Жизненный путь русского священника. Архимандрит Алексий (Чернай) часть 2
Жизненный путь русского священника. - Сан-Франциско: Глобус, 1981.
Часть 2: Немецкая оккупация
В июне 1941 года немецкие войска заняли Литву. Векшни находились в стороне от главных шоссейных дорог и в начале, после оккупации Ковно и других узловых городов, все было тихо у нас. Немцы не появлялись, хотя мы знали из газет, что находимся под их властью.
Реакция на вторжение немцев в Прибалтику, и в частности в Литву, была троякого рода. Большинство русских хуторян и литовских фермеров, испытав на себе советскую власть, были уверены, что как бы то ни было, под немцами не будет ни коллективизации, ни вывозов и поэтому под ними может быть только лучше, если уж невозможно сохранить независимость Литвы.
Горожане и верующие люди радовались прибытию немцев, веря в их гуманность и образцовую дисциплину, и, главное, потому что немцы не были безбожниками, но поощряли развитие религиозности и не разоряли, а охраняли церкви. Боялось и с тревогой ожидало прихода немцев наше многочисленное еврейское население. Отношение Гитлера и его соратников к евреям и гонения на них в Польше, после ее захвата, не были секретом. Наши евреи, среди которых у нас было много друзей, знали это, но старались убедить себя, что происшедшее в Польше не могло повториться в Литве. Мы были того же мнения, и они жили этой надеждой.
Когда первый эшелон немцев вступил, или вернее, приехал на велосипедах в Векшни, их встретили с цветами, пивом и устроили им почти что овацию. Поведение победителей было безукоризненное - расплачивались и благодарили за все, как «по настоящему воспитанные люди».
Так продолжалось недолго - только до появления гитлеровских «опричников» - СС. Они открыли сеть комендатур по всей стране, имея отделение и у нас, и стало явно, что верховная власть принадлежит им. Началось с гонения на евреев. Всем евреям было велено зарегистрироваться в комендатуре, где им выдали опознавательные знаки, которые они должны были носить на себе, поверх одежды. Им было велено держать ставни домов закрытыми день и ночь и не выезжать с места жительства.
Многие люди стали опасаться дружить с евреями - открыто, по крайней мере. Затем начались вывозы евреев в неизвестном направлении. То было повторение ига энкаведистов. Некоторых вывозили, других просто забирали ночью и расстреливали в лесу, откуда доносилась стрельба из пулеметов. Происходили душераздирающие сцены на вокзале, где на запасных путях, в переполненных вагонах, ждали жертвы, предназначенные на истребление. Одних ждало истребление медленное - на работах в лагерях, других быстрое - в газовых печах.
Не все боялись показать свое расположение к евреям. Моя матушка и некоторые другие женщины ходили на вокзал, нагруженные хлебом и, главное, водой, так как люди страдали особенно от жажды, находясь в духоте. Они убеждали охранников или давали им вознаграждение, чтобы им разрешили подойти к решеткам и отдать приносимое, как делали это и во время насильственных вывозах при Советах. Одни разрешали, другие прогоняли...
Такие крохи едва ли могли многим помочь таким скоплениям людей, но это, все же, была большая моральная помощь!
Эсэсовцы занимали главные посты, но их не хватало на всю администрацию и им приходилось пользоваться литовскими «шаулистами» (национальной гвардией) для управления и выполнения их приказов.
Советские власти покинули Векшни так спешно, в панике, что оставили многие секретные документы, среди них - списки доносчиков, по информации которых тысячи людей были вывезены как «нежелательный элемент».
Шаулисты имели доступ к таким спискам и не скрывали, кто в них находится. И вот, к нашему великому огорчению, оказалось, что о. Виктор, став комиссаром, после того, как он снял сан, стал одним из доносчиков, а также и его матушка. Эсэсовцы, считая всех, кто был за советскую власть своими врагами, не препятствовали шаулистам и родственникам пострадавших мстить этим доносчикам - как им вздумается.
Когда у нас воцарились немцы, мой бывший помощник о. Виктор Мажейка снова одел рясу, и хотя не служил ни в какой церкви, а заведовал большим складом, уверял всех, что снял сан только, чтобы спасти семью и никогда, ни в чем не помогал Советам. Списки доказывали обратное. Группа шаулистов явилась к нему на работу и, тыкая ему в лицо копией списка вывезенных с его собственноручной подписью, тут же прикончила его.
