"Новые мученики Российские". Том III. Глава XIII. Исповедники святой веры в центре Первопрестольной
НОВЫЕ МУЧЕНИКИ РОССИЙСКИЕИльинка и прилегающие к ней улицы — цитадель советской "государственности". Здесь сосредоточены едва ли не все наркоматы, центросоюз и даже сам ЦК партии. Среди всех этих железобетонных гигантов, в полном окружении их, притаились под зыбкой охраной Главискусства или только Главмузея два храма. Один в глухом переулке под самым боком ЦК партии на старой площади — храм Грузинской Божией Матери, превращенный в музей, но допущенный к Богослужению в своей нижней полуподвальной части. Другой — на Ильинке, у самых Ильинских ворот, не доходя до большого Черкасского переулка — храм святого Угодника Николы Большой Крест.
По странной прихоти судьбы, оба упомянутых храма все последние годы служили главным оплотом течения, оппозиционного митрополиту Сергию... Здесь собиралась на молитву наиболее стойкая, наиболее непримиримая церковная интеллигенция. Нигде, ни в какой части Москвы не чувствовалась так остро вся сила и мощь большевизма, как здесь, в самом сердце советской власти. И здесь же сосредотачивалась непреклонная стойкость духовного сопротивления ей и ознаменовалась геройским исповедничеством погибающих на духовном посту безвестных мучеников Церкви.
В храме Николы — Большой Крест со времени разделения, то есть с конца 1927 года до весны 1930 года, или за два с половиной года, пять раз сменялся клир — настоятель храма и сослужившие ему священники — вследствие пятикратных арестов. Первым пал в Страстную Пятницу, в 1928 году, известный и чрезвычайно популярный в Москве священник Валентин Свенцицкий. Своими смелыми проповедями и призывами к исповеднической духовной жизни он собирал себе огромную аудиторию со всей Москвы. Своим успехом он обязан был не только большому ораторскому таланту, но и горячей проповеди так называемых "монастырей в миру". С его именем связано было целое духовное движение в этом направлении в Москве.
Новый настоятель отец Александр был настолько осторожен, что никогда не выступал ни с какими проповедями, но и это его не спасло; — через девять месяцев он был уже в Соловках. Его заменил еще более скромный и тихий иеромонах Максим, который был арестован, подобно отцу В. Свенцицкому, накануне Пасхи в ночь с пятницы на субботу, а в мае он уже умер от сыпняка в Соловках. Его заменил замечательный священник, выдвинувшийся также из паствы и получивший тайное посвящение лишь за полгода до вступления в обязанности настоятеля храма.
Сравнительно молодой, широко образованный, он происходил из круга академической интеллигенции. Занимая крупный пост в красной армии, он в течение ряда лет не боялся являться в храм в полной форме и скромно стоял всегда на одном месте в полумраке в глубине притвора. Затем, когда на отворотах его военной куртки появился генеральский "ромб", он стал показываться в храме в штатском пальто, а вскоре вся паства увидела его в алтаре в священническом облачении и узнала его как отца Измаила. Это был самый любимый священник. Он был еще популярнее, чем Свенцицкий.
* * *
"Светлая заутреня в прошлом году была омрачена двойным тяжелым ударом. В Страстной Четверг был закрыт храм Грузинской Божией Матери и его настоятель, священник академик отец Сергий Голощапов, был арестован, а в Великую Субботу арестовали отца Максима. Весь приход закрытого "грузинского" храма собрался на Ильинке в Большом Кресте. Церковь была переполнена. Арест обоих настоятелей и закрытие соседнего храма произвели крайне тяжелое впечатление. Многие плакали. Какое-то чувство конца переживалось всеми. Один отец Измаил был спокоен и тверд.
Долго шли приготовления в алтаре. Распространился даже слух, что все духовенство арестовано и что утрени не будет. Отцу Измаилу пришлось показаться и успокоить народ. На улице бушевали безбожники. Ожидались эксцессы. Пришлось сделать предупреждение не поддаваться провокации и сохранять спокойствие даже в том случае, если безбожники ворвутся в храм и начнут бесчинствовать. Воцарилась жуткая тишина ожидания. Два раза проходили по улице группы безбожников с оркестром и гармошками. Музыка и пьяные крики глухо отдавались под высокими сводами храма. Церковь помещалась во втором этаже и от того, что бесчинства безбожников доносились откуда-то снизу, их свист и крики казались, как из преисподней. Когда в алтарь уносили плащаницу, то страх и жуткое ожидание какой-то беды достигли своего апогея, ибо на улице под самым храмом раздался оглушительный взрыв и громким эхом отозвался под сводами храма. То были петарды комсомольцев, выходивших в поход из помещения своего штаба, расположенного в переулке почти напротив храма. Вслед за взрывом последовали громкие крики и звуки "интернационала". Под эти звуки уносили плащаницу, и тяжкая горечь сдавила сердце.
