«Русскость» Русской Зарубежной Церкви в аспекте церковной икономии (1920–1945 гг.
Всероссийский Поместный Собор 1917-18.
Выехавшее в Константинополь в ноябре 1920 года Высшее Церковное Управление не сразу стало называться «Русским». На первых порах заграничное ВЦУ во главе с митрополитом Антонием (Храповицким) продолжало именовать себя «Высшее Церковное Управление на Юге России». С середины декабря 1920 года в протоколах ВЦУ опускаются слова «на Юге России» и некоторое время пишется просто «Высшее Церковное Управление». Так именуется ВЦУ — без прибавления слов «Русское» и «заграницей» — до конца января 1921 года. Новое же название — «Высшее Русское Церковное Управление заграницей» находим впервые в Протоколе от 21 января (3 февраля) 1921 года.
Первый Всезарубежный Собор, Сремские Карловцы, Югославия, 1921
С этого времени для Зарубежной Церкви характерна некая подчеркнутая «русскость», вернее — подчеркнутая принадлежность к Церкви Русской. Настаивая на своей принадлежности именно Русской Церкви, РПЦЗ не вошла ни в одну из заграничных Поместных Церквей, не пошла и на создание собственной автокефалии. Таким образом, «русскость» Русской Зарубежной Церкви — каноническое самоопределение заграничной Церкви, а вместе с тем — феномен, определивший ее исторический путь.
Чем было обусловлено такое самоопределение Русской Зарубежной Церкви при митрополитах Антонии и Анастасии? Почему церковный организм, ими возглавляемый, не отказался от связи с Русской Церковью и не пошел, можно сказать, более естественным путем растворения в других Поместных Церквах?
Эти вопросы уже привлекали внимание многих исследователей как в России, так и за рубежом. При этом нередко определенная «патриотическая» позиция РПЦЗ рассматривалась в чисто политической плоскости, так что до недавнего времени Русская Зарубежная Церковь в 20-е и 30-е годы рассматривалась как некая монархическая организация, в военные же годы — как профашистская. При такой постановке вопроса в названные периоды, различные проявления «патриотизма» Русской Церковью за рубежом вызывало непонимание.
Однако документы из Синодального Архива в Нью-Йорке и из Государственного архива Российской Федерации в Москве, доселе не изданные, позволяют поставить проблемный вопрос о «русскости» заграничной Русской Церкви в ином аспекте. А именно Протоколы заседаний заграничного ВЦУ 1920–1921 годов, затем отдельные Постановления заграничного Собора, личная переписка митрополитов Антония и Анастасия и секретарей Архиерейского Синода проливают новый свет на пастырские, церковно-созидательные предпосылки, из которых исходила мысль иерархов Зарубежной Церкви касательно России и Русской Церкви. Документы из названных архивов позволяют раскрыть то пастырское строительство Русской Церкви, то есть то действие церковной икономии, которое являлось вместе и основной задачей и исходным пунктом канонической позиции заграничных иерархов Русской Церкви.
Задачи «русскости» Зарубежной Церкви в годы ее основания
С Россией заграничную Церковь связывало прежде всего чувство всесторонней ответственности перед Матерью — Русской Церковью. Это чувство ответственности было обусловлено рядом предпосылок, из которых исходили иерархи-эмигранты:
1. Вера в скорое освобождение России от большевицкой власти.
2. Обязанность окормлять заграничную русскую паству в рассеянии.
3. Обязанность соблюсти достояние Русской Церкви за пределами России.
4. Обязанность помогать из-за границы гонимой на Родине Церкви.
В протоколах заграничного ВРЦУ за 1921–1922 годы постоянно высказывается уверенность в том, что в России вот-вот будет восстановлен «порядок» и «власть, всеми признанная», что заграничное ВЦУ вернется в лоно Матери-Церкви, в Россию. исходя из этого, например, ВРЦУ заботится о правильной метрической записи венчаний и крещений русских беженцев, имея в виду будущую необходимость в этих документах по возвращении в Россию. «Метрикация этих актов по Российским законам имеет юридически-правовое значение...» — отмечается в Протоколе ВРЦУ от 3/16 августа 1921 года, «между тем в будущем, по восстановлении в России порядка и возвращении беженцев в Россию, получение документов об этих актах... будет крайне затруднительным...»1. Иными словами, заграничное ВРЦУ отмечает важность ведения метрических записей именно русским церковным управлением, поскольку получение метрических записей от иностранных церквей может в будущем, по возвращении в Россию, оказаться затруднительным.