Они не удовлетворились тем, но отправились на дом, где была его жена с двумя детьми. Она не подозревала о цели их прихода и о случившемся с ее мужем всего за полчаса до того и приветствовала их, как ни в чем не бывало, даже предложила им чашку чая или прохладительный напиток. С ней была одна моя прихожанка, которая рассказала нам все. Ее малолетние дети были тут же.
Шаулисты, вместо ответа, сунули ей под нос список, как и ее мужу, сказав, что пришли расправиться с ней. Она страшно побледнела и на коленях стала умолять о пощаде. Когда ей приказали встать - она не двинулась с места. Тогда один из шаулистов подошел к ней, схватив за волосы, поволок ее из комнаты. Она дико кричала, прося пощады ради детей. «Ты не думала о детях тех, на кого доносила!» - закричал на нее кто-то другой. Раздался сильный удар прикладом, затем выстрел, и все смолкло...
Моя прихожанка схватила обоих детей и побежала к моей матушке. Никаких родных у них, кроме родителей, в Векшнях не было, но нашли адрес родителей жены о. Виктора, в деревне, где-то под Ковно. Моя матушка приютила их на несколько дней. Дети - мальчик и девочка, не понимали, что случилось, и все плакали, призывая свою мать... Мне пришлось везти их одному. Танюша не могла отлучиться в довольно далекое путешествие. Как я ни уговаривал их и ни совал в рот леденцы - малыши были безутешны.
Бабушка и дедушка, едва сводившие концы с концами и с виду хворые, совсем не обрадовались своим внучатам. Мне было очень жаль оставлять их, как бы «умывая руки», но что другое я мог сделать, обремененный все увеличивающейся паствой и своими четырьмя детьми! Как трудно примириться с фактом, что часто в жизни невинные дети должны расплачиваться за грехи породивших их!
Одновременно с вывозами евреев начались ввозы к нам русских - советских граждан из Новгорода и областей, к нему примыкающих. Через некоторое время у нас прибавилось к нашим еще до трех тысяч прихожан, среди них семь священников, которые были назначены приписными - под моим руководством.
Никогда еще я не был так занят и, буквально, завален пастырской работой. Вдохновляло и давало новые силы сознание, что многие из новоприезжих, стосковавшиеся без церкви и возможности исповедовать свою веру, были счастливы обрести потерянное и не пропускали служб; они делали все возможное, чтобы помочь нам, священникам, в нашей пастырской деятельности. Их пламенные молитвы влияли больше, чем всякие убеждения, на тех, кто отошел от своей веры или стал теплохладным, ходя в церковь по привычке.
Я больше не служил на дорогах, а отдался полностью церковному служению. Многие из отошедшей молодежи возвращались в церковь. Я проводил много времени в разъездах, упрашивая прихожан приютить своих сородичей и ходатайствовал за них перед немецкими властями. Надо было организовать медицинскую помощь больным, находить помещения, расширять школы, открывать новые и поддерживать дух милосердия не только на словах, но явить помощь стольким обездоленным из Советского Союза...
Немецкие власти не преследовали вероисповедания, кроме иудейского, и жестоко, бесчеловечно притесняли евреев, но из двух, еще доминирующих вероисповеданий - католичества и православия, скорее оказывали предпочтение первому. Позже евреев и русских военнопленных нацисты не считали за людей...
В скорости ко мне приехал, в страшном волнении, староста нашего приписного храма, св. благоверного князя Александра Невского, построенного в 1905 году в Шкудах, с известием, что ксендз велел своим прихожанам убрать все иконы и иконостас, также всю утварь и превратить наш храм в католический костел. Никакие увещевания не помогли. Я сел на велосипед и гнал его «во всю ивановскую», пока не добрался до Шкуд - около 40 верст от Векшней. Снаружи наш храм выглядел как прежде, но что творилось на площади и внутри!
Снесенный и разрозненный иконостас, иконы, утварь, облачения валялись перед папертью на площади, а остальное на полу в церкви. Стоя на подвижной лестнице, человек снимал иконы, висевшие слишком высоко, и бросал их другому, тот - третьему, который сваливал их в кучу. Около дюжины ярых католиков под предводительством молодого ксендза оскверняли и разоряли наш намоленный храм. Ксендз орудовал в алтаре, сдирая покров со святого престола. Он не заметил, как я подошел - всюду стучали и громко говорили, не стесняясь.
