Митрополит Антоний: Слово на перенесение св. мощей преподобной Евфросинии Полоцкой, сказанное в 1910 году

Автор: м.Рафаила. Дата публикации: 06 июня 2014. Категория: Архив РПЦЗ.

Слово на перенесение св. мощей преподобной Евфросинии Полоцкой, сказанное в Полоцком Николаевском соборе 21-го мая 1910 года.

Мне же зело честни 6ыша друзи Твои, Боже. (Псал. 138, 17).

Друзьями Божиими, братие, именуются святые угодники, отрешившиеся от греховных земных привязанностей и возлюбившие единого Бога и Божие царство. Они честни не только для последователей истинного благочестия, но и для всякого благородного сердца. Воины благоговеют пред великими героями, одушевляются к подвигам памятью об их заслугах, стараясь узнать все подробности их жизни; ученые с таким же уважением относятся к великим философам и изобретателям и стараются руководиться в своих трудах примером знаменитых предшественников; поэты, художники и певцы точно также мыслят себя учениками и последователями знаменитостей в области своего призвания, — словом, всякое звание, и даже ремесло, хранит почтительное общение с его древними изобретателями и наиболее славными мастерами.

Но среди всех званий, талантов и ремесл есть одно величайшее — наше звание, или призвание, быть человеком, не забывать этого «святейшего из звания — человек», как писал наш отечественный поэт Наследнику царственного трона. Быть человеком, осуществлять святейшее это звание — значит победоносно вести ту внутреннюю борьбу между добром и злом, в которой обретает себя наше сознание от самых юных лет до глубокой старости. Два начала борются в сердце человека и доброго, и злого, и безучастно-равнодушного к себе, и самого строгого подвижника добродетели. Тяжелая это борьба: на какую бы сторону ни склонялась наша свободная воля, всегда начало противоположное ее решению будет мстить за себя то в мучениях неудовлетворенной страсти, то, наоборот, в терзаниях оскорбленной совести, — мстить, и лишать безпечного покоя людей даже самых безпечных, налагая на их сердца благородные или позорные раны. Увенчанные Промыслом герои, ученые, поэты и изобретатели имеют свой определенный круг поклонников; но иметь поклонниками всех людей, весь человеческий род, это подобает увенчанным победителям в той общечеловеческой борьбе с самим собою, в которой состоит высшее призвание человека.

Вот почему не только последователи Евангелия, но и всех тех религий, где высоко поднято нравственное начало жизни, чтут глубоко, благоговейно и восторженно чтут засвидетельствованных в их обществе праведников. Так поступают и буддисты, и магометане, и иудеи, и весь Восток, всегда стремившийся к небу, всегда учивший о суете всего земного. Героев нравственных они почитают несравненно выше всяких иных знаменитостей, хотя им и приходится собственным вымыслом дополнять действительные достоинства первых, и ничем нельзя так огорчить людей восточного уклада жизни, как разоблачением недостатков их мнимых святых. Но эти недостатки были в них и превышали собою их добродетели, потому что извращенная первородным грехом человеческая природа может только стремиться к совершенству, терзаться своими падениями, но побеждать их и приближаться к чистоте могут лишь те праведники, которые находились в чудесном общении с Богом и беседовали с Ангелами, либо те, которые вошли в благодатное общение Его Церкви, где Он пребывает всегда и взыскающим Его мздовоздаятель бывает (Евр. XI, 6). И вот эти-то «церковная чада», не только наиболее ревностные в искании совершенства, но и более слабые, подавленные житейскою нуждой и отвлекаемые суетой жизни от главной и высшей ее задачи, с великим благоговением и любовию поднимают свои смиренные взоры к тем, иже верою победиша царствия, содеяша правду, получиша обетования, заградиша уста львом (Евр. XI, 33). Так чувствуют не «только церковная чада», но и последователи большей части ересей, именующие себя христианами, ибо и они помнят о том, что признал Господь, как единое на потребу (Лук. X, 42). Мы же, христиане православные, умножаем свою любовь к святым еще и потому, что взираем на них не только, как на данных нам для подражания и засвидетельствованных Самим Богом успешных исполнителей высшего человеческого призвания, но еще более по той причине, что знаем их, как наших благодатных помощников в этом величайшем делании, в этой тяжелой, но благородной и священной борьбе с самим собою. Мы знаем из слова Христова, что у ангелов бывает великая радость о кающемся грешнике (Лук. XV, 10); знаем, как Зритель таинственных откровений призывает к ликованию усопших пророков и апостолов о радостных событиях в жизни земной Церкви (Апок. XVIII, 20); мы знаем еще несравненно более; мы имеем безчисленные свидетельства о явлениях усопших святых, об исцелениях и обличениях, об утешениях и предварениях, посылавшихся ими верующим во всех племенах, исповедующих православие.

