Архиепископ Афанасий ( Мартос): автобиография (часть 3)
Архиепископ Афанасий (Мартос Антон Викентьевич) (1904 - 1983)
3 Ноября исполнится 31 год со дня кончины владыки Афанасия. Статья написана по автобиографической книге. “На ниве Христовой”(Часть 3) Третий Период относится к эмиграции, где я оказался по воле Божией. Моя епископская хиротония знаменательно была совершена в неделю крестопоклонную и открыла путь архипастырского крестоношения. По этому пути я следую уже 37 лет и буду следовать, до кончины дней моей жизни, безропотно и терпеливо, ибо такова воля Господня.
В июне 1944 года, опасаясь репрессий со стороны советских властей, весь белорусский епископат во главе с митрополитом Пантелеимоном покинул Белоруссию. Проезжали мимо Мазурских озёр в Восточной Пруссии, видели богатые усадьбы немецких хуторян, ничем несравнимых с нашими убогими хатами под соломенными крышами. Я вспоминал своего брата, погибшего где-то в этих озерах во время войны 1914 года.
Первое время мы голодали. Кроме воловьего жира у меня ничего не было. К немцам я не ходил просить продуктов, но на лугу собирал дикий (конский) щавель и листья кормовых бураков и из них варил себе борщ, невкусный и мало питательный. Хлеба тоже было в обрез. Позднее мы стали получать через Международную организацию УННРА кер-пакеты из США, которые имели некоторые продукты в консервах, а также кофе и чай. Появились грибы, это подкрепляло меня. Но мы жили спокойно и на лоне прекрасной природы, как на даче. О лучшей жизни не мечтали.
Мне казалось, что мое пребывание никому неизвестно, и обо мне никто не знает. Поэтому я был сильно удивлен и встревожен, когда однажды в октябре 1944 года явился к нам из Берлина наш общий знакомый П. И. Свирид с приглашением меня в министерство, и он приехал меня сопровождать. Для чего и зачем, он не знал или сказать не хотел. Мне нужна было явиться к г-ну Розену. Принял он меня любезно и сейчас же позвонил к какому-то генералу и сказал, что хочет познакомить меня с ним. Пришли к генералу. В кабинете усадили меня в кресла, явился переводчик и генерал осторожно и дипломатично повел речь о том, по какому делу я приглашен. В общем я узнал, что мне предлагают должность военного епископа над русскими и украинскими полковыми капелланами в русских и украинских частях немецкой армии и для этого присваивается чин немецкого генерала со всеми привилегиями, присущими этому чину. Я испугался и мысленно обратился к Богу спасти меня от этой опасности. Отказаться я не рисковал, но возлагал все надежды на помощь Всевышнего. До этого времени я только слушал и молчал. По-немецки тогда я и говорил, и понимал и теперь я решил в критическую минуту жизни говорить сам. К немалому удивлению генерала и переводчика я заговорил по-немецки. Узнав суть дела, я сказал генералу что я не могу занять предлагаемую должность, потому что русские и украинские военные православные капелланы не захотят мне подчиниться, как епископу Белорусской Церкви. Генерал еще кое о чем спросил меня для вежливости и простился со мною, сказав: “Мы пригласим, вас в ближайшее время, когда сформируются белорусские отряды.” С радостью я вышел из министерства, благодаря Бога за спасение. Дома, по приезде, архиереи расспрашивали меня в чем дело. Я объяснил им подробно всю мою историю. Митрополит Пантелеимон сердито заметил мне: “Вы не смели отказываться. Ваш долг защищать родину.” Я спросил только: от кого? Он мне не ответил. На этом наш разговор закончился и больше не поднимался.
Мы, епископы, написали отсюда письмо митрополиту Серафиму в Берлин, известили о нашем пребывании в пределах его епархии и просили помочь нам устроиться на жительство в одном из курортов: Карлсбаде, Франценсбаде или Мариенбаде, которые были на чешской территории, присоединенной к Германии и названной Судэтэнланд. Наше письмо он получил и возбудил ходатайство перед министерством о предоставлении нам для поселения один из названных курортов. В министерстве быстро отреагировали относительно нас и прислали министерского чиновника по-русски говорившего, чтобы перевезти всю нашу группу в Кюстрин на Одере. Это он и сделал.
Предоставили помещения для нашей группы: 7 епископов, несколько протоиереев с их семьями, а также несколько человек светских из приближенных архиеп. Венедикта. Вся группа состояла из 35 человек. Митрополиту и архиеп. Венедикту дали комнаты в ближайшей гостинице, а остальные разместились в двух классах. Койки и матрацы были поставлены. Обеды и ужины приносили из соседнего лагеря для рабочих из Польши и СССР. Всенощные служили в коридоре нашего помещения, а литургию в немецкой кирхе, стоявшей рядом со школой. К школе примыкало старое закрытое кладбище, заросшее деревьями, как парк. В нем я проводил ежедневно время днем. Духовные лица ходили на ночь в жандармскую казарму, где отвели нам пустую залу с койками и одеялами. Словом, в Кюстрине нам неплохо было.
Митрополит Серафим Берлинский был настолько внимательным к нам, что в одну из суббот прислал к нам посланцев: диакона Игоря Зуземиля и иподиакона Рымаренко, которые сопровождали нас, четырех архиереев: Венедикта, Филофея, Григория и меня в Берлин для совершения Богослужения в кафедральном соборе. Мы поехали и там служили при переполненном храме остовскими (восточными, прим. ред.) рабочими, вывезенными немцами из оккупированных областей Советского Союза. Дважды: вечером и ночью прятались в бомбоубежище, потому что были тревоги и налеты английских самолётов. Хотелось скорее уехать из Берлина. Нелегко было бы привыкать к такой обстановке.
В Берлине тогда я впервые встретился и был его гостем с митроп. Серафимом, которого не видел с 1940 года, когда он был в Варшаве; познакомился с священником собора Мануил Любек-Эссенским, ревностным теософом, впоследствии бывшем в моем Гамбургском викариатстве священником, которого я возвел в сан протоиерея, а еще позже, именно в 1968 году рукоположенным во епископа викария Австралийской епархии. У него я и ночевал. Долго беседовал я с протоиереем А. Рымаренко, большим почитателем Оптинских Старцев, умершим в основанном им женском монастыре “Новое Дивеево” в штате Нью-Йорк (США) в сане архимандрита в 1976 году. Познакомился в бункере с архимандритом Иоанном Шаховским, впоследствии архиепископом Северо-Американской митрополии. Так что поездка в Берлин не прошла бесследно для меня, а оставила глубокие воспоминания, вследствие виденного и пережитого. С о. Мануилом судьба меня столкнула спустя много лет. Через несколько дней прибыл другой чиновник и отвез нас в Франценсбад. Церковь в Франценсбаде много лет стояла взаперти и везде пауки свили свои гнезда, а на полу лежал толстый слой мусора. Когда впервые я вошел в эту церковь, в ужас пришел от ее грязи и запущенности, закатав рукава, три дня я чистил ее и разгонял пауков. В этой церкви мы совершали Богослужения в праздничные и воскресные дни. Маленький хор певчих был свой. Иногда наши архиереи служили архиерейским чином без иподиаконов. Ключи от церкви хранились в магистрате — кургаузе. Никаких богослужебных предметов не было в церкви, но иконы стояли на местах. Церковь небольшая, но красивая внутри и снаружи.