- Как вы смеете входить и кощунствовать в нашем храме! - сказал я, как можно спокойнее, но сердце билось, как молот, и руки чесались, чтобы проучить фанатика, забывшего заповеди Христовы.
- Это больше не ваш, а наш храм, - ответил ксендз, рассматривая меня, как-будто я был какой-нибудь червяк, а не настоятель объединенных приходов, каждый со своим храмом, из которых данный - названный в честь моего небесного покровителя, св. князя Александра Невского, был для меня особенно дорогим.
- Как вы смеете говорить, что это ваш храм! Он - наш с тех пор, как был построен.
- Но его бывший настоятель, о. Виктор Мажейка, снял сан и уже расстрелян. Здесь нет другого священника. Наш храм мал для нас всех, а ваш будет нам как раз. Не мешайте нам работать и убирайтесь, пока мои прихожане вас не выставили! - и он отвернулся и продолжал свой разгром.
Я выбежал на площадь, трясясь от негодования. Вижу, среди торжествующих католиков, тут и там, стоят наши прихожане. Стоят и смотрят с грустью, но ничего не предпринимают. Один-два подходят ко мне и говорят: «Что ж поделаешь, отец! Они в силе; их много, нас мало. Чуть начнем сопротивляться - так их шаулисты просто пристрелят нас, да и вас тоже».
- А святыни наши как же? - сдаетесь, значит?
- Что ж, не впервые, отец!
- А я - это так не оставлю!
И я помчался в немецкую комендатуру. Там сказал, что хочу видеть коменданта и никого другого.
Был я в рясе и так разгневан, что обычный страх как рукой сняло! Привели меня к немцу. Сидит себе человек, лет около 35, белобрысый, голубоглазый - типичный немец, а что у него на душе - один Бог знает! Указал мне на сиденье. Так вот, думаю, с ним надо на его же языке говорить, благо помнил еще кое-что, с тех пор, как жил у тетушек, где говорили только по-немецки.
Объяснил ему все, как случилось, сказал - могу доставить все доказательства. Видно, все же затронул какую-то струнку в нем. Пошел он со мной на площадь, совсем недалеко - посмотрел, зашел в храм, вышел - процедил сквозь зубы: «Безобразие», и тут же велел вызвать ксендза и приказал водворить все на место.
Ксендз и его соучастники присмирели - видно, испугались начальства. Мне же комендант говорит: «Вот я разрешил вашу проблему мирным способом. Каждому - то, что ему принадлежит. Мы не большевики! Вы удовлетворены?». Я поклонился и он пошел обратно, а я, попрощавшись со старостой и другими, сел на свой велосипед, радуясь, что спас наш храм, и покатил домой.
Мне и в голову не приходило, что ксендз может ослушаться такого отданного во всеуслышание приказа, и я занялся другими делами, которых была масса... Прошло две-три недели, и вдруг мне звонит староста и передает, что того коменданта перевели в другое место после моего приезда, а наша церковь - уже костел, где служат католики и многие из них - шаулисты. Русские хуторяне боялись протестовать, да и не хотели огорчать меня, а где будут праздновать день храмового праздника 12 сентября (по нов. ст.) - сами не знали.
Тут вскипел я - одурачили, значит! Ехать в Шкуды - нет смысла, а так оставить тоже нельзя. Собрал я все документы (все, что касалось того храма), сделал копии с них и, посоветовавшись с Танюшей, решил поехать в самое главное управление всей страны, в «Гибиц», в Ковно. До отъезда отслужил молебен св. благоверному кн. Александру Невскому, прося его святых молитв, и сказал себе: «Не в силе Бог, а в правде», и уехал, успокоенный.
Не стану пускаться в подробности о том, что Архиепископа вообще в Ковне не было; члены Епархиального Совета были в разных местах (а те, кто были в Ковно, боялись даже давать совет); о том, как я ждал часами в Главном военном штабе и, в конце концов, все же попал к верховному правителю - генералу, благо мой небесный покровитель, наверно вняв молитве меня, грешного, устроил мне аудиенцию с ним.
