Митрополит Антоний: Слово в день четырех Московских святителей и Тезоименитства Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, сказанное в Житомирском кафедральном соборе 5 октября 1904 года.
Многократно собираясь во св. храм для молитвы за Царя и отечество во дни патриотических праздников, как сегодня, дадим себе, братие, отчет в том, что значит любить Россию?
Не будем разбирать политических учений по этому предмету, потому что на почве такого разсуждения мудрено в кратком слове привести к соглашению спорящие партии. Нет, мы постараемся выразить в понятиях то, что чувствуют, быть может смутно, все Русские люди, независимо от того направления мыслей, которого они держатся.
Но некоторые скажут: «Да у меня вовсе нет любви к России, я жалею, что Россию не завоевала просвещенная Французская нация в 1812 году, да и при объявлении настоящей войны более сочувствовал Японии, нежели России».
Безутешно горько было бы слышать такие речи, если бы в них выражались действительные строго обдуманные убеждения; но дело обстоит не так плохо, хотя и не совсем хорошо.
У Русских людей есть неразумная привычка выражаться в самых парадоксально-отрицательных суждениях всякий раз, когда им не удается разобраться в своих убеждениях по вопросам сложным и трудным, а не удается им это прежде всего от легкомыслия и лености, а затем вследствие ложного направления мысли в школе и в повременной печати, того западнического направления, которое не только не может разъяснить вопрос окружающей русской действительности, но еще и запутывает естественный здравый смысл наблюдателя. И вот чувствует наш современник, что Россия хотя и хороша, но чужда образу его мыслей, его школьной мерке суждений; сердится, но, к сожалению, не на самого себя, а на неповинное в том Отечество, и заявляет себя его отщепенцем, заглушая голос совести безумными ругательствами, как пьяница – вином.
Справедливость подобного взгляда на наших отщепенцев доказывается тем, что подобное настроение бывает временным, бывает достоянием «безумных лет» юности и является свойством лишь таких молодых людей, которые вообще не имеют никаких серьезных убеждений, а если затем приобретают убеждения, то со стыдом и скорбию вспоминают о кощунственной болтовне прежнего времени своей безтолковой жизни.
Аще себе быхом разсуждали, не быхом осуждени были (1 Кор. XIV, 29), говорит св. апостол. Если бы русские люди, называющие себя образованными, выслушивали бы хотя то, что говорит им их собственное сердце, если бы не заглушали безпутным поведением и словесным гаерством тех сокровищ истины, которые без труда, а даром преподаны их душам в качестве полусознательного достояния бытовой наследственности и соприкосновения с христианскою верой, и с верующим народом, и с нашею литературой, – то они узнали бы, что, вопреки собственным заявлениям, Россию они все-таки любят, но за что любят или что они любят в России? – на это не сумеют ответить многие, даже открытые и горячие патриоты. Чувство их сильно, цельно и ясно, но выразить его словами мало кто сумеет.
Где же нам искать ответа? Поучимся ему от сегодняшнего праздника.
Сегодня в сердце русских людей слились три начала, охватывающие собою все содержание русской жизни в ее прошедшем, настоящем и будущем. Прошедшее – это память Московских святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, настоящее – это молитвы о благоприятном исходе войны, а будущее – тезоименитство будущего Царя России.
II.
Знакомые с отечественною историей знают, что целокупность русской жизни держалась в средние века не мирским правительством, не князьями и полководцами, а святителями стольного града.
Более трехсот лет России не было, как единой державы, но была Россия, как единая митрополия, да и впоследствии, до времени Петра Первого, единство России, как религиозного общества было гораздо действительнее, надежнее и крепче, нежели ее единство государственное, колебавшееся то самозванцами, то междуцарствиями.
Еще более замечательно то явление, что выразители, или точнее, виновники духовного и бытового единства русской жизни, святители митрополиты, сложившие затем и ее политическую цельность, не были разсчетливыми политиками в роде прелатов римской курии или кардиналов Франции XVII века; нет, это были прежде всего и по преимуществу подвижники личного спасения, заботившиеся не об отдаленном будущем (хотя иногда и прозиравшие в него через озарение свыше), но о том, чтобы «в день сей без греха сохранитися нам». Оставляя в юности мирское звание, они поступали не в архиереи, а в послушники-чернорабочие; они были не роскошные духовные вельможи, но согбенные и смиренные старцы, общники наших пустынножителей и сильные обличители царей, если последние забывали Божий закон. Плохо понимают их те историки, которые главным делом святителей считают подчинение удельных князей великому князю: они стояли только за правду Божию, а постепенное объединение государственной жизни России явилось лишь, как естественное следствие внутреннего тяготения к ее нравственному сосредоточию около святительских престолов, возглавляемых праведниками.