Конечно, пастырская ответственность ощущалась заграничным ВЦУ не только в области метрических записей. Беженские условия жизни заграничной паствы поставили перед российскими архипастырями и пастырями, оказавшимися за границей, исключительные задачи. Проблемы нищенского существования беженцев, последствия трагедий разбитых гражданской войной семейств, опасность отпадения от Православия русских детей в инославной среде — со всем этим столкнулось заграничное ВЦУ в первые же месяцы своего пребывания в Константинополе. О трудностях православного воспитания детей за рубежом ВРЦУ имело суждение в апреле 1921 года, причем был поднят вопрос «о наблюдавшихся попытках к совращению в католичество русских детей, обучающихся в французских учебных заведениях». Против этих попыток ВРЦУ выступает, обращаясь к апостолическому делегату2, а в мае 1922 года составляет «Обращение к Папе Римскому по поводу использования им тяжелого положения русских в целях совращения их из Православия», а также «Обращение к родителям русских детей с предостережением от католической пропаганды»3… Вскоре помимо инославной агрессии зарубежному ВЦУ пришлось иметь дело и с обновленцами, которые действовали в зарубежье при поддержке советской власти4.
В это время заграничные иерархи имеют попечение и о подготовке образованных пастырей для Русской Церкви. Разумеется, что при крайней скудости средств Высшего Церковного Управления образование духовных учебных заведений было более чем затруднительным. Тем не менее уже в апреле 1921 года в Константинополе организованы Высшие богословские курсы, которые вел архиепископ Анастасий (Грибановский), а в январе 1922 года ВРЦУ утверждает проект создания пастырского училища в Болгарии под управлением епископа Дамиана. Характерно, что при этом имелась в виду нужда в пастырях не только за границей, но и в будущей, освобожденной России: «ВЦУ имеет в виду учреждение курсов четырехгодичных, дабы воспитанники их могли явиться правоспособными кандидатами священства и по возвращении в Россию»5. Примерно в это же время постановлено издавать официальный церковный журнал при заграничном ВЦУ, «Церковные ведомости», с целью оповещения заграничной паствы о постановлениях ВРЦУ, а также с целью постепенной публикации всех постановлений Всероссийского Собора 1917–1918 годов.
Наряду с заботой о русской пастве на заграничное ВЦУ легла и забота о заграничном имуществе Русской Церкви. Важно отметить, что ВЦУ не само на себя взяло эту заботу, а отвечало на просьбы о защите церковного имущества со всех концов зарубежья. Начиная с ноября 1920 года, то есть в первую неделю своего пребывания за границей, ВЦУ получает прошения о принятии под покровительство от заграничных русских храмов и целых миссий, прежде всего Иерусалимской, на имущество которой притязал Иерусалимский Патриархат6. Первое такое обращение, от 23 ноября (6 декабря) 1920 года, касается храма в Буэнос-Айресе, на который притязал российский посланник Е.Ф. Штейн7. Месяц спустя в ВЦУ поступает письмо из Бари с просьбой от имени Палестинского общества «принять в ведение Высшего Русского Церковного Управления имущество (храм и дом) Общества в Бари для ограждения его от возможных покушений большевиков»8. На все подобные обращения заграничное ВЦУ отвечало ходатайствами перед иностранными государствами, выдачей документов о своей ответственности за имущество Русской Церкви.
Мы уже упоминали, что забота ВРЦУ о заграничной Русской Церкви сопровождалась постоянной заботой о Церкви в самой России. Примером такой заботы были попытки помочь голодающим, а также многократные обращения к правительствам иностранных государств по поводу гонений на верующих в России.