От безделья наши архиереи затеяли обсуждать каноническое положение Белорусской Церкви на родине и в эмиграции. Собирались в комнате митрополита и под его председательством проводили много часов ежедневно в обсуждении этого вопроса. Писали также протоколы заседания и придавали этому важное значение. Конечно, никому это не понадобилось. Так проходили февраль и март 1945 года. Проживая в Фванценсбаде, мы сильно опасались, что нас захватят в свои руки красные, но, к счастью, вскоре пришли американцы. Мы свободно вздохнули. Наша Пасха прошла без обычного церковного торжества, потому что Франценсбад находился во фронтовой полосе. С улицы против нашей гостиницы американцы стреляли из танковых орудий куда-то. Взрывы от выстрелов были настолько сильны, что содрогались стены нашей гостиницы. Я один в своей комнате пропел в 12 часов ночи пасхальный канон и так отпраздновал Пасху.
Митрополиты Анастасий и Серафим с приближенными проживали в Карлсбаде, но они во время успели выехать на юг Баварии, иначе их захватили бы красные, которые вошли в этот курорт. Митрополит Серафим по пути попал под бомбардировку в Пилзене и чудом сохранил свою жизнь. Зато лишился своего багажа — архиерейских облачений и прочего.
В Франценсбаде, как грибы после дождя, появились чешские милиционеры, отлично говорившие по-русски. Они приходили к нам в гостиницу, интересовались нами и утешали нас, что отправят нас на родину, т.е в Советский Союз. Нам ничего не оставалось делать, как только лишь спасаться бегством из Франценсбада в соседнюю Баварию, которую оккупировали американские войска. На мосту на границе стояли два американских патруля. Мы каждому дали по бутылке вина, и они нас пропустили, сказав “окэй.”
В начале июня мы, епископы, обратились с письменной просьбой к главнокомандующему армией Западного фронта Д. Эйзенхауэру, прося его спасти нас от насильственной репатриации на родину и отдаче нас во власть советского НКВД. Вскоре получили ответ через местную американскую военную комендатуру, в котором было сказано, что нас никто не имеет права репатриировать против нашей воли, что мы являемся перемещенными лицами (Ди-Пи), что нам следует выдавать усиленный паек тяжело работающих и получение квартиры для жительства, с этим документом мы получили все, что в нем было указано.
Я проводил время в ближайшем лесу или ходил гулял в поле. Там я размышлял, молился и интересовался растениями, которых не было на моей родине. Флора Германии несколько отлична от нашей.
Весною, в мае, я получил назначение от своих белорусских епископов обслуживать белорусов, но сбитые с толку белорусские деятели не дали мне возможность выполнить свою задачу. Я бросил их и больше уже не возвращался к этому занятию.
Белорусы имели свое основание не впускать нас в церкви и духовно обслуживать их, потому что их архипастыри в феврале месяце 1946 года объединились с епископатом Русской Православной Церкви Заграницей, которой принадлежал митрополит Берлинский Серафим (Ляде). Белорусские деятели объявили своих епископов за это изменниками, и на своих митингах и газетах призывали выйти из состава Русский Заграничной Церкви. По этому поводу епископы Белорусской Церкви писали послание своей пастве с разъяснением причин, побудивших к объединению, но это не имело успеха. Произошел разрыв белоруской паствы в эмиграции со своим белорусским епископатом, который не наладился в дальнейшем. Небольшая группа белорусов польской ориентации создала свою церковную организацию под названием “Белорусская автокефальная церковь, которую возглавил украинский епископ Сергий Охотенко, а большинство белорусов ушло под омофор Константинопольского патриарха и организовало свои приходы в США и Канаде. Белорусские епископы получили назначения на кафедры в Русской Зарубежной Церкви в разных странах.
Митрополит Анастасий, первоиерарх Русской Зарубежной Церкви и председатель Архиерейского Синода, созвал Собор Епископов в Мюнхене, который состоялся 5 мая 1946 года. На этом соборе принимали участие белорусские и украинские автономные епископы, объединившиеся с иерархами Русской Зарубежной Церкви. Таким образом три епископские группы, независимые одна от другой, объединились в составе Русской Зарубежной Церкви. Это объединение имело целью более успешное улучшение духовное окормление русских, украинцев и белорусов заграницей в эмиграции. Украинские автокефальные епископы держались самостоятельно и в никакие объединения не входили. К ним примкнули почти все украинцы в лагерях, а позднее и в разных странах, где они и селились.
В Регенсбурге я создал белорусский приход в Германии, но долго в нем не пришлось мне служить. Моё место настоятеля занял прот. Е. Лапицкий, который и продолжал мою пастырскую работу. В праздник Благовещения Пресвятой Девы Марии я совершил литургию в церковной общине в гор. Заульгау на юге Баварии и возложил митру на настоятеля этой общины прот. Ю. Ольховского, который принадлежал к Новогрудской епархии на родине. Затем я посетил и совершил Богослужение в гор. Равенсбурге, где священствовал прот. Н. Горбацевич из кафедрального собора в Новогрудке. Оттуда повезли меня в деревню, в которой временно проживала группа беженцев из Слонима, которых обслуживал прот А. Самойлович. Эти три церковные общины были моей паствой из Новогрудской епархии, с родины. В праздник Пятидесятницы я совершил литургию в гор. Марбурге, где находилась группа студентов из Новогрудчины, изучавшая медицину. Во время литургии они сами своим хором пели все Богослужение. Настоятелем их был о. Бородаев. Везде меня принимали хорошо и с радостью. Я рад был навестить своих земляков на чужбине и помолиться с ними. Позднее они уехали кто в Австралию, а большинство в США и Канаду.
В сентябре 1946 года я получил из Синода предложение занять должность администратора или правящего Северо-Германским викариатством с местопребыванием в Гамбурге. Меня заинтересовало это предложение, хотя в Тирсгайме мне было спокойно и хорошо жить. Томило здесь только безделье, а в Гамбурге меня ожидала живая работа. Пригласив себе в секретаря В. П. Януцевича из нашей группы, поехал в Гамбург. Нашли это подворье с трудом. Была ранняя пора, и в доме все спали. На звонок в дверях вышел заспанный Виктор Викторович и впустил нас в дом. Форма дома — длинный барак и посреди пристроен этаж. В нем помещалась оранжерея богатого купца еврея. Недалеко в саду стояла его вилла. Через улицу находилось большое озеро Альстер-зээ. Этот район был богатым, в нем находились виллы разных купцов. С одной стороны барака находилась церковь в честь блаженного Прокопия Устюжского чудотворца, посредине кухня и столовая, а дальше устроены были маленькие комнаты для жилья. Это помещение получил от английских военных властей архим. Нафанаил (Львов), который и устроил это подворье. Здесь митрополит Анастасий с митрополитом Серафимом рукоположили его во епископа. Его назначили в Мюнхен, а потом перевели в Париж, где он возглавил Западно-Европейскую епархию Русской Заграничной Церкви. В Гамбурге он управлял Северо-Германским викариатством. Но я, когда приехал туда, не застал его.
В ближайшее воскресенье я совершал Богослужение в Свято-Николаевской церкви, потому что другая находилась в ремонте. Небольшая комнатная церковь была заполнена народом. Прилично пел хор под управлением диакона Петра Завадовского, эмигрировавшего позднее в Бразилию. Как полагалось, я произнес поучение. В другое воскресенье я служил литургию в большом лагере недалеко от Гамбурга в Фишбеке (отец Сергий Щукин… он ранее (до отъезда в Англию) был священником в беженском лагере Фишбек, Германия). Там проживало до двух тысяч православных беженцев из подсоветских Украины, Белоруссии и части России, которые были заняты немецкими войсками в войну. В этом лагере настоятелем церкви был игумен Виталий (Устинов), впоследствии епископ викарий в Бразилии, затем в Канаде — правящий епархией. Его помощниками были два священника: Николай Успенский и Сергий Щукин.
