Воспоминания об Ильинском ските РПЦЗ Ч2

В общем, он покинул Тихоновский монастырь и переехал в Джорданвиль. Вскоре вл.Лавр благословил и очень посодействовал ему не только переехать, но и легально оформиться на Афоне и, в частности, в Ильинском скиту, с которым владыка вёл переписку и был хорошо осведомлён о тяжёлом положением скита и оскудении там братства. Благодаря о.Серафиму и после ухода последних отцов в мир иной на вечное упокоение, скит продолжал существовать, не повторив участи огромного Андреевского скита, завершившего своё русское существование в конце 60-х.

О.Серафим никогда не рвался в настоятели и в нём не усматривалось стремление к любоначалию. За неимением других кандидатов, можно сказать, что становление его в игуменство произошло по воле Божьей. У него не было опыта духовничества, как и духовной близости к братии. Каждый был предоставлен сам себе и, как на тонущем корабле, спасался сам, как мог. О.Серафим не воспринимался, как рассудительный или духоносно-безприкословный наставник, а скорее, как один из старших, но равных собратьев. Да и сам он старался жить обособленно. Ел с братией на общих трапезах очень редко, ссылаясь на то, что он не переваривал (в хорошем смысле, конечно) то, что подавали, жалуясь на свой чувствительный желудок. Хотя в еде довольствовался малым. О.Серафим очень любил гречневую кашу, но не мог достать её в Греции. Его брат, гражданский пилот в отставке, имевший возможность летать бесплатно, заготавливал большую посылку гречневой каши и привозил её с собой из Америки в Афины. Там уже обычной греческой почтой отсылал кашу на Афон. Это выходило надёжнее и дешевле. Келия его была в другом корпусе, вдалеке от остальной братии. Он никогда её не отапливал, хотя в зимнюю пору в зданиях всегда очень сыро и холодно. Его излюбленным доказательство того, что плоть лучше и бодрее сохраняется в холодном климате - было, наверное не вполне подходящее сравнение с едой в холодильнике.

Никогда не приходилось слышать из его уст никаких душеспасительных бесед, смыслом которых было бы что-либо иное кроме земных поклонов. Это, согласно его наставлениям - главное монашеское делание. Поэтому он с предубеждением относился к тучным отцам, полагая, что это следствие невоздержания, в результате чего такой брат не в состоянии делать поклоны и, следовательно, не может спастись. В этой связи запомнился один случай. В скит иногда захаживал один греческий монах, мягко говоря, далеко не великопостного телосложения. Звали его о.Марк. Он странствовал по св. Горе Бога ради, как сиромах, кажется, без постоянного пристанища. Подрясник его был сильно потёртый и местами рваный. Волосы из-под скуфьи торчали во все стороны. Одним словом, вид его вполне подходил под хорошее русское определение - расхристанный. Тем не менее он довольно хорошо, хоть и с сильным греческим акцентом, говорил по английский. Любил, в частности, обсуждать Распутина и его роль в революции. Затрагивал интересные богословские темы, считая, пагубным для Церкви легализацию христианства. Толковал о промысле и воле Божьей и т.д. Как-то раз о.Серафим его упрекнул за его переполненный вес, на что о.Марк ответил: "о.Серафим, неужели Вы считаете, что Господь не всесилен вознести на небо такую огромную бочку, как я?" О.Серафим вполне снисходительно и доброжелательно относился ко всем приходящим. За мои 6 лет проживания количество братии постоянно менялось в среднем от 4 до 12.

Что касается быта, то жизнь в скиту протекала спокойно и размерено. Поэтому не из-за тяжких трудовых будней большинство людей покидали скит, а скорее, из-за неспособности приспособиться. Одно из главных сложностей немноголюдной общины - когда бок-о-бок проживают люди с совершенно разными характерами, разными темпераментами, привычками и страстями. При неизбежности тесного общения с прочими отцами, в глазах, которых постоянно усматриваешь огромное количество "сучков", становится тяжко, если твоё пребывание не направляется духовным руководителем. Гневливый нрав или своенравие быстро проявляются и создают для сего человека невыносимые условия. Таковым нужны особые наставники, а если таковых нет, то подходящим становится многочисленная обитель, в которой можно "раствориться" среди братии. А в условиях малого братства легче всего бывает "приспособленцам", что на монашеском языке называется - смирением и терпением, иначе первоначальная любовь к Богу и монашеству при отсутствии или неправильном руководстве способна разрастись до ненависти к людям и постепенно превращается в "естественное" состояние души. О.Серафим был совсем не требователен к братии. Главное - посещать все богослужения и поменьше задавать сложные, ненужные и "неправильные" вопросы относительно устава и уставщика, т.е. игумена. В храм о.Серафим приходил всегда первым, даже когда была не его череда служить. Во время богослужения он не разрешал православным богомольцам из других юрисдикций участвовать на клиросе. В этом вопросе не вся братия была с ним согласна, но толковать об этом было бесполезно.