Так, например, в августе 1921 года ВРЦУ постановило: «установить во всех русских православных заграничных церквах тарелочный сбор за каждым богослужением в пользу голодающего и страждущего населения России...»9, несколько же дней спустя при ВРЦУ был образован «Церковный Комитет помощи голодающей России», причем ВРЦУ обращается с особым воззванием «о голодающих в России, ко всем верующим в Бога правительствам и народам всего мира»10. Далее читаем в том же протоколе: «пожертвования денежные предложено направлять в Белград, в ВЦУ, а снаряженные вагоны и пароходы на имя Всероссийского Патриарха Тихона в пограничные города или в Константинополь...»
В мае 1922 года ВРЦУ выступает в защиту арестованного Святейшего Патриарха Тихона. При этом по всем приходам Зарубежной Церкви рассылается указ: служить молебны о Святейшем Патриархе. А на ектеньях впредь постановлено на всех богослужениях, кроме обычного возношения имени Святейшего Патриарха Тихона, особые прошения «о в узах пребывающем Патриархе». Митрополит Антоний также обращается с протестами по поводу ареста Святейшего Патриарха «ко всем главам Православных и инославных церквей и ко всем светским главам государств мира».
С заботой о гонимой Церкви в России и с борьбой за достояние Русской Церкви за рубежом тесно связано стремление ВРЦУ соблюсти единство заграничной Церкви. Единство мыслилось как необходимое условие для успешной борьбы с врагами Русской Церкви как в России, так и за рубежом. В соблюдении единства русского заграничного церковного управления Архиерейский Собор РПЦЗ видел и непременный пастырский долг — соборно осуществлять жизнь Русской Церкви.
По мысли протоиерея Николая Артемова в его капитальном исследовании об Указе Святейшего Патриарха Тихона № 362, этот принцип — пастырский долг соборности — был зафиксирован в это время названным указом Святейшего Патриарха11. Из приведенных же документов видно, что и другие аспекты церковно-созидательной деятельности, иначе говоря — деятельности по принципу церковной икономии — восприняты Зарубежной Русской Церковью как осознанная пастырская обязанность еще до получения письменной канонической фиксации этой деятельности в виде Указа Всероссийского ВЦУ от 7/20 ноября 1920 года за № 362. Как известно, этот указ был получен в Сремских-Карловцах лишь в январе 1922 года и явился необходимой, дополнительной опорой заграничного ВРЦУ в его борьбе за соблюдение достояния и единства Русской Церкви за пределами России. Таким образом, Указ № 362 зафиксировал в письменной форме уже действующий неписаный закон Церкви — закон о церковной икономии. Вместе с тем этот Указ зафиксировал принадлежность Зарубежной Церкви Матери— Русской Церкви, служа в течение долголетнего советского периода напоминанием не только о русскости Зарубежной Церкви, но и о временности ее автономной деятельности.
Отношение РПЦЗ к монархизму
Приступая к «политической» части нашей статьи, мы считаем излишним делать экскурс по теме «Церковь и политика», мы также оставляем в стороне вопрос о «реальности» или «нереальности» политических взглядов иерархов рассматриваемого периода12, считая такой вопрос неправомерным с точки зрения методологии истории. Необходимо всегда учитывать уникальность каждой эпохи, в которой любую ситуацию или период можно понять только в собственных условиях. Иными словами, нам представляется необходимым исследовать данный период Зарубежной Церкви в ее собственных, тогдашних условиях, учитывая ее собственный опыт, без навязывания ей иного опыта, ей неизвестного, или же установок нашего времени...
Политическую сторону жизни РПЦЗ мы будем рассматривать так, как мыслили ее иерархи РПЦЗ в 1920–1930-х годах, а именно — в контексте тех пастырских задач и того церковного строительства, которые легли в основу канонического бытия Зарубежной Церкви. Зарубежных иерархов, чувствовавших пастырскую ответственность за судьбу Русской Церкви, занимала мысль о положении Русской Церкви в будущей, освобожденной России. Наряду с этим пережитая революция и радикальная перемена прежних форм церковной жизни вызывали во всех кругах эмиграции — как церковных, так и нецерковных — попытки осмысления прошлого и чаяние лучшего будущего. Под «лучшим будущим» церковное сознание понимало нечто не совсем определенное: Россию, освобожденную от богоборческой власти и основанную на христианских началах. Для этой мысли имела значение и идея о восстановлении православной монархии. Однако эта идея, как нам пришлось убедиться из приведенных ниже документов, имела для иерархов РПЦЗ лишь привходящее значение. Монархическая умеренность иерархов РПЦЗ, как мы увидим, даже вызывала раздражение у деятелей заграничных монархических организаций.