Я поселился в комнате подворья наверху во втором этаже и начал регулярно совершать Богослужения в Свято-Прокопьевской церкви. Свято-Николаевскую церковь я предназначил для служения на немецком языке для православных немцев греков. Греки не посещали Богослужений, а немцы приходили. Образовался немецкий хор под управлением русского Якимца, был диакон немец, и я нашел студента мед. Бакгауза, принявшего православие с женою, которого подготовил и рукоположил в сан диакона и священника. Они совершали Богослужения по-немецки раз в месяц для немцев. Прот. Амвросий Бакгауз, хороший врач, совершает богослужения и поныне.
В Гамбурге я имел свой автомобиль марки “Мерседес-Бенц” и своего шофера. Это обстоятельство помогало мне посещать все лагеря и города, в которых жили православные русские беженцы Ди-Пи и были свои церкви со священниками. Таких церковных общин и священников было в моём ведении 25. Все эти пункты я посещал преимущественно в престольные праздники церквей и иногда по особым поводам. Принимали меня радушно и торжественно. Везде в храмах пели отличные церковные хоры с опытными знающими своё дело регентами. Священники были все с богословским образованием и с пастырским стажем. Я уважал их и ценил, награждая иерейскими наградами по заслугам. Контакт с ними у меня завязался тесный. Они обращались ко мне во всех своих нуждах и получали от меня помощь. У многих из них были свои проблемы, которые мне приходилась помогать им решить. Пастырская дисциплина поддерживалась и нарушения ее не было.
Имея такое духовенство и подходящие условия, я свободно развивал свою архипастырскую деятельность. Первым моим предприятием было собрание духовенства на пастырские совещания и беседы. Это я устраивал дважды в году. В Гамбурге у меня не было подходящего помещения для собраний, поэтому я получил разрешение собрать всё духовенство в замке Имсгаузен в провинции. Там помещался лютеранский религиозный центр беженцев из Восточной Пруссии. Дирекция их центра мне предоставляла свое помещение. Мы имели там бесплатное питание за счет благотворительной организации помощи беженцам и квартиры для священников, а в замке каждому комнату отдельно со всеми удобствами. Наши собрания продолжались пять дней. В субботу священники возвращались в свои приходы. В течение дня профессора читали курс по разным богословским предметам: нравственное Богословие — проф. И. Н. Андреевский, каноническое право — проф. И. Шумилин, Священное Писание — проф. пастор Шмидт, церковный устав и пастырское Богословие — епископ Афанасий, философия — проф. Андреевский. Свободного времени не было. Но эти лекции необходимы были для поднятия религиозного и просветительного уровня наших священнослужителей. Все они когда-то чему-то и как-то учились, но забыли, а некоторые и совсем не изучали многих из указанных предметов. Моя цель состояла в том, чтобы воодушевить чем можно пастырей и вселить в них пастырскую ревность служения Церкви и народу. Во второй раз в году я созывал духовенство в Великом посту для пастырского говенья. Более подходящие условия для этого были в лагере Фишбек возле Гамбурга. Пастырское говение продолжалось три дня и заканчивалось соборным служением преждеосвященной литургии в среду. Сопровождалось говение ежедневными великопостными службами утром и вечером, а также пастырскими беседами об исповеди и других таинствах Церкви. Обсуждались методы, как лучше производить исповедь, чтобы она достигала своей цели. Уделялось много времени также на обсуждения вопроса подготовки к принятию Святых Тайн Христовых. Полагаю, что такие беседы необходимы были для пастырской и духовнической деятельности на приходах. С точки зрения духовной настроенности и пастырской ревности не все священники были на своей высоте. Таковых исправить было нелегко.
Не забывал я о молодежи. При помощи представителя Мирового Совета Церквей мистера Паттерсона Моргана я созывал эту молодежь из лагерей в одном из центров YMCA для духовной беседы. Такие съезды молодежи продолжались пять дней. По моему приглашению читали лекции профессора Андреевский, прот. Иованович и др. Целью этих наших съездов — ознакомить молодежь с истинами Православия и учением Церкви. На съездах бывало столько молодежи, сколько могло вместить помещение YMCA. Здесь же выдавалась не только пища, но имелись комнаты для ночлега.
По моему ходатайству упомянутый выше Паттерсон Морган от имени Мирового Совета Церквей снабжал наших православных беженцев, живших в лагерях, вещами (костюмы, белье, разная одежда и т.п.). Распределяли эти вещи среди прихожан настоятели церквей с назначенным ими комитетом из мирян. Ко мне, как епископу, обращались сербские священники за помощью в разных своих пастырских нуждах. Главным образом я снабжал их Святым миром. Своего епископа Германии у них не было, а подчинялись епископу Дионисию, который жил в США и в Германию не приезжал. Епископ, узнав о том, что сербские священники обращаются ко мне с разными просьбами о помощи, издал запрет обращаться ко мне, мотивируя, что русские епископы стараются русифицировать сербов. Сербские священники отнеслись к такому распоряжению еп. Дионисия весьма критически и постановили на своем собрании принести мне извинение за поведение своего епископа. Но и в дальнейшем они сохраняли со мною дружественные отношения и приглашали меня посещать их лагеря и совершать в их храмах Богослужения. Я охотно ездил к ним и молился с ними в их храмах. Всем своим лагерем они встречали меня торжественно с произнесением речей и угощениями по их обычаям. Многие из них уехали в Австралию, куда и я был назначен из Германии. Там я снова встречался с ними.
Сообщили мне в 1948 году, что в концентрационном лагере в Мюнстере заключены две тысячи сербских военных из партии Лётича, привезенных из Италии. Их готовы были английские власти передать коммунисту, диктатору Югославии Тито, на суд и расправу, как своих врагов. С трудом я получил разрешение английских военных властей в Германии их навестить. Это было в начале августа. Под определенным условием разрешение мне дали. Сделал я визит сперва коменданту этого лагеря, английскому полковнику, симпатичному и приветливому пожилому господину. Я приехал на своем автомобиле с шофером и секретарем, в качестве переводчика. Полковник принял меня гостеприимно, угостил кофе, а затем посадил меня и переводчика в свой автомобиль и повез в лагерь, который был обнесен высокой стеной в два ряда колючей проволоки, вокруг коего ходили английские патрули. Патруль при воротах спросил у полковника пароль и потребовал показать ему документ личности. После этого патруль отвалил тяжелые мешки с песком от ворот и впустил нас, закрывши их снова за нами. Как-то стало мне жутко: я очутился за колючей проволокой первый раз в жизни. Зашли в канцелярию, где были свои начальники. Я попросил созвать всех православных в часовню на краткое Богослужение — молебен. Комендант просил меня не затрагивать в своем слове или разговоре политики. Я обещал. На Богослужение прибыло человек 50 заключенных. Отслуживши молебен, я сказал им краткое слово, призывая их веровать в силу Божию и молиться об освобождении из заключения. После Богослужения меня пригласили снова в канцелярию, где уже были протоиерей сербский Н. Простран, брат Лётича, которые просили меня прислать им антиминс и священные сосуды для совершения Литургии в праздник Успения Божией Матери 15/28 (н.с.) августа, так как они хотят все причаститься перед смертью, потому что их хотят выдать Тито. На обратном пути из лагеря я просил полковника спасти их от выдачи коммунистам и тиранам. Он обещал мне сделать все, что сможет.
Спустя год после этого, зашли ко мне в Гамбурге два серба, бывшие заключенные в лагере Мюнстер, благодарили меня за посещение их и сообщили мне о том, что они выкопали подземный ход под колючей проволокой и в одиночку все бежали через выкопанный проход на свободу. Англичане не искали их. Теперь они уезжают в США на постоянное жительство. Я понял тогда, что все проделки их для свободы могли быть произведены только с ведома полковника, который хотел таким образом их освободить. Может быть он даже кому-то эту идею подсказал, но сам смотрел на это с закрытыми глазами.