Но вот началась пасхальная служба. Отец Измаил вложил всю силу своей горячей веры и провел все Богослужение в торжественном и напряженном подъеме. Он не изменил ни одной традиции из завещанных отцом Валентином Свенцицким. И не смотря на то, что все три священника получили сан всего несколько месяцев тому назад, слова Евангелия "В начале бе Слово," — читались в обоих алтарях на четырех языках — греческом, латинском, славянском и русском. Сохранилась манера слова Богослужения произносить торжественно и величественно. Это подняло настроение молящихся. Возглас: "Христос воскресе!" — произнесен был с потрясающей силой. Все лицо отца Измаила залито было слезами восторга. Ответное "Воистину воскресе!" — вылилось с неимоверной силой из тысячи грудей в одном восторженном восклицании. И вся служба до самого конца продолжалась в том же повышенном настроении.
Но вот кончилась заутреня. Освящены чудом заготовленные куличи и пасхи. Отошла обедня. Улицы полны народа, несмотря на то что три часа ночи. Повсюду идут трамваи. В эту ночь во всех театрах даровые спектакли, начало которых особым распоряжением моссовета назначено в 11 часов вечера. Трамваи единственный раз в году идут всю ночь. Во всех клубах антирелигиозные спектакли и участие в карнавале. Последний организован во всех частях города и по особым маршрутам безбожники идут по всему городу, собираясь на общий митинг на Екатерининской площади перед домом красной армии (бывший Екатерининский институт). Отдельным колоннам была дана задача устроить демонстрацию у храма Христа Спасителя. Врываться в храмы не разрешалось. Тем не менее, две таких попытки были сделаны. Одна — в храме Христа Спасителя, где хулиганы-безбожники ворвались в собор и пытались криками и песнями помешать Богослужению. Молящиеся молча образовали сплошное кольцо из многих рядов, взявши друг друга за руки, и не пропустили никого к алтарю. Безбожники ушли ни с чем. Хуже обстояло дело у храма Иоанна Воина около Екатерининского парка, в непосредственном соседстве с домом красной армии. В храм также ворвались безбожники в масках с богохульными песнями и разогнали напуганных молящихся. Не обошлось без драк и побоев. В результате храм пришлось запереть и духовенство совершило свой подвиг в одиночестве в закрытом, окруженном со всех сторон врагами, храме.
После митинга на Екатерининской площади безбожники вновь возвратились в клубы, где во всю эту ночь продолжались танцы. Закрытие клубов было приурочено как раз к окончанию пасхальных Богослужений в храмах. Люди выходили одновременно из храмов и из клубов. Два потока встретились в одном русле и в то же время не смешивались. То были две породы абсолютно разных существ, как если бы на улице встретились толпы людей с толпами обезьян. Одни шли молча, чинно, ровной походкой со спокойными лицами. Другие, как развинченные, размахивали руками, ковыляли, как попало, ногами, горланили нарочито грубым голосом, хохотали, спорили и бессмысленно гоготали.
"Мы, небольшая группа друзей — церковники — мирно расстались у трамвайной остановки, — рассказывает М. Ар-ов. — Не хотелось входить в трамвай и встречаться с людьми в светлом, освященном электричеством вагоне. Предчувствие какой-то неприятности не оставляло меня. Но перспектива шагать в Грузины, за Красную Пресню, после долгого стояния в церкви, заставила решиться.
Я вошел в трамвай, куда вместе со мной на Красной Площади села большая ватага шумной комсомольской молодежи, по-видимому, из клуба. Сразу все настроение испортилось. В вагоне была разная публика. Были из церкви, были и безбожники. Трудно было сказать, кого больше. На углу Моховой и Б. Никитской вошел пожилой рабочий того типа, который не порвал еще связи с деревней. Высокий, здоровый, одетый наполовину еще по-крестьянски, с русой бородой, он, войдя в вагон, снял свою зимнюю шапку и громко воскликнул:
— Христос воскресе, граждане!
В первое время все с удивлением обернулись к нему, но уже в следующее мгновение все растерянно смотрели, кто куда, боясь встретиться взором с соседом. Никто ни словом ему не ответил. Все молчали. И даже комсомольская молодежь, смеявшаяся и громко о чем-то толковавшая, замолкла в общем едином смущении.
Выждав длинную паузу, мужик-рабочий каким-то надрывным и волнующимся тоном уже не так громко повторил:
— Миленькие, Христос воскресе...
Новое молчание и еще большее смущение.
Наконец, женщина-кондуктор деловито и холодно ему ответила в повышенном тоне:
— Ну, гражданин, проходите, не нарушайте порядок!
Мужик весь съежился, смутился, быстро продвинулся к выходу, открыл дверцу на площадку и на пороге вдруг обернулся, выпрямился и с большой горечью в сердцах вновь произнес столь же громко:
— Воистину воскресе, православные!
С этими словами он вышел на площадку прицепного вагона и задвинул дверцу..."