Отрывок из книги доктора Анны Константиновны Кузнецовой-Будановой «И у меня был край родной»
Архиепископ Аверкий (Таушев) о книге доктора
Анны Константиновны Кузнецовой-Будановой
«И у меня был край родной»
Замечательная, удивительно живо и увлекательно написанная книга, которая яркими чертами рисует жизнь в России до революции и какой эта жизнь стала после революции. Книгу эту следовало бы прочесть каждому православному русскому человеку, а особенно нужно это нашей молодежи, не знающей прежней России и часто представляющей ее в совершенно извращенном облике. Особенная ценность этой книги в том, что написана она русской женщиной-врачом, вышедшей из рабочей семьи. Это – ее личные воспоминания, охватывающие период времени приблизительно в сорок лет – от первых годов нынешнего столетия до начала войны между Германией и СССР в 1941 году. Самое происхождение автора из рабочей среды уже служит порукой беспристрастия ее повествования; никто не может обвинить ее в какой-либо предвзятости изложения фактов или ее суждений по поводу пережитого. И вот, в своей книге она рисует умилительно-трогательную картину патриархальной жизни простого малограмотного рабочего, отличавшегося глубокой религиозностью и высокими нравственными качествами, с его многодетной, в 14 человек детей, семьей, к которой она принадлежала.
Высокая ценность этой необыкновенно художественно написанной книги в том, что она действительными фактами из жизни автора решительно опровергает злостные клеветы хулителей нашей прежней России и, в частности, клевету, будто бы образование было доступно в ней только привилегированным сословиям и высшим классам общества.
Нельзя читать без слез умиления первую половину этой книги, где описывается жизнь в России до революции, и глубокую скорбь навевает на душу чтение второй половины книги, в которой ярко изображено, до какого морального и материального упадка и развала довел нашу несчастную Родину безбожный большевицкий режим, всеми силами старавшийся искоренить из души русского человека все истинно-прекрасное и святое и довести его до подлинно-скотоподобного состояния, в котором все мысли и чувства направлены только на добычу хлеба насущного, коего вдруг не стало в стране, изобиловавшей прежде хлебом и всевозможными природными богатствами.
В первой половине книги описывается проникнутый искренней православной религиозностью уклад жизни провинциального рабочего поселка Бежица при Брянском машиностроительном заводе Орловской губернии. И хотя жизнь простого народа того времени в России, по современным понятиям, не была богатой, однако, поражает ее высокий духовный и культурный уровень, жизнерадостность и трудолюбие жителей. Целый ряд ярких эпизодов знакомит читателя с бытом рабочих, с системой тогдашнего народного образования, с общественной жизнью в поселке и влиянием на нее политических факторов.
Во второй половине книги автор переносит читателя в тяжелые беспросветные годы владычества коммунистов в России: живо, путем приведения ярких жизненных эпизодов, описывается жуткий террор и страх, в котором все жили, грубость, хамство, беспризорничество, голод, варварское разрушение храмов и т.п.
Вся эта книга – подлинно живой исторически документ, дающий возможность каждому читателю сравнить жизнь, бывшую в России до революции, с тем, что стало в России после революции, и сделать, на основании приводимых в ней фактов, беспристрастную оценку и сравнение того и другого.
Автор книги – доктор медицины Анна Константиновна Кузнецова-Буданова, глубоко-верующей души человек, в минувшем 1974 году скончалась в эмиграции в г. Мюнхене, а книга ее вышла посмертным изданием.
Вечная ей память!
ВЕСНА
Травка зеленеет, солнышко блестит,
Ласточка с весною в сени к нам летит.
С нею солнце краше и весна милей,
Прощебечь с дороги нам привет скорей.
Дам тебе я зерен, а ты песню спой,
Что из стран далеких принесла с собой.
Из букваря
Время года весну, как более светлую и солнечную пору года, я в детстве начинала считать уж с Рождества. Я не знала еще да и не слыхала от окружающих никаких научных астрономических мудростей (равноденствие, солнцестояние и пр.), но я уже тогда замечала, что до Рождества дни очень коротки: в четыре часа темнеет, и надо зажигать лампу, солнце редко показывается на небе, и небо большей частью какое-то серо-свинцовое, мрачное. Только белый снег смягчал общую мрачную картину. В доме до Рождества было тоже неуютно: пахло постными, кислыми щами и жареным луком. Предрождественский пост – Филипповки – у нас строго соблюдался. Обыкновенно к этому времени и корова наша не доилась.
Но как только наступало Рождество, вся обстановка резко менялась: в доме пахло жареным мясом, жареными колбасами (мы обычно перед Рождеством "кололи" свинью, делали свойские колбасы, начиняя кишки мясом и гречневой кашей). Но еще радостней было на улице. После Рождества дни становились длиннее, небо – чище, голубее, солнце чаще выглядывало с небесной высоты, и вообще все было как-то радостней. Это чувство перехода из мрачного состояния до Рождества в радостное, светлое после Рождества так глубоко запало в мою душу, что я долго потом часто говорила:
– Только бы дожить до Рождества, а там станет сразу лучше, радостней.