В начале 1950 года пришла, наконец, моя очередь. Митрополит Анастасий, председатель Архиерейского Синода, письменно предложил мне место викарного епископа в Австралии, где правящим австралийской епархии был епископ Федор, назначенный туда еще в 1948 году. С ним я был давно хорошо знаком, еще с академических студенческих лет в Варшаве, а затем встречался много раз в Мюнхене, где он жил частным образом, как простой беженец. В сан епископа он был рукоположен на родной ему Волыни в 1942 году и принадлежал к Украинской автономной Церкви. Оттуда он выехал в беженство и поселился в Мюнхене, пережив всякие невзгоды. Находясь в Австралии и проживая в Сиднее, он писал мне письма изредка. Однажды он написал мне письма с просьбой прибыть в Австралию ему в помощь. А митрополиту Анастасию написал предложение с просьбой назначить меня правящим Австралийской епархии, а его назначить викарием. Митрополит на это не согласился и решил меня послать ему в помощь. Поэтому и запросил моего согласия. Сознавая, что Синод куда-то пошлет меня из Германии, я предпочел ехать или плыть в далекую и неведомую мне Австралию. Меня привлекало старое знакомство и дружба с еп. Феодором (Рафальским), бывшим протоиереем до епископства, как я его с того времени знал.
Перед отъездом решил я посетить Женеву. Из Локарно я извещал настоятеля русской церкви в Женеве о своем приезде, но на вокзале никто меня не встретил. При помощи своего французского языка благополучно я доехал до церкви. Помог мне в этом кондуктор трамвая. Настоятель, архим. Леонтий, сообщил мне, что не получил моего письма. Он устроил меня в ближайшей гостинице, а на обеды я ходил к нему. Была первая седмица великого поста и соблюдался строгий пост. Питались главным образом картошкой в мундире с солью. В доме настоятеля гостили его брат архимандрит Антоний, ныне архиепископ Женевский и Западно-Европейский, его родной отец, архим. Иов, настоятель монастыря в Мюнхене, в миру полковник, епископ Нафанаил и еще кто-то. Большое общество. Разговор за столом велся главным образом на политические темы, о России, о том, что нет украинцев и прочее шовинистические речи. Мне не нравились эти речи. Старался больше не заходить. Ходил по городу, навещал университеты, музеи. С епископом Нафанаилом и архим. Леонтием я посетил греческого митрополита Фиатирского Германоса. Он рассказывал о своей поездке в Москву на торжества автокефалии Русской Церкви. Кто-то из нас спросил, как он считает, законна ли иерархия в Москве. Грек подумал и сказал: “Канонически: законна, но по совести трудно признать”. В Женеве я пробыл три дня и уехал в Мюнхен. Ко мне присоединился архим. Иов, который возвращался в свой монастырь. В пути огибали большое Боденское озеро. Мы расстались с ним по-братски. Создалось у меня впечатление о нем, как типичного для старого эмигранта от 1-й войны с его ментальностью и патриотизмом. Для нового поколения он не подходил.
В Мюнхене простился со своими владыками: митрополитами: Пантелеимоном (Рожновским) и Анастасием, а также Серафимом Берлинским и Германским, который выразил сожаление о том, что я покидаю Германию. Простился так же и с другими владыками и знакомыми. Сознавал, что в жизни больше не увижусь с ними. Митрополиты Пантелеимон и Серафим вскоре умерли в Мюнхене и там похоронены. Митрополит Пантелеимон возлагал свою руку при моей хиротонии во епископа в Минске в начале марта 1942 года а митр. Серафим относился ко мне очень хорошо и оказывал свою помощь в бытность его в Варшаве в 1940 году.
В Мюнхене мне передали Синодальный указ о назначении меня на новооткрытую кафедру викарного епископа в городе Мельбурне с титулом “епископ Мельбурнский. “ Туда я и направлял свои стопы, не ведая дальнейшего. Но на месте уже выяснилось, что мое епископство в Мельбурне было лишь переходным этапом на бумаге. Началась игра Синода и епископа Феодора со мною, как с футбольным мячиком.
Сам я уехал в лагерь на медицинскую комиссию в гор. Мюнстер. Там пробыл около двух недель. В комиссии рентгеновские снимки обнаружили старые рубцы бывшего у меня туберкулеза легких. Русский врач, состоявший в этой комиссии, помог мне тем, что австралийскому врачу подставил снимок легких здорового человека под моим именем. Меня пропустили в Австралию. Этот врач уже много лет живет в Сан-Пауло (Бразилия) и пользуется большой популярностью не только среди русских, но и бразильцев.
Перед отъездом в Австралию я решил посетить своего двоюродного брата Михаила Мартоса, жившего в Лондоне (Англия), с которым я не виделся много лет. Мы вместе с ним провели свое отрочество и юношество. Он служил в польской армии много лет и во время польско-немецкой войны в сентябре 1939 года эвакуировался с поляками через Румынию и Францию в Англию. Служил в армии генерала Андерса. Женился на англичанке и имел свой дом. Списавшись с ним, на самолёте я отправился в Лондон в назначенный день. На аэродроме встретили меня архиеп. Савва Советов, епископ из Польши и архим. Виталий, настоятель русского прихода в Лондоне. Архиеп. Савва имел чин польского генерала по своей должности военного епископа. Архиепископ пригласил меня к себе в гости и на ночлег. Архимандрит Виталий на своем автомобиле отвез к себе в церковный дом и угостил обедом. Там же я встретил своего племянника Александра. На следующий день я гостил у брата. Архиеп. Савва попросил меня посетить его церковь и отслужить акафист. Его прихожанами были белорусы из армии Андерса. К ним я обратился со словом назидания.
Архиеп. Савва и архим. Виталий возили меня и показывали город, королевский дворец, парламент, дворец архиепископа Кентерберийского и много других достопримечательностей. Все это было интересно для меня. На обратном пути я немного приболел, но благополучно возвратился в Гамбург.
После 25-ти дневного путешествия приплыли в Западную Австралию в порт Фримантл, возле гор. Перта. Дневную остановку имели только в Порт-Саиде. Пассажиры, увидев издали австралийские берега, сильно обрадовались и массово вышли на палубу посмотреть на них. Что-то думал каждый. На пристани возле парохода встретил меня о. иеромонах Афанасий Могилев, которого я знал по лагерю Фишбек. Он выхлопотал для меня в администрации транзитного лагеря легковой автомобиль с шофером, на котором он и отвез меня в этот лагерь, называвшийся Нордзэм, бывший американский военный лагерь. Для меня отвели отдельную комнату в бараке и разрешили столоваться вместе с администрацией. Таким образом было оказано мне внимание. В лагере продержали меня недолго. Отсюда я ездил совершать Богослужения в г.Перт и служил с о. Афанасием в лагере, Нордзэм. Все прибывшие Ди-Пи, которые получили название “новые австралийцы,” проходили медицинскую комиссию. Здесь придрались к моим легким и хотели возвратить меня в Германию. Посоветовали мне обратиться к главному врачу комиссии. Я объяснил ему цель своего приезда, и он охотно согласился отпустить меня из лагеря в Сидней. По происхождению он был австрийский еврей из Вены. С ним я говорил по-немецки. После комиссии и я получил свои вещи и билет на железную дорогу и уехал из лагеря. Поезд мчался три дня через необозримую пустыню. Вагоны были спальные, для четырех пассажиров. В нашем купе ехали три “новых австралийца” и один старый австралиец, который беспрерывно пил пиво и нас угощал. В Аделаиде была пересадка на другой поезд в Мельбурн. Я расстался со своими спутниками. На вокзале встретили меня свящ. И. Зуземиль, знакомый из Берлина и Яковлевы, которые забрали меня к себе в дом.