Не останавливаясь на общеизвестных сведениях о монархизме Зарубежной Церкви, как-то: на послании Карловацкого Собора, на отдельных посланиях митрополита Антония.., и так далее, мы обратимся к доселе не исследованным документам. Новый свет на данную тему проливает хранящаяся в Российском государственном военном архиве (РГВА) переписка молодого графа Ю.П. Граббе с Великим князем Андреем Владимировичем 1925–1926 годов. Из переписки мы узнаем о попытках… так называемого «верноподданнического» движения13 привлечь на свою сторону Архиерейский Собор РПЦЗ. Поскольку это не удается, В.К. Андрей Владимирович пишет к графу Граббе в письме от 3 марта 1925 года: «Я не оспариваю ваше положение, что большинство иерархов по духу монархисты, но должен сознаться, что это свое чувство они проявляют крайне разнообразно и своеобразно... Ежели Карловацкий Собор и выразил мысль о монархе из Дома Романовых... но я все же далеко не убежден, что все они одинаково с нами мыслят о монархии»14. В письме от 1 января 1925 года Великий князь сетует на митрополита Антония... По мнениюВеликого князя, на митрополита оказала отрицательное влияние книга профессора Зызыкина: «…по меньшей мере в мыслях митр. Антония сквозит старый дух критики светской власти, тот же дух, который способствовал и революции». Напомним, что митрополит Антоний, последовательный борец за восстановление патриаршества в России и ревностный критик синодального строя, был далек от идеализации дореволюционной России. Немалый интерес представляет письмо графа Граббе от 19 апреля 1926 года. Он пишет Великому князю, что на заседании Синода одним архиереем была высказана неблагоприятная для легитимистов «оговорка» о том, что Собор РПЦЗ не имеет права принимать к исполнению государственные акты всероссийского значения. Граф упрекает тогдашнего секретаря Синода Е.И. Махароблидзе за то, что он эту оговорку поместил в протоколе (журнале) Синода так, как она была высказана, а не «средактировал» ее в более приятном для «легитимистов» виде. «Эта мысль, — пишет Граббе, — была весьма неудачно сформулирована, за что я упрекнул Махароблидзе, ибо если уже формально для обсуждения проекта требовалась такая оговорка, ее можно было бы средактировать несколько деликатнее, так, чтобы она не унижала легитимного принципа»15. А ранее, в письме от 19 апреля 1925 года, граф излагает Великому князю свои соображения о возможности примирения различных враждующих между собой монархических группировок. Отметим, что речь идет о восстановлении единства среди паствы митрополита Антония.
Из переписки выявляются не только расхождения во взглядах между иерархами РПЦЗ и светскими представителями монархических организаций. Здесь обнаруживается и некоторый прагматизм графа Ю.П. Граббе — как по отношению к архиереям, так и по отношению к протоколам Синода РПЦЗ, которые он находит возможным «средактировать» согласно своим соображениям. При огромном нашем уважении к Ю.П. Граббе, ставшему впоследствии многолетним секретарем Архиерейского Синода и виднейшим канонистом Зарубежной Церкви, мы не можем не отметить его весьма целенаправленное — и доселе не исследованное — влияние на Архиерейский Синод РПЦЗ начиная с конца 20-х годов и заканчивая 80-ми годами. С источниковеднической точки зрения роль этого редактора большинства протоколов и посланий РПЦЗ на протяжении почти всей ее истории должна учитываться исследователями.