Рождество было гранью между мрачным, темным и радостным, светлым. Нам – детям – тогда объясняли это тем, что на Рождество Христос-Бог сошел на землю, поэтому, мол, и становится везде – и дома, и в природе – радостней, веселей. Во всяком случае, я определенно замечала после Рождества переход к весне. Солнце пригревало все сильнее и сильнее, и у меня сложилось убеждение, что с Рождеством кончалась зима. Если и бывали еще в феврале и марте метели и морозы – "завирухи", мы – дети – не печалились и напевали себе под нос:
Как февраль ни злися,
Как март ни хмурься,
Все ж весною пахнет!
Мы думали тогда, что это седая зима злится, что приходит ее конец, и еще радостней ждали красавицу-весну.
Весну я очень любила с раннего детства, как в ее начальных проявлениях, так и в самом ее разгаре после Пасхи, когда весна "шествуя, сыплет цветами". После Крещения морозы слабели, солнце дольше оставалось на небе и сильнее пригревало. Дороги становились широкими и коричневыми. С реки начинали возить лед в больницу на санях-розвальнях. Большие глыбы льда казались нам зеленовато-голубыми драгоценными камнями: так они блестели и переливали цветами на солнце. Вскоре же после Крещения прилетали грачи, в доме начинали говорить о масленице. Масленица – уже настоящая весна, не даром на масленицу пекут круглые, как солнце, блины. К масленице подходили постепенно: за неделю до нее – мясопустная, мать давала нам есть много мяса, в воскресенье перед масленицей в последний раз подавалось много мясного, а в понедельник уже с утра готовилась печь для блинов. Поначалу у матери не ладилось, блины не снимались со сковородки, а мы приставали:
– Дай мне, дай мне этот скомканный блин!
Мать давала нам то одному, то другому, а мы, как голодные галчата, моментально проглатывали их и приставали опять:
– Мам, дай и мне еще блинок!
Мать давала еще, а мы все больше приставали. Наконец, мать не выдерживала этого приставания и строго заявляла:
– Я на вас не поспеваю, подождите пока я напеку блинов, тогда вы уж будете их есть с маслом и творогом.
Нам ничего не оставалось, как терпеливо ждать и глотать слюнки. А мать пекла да пекла, как бы забыв про нас. Блины больше не приставали к сковородке и получались очень аппетитные. Гора блинов росла и росла. За одной горой-стопкой скоро вырастала другая.
– Мам, уже много блинов, смотри уже две горы!
– Подождите еще немножечко! – и спешила печь и печь. Теперь мать уже не успевала наливать на сковородки тесто, блины пеклись скорее, чем она успевала их снимать. Когда теста в макотре оставалось лишь чуточку на дне, мать приказывала нам садиться за стол "есть блины". Мы с невероятной быстротой поедали эти "горы" блинов, вылезали из-за стола с полными животами и уходили на улицу кататься на санках, мать же допекала остатки "отцу на обед".
А на улице стояло оживление и шум: катание на санках было в самом разгаре. В Бежицу наезжало много крестьян на санях-розвальнях. Эти розвальни нанимали целые оравы ребятишек вскладчину, чтобы покататься. В розвальни их набивалось так много, что они сидели один на другом. Лошади часто были разукрашены пестрыми ленточками. От радостных криков ребятишек стоял гул и неслось пение:
– Масленица, кривошейко, покатай-ка меня хорошенько!
Хотя масленица, или сыропустная неделя, являлась подготовлением к Великому посту, в действительности это был какой-то разгул, что-то языческое. Солнце ярко светило и сильно грело землю, народ веселился и объедался, если не сказать более резко – обжирался. Мяса не было, но жирных блинов было много, много было и рыбы. В таком кутеже-веселье проходила вся неделя.
В Прощеное воскресенье блины пеклись в последний раз, старались доесть все скоромное к наступающему Великому посту. Доедался творог, сметана, сливочное масло, даже рыба, заливная и жареная. Эти дни запомнились мне, как дни объедения. Вечером в Прощеное воскресенье мы должны были просить прощение у матери и отца, а потом и друг у друга. Мы становились на колени перед матерью и отцом, били лбом об пол и говорили:
– Прости меня, мама, папа!
Отец и мать всегда отвечали:
– Бог простит!
Этим и заканчивалась масленица. На следующий день, рано утром, в воздухе уже стоял печальный церковный великопостный звон, такой протяжный, призывавший всех к покаянию. Нам и впрямь становилось страшно за наши грехи. Днем бывало совсем тепло, а под вечер случались еще морозцы. Днем по дорогам бежали веселые ручейки, а под вечер они подмерзали. С крыш днем сильно капало, и казалось, что с них льет сильный дождик, а под вечер с них спускались длинные сосульки. Мальчики отламывали эти сосульки и играли ими, как кинжалами.
Все каплет, все тает, все каплет.
Снега потемнели, и с крыши
Серебряный дождь упадает,
Все тает, все тает...
– так описал Фет бурное начало весны. Весеннее солнышко спешило убрать все остатки зимы. На мощеной дороге из-под снега появлялся булыжник, еще мокрый, но все-таки верный признак, что снег скоро сойдет совсем...