычками, которые в нашем ополяченном крае приобретают в глазах среднего сословия характер чего-то якобы в высшей степени интеллигентного и благородного, не как терпимая слабость, не как выражение избалованности, а как плод высшего развития духа. И, конечно, с этой же точки зрения молодое духовенство пренебрегает всем, что Св. Духом установлено в Церкви для смирения плоти, для возвышения духа, для умиления сердца, т. е. богослужебным уставом, истовым крестным знамением, келейным молитвенным правилом, святыми постами и даже чтением Священного Писания и вообще ознакомлением с источниками христианского учительства и христианского подвижничества.
Это же польское суеверное преклонение пред блестками внешней культуры, это же предпочтение мишуры и позолоты жизни пред сокровищами духовно-внутреннего совершенства является причиной глубокого враждебного презрения к простому серому народу, не знающему ни французских слов, ни воротничков, ни перчаток, ни того, чтобы стоять за свою амбицию и отстаивать свой гонор.
Если подобные воззрения на жизнь вообще, и в частности на жизнь народа, усвоены кем-либо из священников, то как бы он ни старался быть исправным в своем делании, как бы ни был чужд грубых пороков, как бы ни старался быть вежливым со всеми, — но он никогда не будет в глазах народа ни добрым пастырем, ни даже своим человеком, у которого можно было бы спросить совета в затруднительных обстоятельствах жизни. На почве такого взаимного отчуждения жизнь подобного священника сама собою складывается так, что он оказывается среди народа просто землевладельцем—хозяином, в лучшем случае — воспитателем своей семьи, а в худшем — специалистом какой-либо праздной привычки, коннозаводчиком, музыкантом и тому под. Да, современная сельская жизнь уже безсильна для того, чтобы по примеру прежних лет понудить священника сблизиться с народом, опроститься по своему внешнему человеку и облагородиться, возвыситься по внутреннему человеку. То, что прежде делала за священника сама жизнь, теперь может совершить только он сам, как добровольный подвиг. И, конечно, за этот подвиг внутреннего сближения с народом возьмется всякий, кто только пожелает разсмыслить о жизни, серьезно вдуматься и оценить с одной стороны путь доброго пастыря, посвятившего себя духовному возрождению великой и святой Руси, а с другой стороны — буржуазный быт священника—чиновника, внутренне чуждого и своему жребию, и окружающему его народу. В молодые годы здесь возможны колебания, но под старость не только посвятивший себя религии и служитель Божий, но и почти всякий, даже плохой христианин начинает тяготиться всеми внешними приманками жизни и подводить итоги своих грехов. А если он хоть когда-нибудь был религиозен, то прежние высшие стремления его духа воспроизводятся под старость в душе его с двойною силой, и чего бы он только ни отдал за то, чтобы вычеркнуть из своей жизни плоды своих прежних отступлений от своего призвания; но сделать этого теперь уже никто для него не может. Случилось мне видеть однажды одного весьма пожилого священника, смолоду державшегося миpcкoro духа, но изменившегося к старости и затем горячо посвятившего себя интересам миссионерского дела. В великом посту вечером он сидел пред тарелкой с постной безрыбной пищей; рядом с ним сидел с папиросой во рту над куском жареного мяса сын его студент-медик и вел грязный разговор с братом офицером. Из соседней комнаты доносились звуки веселой музыки под руками дочери священника, актрисы-любительницы, и двое младших детей его подростков упражнялись в танцах, а бедный старик опустил голову в тарелку, и горькие, но поздние слезы его падали на неначатую пищу: среди своей семьи он чувствовал себя, как Лот в Содоме. Едва-ли многим разнится от жизни этого несчастного священника не только старость, но и вообще пожилые годы всех батюшек, установившихся на ложном нецерковном строе жизни, даже в тех редких случаях, когда внешнее благоустройство жизни достигается ими, когда они не впадают в какие-либо беды, праведно ими зaслуженные.
Они становятся одинаково чуждыми и своим духовным чадам, которыми смолоду привыкли пренебрегать, и своим, чадам по плоти, и прочим, своим и мирским знакомым, потому что сознание незаконности, неправедности мирской жизни для священника никогда не покинет окружающих его и никогда не допустит в его семье и в его обществе сохраняться тому мирному гармоничному настроению, без которого невозможно благополучное пребывание даже чисто светской семьи или общества.
Описывать-ли прекрасную картину жизни пастыря доброго, отца своего народа, благоговейного строителя Христовых таин? Таких картин много написано и церковными, и даже мирскими писателями, и надеюсь, что наши священники видели их среди своих собратий в действительной жизни.