При жизни своей они были дороги всей Руси, а по смерти становились еще драгоценнее не только своим нравственным обликом, своими нетленными телами, но и храмом, в котором были погребены, и градом, который украшался их Успенским храмом, единодушно почитавшимся от наших предков, как земное небо, как явное вместилище чудодейственной Божественной благодати.
История Греции, Рима и государств европейских протекала в борьбе правительства и народа, монархии и олигархии, а наша отечественная история более знакома с противоположною картиной. Народ изъявляет безусловную покорность Царю, готов умирать по его слову, а Самодержавный Царь согбенно держит главу свою в постоянном опасении внести произвол или вообще личное начало в то общенародное дело, которое поручено Ему Богом. Он разделяет со Своим народом строгие подвиги христианской веры и во дни святой четыредесятницы добровольно алчет и жаждет более, нежели любой бедняк. Стараясь выражать своими приказаниями только равнодействующую различных нужд народной жизни, Он был неумолимо строг к нарушителям ее православного строя и исполнял глагол Сказавшего: болий в вас, да будет всем слуга.
Быть может, еще замечательнее то обстоятельство нашего прошлого, что, при безусловном преобладании религиозных, церковных начал общественной жизни над всякими другими, нашему отечеству был неизвестен захват последних в руки духовенства, как это было на латинском Западе. У нас преобладала Церковь, но не духовенство, религия, но не клир. Все были служителями веры – и священники, и народ, и патриархи, и Цари, но царствовал Христос, церковный закон, а не его духовные выразители. И в тех редких случаях, когда последние изменяли своему призванию, их отвергал сам народ, как униата Исидора.
Законы Церкви, правила веры знали все, а потому никто не мог ими злоупотреблять. Кроме них, ничего не знали и ни пред чем условным не преклонялись. Жизнь России была жизнью Церкви; слова молитвы Господней: да приидет царствие Твое, осуществлялись непрестанно.
Вот какое содержание русской жизни сложили ублажаемые четыре святителя, великие не по высокому сану, но высокий сан получившие за великую душу, за святую жизнь. Меньше их по сану, но равные по добродетели, в одинаковой мере с ними, были вождями русской жизни и творцами русской истории, как препод. Сергий, Кирилл, или раньше Феодосий Печерский.
III.
Таково прошедшее России, открывающееся в сегодняшнем празднике. Что же открывает он об ее будущем.
Будущий Царь России рождается при условиях необычных, но давно изъясненных в Божественном писании. Он – давно желанный Первенец мужского пола Царственной Четы и Русского народа. Но не скоро даровал Его Господь Державным Родителям и земле: Он родился пятым у Матери Своей, предупрежденный четырьмя сестрами, радовавшими, конечно, сердце Родительское, но не успокаивавшими сердце Царское.
Такая медлительность Промысла многократно повторялась в Священной истории, когда ожидался некто великий. Так, патриархи Ветхого Завета: Авраам, Исаак, Иаков, Иуда, Иосиф, стремившиеся передать своему первенцу таинственные обетования грядущего всеобщего избавления, не получали в первенцы тех, кого сами желали. Не Измаил, не Исав, не Рувим, не Ир, не Зара, не Манасия были преемниками священного залога первенства, но их младшие братья. Сие Господь творил тогда, когда хотел показать Своим избранникам, что не от них, не от человека зависят судьбы грядущие и направление Божественного Промысла, но только от Его всемогущей воли.
Так и ныне Он даровал Царю Сына-наследника лишь на десятом году его супружества, после совершенного Царственною Четою духовного подвига в виде путешествия на открытие святых мощей преподобного Серафима.
Я не пророк и не сын пророка (Ам. VII, 14), будущих событий нашей жизни не знаю, но нам указано от Бога, что, насколько это зависит от людей, они должны приуготовлять их, руководствуясь духовными целями, а не земными, как руководились наши предки, шедшие по стопам своих духовных вождей.
Наследник Престола наречен именем Алексия в честь одного из них, но это имя, данное будущему Царю России, напоминает нам и Алексия Первого, Михайловича, любимейшего из древних Царей, Московского Царя по преимуществу, бывшего образом, или, выражаясь по современному, идеалом Русского Царя, совмещавшего в себе все благие чаяния русского сердца, смиренного в личной жизни, но твердого и грозного в исполнении долга своего звания.