Не ошибусь я при этом, если скажу, что среди всех православных народов наиболее любит святых угодников народ русский. Только их житие считает он настоящею, достойною человека жизнью; только их считает он настоящими учителями мудрости и праведности, настоящими и всемощными друзьями человечества. В этом восторженном, умиленном, нежном и непоколебимо уверенном чувстве нашего народа к святым угодникам виновны: и ясно напечатленное на русской душе сознание высшей и единственно ценной цели жизни, состоящей в достижении праведности, и глубокое смиренномудрие и постоянное самоосуждение, с которым он относится к своей собственной жизни. Всегда недовольный собой, он утешается созерцанием нравственного образа тех, которых засвидетельствовал Господь, как победителей в тяжелой борьбе с прирожденным человеку злыим началом. Народная душа восторженно стремится к их подножью; духовный взор русских людей как бы с неутомимою жаждой ищет видеть все, что свидетельствует о победоносной борьбе и подвигах святых мужей и жен: их нетленные мощи, их священные гробницы, их сохранившиеся келлии или пещеры, их вериги или одеяния, их кресты или иконы. Все это для нашего народа дорого, священно, мило.

И вот с ранней весною, вместо того, чтобы набираться сил на предстоящую летнюю страду или любоваться на праздник оживающей природы, берутся русские люди за страннический посох и, истомляя плоть трудами и голодом, идут в далекий путь, чтобы насытить душу умиленным созерцанием иной жизни, чтобы своими глазами увидеть победу добра и доститую здесь на земле чистоту и святость.

А если узнают русские люди о том, что и среди живых открылся праведник, «стяжавший плоды духа», тогда спешит он к нему, как олень на источники вод: он ждет его приказаний, он делает его диктатором своей жизни; он отыскивает его в глухих лесах, в топких болотах, на далеких островах и среди неприступных гор. Такому стремлению бывают причастны и все сословия нашего племени. Нет более вожделенной красоты для русского сердца, как красота богоподобной святости, и где она просияет, где явятся плоды духа, там перебывает все лучшее в России. И понятно. Плод духовный есть: любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Галат. V, 22). Что за чудное сочетание духовных драгоценностей! Это как бы само небо, перелившееся в сердце земнородного! Это как бы само Солнце Правды, отразившееся в прекрасных цветах духовной радуги! Мы любуемся на такую сокровищницу добродетелей, потому что все же, хоть не надолго, но вкушали эти плоды духа, эти священные настроения сердца, как быстролетные лучи небесного солнца в пасмурном дне нашей греховной жизни. «И порознь их отыскивая жадно», мы всю свою жизнь, собственно, постольку и ценим, поскольку доступны ей были подобные священные минуты. А душа святых была полна ими безпрерывно в продолжение многих лет! Как же не любоваться ими? Как не утешаться? Как не просить их уделять и нам хоть малую часть своих небесных дарований.

Так, имено, и относились наши древние предки к св. Евфросинии еще при ее жизни и затем по преставлении. Но прежде, чем скажем об этом, дадим себе отчет в том, какую высокую духовную ценность имеет установленное Церковью и столь горячо принятое в народное сердце почитание святых, усопших и еще подвизающихся, — и как жалки те люди, которые, сами не разумея этого высокого стремления духа, стараются осмеивать его в нашем великом народе и даже вырвать его из народного сердца чрез разврашающие секты протестантского пошиба... — Итак, св. Евфросиния еще при жизни была предметом любви и общего уважения своих современников. Не искала она житейской славы: напротив, уединялась в затвор и смирялась в добровольной нищете, на которую сменила свое княжеское богатство. Но именно этим своим смиренномудрием она и привлекла к себе те благодатные дарования, к которым тянулись души ее присных. Явление это — обычное в православном мире: еще и древние пустынники обладали такою привлекающею силою, что пустыни их обращались в многолюдные грады, а города пустовали от жителей, спешивших в пустыню созерцать и слушать святого. Впрочем, русское монашество, русское отшельничество, в несравненно большей степени, чем монашество восточное, но столь же непроизвольно, соединялось с общественною деятельностью. Неизвращенные многовековою яэыческою культурой души русских подвижников очищались и просветлялись настолько проще и безыскуственнее сравнительно с греческими подвижниками, насколько детей и подростков легче воспитывать в вере и в послушании заповедям Божиим, нежели людей пожилых, уже искалеченных греховным опытом жизни. Не знала русская смиренная душа почти вовсе той тяжкой борьбы с главным врагом нашего спасения — природною гордыней, которую так развила и умножила в сердцах людей языческая философия и гражданственность, что подвижники Востока боролись в себе с этим греховным чувством целые десятилетия, скрываясь от лица человеческого и налагая на себя обеты молчания. Не была сильна у наших северных подвижников и страсть чувственная, не знали они ни злобы, ни мести. Все это делало для них не столь нужным продолжительное и полное удаление от ближних, а любовь последних к людям Божиим и понуждала наших выдающихся иноков и инокинь еще смолоду становиться общественными деятелями, не умаляя строгости монашеского быта.