В Австралию назначили меня на кафедру епископа мельбурнского, но пока я находился в морском плавании по пути в Австралию, меня перевели на кафедру епископа Брисбенского. Об этом я узнал от епископа Феодора, которого уже возвели в сан архиепископа. В Мельбурне я задержался только проездом на несколько дней и совершал там Богослужение в англиканском храме. В Мельбурне только приезжали на поселение русские, украинцы и белорусы из Германии, но еще не были устроены, поэтому не было и своей церкви. Все снимали себе квартиры где-либо на окраинах города. Позднее, когда устроились и разбогатели, купили участки и построили свои домики, небольшие, но со всеми удобствами. Так было и в Сиднее, и Брисбене и Аделаиде и других городах. В Сиднее и Брисбене жили старожилы, русские эмигранты из Сибири и центральной России. Они обжились за много лет, имели свои дома и построили церковь в Сиднее — Свято-Владимирскую, а в Брисбене Свято-Николаевскую В этих двух городах служили в церквах старые священнослужители: в Брисбене — прот. Валентин Антоньев, бывший полковой священник из Сибири, в Сиднее — архимандрит Феодор (Будашкин), старый монах из монастыря Казанской епархии из черемисов.
Ознакомившись с брисбенской церковной обстановкой, я принялся за работу. Первым долгом начал издавать церковный журнал и назвал его “Православный христианин.” Выпускал его на ротаторе, который привез с собою из Германии, один раз в месяц. Сам я сочинял статьи, писал их на матрицы и печатал на ротаторе, а затем рассылал по приходам, которые умножались с приездом бывших Ди-Пи из Европы. На это дело уходило две недели. Совершал я Богослужения неопустительно в каждое воскресенье и по очереди с о. Антоньевым проповедовал. Он читал свои проповеди по тетрадке и по содержанию давал объяснение на евангельскую тему. Мне нравились его проповеди, я же произносил свои поучения экспромтом и касался разнородных вопросов жизни, рассматривая их с евангельской точки зрения. По субботам я ездил в ближайший лагерь и обучал православных детей Закону Божию. Кроме того организовал при церкви в Брисбене церковную субботнюю школу, разделив учеников на 6 классов. Учебное дело пошло хорошо. Классы заполнились учениками. Подобраны были опытные преподаватели по всем предметам.
В воскресные дни один раз в месяц вечером я собирал взрослую молодежь на духовные беседы. Собирались и беседами интересовались. Один старик подарил свой дом приходу и в нем устроили красивую домовую церковь. Я часто служил в этой церкви. Настоятелем ее был свящ. Н. Успенский, которого я назначил, бывший в моем ведении в лагере Фишбек (Германия). В Брисбене он жил со своей семьей. Был он хороший знаток церковного пения. В Мельбурне было спокойно. Супруги Фрезе купили себе дом и пригласили меня переселиться к ним. Некоторое время я колебался, но внимая их настойчивым просьбам я согласился. Они относились ко мне весьма заботливо, как к родному, близкому. В их доме мне было хорошо. Оба они работали и весь день дома не были. Я же оставался как бы хозяином.
В октябре 1953 года в Нью-Йорке состоялся Собор Епископов Русской Православной Церкви Заграницей По причине своего болезненного состояния архиеп. Феодор на Собор не полетел самолётом, потому что боялся, а парохода не было в то время в Нью-Йорк. Не посылал и меня туда вместо себя. Но написал рапорт с просьбой перевести меня из Австралии и назначить на мое место другого епископа. Должно быть были приведены им какие-то важные аргументы против меня, потому что архиереи постановили перевести меня из Австралии на другое место, а на моё место назначить протоиерея Раевского с пострижением его в монашество, настоятеля прихода в Майами во Флориде (США). Я узнал о своем переводе лишь тогда, когда окончился Собор Епископов и Синод прислал мне по почте указ об этом. По получении его я был сильно расстроен неожиданностью своего увольнения из Австралии. Искренне я пожалел, что послушался в свое время приглашения и оставил Гамбург. Однако считал по своей вере, что такова была воля Всевышнего.
Перед мною в Тунисе служил епископ Нафанаил, которого послали в Мюнхен, и прихожане ожидали его возвращения и не хотели принимать другого епископа, т.е. меня. Об этом положении написал мне мой бывший университетский коллега А. Бельский, живший в то время в Тунисе.
Время проходило. Наконец Синод освободил меня от назначения в Тунис, а туда командировал священника из Парижа. В Мельбурне я оставался на положении безработного архиерея, но изредка служил в церкви о. Зуземиля.
Вскоре я узнал, что в штате Виктория находятся лагеря с живущими в них нашими европейскими беженцами, у которых не было священников. Я поехал в эти лагеря и начал их обслуживать. Один лагерь — Беналла расположен был в 50-ти милях от Мельбурна, а другой лагерь— Богелла, был значительно дальше. В Беналла жили русские семьи, а в Богелла — украинские. Последний лагерь мне очень нравился по своему местоположению, и по моему ходатайству министерство иммиграции утвердило меня капелланом в нем. Когда уехали все украинцы, прислали в этот лагерь греков из Греции. Я совершал Богослужения по-гречески, а богомольцы пели всю литургию, гармонично и стройно. Они были ревностными посетителями Богослужений. Бывало еще далеко до начала Богослужения, а возле барака церкви уже собралось много богомольцев, ожидая моего прихода. Всю литургию от начала и до конца стояли и молились: женщины и дети слева, а мужчины справа.
В конце февраля 1954 года Архиерейский Синод определил мне быть епископом в гор. Эдмонтоне с назначением на кафедру епископа Западно-Канадской епархии. Прислали мне указ об этом. В Канадском представительстве потребовали от меня представления рентгеновского снимка моих легких и указали своего врача. Указание я выполнил. Спустя некоторое время прислали мне из Канады ответ с извещением, что по такому-то закону об иммигрантах я не могу получить разрешение на въезд в Канаду и поселения там по причине бывшей в молодости болезни легких (туберкулеза). Не суждено было мне попасть в Канаду, хотя я с удовольствием поехал бы туда. Сообщил рапортом митрополиту Анастасию в Синод о том, что Канада не пускает меня к себе на жительство.
В Синодальной канцелярии поспешили назначить меня на кафедру викарного епископа в Бразилию в помощь престарелому архиепископу Феодосию (Самойловичу). Получив Синодальный указ об этом, я отправился в Бразильское консульство узнать относительно визы. Там мне сказали, что Бразилия не принимает русских по рождению на постоянное жительство. А я родился в то время, когда была великая Императорская Россия. В Советской я никогда не был, но для бразильцев не было разницы между прежней Россией и Советским Союзом. Они знали только Советскую коммунистическую Россию, которая была им опасна.
Митрополиту Анастасию я сообщил, какой ответ получил в Бразильском консульстве. Должно быть он обеспокоился относительно моего неустройства. Для успокоения меня, написал мне, что по воле Божией назначено меня в Бразилию и что архиепископ Бразильский Феодосий получит для меня разрешение в порядке исключения как епископу. “Не беспокойтесь” — писал он мне.
. В Синоде понимал моё положение и митрополит Анастасий, который часто в своих письмах утешал меня. Он искренно хотел устроить меня на епископство, но все неудачно, помимо его воли, я не гневался ни на него, ни на членов Архиерейского Синода.
Владыка Феодор не мог себе простить рапорт, который написал на меня. Это выяснилось, когда он умирал в апреле 1955 года. Находясь в госпитале тяжело больным, когда я приходил его навещать, он со слезами многократно просил моего прощения. Тогда же в последнюю ночь своей жизни, придя в сознание, он взывал коснеющим языком: “Владыка Афанасий, прости меня.” Я и не гневался на него, стараясь его утешить. На моих глазах он скончался в госпитале в 8 часов 13мин., 5-го мая 1955 года.