В высказываниях иерархов РПЦЗ в 1930-е годы можно отметить те же надежды на освобождение России и воссоздание ее на «христианских началах», но без догматизации монархизма. Именно в таком смысле говорит архиепископ Дамиан в своем докладе Архиерейскому Синоду в 1933 году по поводу известного послания того же года митрополита Сергия (Страгородского) Патриарху Сербскому Варнаве: «Митрополит Сергий говорит, что возврата к старому строю государственному быть не может и мы должны отказаться от политики. Эти два положения правильны, но обоснование неверно. Очень возможно, что монархии мы восстановить не сможем, но и сделать поворот к большевицкому строю также не сможем. Наша задача — созидание жизни на христианских началах...»16 Мы бы хотели выделить последние слова архиепископа Дамиана: наша задача — созидание. Эти слова, по нашему убеждению, подводят итог всему вышесказанному о деятельности и о «политике» РПЦЗ в годы ее основания.
Второй Всезарубежный Собор, Сремские Карловцы, Югославия, 1938
Переходя к периоду первоиераршества митрополита Анастасия, надо сказать, что он сам, несомненно, сочувствовал идее восстановления в России монархии и многократно говорил об этом в предвоенные годы. Однако умеренность взглядов митрополита Анастасия в этом вопросе обнаружилась на Соборе 1938 года в следующем: архиепископ Серафим Богучарский выступил с докладом об одной эмигрантской политической организации, которая просила Церковь о благословении ее деятельности. Архиепископ Серафим считал, что Церковь не может благословить организацию немонархическую. В ответ на это, говорится в протоколе, «М. Анастасий указывает, что нельзя отвергать людей, идущих к Церкви и ищущих руководства ея, и полагает, что самодержавие входит в православное миросозерцание, но не является предметом веры нашей, как это выходит из доклада архиепископа Серафима»17.
Отношение РПЦЗ к фашизму и к РОА
С конца 1920-х годов молодое поколение русских эмигрантов стало образовывать политические объединения фашистского типа. Входить в подробности различных оттенков этих организаций мы в настоящей статье не имеем возможности, но должны хотя бы несколько слов сказать об этом малоисследованном явлении.
Самая большая эмигрантская организация этого типа, Российская фашистская партия, была образована в 1931 году на Дальнем Востоке, в Харбине, Константином Владимировичем Родзаевским. В 1933 году эта организация состояла из 5000 членов, а к 1938 году открыла филиалы в Европе и насчитывала в своих рядах уже 20 000 человек. От немецких нацистов так называемые «русские фашисты» отличались, естественно, отсутствием антиславянских мотивов, но им импонировали не только восстановление национального величия государства, к которому стремился фашизм всех видов, но и подчеркнутый антикоммунизм и антикапитализм фашистской идеологии, таким образом, фашизм представлялся неким «третьим путем» молодому поколению эмигрантов, которое в коммунизме видело поработителя своей Родины, а в западном капитализме — чуждый России дух. На волне советского патриотизма, прокатившейся по Дальнему Востоку во время Второй мировой войны, большинство «русских фашистов» с восторгом приветствовало Советскую армию при вступлении ее в Маньчжурию. Сам Родзаевский после войны написал покаянное письмо Сталину, в котором, между прочим, писал, что «сталинизм— это как раз то самое, что он (Родзаевский) ошибочно называл российским фашизмом: это — наш “российский фашизм”, очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений»18. Родзаевский вернулся в Советский Союз и был в 1946 году расстрелян. В его судьбе своеобразно отобразилась трагедия русского патриотизма в период Второй мировой войны.
Возвратимся к документам Русской Зарубежной Церкви, в Протоколах Всезарубежного Собора 1938 года уделяется внимание новому явлению — «русскому фашизму». Констатируя, что программа фашистов противоречит русскому православному народному идеалу, Собор постановил, что Церковь должна проявить заботу о вразумлении неправомыслящих и о направлении деятельности русских общественных организаций согласно православным началам. «Собор признает настоятельной необходимостью, — гласит резолюция, — чтобы наша Святая Русская Православная зарубежная Церковь в лице Священного Синода, епархиальных Преосвященных и настоятелей приходов обратила свое попечительное внимание на русские зарубежные национальные организации и помогла им выйти на путь подлинно православных и подлинно русских миропонимания и общественно-государственного идеала»19.