В какую же сторону направила свою деятельность виновница нашего нынешнего торжества? О, в самую возвышенную! Подобно Спасителю, призывавшему богатого юношу оставить все и идти вслед за Ним, св. Евфросиния своим неотразимым влиянием превращала царственных княжен в смиренных послушниц и монахинь, была другом и кормильцем бедняков и больных, и, раздав им все, что имела своего, потом зарабатывала для них милостыню самым святым и тогда особенно ценным для безкнижной Руси трудом — списыванием Евангелий и др. священных книг, чтение которых было, после молитвы, ее излюбленным деланием.

Так протекала ее долгая, смолоду подъятая, подвижническая жизнь, это неустанное славословие Господа, как непрерывная за целую ночь соловьиная песнь, как непрекращаемое благоухание прекрасных цветов. Но до глубокой старости не могла, да и не хотела, она отрешиться от одного еще желания, столь свойственного русскому сердцу от времен Ярославовых и до настоящих дней. Своими глазами еще здесь на земле хотела она видеть место, на котором совершилось спасение мира; хотела своими устами лобызать треблаженное древо, «на немже распяся Христос, Царь и Господь». Как все истинно-русские люди, она совмещала в своей душе и самую нежную попечительную любовь к своему городу и своему племени с мыслью об Иерусалиме, как истинном и дорогом отечестве всех христиан, и о вселенской Церкви, как общей и ближайшей нашей матери, независимо от государственных разделений. И вот она пускается в далекое и столь опасное тогда путешествие, преодолевая преграды, ставившиеся ей слезами и стонами руководимых ею монахинь и мирян, и утешая их обещанием пребывать с ними всегда и везде духом и молитвою, — тем обещанием, которого достославное и пресветлое исполнение мы видим сегодня и в предшествовавшие дни в слезах восторга народного пред ее священною ракою, — в слезах радости, коими свидетельствовал наш молящийся народ и восторженно рыдавшие здешние монахини, что к ним пришла своя, родная подвижница святости, долговременно и нетерпеливо ожидавшаяся к себе, домой, уже издавна. Не отлучаясь духом от присных своих по родной обители, по городу, по уделу и по всей тогдашней Руси, святая, уже старица, Евфросиния не могла оторваться телом своим от священного Иерусалима и, не желая обидеть духовных друзей и учениц и учеников своим постоянным удалением, просила у Господа себе скорой смерти в священном граде, чтобы в царстве славы Его быть одновременно близкой и к Его пресветлому престолу, и к душам всех почитающих и любящих ее. Господь услышал молитву праведницы, и наша Русь приняла только ее бездыханное, но исполненное благолепным нетлением тело, которое, пролежав семь веков в святых пещерах Киева, ныне предлежит нашим благоговейным взорам.

Устремим же свой мысленный взор на тот светлый, блаженный дух, который обитал в этих святых мощах. Устремим свой мысленный взор на тот дух благоговейной любви ко Христу и к Ее Церкви, которым была исполнена наша земля русская на заре своей жизни и затем во все время своего самобытного существования до ХVII века включительно.

Едва ли когда был народ, который так безраздельно, так сердечно и искренно посвятил себя евангельскому благочестию, как народ русский. Св. Евфросиния была не одинока в своем высоком подвиге. Мы знаем из Печерского Патерика и других священных летописей нашей Церкви, еще с XI века, сколь многие юноши и девы, тайно покидая отчий дом и родителей своих, бежали к пустынникам или пещерным старцам и, истлевая там своим «ветхим человеком», обновлялись в нового, созданного по образу создавшего его. Мы знаем, что все высокое, святое и прекрасное в нашем народе, те евангельские черты его духа и его быта, пред которыми изумляются иностранцы, все это раскрылось в нем в первом же веке его обращения в христианство. Только недальновидные подражатели немецких историков могут повторять их неразумные заявления о русском двоеверии; не двоеверие, а всецелое посвящение себя Христу и подвигу духовного совершенства,— вот, чем определяется русская жизнь на заре своей юности, не знавшей обветшания целых 7 веков.