Генерал был с сединой - лет 50, не меньше. Принял он меня учтиво, и видя, что я волновался, даже предложил сигару. Он попросил меня рассказать все как было, от начала до конца, что я и сделал, не утаив ничего, а когда кончил, положил все документы на его письменный стол и сказал ему: «Мой отец был в течение многих лет судьей и председателем Окружного Суда, до революции, здесь в Ковно. Он был олицетворением гуманности и чести. Он научил нас, своих детей - никогда не лгать. Я полагаюсь на ваше чувство правосудия, генерал, и благодарю вас за то, что вы приняли и выслушали меня, какой бы ни был исход, этого я не забуду».
- Я ничего не могу вам обещать в данный момент, - ответил он, поднимаясь, - но я назначу комиссию из честных людей (он подчеркнул слово «честных», с намеком на улыбку). - Они вынесут свое решение и, как только мне будет доставлен их отчет, я уведомлю вас. Пожалуйста, возьмите с собой эту анкету, заполните ее в приемной и передайте с вашими документами моему адъютанту - он перешлет куда надо. - Генерал взял конверт, написал что-то на нем и протянул мне. - Положите все это в конверт. А теперь, извините - занят. Он встал. Аудиенция кончилась.
Приблизительно через две недели я получил копию решения комиссии. Все было по пунктам:
1. Храм, принадлежащий Русской Православной Церкви в Шкудах, должен быть возвращен своим законным владельцам - русским.
2. Все должно быть в полном порядке, как было до нападения.
3. Все предметы должны быть возвращены - как они состоят в церковной описи.
4. Представитель от Комиссии будет присутствовать при сдаче всего церковного имущества и так же официальный представитель от русской и литовской церквей, которые должны подписаться после сдачи - в том случае, что вышеуказанные пункты выполнены.
5. Храм должен быть возвращен не позже 1 сентября.
Заметка: Нарушение вышеуказанных пунктов или пункта будет считаться нарушением закона и будет караться по соответствующей категории.
Подпись.
P.S. Оригинал этого приказа послан католическому священнику в Шкуды.
Как мы все обрадовались, получив этот приказ! Какая пропасть была по отношению ко всем в Литве, между Вермахтом, к которому явно принадлежал главнокомандующий, и эсэсовцами - гитлеровскими комиссарами, не лучше советских, создавшие такую страшную репутацию всем немцам своим садизмом и полнейшим произволом!
12 сентября мы праздновали наш храмовой праздник св. блгв. кн. Александра Невского. Никогда еще не было такого стечения народа. Стояли на паперти и даже на площади. В конце литургии был молебен и все мы, коленопреклонно, молились нашему небесному покровителю, многие слезно, благодаря его за возвращение храма. За мое участие в этом Торжестве Православия Епархиальный Совет (узнавший о случившемся) наградил меня золотым крестом. (После 1944 г., уже в советское время, католиками была повторно предпринята попытка захватить православный храм в Шкудах, и на этот раз успешная. В настоящее время в Шкудах (Скуодасе) православного храма нет, в бывшем православном Александро-Невском храме, том самом, что отстаивал о. А.Чернай - служат католики - Ред.)
Явление святых мощей
Особое внимание в Векшнях обращал на себя белокаменный храм наш в честь преподобного Сергия Радонежского, Чудотворца, построенный в 1864 году. Он расположен на холме над рекой и стоял в венке многолетних лип на обширном погосте, вокруг которого вилась липовая аллея. Не знаю - как там теперь, после стольких лет!..
Тогда, до вывозов при советской оккупации св. Сергиевский приход насчитывал 2.000 душ, а в 1942 году немцами было эвакуировано к нам свыше 3.000 новгородцев. Они были размещены в самом городе и его окрестностях. И вот, в том же 1942 году, осенью, произошло великое событие у нас. Наш приходский храм, Промыслом Божиим, удостоился принять под свои своды великие Новгородские святыни - раки с мощами: Святителя и Чудотворца Никиты Новгородского; благоверных князей Федора (брата св. блгв. кн. Александра Невского), св. блгв. Владимира Новгородского, св. кн. Анны, его матери, и также св. Мстислава, святителя Иоанна Новгородского и св. Антония Римлянина.
Произошло это совсем неожиданно. Утром раздался телефонный звонок - звонил мне начальник станции железной дороги, сообщая, что только что немецкий военный эшелон выгрузил пять «гробов». Начальник недоумевал, что это за гробы. Я немедленно отправился на своей лошадке на станцию. Подойдя ближе к выгруженным «гробам», я увидел кованные серебром раки со святыми мощами, обмотанные старой парчой и рогожей.