IV.
Таковы молитвенные чаяния будущих судеб России, соединенные с сегодняшним днем: что же говорит он нам о настоящем?
Телеграфные известия, с лихорадочною поспешностью расхватываемые и читаемые русским народом, тоже открывают нам ту истину, что не земными расчетами, а десницей Божиею управляется Россия.
Мы ожидали легкой победы над азиатскими язычниками, но нам сообщают о тяжелом подвиге нашего самоотверженного воинства, о потоках крови, о десятках тысяч убитых. О сем печалью раздирается наше сердце, но оно и сладость находит в горечи сообщений, потому что эти самые известия говорят нам о сохранившейся силе древне-русского духа, о безстрашии наших воинов в ожидании смерти, об их великодушии, о самоотвержении и, что всего важнее, об их долготерпении, то есть той самой непонятной современникам добродетели, которою славилась святая Русь, которая является главным средством спасения христианина по сказанному Петром-апостолом: «и долготерпение Господа нашего почитайте спасением, как и возлюбленный брат наш Павел по данной ему премудрости написал вам» (2 Петр.III, 15).
Здесь именно раскрылась русская духовная природа из-под сора суеты, из-под несродных ей наслоений ложного воспитания и исходящего из городов распутства; тут настоящая, неискаженная, святая Русь открылась из-под офицерских и солдатских мундиров, и в них, в наших христолюбивых подвижниках-героях, узнала себя самое мирная Россия, дотоле закрытая от собственных глаз печатною ложью еврейских и лжелиберальных газет и журналов.
И как далека эта беззаветная преданность Отечеству, Царю и присяге от всех тех праздных речей о правах и гарантиях, о доверии и недоверии, о разных свободах и несвободах, от этих совершенно чуждых нашей народной жизни заграничных рамок, в которые нас хотят втиснуть журналисты, как будто наша страна есть завоеванная, как будто Правительство есть чуждое земле нашей учреждение.
Нет, ей, напротив, чужды все эти придуманные, навязанные нам понятия: ей чужда лжелиберальная печать, не знающая народа, тайно его ненавидящая, якоже ненавидит блудница жену мудру и добру зело (3 Ездры XVI, 50).
V.
Но, может быть, кто-то скажет:
«Не знаю, кто кого ненавидит, а я люблю Россию; но не эту допетровскую, мужицкую Россию с ее смирением и терпением, не эту Русь славянофилов с ее проселочными дорогами, лаптями, постами и богомольцами, а Россию реформированную, цивилизованную; я цель своей любви к Отечеству полагаю в том, чтобы пересаживать на родную почву блага европейской культуры, дабы она была во всем подобна могущественным государствам просвещенного Запада».
Да, многие готовы повторять подобные слова и, пожалуй, искренно, но не от глубины сердца. Так говорят, либо доверчивые, не знающие жизни читатели либеральных передовиц в газетах и «внутренних обозрений» в журналах, либо скорые, но неглубокие умы, блуждающие всегда на поверхности явлений и не обращавшие никогда своего внимания на внутренний голос собственного духа.
Впрочем, в жизни подобных людей происходит замечательное явление, если только они искренни. Побывав за границей, они сразу отказываются от своего поклонения заморским порядкам. Тамошнее религиозное и нравственное вырождение, отмеченное их собственными писателями, поражает Русских людей явлениями всеобщего себялюбия, черствости, сухости и подобных свойств самого мелкого скряжничества, прикрытых надутыми словами благородной независимости и притворного великодушия.
От Государя Александра Первого до любого современного студента все правдивые Русские люди возвращаются оттуда иными, чем отправлялись туда. Теперь они начинают прислушиваться к тому внутреннему, прежде заглушенному, голосу, который говорил им:
«Подожди, не хай свою Россию, не поноси нашего мужика, ведь ты чувствуешь в них нечто правдивое, святое, родное, чему смутно сорадуется твое сердце. Ты только не хотел разобраться в этом ощущении, понял, что, взамен внешнего казарменного порядка европейского быта, у нас люди опираются на нравственную правду, преклоняются не пред формальным узаконением, как там, а пред святыми заповедями Евангелия; заботятся о благоустроении своей жизни в вечности, а потому равнодушны к благам жизни временной. И хотя ты, быть может, осмеивал их настроение, как безплодную мечтательную отвлеченность от насущных интересов жизни, но и прежде, а особенно теперь, в виду постылого западного материализма, сам благоговеешь пред подвижниками высших начал, которых ты там не встретишь, а у нас узнаешь во всякой богомолке с посошком и котомкой, во всяком «дяде Власе» или смиренном отшельнике. Черно, серо все это, но помни, кто были «званные на вечерю Господню», кому труднее войти в царствие небесное, чем верблюду в игольные уши, кому обещано блаженство, и кому горе в грядущем веке».