Но вот теперь, в XX веке оно наступило, если не для народа, то для русского общества. Спросим же себя: с каким чувством можем мы оглянуться на годы юности своего народа? С такими же чувствами, как пожилой и уже стареющийся человек вспоминает о днях своего непорочного детства и своей чистой юности, исполненной высоких порывов. Чувства эти различны у разных людей. Если зрелый муж не только не отступил от высоких предначертаний, поставленных себе в годы чистой юности, но выполнил больше, чем даже уразумел в то время; если мечты сделал действительностью, а действительность эта создавала и продолжала осуществлять еще высшие требования личной добродетели и общественной деятельности: то на годы своего духовного пробуждения взирает он радостным, смелым и спокойным взором и затем снова устремляет его вперед и вперед, повторяя слова Апостола Павла: «я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе (Филипп. III, 13—14).

Но если возмужание человека было сопровождаемо лишь падениями и падениями, и отступлениями от высоких заветов юности, если он, как блудный сын, может только одно сказать Небесному Отцу: согреших на небо и пред Тобою и уже несмь достоин нарещися сын Твой (Лук. XV, 18): тогда, тогда, братие, все-таки двоякое, совершенно противоположное настроение может он вынести из таких скорбных воспоминаний.

Блажен он будет, если действительно скажет эти слова блудного сына, но горе ему, если вместо раскаяния ожесточится, если будет стараться отогнать от себя увещевающий голос совести, если злобною, кощунственною насмешкой бросит он в свой чистый юный облик, предъявленный ему воспоминанием.

Что сказано о личности, то приложимо к народу и к обществу. За последнее пятилетие и часть народа и большая часть общества постыдно поколебались в своем христианском призвании; в любом встретившемся вам десятке русских людей наверное окажется один или несколько таких, которые постыдно отреклись 5 лет тому назад и от своей веры, и от своего отечества, и от своих святынь, и от заветов подвижнической жизни, оставленных предками. Души таких людей стали глухи к высоким заповедям духовного совершенства; им постыла родина и родной народ; они всецело отдались или на служение грубым страстям, или на ревнивое искание благ земных, каковое теперь сопряжено с постоянною ложью и притворством, с постоянным угодничеством влиятельным людям и началам, быстро сменяющим друг друга и потому требующим от «поклонников успеха» постоянной смены мнимых убеждений. Не любят поэтому современные люди оглядываться на себя, бежат от самих себя, тоняясь для сего за рассеянностью светской жизни.

Но вот наступили, по крайней мере для нас, здесь собравшихся, священные Евфросиньевские дни, когда такое закрытие духовных очей невозможно, когда нам необходимо спросить себя, в каком отношении стоим мы к высоким стремлениям священных наших предков осуществлять на земле царствие Божие? Кто раздраженно и горделиво отвертывается от такого запроса совести, кто оправдывает себя в своем отступлении от заветов христианской родины, — тот человек погибший: «слово крестное погибующим убо юродство есть» (1 Кор. I, 18).

Но те из нас, которые, взирая на славу Святой, на народное умиление пред нею, глубоко осуждают свое безразличное равнодушие к вере, свою отчужденность от народной жизни, которые каются и просят себе у Бога духовного возрождения по молитве Праведницы, — те пусть не унывают. Господь был силен духовно возродить покинувших Его учеников, возвратить отрекшемуся Петру апостольское достоинство, ввести первым в рай покаявшегося разбойника и бывшую порочную блудницу из Египта соделать предметом благоговейного изумления для святых ангелов.

В русском сердце каждого из нас, в русской жизни нашей, еще довольно сил, братие, для того, чтоб при помощи Божественной благодати зажили язвы нашего нравственного разложения, покрылось бы Божиим и народным прощением иудино отступничество многих и все общество наше вместе с православным народом вошло бы в светлую радость нынешних святых воспоминаний, прославлений и молитв. Лишь бы сами мы того искренно пожелали, а у святых Божиих довольно есть молитвенного дерзновения и у Господа Бога милости для того, чтоб снова стремление к совершенству духовному соделалось главным началом русской жизни, личной и общественной, и опять бы небо стало сходить на русскую землю, а земля подниматься к небу, забывая все земное, но именно чрез это становясь несокрушимою для врагов и супостатов, страшною для злодеев-завистников и столь же любезною для друзей Божиих, какою она была во время оно для преподобной Евфросинии, мощам которой мы ныне благоговейно покланяемся, возсылая к ней смиренные молитвы об исполнении таких пожеланий и упований. Аминь.

Источник: Митрополит Антоний. «Слова, беседы и речи» (о жизни по внутреннему человеку). Посмертное издание с предисловием Архиепископа Никона (Рклицкого). Нью-Йорк. 1968 г. СС.545-553.

Сверено с оригиналом

Печать E-mail

• Назад
• Вперед