Иван Андреев: Матушка Мария Гатчинская
В 45 километрах от Петрограда находится маленький городок Гатчина, хорошо известный всем петроградцам своими садами, парками и дворцом. В доброе старое время многие столичные жители приезжали в Гатчину «на дачу». В этом городке перед революцией проживала одна монахиня Мария, которую знали не только жители Гатчины, но и многие жители Петрограда. Революция 1917 г. застала матушку Марию в постели.
После перенесенного тяжелого энцефалита (воспаления мозга) она впала в состояние так называемого паракинсонизма (по имени врача Паракинсона, описавшего подобное состояние): все тело ее стало как бы окованным и неподвижным, лицо – амимичным и как бы маскообразным, речь сохранилась, но говорить она стала с полузакрытым ртом, сквозь зубы, медленно скандируя, и монотонно. Была она полным инвалидом и постоянно нуждалась в посторонней помощи и тщательном уходе. Обычно эта болезнь протекает с резкими изменениями психики (раздражительность, прилипчивая навязчивость со стереотипными вопросами, повышенный эгоизм и эгоцентризм, повышенная сексуальность, явления слабоумия и проч.), вследствие чего такие больные часто попадают в психиатрические больницы. Но матушка Мария, оказавшись полным физическим инвалидом, не только не деградировала психически, но обнаружила совершенно необычные и не свойственные таким больным черты личности и характера: она сделалась чрезвычайно кроткой, смиренной, покорной, непритязательной, сосредоточенной в себе, углубилась в постоянную молитву, без малейшего ропота перенося свое тяжкое состояние. Как бы в награду за это смирение и терпение, Господь послал ей дар: утешения скорбящих. Ее стали навещать, беседуя с нею, совершенно чужие и незнакомые люди, находящиеся в скорбях, печалях, тоске и унынии. И всякий приходящий к ней уходил утешенным, чувствуя просветление своей скорби, умиротворение печали, успокоение тревоги, избытие тоски и уныния. Постепенно слава об этой необыкновенной монахине распространилась далеко за пределы Гатчины.
В 1927 г. одна моя добрая знакомая, большая почитательница матушки Марии, подробно разсказала мне о ней и предложила вместе съездить в Гатчину и побеседовать с дивной старицей. «Вам как врачу-психиатру и невропатологу интересно будет и с медицинской точки зрения познакомиться с такой необычной больной» - сказала мне моя знакомая. Я охотно согласился. Посещение это состоялось в марте месяце 1927 г.
Матушка Мария жила в маленьком деревянном домике на окраине города. В ответ на дребезжащий жалобный звук колокольчика послышался слабый мужской старческий голос: «Кто тут?» Моя знакомая назвала свою фамилию. Дверь открылась, и нас с низким поклоном встретил маленький благообразный старичок в стареньком сером пиджаке. Это был брат матушки Марии, который постоянно жил с сестрой и самоотверженно за ней ухаживал.
По прошлой своей профессии он был, кажется, фельдшер. Я и моя знакомая отдали старичку принесенные нами пакетики с сахарным песком, белым хлебом, пшенной крупой, небольшим кусочком маргарина и конвертик с небольшой суммой денег. «Спаси вас, Господи, ну зачем же так много» – смущенно поблагодарил нас старичок, положив все принесенное на полку, где лежали другие пакетики и узелки. «Войдите, подождите, матушка Мария беседует с ранее пришедшими. Их немного. Еще три человека – и ваша очередь будет…»