Первая рака была Святителя Никиты Новгородского, а за ним, в ряд, стояли все последующие... Глубоко потрясенный этой находкой, я тотчас связался по телефону с Ригой, где была резиденция Высокопреосвященного Сергия, Митрополита Литовского и Виленского (Экзарха Латвии и Эстонии, вскоре убитого неизвестными людьми в немецкой форме на пути из Вильны в Ковно). Я доложил Владыке о происшедшем. Последовало распоряжение от Владыки Митрополита - немедленно перенести мощи крестным ходом в наш св. Сергиевский храм.
Я сразу сделал распоряжение о перевозке св. рак. В каждую подводу было впряжено по четверке лошадей. Все они были убраны и увиты цветами с зеленью и устланы коврами. Весть о прибытии св. мощей быстро разнеслась по городу и всем окрестностям. Гудел большой колокол, созывая верующих и возвещая им о великой благодати, по милости Божией, посетившей наш храм.
Со всех сторон собирались люди, чтобы принять участие в крестном ходе, для встречи великих святынь, со слезами радости передавая друг другу о чудесном выборе места почивания, хотя бы на время, святыми угодниками. Возле церкви царило большое оживление. Выстраивался крестный ход. Народ с истовым благоговением выносил из храма иконы и хоругви. Совершалось нечто великое. На лицах присутствующих было выражение глубокой духовной радости. Приближались святыни. Колокол гудел беспрерывно и перешел в трезвон всех колоколов.
Вышел крестный ход, растянувшийся далеко по Ма-жейской дороге. Осень была сухая и золотистая уже. Блестели иконы на солнце, и хоругви развевались над ними, как бы защищая их. Общенародное пение далеко разносилось по полям и лесам, смешиваясь с трезвоном колоколов, который становился все отдаленней, но народное пение крепчало: «Пресвятая Богородица, спаси нас», «Святителю отче Никито, моли Бога о нас», - рвалось из глубин русских душ, измученных бедствиями и страшной войной, опустошившими Новгородский край и забросившими тысячи людей в далекую Литву.
Трудно описать религиозный подъем, с которым совершался этот крестный ход... Вот на седьмом километре, вдали, на опушке леса, показалась, наконец, процессия. Радостный трепет охватил нас всех: «Мощи, святые мощи!» - пронеслось в народе. Крестный ход медленно шел навстречу святыням и, подойдя совсем близко, остановился. Склонились хоругви, а народ пал ниц. Плач, пение тропарей - все слилось в одно. Начался молебен. Люди ползли на коленях, чтобы дотронуться до св. рак, прося у небесных покровителей защиты и молитвенного предстательства перед Богом...
Крестный ход двинулся обратно к церкви. Множество людей по пути присоединялись к шествию. По прибытии крестного хода, на паперти был отслужен молебен, и затем св. мощи были внесены в храм.
Оставалось три часа до начала всенощного бдения, и за это время надо было привести в порядок св. раки и расставить их в храме. С благословением Митрополита Сергия мне было поручено открыть раки со св. мощами, чтобы поправить одеяния находящихся в них святых.
Не могу передать чувства, охватившего меня при открытии св. мощей. Первой была открыта рака св. Никиты, со дня кончины которого прошло почти 800 лет. Четыреста лет Святитель Никита почивал под спудом земли и четыреста лет после открытия его св. мощей - в храме св. Софии, в Новгороде.
После долгого путешествия святые в раках сдвинулись с места и их надо было положить надлежащим образом, и поэтому сподобил меня, недостойного, Господь поднять Святителя Никиту, целиком, на моих руках, при помощи иеродиакона Илариона. Святитель был облачен в темно-малиновую бархатную фелонь, поверх которой лежал большой омофор кованной золотой парчи. Лик его был закрыт большим воздухом; на главе - потемневшая от времени золотая митра.
Лик Святителя замечателен; всецело сохранившиеся черты его лица выражают строгое спокойствие и, вместе с тем, кротость и смирение. Бороды почти не видно, только заметна редкая растительность на подбородке. Правая рука, благословляющая, сложена двуперстием - на ней ярко выделяется сильно потемневшее место от прикладывания в течение 400 лет. Дивен Бог во святых Своих!