Тяжелые переживания вызвали у меня болезнь грудной жабы (ангина пэкторис) в тяжелой форме. Эта болезнь лишала меня возможности ходить в ближайшую лавку покупать себе продукты. Я стал инвалидом, не способным к работе. В таком состоянии здоровья я получил новое назначение, на этот раз уже в Аргентину.
В первых числах декабря 1955 года я получил телеграмму: “Вы назначаетесь на епископскую кафедру в Аргентину. Ждем Вашего согласия. Телеграфируйте. Митрополит Анастасий.” Состояние моего здоровья задержало меня с ответом. Вскоре получил вторую телеграмму:” Ждем Вашего согласия. Митрополит Анастасий.” Помолившись, я ответил: “Согласен."
Пока тянулось дело с получением постоянной визы, прислали мне указ из Синода, в котором говорилось о том, что меня назначили на кафедру Епархиального архиерея Аргентинской епархии с титулом: “Епископ Буэнос-Айреский и Аргентинский.” Я был доволен, что вышел из положения викарного епископа. Переживши это унизительное положение, я сделался врагом назначения на епископские викариатства.
В начале 1956 года, в конце февраля вылетел в Буэнос-Айрес. Предвидел я, что мне предстоит большая работа для урегулирования всех дел. Господь привел меня сюда не для отдыха и покоя, а для работы и заботы. Казалось мне, что передо мною лежит непочатое поле, целина. Нужно было вооружаться энергией.
Первым делом я предпринял меры ввести в каноническое русло так называемую Русскую Православную конгрегацию в Аргентине, которая имела юридическое лицо Аргентинской епархии, и на имя которой куплены были участки земли и строились храмы. Но по уставу этой организации, епархиальный архиерей был в стороне от управления этим церковно-епархиальным имуществом. Занимались этим делом миряне без участия своего епископа. Я считал это положение ненормальным и опасным для епархии. По русской пословице: новая метла хорошо метет, так и я принялся за все очищения от мусора церковного дома. Преодолевая препятствия со стороны членов мирян этой конгрегации; я по поддержке большинства, добился своей цели.
Был изменён устав и утвержден государственными властями, согласно, которому епархиальный архиерей являлся по должности председателем правления конгрегации. Это новое положение утвердил Архиерейский Синод и выразил мне благодарность.
Одновременно с этим делом я ревностно принялся за осуществление идеи постройки кафедрального собора. Меня не останавливало то обстоятельство, что в церковной кассе не было денег вообще, а тем более на построение храма и покупки участка. Надежда была на помощь Божию, веруя, что Господь прислал меня в эту страну для устроения церковных дел. В США и в других странах Запада обычно строят храмы при помощи займа денег в банках, но мы в Буэнос-Айресе не могли рассчитывать на это по разным причинам. Предстояло нам строить за свой счет, на добровольные пожертвования благотворителей. На них была моя надежда.В день престольного праздника кафедрального подвального храма Воскресения Христова я объявил с церковного амвона, что будем строить своими силами свой собор и призвал верующих жертвовать на это святое дело и помочь в строительстве своими силами, т.е работой. Я не ошибался в своих расчетах. После долгого поиска подходящего участка в конце 1956 года мы его купили. Пожертвования поступали. Вся тяжесть забот и разных ходатайств, связанных с построением, лежали на мне. Когда были утверждены городскими властями планы нашего собора, я освятил площадь и совершил закладку собора в половине октября 1957 года, а в июне 1958 года мы уже совершали регулярные Богослужения в своем храме. Дружно помогали в этом деле добрые люди одни деньгами, а другие работой. Имена всех их увековечены на таблице внутри собора для общего сведения всех и для молитвенного поминовения. Всю железобетонную конструкцию сделал г. Леонтьев жертвенно, бесплатно, как равно и многие работники. Большие пожертвования деньгами и покупкой необходимого для ризницы и благоукрашения храма внесла антиквар Павла Н. Кенигсберг. Сам я трудился физически, не гнушаясь никакой тяжёлой и грязной работы. Все вносили свои посильные лепты в Божий дом.
Всякое доброе дело проводится с большими затруднениями и препятствиями. Так было с кафедральным собором, одни жертвовали и трудились в этом святом деле, а другие противодействовали и мешали. Своей энергией и желанием я вынес на себе всю постройку Собора и дома. Сам всячески трудился с каменщиками четыре года. Господь дал силу и способность. В данном случае мне приходилось делать работы, кладка кирпича и штукатурка, столярные работы и др., которые в жизни мне и не приходилось делать.
Помимо строительной работы я тратил энергию и на издание журнала “Епархиальный вестник,” на духовные беседы с прихожанами и взрослой молодежью. На беседы приходили многие: для прихожан отдельно, а для молодежи отдельно. Проводил также пастырские собрания, во время которых беседовали о богослужебной практике, церковном уставе, пастырской деятельности и разных проблемах церковной жизни. Надоедал всем, кому только мог. Всю эту работу делал не ради своей славы, хотелось поднять религиозный и нравственный уровень всех русских людей, которые видели меня и беседовали со мною. Много было светских организаций, главным образом военного и политического характера, которые между собою не мирились. Постепенно все эти деления изживались вследствие смерти одних, старости других. При помощи Божией Аргентинская епархия развивалась успешно и приобретала авторитет и значение.
Полтора года я подвизался в буэнос-айреской церковной обстановке, богатой всякого рода склоками, раздорами и ябедами, но также и благочестием многих прихожан. Последние посещали церковь и Богослужения, а от прочего стояли в стороне. Эти-то и были моей паствой, с которой я молился, строил Кафедральный Собор и церковную жизнь.
В конце августа 1957 года состоялось заседание Архиереев Синода, на котором постановили возвести епископа Афанасия в сан архиепископа во внимание к его усердному служению Святой Церкви и архипастырским трудам по управлению Аргентинской епархией. Были присланы мне об этом телеграмма и указ из Синода.
Это награждение я принял равнодушно. Я думал его вообще не принимать и величать себя по-прежнему епископом. У меня всегда было равнодушие ко всяким наградам и отличиям, в данном случае это проявлялось сильнее. О своем настроении я сообщил архиепископу Григорию (Боришкевичу), которого я уважал и питал к нему доверие. В ответ на это я получил от него письмо следующего содержания:
“Ваше Преосвященство,
Дорогой во Христе собрат, достойнейший из Епископов Р.П.Ц. заграницей,
Я давно собирался написать Вам, о постигшем меня тяжелом недуге, но до последнего времени так и не собрался. Я чувствую себя пред Вами виновным, хотя я никогда о Вас не забываю. Я достаточно отчетливо понимаю тяжесть Вашего архипастырского служения как в моральном, так и в материальном и бытовом отношении. Вы первый из епископов наших с чувством глубокого сознания ответственности пред Богом и историей серьёзно отнеслись к возложенной на Вас архипастырской работы в Аргентине. За что снискали к себе признательность и уважение, как среди лучшей части Вашей паствы, так и среди наиболее добросовестных наших собратьев — епископов. Пишу Вам о сем без лести в дни, когда во мне борются два начала — жизни и смерти. Пред скорой возможностью последней нет во мне места для лести. Помоги Вам Господь на всех путях Вашего высокого архипастырского служения. Не обращайте внимания на те нередкие испытания, которые Господь Вам посылает м.б. для закаления Вашего духа. Не огорчайтесь, когда эти скорби приходятся “И я Вас, Владыка дорогой, умоляю не делать никаких возражений против постановления Синода о возведении Вас в сан архиепископа. Со смирением примите сие высокое звание, как вполне Вами заслуженное. Отлично мы видим, кто шумит о себе и умеет заниматься очковтирательством, и кто делает Божие дело с подобающею скромностью, но с явной пользой для Церкви. Вы очень огорчили бы меня и, я знаю, многих других, если бы стали на путь бойкотирования. Сейчас мы живем в пред-рассвете возрождения нашей Родины. Это чувствуется по всем признакам. Хотелось бы мне дожить до этого радостного времени и видеть народ, освобожденным от коммунистического ярма и Церковь Русскую, обновленную и свободную. Но Господь едва ли судил мне дожить этих радостных дней...”Храни Вас Господь! Прошу Вас усердно молиться о моем здравии, а по кончине и об упокоении. Помогай Вам Господь во всем. С любовью во Христе остаюсь — архиепископ Григорий. 24.8 1957 г.”