Мы вошли в небольшую, скромно меблированную комнату с низким потолком, с большим старинным угольником в углу комнаты, в котором за стеклом были развешаны разнообразные старинные иконки. Перед образом Казанской Божией Матери теплилась большая голубая лампадка. На стенах висели простые картины-пейзажи. На большом круглом столе лежало много альбомов с фотографиями. На старых кожаных стульях и креслах сидели трое: молодая женщина с белой косынкой на голове, с необычайно грустным иконописным лицом, пожилой интеллигентный мужчина, с коротко постриженной бородой, изредка глубоко вздыхавший и полная пожилая женщина, постоянно прикладывавшая платок к глазам и иногда всхлипывавшая. Мы молча поклонились. Нам все ответили молчаливыми поклонами. Никаких разговоров не было. Все сидели молча, погруженные в свои мысли. Моя знакомая села на старый кожаный диван, перед которым стоял круглый стол, и жестом предложила мне посмотреть альбомы с фотографиями. Я сел на стоящий возле стул, слегка его подвинув. Ко мне тотчас подошел брат матушки: «будьте добры, не передвигайте мебели, потому что у нас живет старая слепая кошка, которая может ушибиться и прыгнуть не туда, где она знает, что стоят известные ей вещи»…Тут только я заметил небольшую черную кошечку, странно себя ведущую, которая, спрыгнув с одного кресла, прыгнула на другое. Дверь в соседнюю комнату отворилась и оттуда вышел высокий худощавый юноша, с бледным лицом. Глаза его сияли, он смущенно-радостно улыбался. «Теперь ваша очередь, идите», – сказал старичок, обращаясь к молодой женщине с иконописным лицом и грустными глазами. Она пошла. Проводив юношу, старичок подошел ко мне и шепотом сказал: «Утешила матушка Мария молодого человека… Дьяконом станет… А унывал очень после ареста и ссылки отца-священника»…
Я стал разсматривать альбомы. Фотографических карточек было так много, что большинство из них не помещалось в альбомы и просто лежали одна на другой. Все эти карточки были подарены матушке Марии ее посетителями и почитателями. Почему посетители дарили свои карточки – мне было непонятно, но я постеснялся спросить об этом у брата матушки Марии. Среди многочисленных карточек было не мало фотографий духовных лиц. Особенно запомнились мне две из них: Митрополита Вениамина и Митрополита Иосифа. Митрополит Иосиф, на своей карточке, надписал трогательное посвящение матушке Марии, приведя большую цитату из своего труда – «В объятьях отчих», а Митрополит Вениамин надписал кратко: «Глубокочтимой страдалице матушке Марии, утешившей, среди многих скорбящих, и меня грешного»…
Когда минут через 20 вышла от матушки молодая женщина с иконописным лицом – я ее не узнал: ее глаза из грустных стали радостными и светлыми. Она взяла слепую кошку на руки, приласкала ее, прижала к своей груди и поцеловала отдельно в оба ее слепые глаза. Потом поклонилась нам в пояс, сказала – «Спаси вас, Господи» – и не торопясь, углубленная в самое себя, тихо вышла в переднюю…
«Монашество примет» – радостно сообщил о ней нам матушкин брат после ее ухода… Пожилой мужчина пошел в комнату сгорбившись, с таким тяжким глубоким вздохом, что в нем послышался стон… Беседовал он около получаса и вышел выпрямившись, словно стал выше ростом. На глазах у него были слезы, но глаза были радостные. «Радостные слезы-то у Вас», – сказал ему матушкин брат, – «самые спасительные. Богу угодные… А Вы еще сомневались, что матушка утешит… Как умершего сынка-то вашего? Иоанн, говорите? Хорошее имя-то какое, Крестителево имя, и любимого Христова Апостола и Евангелиста»…
Я заметил глубокое внутреннее волнение моей знакомой и сам почувствовал в себе какое-то совершенно особое чувство духовного умиления и радостной веры в то, что я имею великое счастье присутствовать при явлении чудес исцеления скорбящих душ…
Вот, наконец, вышла, после почти часовой беседы с матушкой Марией, пожилая полная женщина. Пошла она на беседу навзрыд плачущей, а вышла со спокойным лицом и сосредоточенным взглядом, и спокойными плавными движениями. Подошла к угольнику с иконами, медленно опустилась на колени и, истово крестясь, положила 12 земных поклонов. Потом она поклонилась нам глубоким земным поясным поклоном и вышла в переднюю.