В течение долгого времени мощи находились в музее, подвергаясь исследованиям, о чем свидетельствует найденный под изголовьем в раке у св. Никиты небольшой мешочек с частицами нетленных мощей новгородских угодников. Эти частицы были, видно, взяты безбожными экспертами и, повидиму, кем-то из них, имеющих страх Божий, возможно и тайно верующим, бережно собраны и положены в мешочек. Св. мощи подвергались разным атмосферным переменам. В начале войны, как рассказывали мне новгородцы, святыни были возвращены в собор св. Софии, в Новгород, и находились в подвальном помещении собора, который был музеем. С бегством же Советской власти из Новгорода, при наступлении немецкой армии, они были снова внесены во храм и положены в раки верующими.
Во время боев под Новгородом собор св. Софии сильно пострадал: купола были повреждены снарядами, а главный купол совершенно исковеркан. Св. мощи остались целыми и не поврежденными. При каких обстоятельствах и по каким причинам немцами были вывезены святыни из Новгорода, объятого пожаром, в Литву и оставлены, именно в нашем городке осталось неизвестным. Один вывод - Божий промысел!
Мощи св. Анны, княгини Новгородской - матери св. кн. Владимира Новгородского, также хорошо сохранились; она в княжеском одеянии в богато украшенной серебром раке.
Следующие раки с нетленными мощами св. кн. Владимира, св. кн. Феодора и св. кн. Мстислава были в раках, но совсем обнаженные. Эти мощи поражали своей целостью. По-видимому, их княжеские одежды были похищены безбожниками. Вскоре по прибытии мощей на них были сшиты верующими парчовые одежды и срачницы.
Последняя рака с мощами св. Антония Римлянина и Святителя Иоанна. В ней хранились лишь части их мощей.
Клир нашей церкви состоял тогда из трех священников: меня - настоятеля, второго священника - о. Иоанна Харченко и о. Василия Николаевского при иеродиаконе Иларионе - благочестивом старце с Афона, который, несмотря на свой преклонный возраст, обладал приятным и довольно сильным тенором. Богослужения совершались ежедневно, а молебны перед св. мощами - в течение всего дня, поочередно. Каждый из священников служил свой недельный черед. В воскресенье же и в праздничные дни службы совершались соборне.
Через некоторое время после прибытия св. угодников о. Иларион видел сон, повторившийся дважды. Он видел Святителя Никиту, стоявшего в храме, облаченного в мантию и читающего покаянный канон. Войдя в храм и увидав Святителя, о. Иларион пал ему в ноги, прося у него благословения. Благословив его, Святитель сказал:
«Молитесь все об избавлении от бедствий, грядущих на родину нашу и народ. Враг лукавый ополчается. Должно вам всем, перед службой Божией, принимать благословение».
Поклонился земно о. Иларион и поцеловал стопы Святителя, после чего Святитель Никита стал невидим. С большим духовным трепетом рассказал мне о. Иларион об этом видении. Впоследствии я об этом доложил Владыке Митрополиту. Выслушав меня со вниманием и по прибытии к нам, в Векшни, расспросив благочестивого старца о. Илариона, Владыка сделал распоряжение - установить правилом, чтобы перед началом каждой службы, при открытии раки Святителя Никиты - выходить священнослужителям и прикладываться к деснице Св. Никиты, возвращаться в алтарь и тогда лишь начинать литургию.
По обе стороны раки Святителя, во время службы стояли рипидоносцы. За часами был установлен возглас священника: «Молитвами Святителя Никиты нашего, Господи Иисусе, помилуй нас!».
Благолепные уставные богослужения при стройном пении большого хора, полный благодати храм, мерцающие повсюду лампады, множество ярко горящих свечей, беспрестанно ставимых верующими под раками св. мощей, - все свидетельствовало о горячей вере у народа. Теплота молитв, слезы и вздохи - все захватывало душу и устремляло ее ввысь.
Слова явившегося во сне Святителя Никиты предвещали великие испытания, переживаемые с тех пор, особенно, всем миром, которые все усугублялись... Как часто за эти годы думал я о тайном значении явления нам св. мощей. Где они теперь? Вернулись ли они в собор св. Софии, в Новгород, или же теперь находятся в нашем храме в Вешнях? Все это было так давно, и бывает порой, когда я сижу один, вспоминая былое, что все случившееся в моей жизни кажется мне то прекрасным, то мучительным сном...
Такие мысли - искушение. «Святителю Божий Никито, моли Бога о нас...».