15/28 июля 1936 года митрополит Анастасий ясно высказался против фашизма на Свято-Владимировском Торжестве в Белграде: «Фашизм — такой тип государственного устройства, какой никак не может быть нашим идеалом. Он основан на началах принуждения, простирающихся на самую идеологию человека. Но вне свободы — нет нравственного подвига и нет нравственной ответственности. Без последних же мы не мыслим русского православного государства»20. В своем Рождественском послании 1939 года митрополит Анастасий излагает, в противовес фашистской расовой теории, церковное понимание любви к своему народу и к своей Родине: «Самое понятие Родины в нашем сознании никогда не было грубо материалистическим, и наш национальный образ никогда не определялся чисто внешними, зоологическими, расовыми признаками. То, что мы называем нашим Отечеством, это не физический воздух, которым мы дышим, не широкие просторы полей и лесов, рек и морей, какими в изобилии обладала Россия... а прежде всего родная нам духовная атмосфера, созданная святым Православием, — нетленные нравственные ценности, переданные нам нашей минувшей тысячелетней историей...».21 Надо считать это высказывание митрополита Анастасия ключевым для правильного понимания его дальнейшей позиции в годы Второй мировой войны. Глубоко характерна для владыки выраженная здесь чисто духовная постановка вопросов, даже таких вопросов, которые обычно считаются политическими. Так и коммунизм вовсе не воспринимался им в политическом ключе. Борьба с коммунизмом — врагом Церкви — была для митрополита Анастасия не борьбой с плотью и кровью, и вести эту борьбу он считал прежде всего своим естественным, христианским долгом. В таком именно ключе воспринимали этот вопрос и митрополит Антоний, и большинство иерархов РПЦЗ.
Переходя к военному периоду, мы не находим новых мотивов в «русскости» Русской Зарубежной Церкви: по-прежнему главными оставались пастырские задачи, проявившиеся в заботе о русских военнопленных, и чаяние освобождения Церкви от безбожной власти. Опять-таки о политической стороне этих чаяний можно говорить только весьма условно, с той оговоркой, что политической программы — кроме общего понятия о «России, построенной на христианских началах», и борьбы с безбожной властью — Архиерейский Собор РПЦЗ не имел. Известно, что Синод РПЦЗ вообще избегал проявлять одобрение политике «третьего рейха» и вместе с тем пытался использовать сложившуюся ситуацию для желаемого участия в церковном и национальном возрождении России. Известно и то, что митрополит Анастасий никакого послания в связи с началом войны на территории СССР летом 1941 года не написал, несмотря на возможное давление со стороны нацистов22.
Однако мы не увидим ясности в политических позициях митрополита Анастасия: перед войной, на Архиерейском Соборе 1939 года, он выражает надежду на то, что Великий князь Владимир Кириллович «в подобающее время выступит на великое дело освобождения порабощенной безбожной властью Русской земли, объединив вокруг себя весь русский народ...»23. К концу же войны митрополит Анастасий такие же надежды связывает с Русской освободительной армией, политическая программа которой значительно отличалась от программы Владимира Кирилловича.
Во время войны духовенство РПЦЗ, помимо военнопленных, окормляло и Русскую освободительную армию, насчитывавшую к марту 1945 года (после присоединения казачьего корпуса) 80 000 человек. Российские и зарубежные исследователи замечают, что «русское зарубежное духовенство выполняло в армии генерала Власова чисто церковную миссию, не занимаясь какой-либо политической деятельностью»24. Несомненно, впрочем, что, не занимаясь политической деятельностью, руководство РПЦЗ разделяло чаяния Русской освободительной армии о падении безбожной власти. О взгляде на этот вопрос самого митрополита Анастасия свидетельствует его письмо от 1/14 декабря 1944 года некоему Б.Н. Сергеевскому. Сергеевский написал митрополиту Анастасию, что советский генерал Власов, как человек советский, «подвиг освобождения» правильно понять не может, да и власовский манифест не упоминает о Боге... Из этого Сергеевский делает вывод, что от советского генерала доброго ожидать нельзя. В ответ на такое эмигрантское превозношение над генералом митрополит Анастасий пишет со свойственной ему умеренностью: «На дело это Вы смотрите слишком мрачно. Конечно, в идеологическом отношении многое, и в том числе отмеченное Вами, нехорошо, но это не столько по сознательно отрицательному отношению ко всему доброму, а по идеологической недозрелости. Наравне с тем, что в манифесте ничего не говорится о Боге — может быть, по непривычке бывших подсоветских упоминать Его в официальных актах,— Комитет пожелал начать свою работу с молебна. Сам Власов, с которым я виделся, много говорил о значении церковной миссии и в разговоре неоднократно цитировал Св. Писание. Другие сотрудники его тоже с почтением и вниманием относятся к Церкви. Поэтому есть надежда, что в новом движении Церковь сможет выполнять свою миссию. В политическом же отношении надо всем объединяться вокруг Власова, ибо никого другого, кто имел бы возможность собрать русские силы для борьбы с коммунизмом, сейчас налицо нет»25. Заметим, что здесь ни слова нет о Гитлере, о фашизме. Впрочем, нацистская идеология была чужда и идеологам власовского движения, на котором мы, к сожалению, в настоящей статье остановиться подробно не можем. Для митрополита Анастасия «политическая» сторона вопроса сводится к борьбе с поработившей Церковь советской властью, а главная надежда — что Церковь сможет выполнять свою миссию.