Моя знакомая вышла вместе со мною в комнату матушки Марии и, поцеловав руку, сказала: «Вот пришел к Вам мой добрый знакомый, верующий христианин и, между прочим, врач (она назвала мое имя, отчество и фамилию). Побеседуйте с ним, а я для беседы приду в другой раз»… Пока она говорила, я смотрел на широкую деревянную кровать, на которой, как мне показалось, была разостлана одна черная мантия. Но у этой мантии была голова, повязанная черным платком, бледное неподвижное лицо, скошенный полуоткрытый рот и огромные лучистые глаза, «серые, которые лучше голубых»… Говорила она сквозь зубы… Я поцеловал ее руку, которую не сразу заметил, ибо она едва была видна из-под мантии… Оставшись наедине, я сказал матушке Марии, что на меня часто нападает ужасная тоска, которая длится иногда несколько недель, и я не могу найти никакого средства от нее избавиться… Выслушав меня, матушка Мария начала медленно, скандируя, говорить каким-то крайне слабым, словно издалека, голосом, иногда останавливаясь на несколько секунд, тихо шепча в это время слова молитвы, из которой я слышал только «Господи… Иисусе Христе..». Каждое сказанное ею слово воспринималось одновременно и умом и сердцем, и звучало так убежденно и убедительно, что никаких сомнений в истинности сообщаемого не могло возникнуть. Так объясняет больному его болезнь опытный врач.
«Тоска есть крест духовный» – говорила матушка Мария. «Посылается она в помощь кающимся, которые не умеют раскаяться, т.е. после покаяния снова впадают в прежние грехи… А потому – только два лекарства лечат это, порой крайне тяжкое, душевное страдание. Надо – или научиться раскаиваться и приносить плоды покаяния, или – со смирением, кротостью, терпением и великой благодарностью Господу нести этот крест духовный, тоску свою, памятуя, что несение этого креста вменяется Господом за плод покаяния… А ведь какое это великое утешение сознавать, что тоска твоя есть неосознанный плод покаяния, подсознательное самонаказание за отсутствие требуемых плодов… От мысли этой – в умиление придти надо, а тогда – и тоска постепенно растает, и истинные плоды покаяния зачнутся»…
От этих слов матушки Марии у меня в душе точно кто-то операцию сделал и удалил опухоль духовную… И вышел я другим человеком. И хотя тоска и потом временами на меня нападала, но уже никогда до уныния и отчаяния не доводила. И излечивался я от нее всегда – или раскаянием с плодами, или смирением, терпением и умилением – тоже с плодами.
Через год после посещения матушки Марии я был арестован и сослан в Соловки. Лечился я там от тоски матушкиными советами-лекарствами.
А когда, в конце 1932 года, кончив срок заключения, впервые попал в Петроград, то тотчас же вспомнил о матушке Марии и захотел ее навестить. Но узнал, одновременно с радостью духовною и прискорбием душевным, что матушка сподобилась особой милости Божией и, по-видимому, награждена Господом высшей наградой – венцом терновым.
Около 1930 г. матушка Мария была арестована. Ее обвинили в контрреволюционной пропаганде и в участии в контрреволюционной организации, по 10 и 11 пункту 58 статьи. Арестовали и ее брата. «Организация» состояла только из двух человек. А «пропагандой» против коммунизма был квалифицирован ее «дар утешения в скорбях»…
Очевидцы ареста описали жуткую картину издевательства и жестокого насилия над скованной и неспособной ни к каким физическим движениям терпеливой страдалицей. «Религиозно-политическое преступление» матушки Марии усугубилось непризнанием ею митрополита Сергия после его знаменитой Декларации 1927 г., приведшей к расколу в русской Церкви.
Бедную страдалицу двое чекистов, с постели до грузовика, волокли по полу и по земле за вывернутые руки… Раскачав ее многострадальное неподвижное скованное тело, чекисты бросили его в грузовик и увезли. Брата ее увезли в другом автомобиле, в так называемом «черном вороне». Сострадательные почитатели матушки Марии стали приносить ей в тюрьму скромные передачи. Их принимали в течение месяца. А затем, однажды, передачи не приняли и кратко сообщили: «умерла в госпитале», Тело выдано не было.
Брат покойной, через 9 месяцев следствия, получил 5 лет заключения в концентрационном лагере Сибири.
Синодик «Новомучеников Российских» пополнился еще одной во истину ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЕЙ МОНАХИНЕЙ МАРИЕЙ ГАТЧИНСКОЙ.
Источник:«Православная Русь», 1952 г., №3, с.с. 10-12.
Сверено с оригиналом