Кто умеет так беседовать с самим собою, тот скоро познает и то, что не только душа народа, сохраняющая начала прежней чисторусской культуры, но и душа мыслящего интеллигента во многом сроднее первой, нежели тем теоретическим началам, которые он проповедует. Так, он благоговеет пред подвигом самоограничения и самоотвержения, хотя бы и исповедывал утилитаризм, негодует от всей полноты души на себялюбие и черствость к страдальцам, хотя бы и превозносил выдуманного сумасшедшим немцем безжалостного сверхчеловекка, преклоняется пред безстрашным обличителем стяжаний, пред добровольным нищим, хотя бы и мнил себя последователем голландского учения о капитализме.
Вот в какой степени прав современный французский писатель, заверяющий, что все русские и до сего времени в сущности ищут только духовной религиозной правды жизни, хотя бы в теории и отрицали догматы религии. Так называемая реальная жизнь, то есть благополучие земное, очень мало интересует типичного Русского человека, какие бы заблуждения он ни проповедывал.
VI.
Итак, не растлилась еще русская природа в душах наших и она-то, есть предмет нашей любви к Отечеству.
Правда, нам, кроме того, дорога наша Отчизна в ее государственной целости, в ее необъятно великом географическом пространстве, в крепости ее государственных учреждений. Но это лишь оболочка духовного содержания, внутреннего сокровища, именуемого святою Русью. Если хозяин сберегает драгоценное вино, то заботится и о сохранении сосуда, без которого оно разлилось бы по полу. Если добрый христианин любит Бога и усерден к молитве, то оберегает и украшает храм, в котором ему преподаются дары благодати: но потому только и дорог сосуд, что в нем хранится прекрасная влага, потому и свят храм, что в нем учимся познавать Бога.
Так Россию мы любим потому, что она хранит в себе русскую идею, русскую духовную природу, русский быт. Эта идея есть царствие Божие, эта природа есть стремление к святости, этот быт выражает собою усилие семисотлетней жизни страны и девятисотлетней жизни народа водворять на земле праведность евангельскую, отвергнуться всего, чтобы найти Христа, ставить Его волю, каноны Его Церкви законом общественной жизни.
Разнообразны и неисчислимы те бытовые и душевные явления, в которых сказывается эта историческая идея России, немногие сумеют отметить и определить их, но это стремление к внутренней духовной правде в личной и общественной жизни, эта отчужденность от западной гордыни и самолюбия, главных рычагов тамошней жизни, это равнодушие к земному благополучию, – все эти особенности нашей русской жизни и русской души, хотя бы и искаженной порочными падениями личности, складывают в ней особую настроенность, выражающуюся в тягостной неудовлетворенности западническими началами жизни и в нежной, хотя и смутно сознаваемой, сыновней любви ко всему родному и Родине.
Сию любовь испытывают, вопреки самим себе, даже такие завзятые западники, как Некрасов, Герцен, Тургенев и если они и подобные им современники наши бранят Россию, то они скользят лишь по поверхности своей души подобно подросткам, злословящим своих родителей, но готовым умереть от горя, когда родители подвергаются опасности или тяжким страданиям. Как здесь, так и там выступает наружу таившееся природное глубокое чувство, которое трудно вытравить праздным злословием.
Да выступит же это чувство в нас, слушатели, в эти священные часы нашей общей молитвы, в которой соединяется откровение судеб нашей Родины – прошедших, настоящих и будущих.
Наша Родина есть воплощающееся в народном характере и народном быте Евангелие, воплощающееся Царство Божие; наша Русь не есть только юридическое целое ли государство, нет – это всемирная, всеобъемлющая идея.
Ее любить, ее разуметь, ее проводить в нашу душу и в зависящие от каждого из нас отрасли жизни, вот в чем примирение всех и с жизнью вообще и со своим жребием, вот о чем должна возноситься наша общая молитва в день сей и во все дни жизни. Аминь.
Источник: Митрополит Антоний. СЛОВА, БЕСЕДЫ РЕЧИ (о жизни по внутреннему человеку).
Посмертное издание с предисловием АРХИЕПИСКОПА НИКОНА (РКЛИЦКОГО). Нью-Йорк, 1968 г., сс.127-135.
Сверено с оригиналом