Владыка Григорий скончался в половине октября, того же 1957 года от рака желудка. Похоронен в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле. Я знал его хорошо с молодых своих лет, как протоиерея на Волыни и в Гродно. В молодости он окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Монашество и епископский сан принял в гор. Вене (Австрия) в сентябре 1943 года. На родине состоял в лоне Православной Белорусской Церкви.
Важным событием в нашей епархиальной жизни было присоединение из Северо-Американской Митрополии старого и большого прихода в Буэнос-Айресе с красивым храмом Святой Троицы во главе с митрофорным прот. Ф. Форманчуком перед Пасхой 1961 года. С присоединением этого прихода ликвидировался один из церковных расколов в Аргентине. Это вызвало весьма благоприятное впечатление в Архиерейском Синоде в Нью-Йорке.
В Архиерейском Синоде приняли во внимание мои заслуги и постановили наградить меня правом ношения бриллиантового креста на клобуке. Постановление Синода об этом стоялось 4/17 (н.с.) августа 1961 года. В Синодальном указе по этому делу были перечислены мои труды на церковной ниве с указанием построения Кафедрального Собора и возвращение в юрисдикцию Архиерейского Синода и Епархиального архиерея Аргентинской епархии Свято-Троицкого храма. Таким образом меня поставили на положение одного из старейших архиереев Русской Православной Церкви за границей. Этим положением я нисколько не гордился, но им стеснялся.
Большой важностью для меня были полеты авионом в Нью-Йорк на Соборы Епископов нашей Зарубежной Церкви. Соборы происходили в 1956, 1959, 1962, 1964, 67, 68 годах, на которых я присутствовал и принимал дельное участие. Кроме того был приглашаем в Синод для участия в 1963, 1965-66, 1974 в 1981 годах. Из названных поездок принимал участие в юбилейных торжествах митрополита Филарета в 1974 и 1981 годах. Благодаря участию в заседаниях Собора и Синода я хорошо ознакомился с церковною жизнью нашей Зарубежной Церкви. В Буэнос-Айресе нашлись среди русских злоумышленные люди, которые по чьему-то заказу подняли, и вели в газетах и устно агитацию против меня. Поначалу я переживал и скорбел, но вскоре привык, когда они не унимались. Основания для агитации не было, но они сами и все факты перевирали, сознательно искажая для эффекта. Благоразумная моя паства не придавала значения этой кампании против меня, но решительно выступала в мою защиту, для чего собиралась на общие собрания и выносила свое порицание смутьянам. Такое собрание состоялось в большом зале в городе в октябре 1968 года. Среди моих врагов оказались два украинца, один немец, один поляк и один советский патриот. Эти лица называли себя русскими.
Результатами своих неустанных архипастырских трудов я был и остался доволен, хотя это мне много стоило в потере здоровья. Благодарю Бога за Его помощь в моих всех начинаниях. Слава Богу, Благодетелю нашему, вовеки веков. Аминь.
5 сентября 1969 года решением Синода переведён на Австралийскую и Новозеландскую епархию.Перемещение меня в Австралию было большой неожиданностью для меня. Собравшиеся архиереи на заседание не сочли нужным, хотя бы по братской вежливости, запросить меня по телефону или телеграммой о моем согласии, как это делалось обычно в других случаях с другими архиереями. Об этом переводе я узнал из письма епископа Саввы (Сарачевича) Эдмонтонского, викария Канадской епархии, который поспешил известить меня частным порядком. Узнав о своем переводе, я немедленно послал телеграмму митроп. Филарету, прося его остановить действие этого постановления. В дополнение к телеграмме выслал ему же обстоятельное и мотивированное письмо по тому же делу. Ни ответа, ни изменения положения не последовало. Оказалось Митрополит отдыхал в Сан-Франциско (Калифорния), куда он уехал поездом по окончании заседания Архиерейского Синода. На мое письмо ответил с большим опозданием из Сан-Франциско, указав, что не может отменить постановления Синода относительно меня. Тогда я выслал ему второе свое письмо с настойчивой просьбой оставить меня в Аргентине. В нем я предлагал отправиться в Австралию лишь временно на три месяца с целью познакомиться там с обстановкой и возможностью осуществления моей помощи в спорном деле. Ответа от митрополита Филарета не последовало.
С болью в сердце я расставался с прихожанами и с Аргентинской епархией, где столько потрудился при её организации. Ничего не оставалось мне иного, только отправляться в Сидней на тяжелый подвиг. Сообщил туда о дате своего приезда авионом.
Мой маршрут в Сидней: Нью-Йорк — Лос-Анджелес — Гонолулу — Австралия. В Лос-Анджелесе провожал меня архиепископ Антоний Лос-Анжелесский (Синкевич), который был весьма внимательным ко мне. С тяжелым чувством путешествовал всю двойную ночь, не спал, а размышлял о предстоящем мне мучении. Я ясно сознавал, что ожидает меня в Сиднее. При приближении к Сиднею охватило меня тяжелое скорбное чувство, в результате чего появились у меня слезы, которые еще сильнее меня расстраивали и беспокоили. Сходил я по ступеням из самолёта в Сиднее на аэродроме, опечаленный и заплаканный. В таком состоянии встретили меня оба викарных епископа: Константин и Феодосий. Встречали на аэродроме и представители прихожан собора: церковный староста и другие. Епископы увезли меня в архиерейскую резиденцию в Кройдон.
Прибыл я в Сидней 9 декабря. С того момента началась моя страда, а вернее Голгофа. Сейчас же по прибытии посетил кафедральный собор и архиеп. Савву, который находился в монастыре в 55 милях от Сиднея.
Познакомился с епархиальными делами. Велись они своеобразно и не по церковным правилам (имею в виду Положение о Православной Русской Церкви Заграницей). Настоящего Епархиального совета не было, а вместо этого был какой-то своеобразный парламент, состоявший из подобранных епископом лиц, своих почитателей. Епархиальные собрания из духовенства и представителей прихожан не созывались много лет. Мне было ясно, что необходимо созвать это собрание и выбрать на нем епархиальный совет. Мне казалось, что эти два органа Епархиальной власти могут оказать мне большую помощь. К осуществлению этой мысли я и приступил.
Важным и главным делом для нормирования церковной жизни в Сиднее было изменение проведенной юридической регистрации соборного прихода, из-за которой всколыхнулась вся церковная жизнь не только в Сиднее, но и в епархии. Агитация с искажением действительности способствовали этому. Для нормирования этой жизни Синод и назначил меня в Австралию вопреки моему желанию. И в этом направлении я сделал все то, что было возможно, и что было направлено для пользы епархии и церковной жизни. Но этого не хотели церковные смутьяны и злобно разагитированные группы людей, руководствуемых не церковными интересами, а личной амбицией и церковной смутой. Были выступления раньше и против архиеп. Саввы, но не имели успеха и прекращались. В данном случае создалась благоприятная обстановка, при которой смутьяны возвысили тайно свой голос. Это обстоятельство я учитывал и действовал со всею осторожностью и надеждой на благоразумие.