Благодаря Бога, духовное сословие и до настоящего времени еще не настолько развращено, чтобы представители его не были способны воспроизводить эту картину в собственной жизни. Нужно только положить начало перевороту своих духовных интересов от буржуазности к народности, от светскости к православию. Иначе говоря, нужно отрешиться от того суеверного преклонения пред мишурой жизни, которое, к сожалению, невольно и безсознательно усваивается в школе и юношами—будущими священниками, и девицами—будущими матушками. Если бы молодые деятели и деятельницы более критически, более сознательно относились к сравнительной оценке различных сторон своей жизни, то неужели они бы не поняли, что полнота и разнообразие жизни многолюдного крестьянского общества, которая готова всегда целиком отдаться им в руки, что это таинство, то начинающихся, то оканчивающихся жизней, что это множество совестей, открывающихся пред духовником со своими подвигами и падениями, со своею борьбою и мольбою о помощи и нравственной поддержке, что эта борьба Духа Божия и духа обольстителя, которая совершается в людях пред глазами священника, — есть величайшее и важнейшее содержание не только его пастырской жизни, но и жизни человечества вообще. И разве не преступно, не безбожно отвращать свое внимание и сердце от этого очевидного откровения Божества в сердцах человеческих и отвлекать себя от борющихся совестей людей, за которых умер Христос, отвлекать от них свое сердце и предавать его земным стяжаниям, — разведкою лошадей, арендованию земель или игре на скрипке.
Люди, не вникающие во внутреннюю сущность жизни, могут считать ничтожным все, что происходит у жалких мужиков, но священник, которому последние открывают свою совесть в жизни и пред смертью, он не должен быть большим философом для того, чтобы понять, как ничтожно в мире все сравнительно с душою человека, которую спасти или погубить так часто зависит от его одного сердечного слова, или напротив, от одного черствого и горделивого отказа. Дела, которые совершаются пред его глазами, хотя бы и в самом незначительном селении бедняков, имеют гораздо большую важность, чем те, повидимому, миpoвые события, за которыми с таким любопытством все следят по газетам; ибо все эти конгрессы, выставки, падения кабинетов, выборы, международные войны и даже общественные бедствия, как эпидемия и землетрясениe — все это касается внешнего человека; а то, что совершается хотя бы и в сельской тиши, но в области совести человеческой, в ее колебании между добром и злом — это определяет собою вечную участь христианских душ.
Постоянно напоминая себе об этом, священник тем самым исполнил бы половину того подвига, который предлежит ему для достойного пасения вверенных ему словесных овец. И пусть он не думает, что жизнь их так бедна духовным содержанием сравнительно со. светским обществом сельской буржуазии, или его собственной родни, или даже просвещенных помещиков, если таковые имеются в его приходе. Насколько в области внешнего быта жизнь последних сложнее и разнообразнее жизни крестьянина, настолько по высоте внутреннего своего содержания, по ясному различению добра и зла, по готовности покориться божественному промыслу, по примиренности с лишениями и страданиями, по спокойному ожиданию смерти, по уверенности в праведном воздаянии за гробом жизнь крестьянская возвышается над жизнью буржуазной и барской, проникнутой богопротивной гордыней, жаждой наслаждений, равнодушием к божественному закону и животным страхом пред смертью. Поэтому священник, пренебрежительно отвращающийся от своих прихожан в сторону мирских знакомств, уподобляется австралийским дикарям, охотно меняющим золото и драгоценные камни на стеклянные безделушки, привозимые европейцами. Конечно, бывают благочестивые христиане и среди образованных людей, но тaкиeне отвлекут пастыря от народа, а напротив будут поддерживать его близость к простолюдинам.
Но, может быть, кто-либо из иереев скажет, что при всем уважении к духовной жизни русского народа, при всей готовности быть руководителем его духовных интересов он чувствует себя совершенно к тому неподготовленным, что его поучения народу непонятны, что семинарский диплом, свидетельствующий о его познаниях в области библейской и церковной хронологии и германской философии, не дал ему решительно никаких сведений о жизни человеческой совести, о средствах борьбы со страстями, ни даже о такой постановке церковного богослужения, которая назидала бы крестьян и нравилась им.
Если ты так говоришь, любезный собрат, то я заранее уверен в успехе твоего делания, ибо вижу, что ты свободен от высокого мнения о себе и о степени своего духовного образования. Если ты искренно говоришь так, то будешь и искренно молиться Богу. Вникая с благоговением в слова церковных молитв, ты тогда не откажешь в участи к обращенному к тебе запросу прихожанина и хотя-бы и то и другое делание твое было сначала не твердо и не опытно, но в душе твоей уже зародилась духовная жизнь. Подчини ее руководству Церкви, возьми себе любое отеческое руководство к духовному совершенству, хотя-бы книжку епископа Феофана: „Путь ко спасению", и вот ты теперь уже Христов работник: не человеческая мудрость, но благодать божественная, не внешние руководители, а Св. Дух поведет тебя по этому новому для тебя, но весьма старому и изведанному для православных подвижников, пути, неведомой миpy, но знаемой для сынов благодати мудрости духовной.