После войны митрополит Анастасий и Архиерейский Собор РПЦЗ не без патриотического воодушевления отмечали подвиг русского народа во второй мировой войне, не отождествляя, однако, этот народ с советским правительством. «[Наша Родина], осиянная славою своих побед, — пишет митрополит Анастасий в октябре 1945 года, — в которых так ярко проявили себя русский военный гений и исконная доблесть нашего солдата, собравши снова в своих руках свое достояние, отторженное от нее судьбами истории, и распространивши свои границы до их естественных пределов... могла бы быть подлинно благословенной и счастливейшей страной в мире, если бы в ней водворился новый порядок жизни, основанный на камне нашей отеческой православной веры и на началах полной свободы, братства и правды... Об этом мы не перестаем молить Всевышнего теперь, когда Россия находится на новом переломе своей истории. Наша молитва столь же искренна, как и наша любовь к своей родине»26. Архиерейский Собор РПЦЗ, состоявшийся в мае 1946 года, в своей «Резолюции об отношении к Московской Патриархии» с ясностью высказался о жертвах как нацистского, так и советского режима:
«Мы не хотим закрывать глаза перед тем фактом, что советская власть со времени войны должна была возвратить Церкви некоторые из отнятых у нее законных прав. Однако свобода, данная Русской Церкви, носит очень ограниченный и притом [скорее] внешний и кажущийся, чем подлинный и существенный, характер. <...>
Склоняясь с благоговением перед образом наших великих страстотерпцев, пострадавших за веру и Божию правду, мы усердно молимся об упокоении их, как и о других многочисленных русских людях, особенно о тысячах военнопленных, принявших мученическую кончину от жестокой руки так называемых немецких нацистов. Уповаем, что жертва тех и других была не напрасна, что на их мученических костях воздвигается новая, свободная Русь, сильная своей православной правдой и братской любовью, которою она искони светила миру. И тогда все рассеянные сыны ее без всякого насилия и принуждения27, но свободно и радостно устремятся отовсюду в материнские объятия ее. В сознании своей неразрывной духовной связи с нашей Родиной, усердно просим Господа, чтобы Он возможно скорее залечил раны, нанесенные нашему Отечеству столь тяжелою для него, хотя и победоносною войной, и благословил его миром и полным благоволением»28.
Таким образом, подводя итоги второй мировой войны, Архиерейский Собор РПЦЗ подтверждает ту патриотическую позицию, которая сложилась уже в начале 20-х годов: неразрывное духовное единство с Русской Церковью на Родине и чаяние освобождения ее от безбожной власти.
В заключение повторим слова митрополита Анастасия: «наша молитва [о своей Родине] столь же искренна, как и наша любовь к своей Родине». Митрополит Анастасий, как мы видели, верил в искренность любви к своей Родине русского солдата, воевавшего во второй мировой войне… Русская Зарубежная Церковь, сама находясь по ту сторону фронта, также в искренней любви к России не прекращала свою молитву об этой — общей всей Русской Церкви — Родине. Должны ли мы заподозрить неискренность этой молитвы и этой любви Русской Зарубежной Церкви к своей Родине...?