Душою я отдыхал во время служения в кафедральном соборе. В нем всегда было полно богомольцев. Ко мне относились как к архипастырю, с любовью и уважением. В соборе я служил часто.
Вскоре пришел новый указ из Синода за подписью в этот раз митрополита. В указе приглашали прибыть на заседание Синода меня и викарных епископов по желанию. Указан был срок заседания. Первым улетел еп. Константин с делегацией моих противников. Еп. Феодосий остался. Я замедлился с отлетом в виду того, что писал доклады в Синод о положении Австралийской епархии. Когда же я прилетел в Нью-Йорк и приехал в Синод, то там застал еп. Константина с делегацией, которые успели уже оклеветать меня перед всеми членами Синода. Епископ Константин взывал к членам Синода: “Спасите епархию и уберите архиепископа Афанасия!” И это производило на них впечатление.
Архиерейский Синод в расширенном составе собрался на свое заседание, когда я прибыл на место. Моих докладов не захотели слушать, хотя я успел прочитать один. Еще до моего прибытия уже было решено уволить меня на покой. В этом я не сомневался перед отлётом из Сиднея в Нью-Йорк. Ожидая увольнения, я убрал свои вещи из архиерейских покоев в Кройдоне и освободил их для нового архиерея.
Итак я остался без епархии, без службы, на положении безработного. Мне было это тяжело сознавать, но перенёс я этот удар стоически, укрепляясь молитвою. В Синоде поступили со мной несправедливо и нечестно. Никто не высказал мне сочувствия. Обиду причинили мне огромнейшую, но я перенес ее в глубине своего сердца, отдав это дело на суд Божий. Я понимал, что владыки обошлись со мною, как с чужим для них. Один из старейших владык в заседании Собора епископов повышал голос на серба епископа Савву, когда тот высказывал свое мнение по обсуждавшемуся вопросу: “Вы серб и замолчите. Вам нет дела до наших вопросов.” И это прошло при полном молчании остальных, по-видимому согласных с покрикивавшим.
Белорусы в Северной Америке неоднократно приглашали меня возглавить их приходы, но я не захотел переходить в греческую юрисдикцию, в которой они находились. Я решил остаться на покое и ожидать решения своей судьбы в дальнейшем.
В Сиднее на аэродроме, несмотря на раннее утро, прибыло меня встречать более сотни прихожан кафедрального собора. Были, конечно, и противники в роли соглядатаев. Стояли вдали. Прихожане подходили ко мне, просили благословения, выражали сочувствие, но еще мало понимали о сути дела. Супруги Букасевы забрали меня в свой автомобиль и отвезли в свой богатый дом не только в гости, но оставили и на постоянное жительство, окружив меня заботой и вниманием.
На австралийскую архиерейскую кафедру назначили временно больного архиеп. Савву. Многие удивлялись мудрости Архиерейского Синода, который здорового архиерея почислил на покой, а больного назначили управлять епархией. Но это было лишь временно. Вскоре на его место назначили викарного епископа Феодосия.
В сентябре 1971 года собрался Собор Епископов в гор. Монреале (Канада). Меня не пригласили туда, так как я находился на покое и за штатом. Однако, я подозревал что меня не обойдут молчанием и что-то постановят. Мое безработное пребывание в Сиднее являлось бельмом в глазах местных архиереев. Предполагая, что ко мне могут звонить по телефону из Канады по какому-либо делу, я попросил хозяев сказать, если позвонит мой друг архиепископ Филофей. Как раз позвонил последний и передал трубку архиепископу Виталию. Сообщил, что я назначен в Аргентину и спросил, когда я думаю туда отправиться.
Это назначение меня утешило тем, что увижу свою аргентинскую паству и свой кафедральный собор, на постройку коего я вложив столько труда и энергии. По сей причине меня связывали духовные нити с Аргентиной. Моя аргентинская паства была довольна моим возвращением. Многие высказывали громко свою радость.
Моя деятельность в Аргентинской епархии сводилась к совершению Богослужений в храмах и в своем соборе, а также к проповеди Слова Божия. Сделанная мною попытка восстановить духовные беседы с молодежью не имела успеха, вследствие незнания этой молодежью русского языка, на котором велись беседы. В 1974, 1976, 1978 годах летал в Нью-Йорк на заседания Собора Епископов. В 1974 году был на торжестве празднования 10-летия в митрополичьем сане владыки Филарета. В октябре 1978 года посетил Сидней и своих друзей там. Многие уже умерли, и их я вспоминал молитвою. Грустно было сознавать, что их больше нет в живых. Обстоятельства складывались так, что долго я не мог оставаться в Сиднее. Молился со своими старыми друзьями в церкви. Посещение Сиднея мне доставило большое удовольствие. Там я ликвидировал все свои дела и вещи, ожидавшие меня. Возвращался Чилийской авиационной линией. Ночевал в Сантьяго у архимандрита Вениамина в монастыре. Удивлялся его и монахини Иулиании трудам для пользы детского приюта в их монастыре.
В 1979 году я отпраздновал 50-ти летие своего пастырского служения. Аргентинская паства утешила меня своим участием в моем торжестве. 1980 год стал годом моих болезней в опасной для жизни форме...
(Статья из газеты “Наша Страна”)
В праздник Святой Троицы удалось попасть на собрание кружка молодежи, основанного и организованного нашим Владыкой при Кафедральном соборе. Подходя к собору, несмотря на послеобеденное время, увидел, что дверь в церкви была открыта и оттуда слышались голоса. Зашел я в храм, и там застал Архиепископа Афанасия свертывавшего с другим священнослужителем ковры, которые затем относили наружу для чистки. Спросил Владыку Архиепископа, неужели нет кого-нибудь, кто мог бы делать эту работу? Ответ был кратким:
— Нет никого и нет денег, чтобы нанять работника.
Собор и подворье по своей изумительной чистоте напоминают или прекрасную клинику, или флагманский корабль первоклассного флота. Везде полный порядок и нигде ни соринки.
После 17 часов большой зал подворья наполнился молодёжью, которой собралось около 40 человек — никогда в здешних церквах не было видно таких, по количеству, собраний молодежи — это первое, а второе — исключительно по сердечности, простоте и искренности отношения молодёжи к Владыке. Это — крепкая, большая семья, члены которой чисто по-христиански держались друг с другом и были истинными братьями и сестрами, и с нескрываемой симпатией обращались к Архиепископу Афанасию. Создать в наше время, заграницей, подобный кружок молодёжи в возрасте от 17 лет и выше, да еще при храме под руководством священнослужителя — очень трудно; для этого необходимы исключительные данные, которых мы, например, за последние пятнадцать лет в Аргентине еще не видали.
Скончался 3 ноября 1983 года в Буэнос-Айресе от сердечного приступа. Похоронен на братском кладбище за собором Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле.
Пастырь добрый. К 10-ой годовщине со дня кончины Архиепископа Афанасия (Мартос)
С любовью с юных лет стремился
К Царице Неба и земли,
К духовной жизни обратился
Всецело он из всей семьи.
Познавши тщету жизни рано,
Был одинок в семье родной,
И лишь в молитву непрестанно
Он погружался всей душой.
Он уходил нередко в поле,
И скорби сердца изливал,
Себя вручал он Божьей воле,
Господь его молитве внял.
Соблазны мира все отринув,
Путь жизни инока избрал,
Господь на пастырскую ниву
Раба усердно призывал.
Полвека с лишним он трудился —
Горя пред Богом, как свеча...
И верю — к верным приложился
За верность Спасу до конца.