Прежде всего ты с удивлением увидишь, что все наше богослужение содержит в себе, в каждой своей стихире, в каждом псалме, не иное какое либо содержание, а именно ответы на эти вопросы духа, ответы, даваемые Богом душе, изнемогающей в борьбе со страстями, и утешающее ее на- поминанием о чудесах Спасителя и Его угодников и обетованиями благодатной помощи. Тогда ты изменишь обычное у молодого духовенства полулютеранское — полукатолическое отношение к православной службе: ты устыдишься своего прежнего высокомерного отношения к богослужебной дисциплине, к уставным поклонам, постам и стояниям; тебе чуждым станет стремление наполнять службу новейшими произвольными эффектами, безобразною итальянской музыкой, всегда соединенной с опущением важнейших песнопений праздника и доводящей содержание наших служб до степени того однообразия и безличия, которое они приобрели у лютеран, папистов и униатов, сохранивших только мшу да вычурные, безсодержательные акафисты нового изделья.
Возвращая православной службе богатство ее содержания и простоту ее форм, ты с удивлением увидишь, как быстро возрастет к ней усердие народа, и как вместе с тем быстро поднимется в глазах народа твой собственный пастырский авторитет; а если ты, вникая в содержание священных служб, будешь обогащать свой дух ежедневным чтением хотя бы святой Библии и Златоуста, то душа твоя получит богатый источник постоянного назидания народа. Привыкнув к его образной, чуждой отвлеченности беседе, ты уже не будешь затрудняться тем, чтобы златоустовы толкования божественного закона излагать речью простой, свободною от периодов и подчиненных предложений. А если пожелаешь, чтобы слово твое неизгладимыми буквами сейчас же запечатлевалось на народном сердце, то возьми Жития Святых и Пролог (или хотя бы переложение последнего священником Шумовым) и старайся каждую истину, каждое правило добродетели подтверждать примерами святых; разсказывай слушателям, как хитро диавол искушал подвижников и как мудро Дух Божий учил их побеждать искусителя.
Открывая людям в доступном им виде божественную волю и совершая терпеливо и неизменно божественные службы по уставу Церкви, ты привлечешь к себе сердце народное раньше, чем ты смел того надеяться. Тебе будет казаться, что ты еще ничего доброго не сделал ни для людей Божиих, ни для храма Божия, а вот уже на первой исповеди ты услышишь от многих именование благодетеля и отца; тебе будут говорить о том, что твоя служба и твое поучение пробудили дремавшую совесть, будут просить у тебя благословения на особенные добровольные подвиги, будут признаваться в давно совершенных и долго скрываемых грехах и преступлениях. Немного времени пройдет после этого, как народ настолько сроднится с тобою, что ни одного дела ни семейного, ни общественного, не будут начинать без твоего указания и благословения. Так не далее, как в нынешнем месяце, мне пришлось видеть одного сельского пастыря нашей епархии, о которой говорил мне его-же недоброжелатель, что весь народ в приходе добровольно подчиняется этому священнику во всех своих делах и охотно исполняет, все, чего только пожелает последний.
И когда Господь сподобит тебя достигать такой высоты пастырского влияния, когда сердце твое расширится настолько, чтобы вмещать заботы и духовную жизнь многочисленных семейств, и сокровенные тайны каждой души, и все это возводит в меpy Христова совершенства, тогда сравни богатство твоего жизненного содержания с тою жалкою суетой, с тем безпокойным нетерпеливым и безцельным блужданием, в котором пребывают священники, пренебрегающие своим высоким жребием, тяготящиеся таинственною и благодатною беседою с Богом и брезгливо сторонящиеся от священного наследия Его Единородного Сына. т. е. верующего народа. И скажи, возможно ли тогда будет в твоем приходе влияние еретиков—штундистов или распространяемых жидами и проходимцами-нигилистами прокламаций, ложно выдаваемых за грамоты друзей народа? А если подобное растление коснулось твоей паствы еще раньше, то оно быстро исчезнет, оно истает, как воск от лица огня, если только в душе твоей возгорится огонь божественной ревности о спасении людей, — если ты только возлюбишь в своем сердце врученный тебе Св. Духом смиренный и христианский народ русский, — если по любви к нему и к собственному спасению своему, ты подчинишь свою жизнь и свою волю руководству Святой Церкви и, усовершая себя в молитве и в изучении воли Божией, будешь насаждать в твоем храме настоящую православно-церковную жизнь. «Внимайте убо себе и всему стаду, в нем же вас Дух Святый постави епископы, пасти Церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею».
Источник: Епископ Никон (Рклицкий). Жизнеописание Блаженнейшего Антония, Митрополита Киевского и Галицкого. «Слова. Беседы и речи». т. ХV. Нью-Йорк,1968 г., сс. 455-463.
Сверено с оригиналом