Инокиня Васса (ЛАРИНА) РПЦЗ(МП)
Статью с небольшими сокращениями подготовил прот.Евгений.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Синодальный Архив в Нью-Йорке (далее — СА), Протокол ВРЦУ от 3/16 авг. 1921г.
2. СА, Протокол ВРЦУ от 6/19 — 8/21 апр. 1921 г.
3. СА, Протокол ВРЦУ от 7/20 мая 1922 г.
4. Прот. Николай Артемов. Постановление № 362 от 7/20 ноября 1920 г. и закрытие зарубежного ВВЦУ в мае 1922 г. Историческое и каноническое значение // Материалы конференции «История Русской Православной Церкви в ХХ веке (1917–1933 гг.)». Мюнхен, 2002. с. 141.
5. СА, Протокол ВРЦУ от 25 янв./7 фев. 1922 г.
6. Письмо митр. Антония (Храповицкого) Святейшему Патриарху Тихону от 11/24 августа 1923 г. // Материалы конференции «История Русской Православной Церкви в ХХ веке (1917–1933 гг.)». Мюнхен, 2002. С. 560.
7. СА, Протокол ВЦУ на Юге России от 23 ноября (6 дек.) 1920 г.
8. СА, Протокол ВЦУ от 12/25 янв. 1921 г.
9. СА, Протокол ВРЦУ от 3/16 авг. 1921 г.
10. СА, Протокол ВРЦУ от 18/31 авг. 1921 г.
11. Прот. Николай Артемов. Указ. соч. c. 96.
12. Наше мнение расходится с утверждением священника Георгия Митрофанова, что ВРЦУ было «далеким от реального понимания российских событий». См.: Свящ. Г. Митрофанов. Православная Церковь в России и в эмиграции в 1920-е годы. СПб., 1995. с. 22.
13. Имеются в виду «легитимисты», отстаивавшие права на престол брата Андрея Владимировича, Великого князя Кирилла Владимировича.
14. РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 184.
15. Там же. Л. 133.
16. СА. Письмо Св. Патриарха Сербского Варнавы митрополиту Антонию от 5/18 июля 1933 г. Приложение 3: Доклад по содержанию послания Митрополита Сергия к Патриарху Сербскому. с. 8.
17. ГАРФ, ф. 6343, оп.1, д.18. Всезарубежный Собор РПЦЗ 1938 г., Протокол № 6 от 13/26 авг., л. 13 на обор.
18. Письмо К.В. Родзаевского И.В. Сталину // Отечественная история. 1992. № 3. с. 98.
19. Доклад Б.Р. Гершельмана «Современные общественные течения и их нравственное значение» // Деяния Второго Всезарубежного Собора РПЦЗ. Белград, 1939. с. 252.
20. Юбилейный сборник в память 150-летия Русской Православной Церкви в Северной Америке. Нью-Йорк, 1945. с. 34.
21. Церковная жизнь. 1939. № 12, дек. с. 180.
22. См.: Шкаровский М.В. Нацистская Германия и Православная Церковь. М., 2002. С. 194.
23. ГАРФ, ф. 6343, оп. 1, д. 22, л. 2 на обор.
24. Шкаровский М.В. Указ. соч. c. 35.
25. СА. Дело об эвакуации Архиерейского Синода в Германию. Письмо митр. Анастасия Б.Н. Сергеевскому от 1/14 дек. 1944 г.
26. Сборник избранных сочинений Высокопреосвященнейшего Митрополита Анастасия. Джорданвилл, 1948. с. 228.
27. Необходимо заметить, что в 1945–1947 гг. западными союзниками производилась насильственная репатриация советских военнопленных, по соглашению со Сталиным на Ялтинской конференции. Зарубежная Церковь была свидетельницей ужасов репатриации, живая память о которой сохраняется Русским Зарубежьем и по сей день.
28. Резолюция Архиерейского Собора РПЦЗ от 26 апреля (9 мая) 1946 г. Цит. по: Н.А. К 50-летию со дня кончины архиепископа Венедикта (Бобковского) // Вестник Германской епархии. 2001. № 5. С. 18.