Рождественское облачение

Отцы Серафим и Иоанн трезвонят

Заметно раздражало его только одно - когда кто-то не мог встать "утру глубоку" на богослужение. Но даже при этом недовольстве он никогда никого не изгонял, а лишь намекал, что может быть монашество не для него. При этом, нельзя сказать, что у него не было сердечного участия к нуждающимся. В подтверждение этому могу рассказать об одном злоключении, происшедшем незадолго до нашего изгнания с одним молодым человеком. Как-то скит посетил один москвич, когда ещё только-только начали просачиваться первые паломники из России. Правда, он был более туристом, нежели паломником. Побыл в скиту немного, после чего ещё попешешествовал по Афону. На выезде из Дафни его задержали, обнаружив у него множество разной русской афонской литературы, которая по закону, из-за старого, ещё дореволюционного года издания не подлежала вывозу. Откуда ему было знать, что всё это добро, повсюду валявшееся буквально под ногами в многочисленных, давно опустевших и заброшенных старых русских обителях, а не под замком в библиотеках, не подлежала вывозу без особого разрешения. (От себя добавлю, что картина огромного навала разных изданий вперемешку с записками "на вечное поминовение" - было весьма удручающим. И в нашем скиту на чердаках всего этого было полно). Это касалось не только литературы, но и любой афонской старины: церковной утвари, облачений, икон и т.д. Да и о самой таможни и проверки багажа при выезде он наверняка не мог помышлять. Впрочем, на Афоне ходило одно весьма правдоподобное предание о том, что, когда один из очень видных представителей страждущей и гонимой Церкви Российской, митр. Никодим Ленинградский, выезжая с Афона в 70-е годы с большим количеством багажа, перед проверкой произнёс по гречески - "охи евлогия", т.е. не даю вам своего архипастырского благословения на проверку багажа, предъявив недоуменным таможенникам свой дипломатический паспорт (в жизнеописании митрополита указывалось, что он был очень «дипломатичным» человеком). Кстати, считается, что именно митр. Никодим способствовал спасению Пантелеимоновского монастыря от полного развала, запустения, и, как следствие этого, возможной потери обители для русских. Для этого потребовались неимоверные усилия: необходимо было сперва уговорить Вселенского патр.Афинагора, потом преодолеть заслон греческих бюрократических чиновников, (которые, опасались "советских" монахов) и, пожалуй самым сложным было - убедить кремлёвских старцев приподнять железную завесу и выпустить группу русских монахов на ПМЖ, да ещё в капиталистическую страну, без обычного присмотра, и с получением иностранного (греческого) гражданства. Не иначе, как чудом назвать это нельзя, ибо случай беспрецедентный в истории гулаговского режима и одной хитроумной дипломатией здесь не обошлось. (На св.Земле с монашествующими была немного другая ситуация).

Относительно афонских изданий могу сказать, что я за свои годы выслал в разные концы мира огромное количество литературы. Самый надёжный и простой способ был - по почте. Там работали миряне, периодически меняясь и, с годами я уже знал, какие из них "добросовестно" выполняют все предписания и внимательно проверяют толстые конверты. Если они находили "контрабанду", то просто отсылали за разрешением в Кинот. Бывали такие, которые не очень смотрели, а бывали, но реже, которые вроде бы смотрели, но только для приличия и ничего не говорили. В любом случае никаких серьёзных последствий никогда не было. Был ещё другой вариант: я брал целую охапку одной и той же брошюрки, например, дореволюционный путеводитель по Афону, приносил всё в Кинот и объяснял, что эта миссионерско-просветительная литература изначально была предназначена для России, что у нас этого добра огромное множество, и, что никакой ценности они здесь на Афоне не представляют. После таких увещеваний обычно они ставили на несколько брошюрок, не на все правда, разрешительный штамп. Но это приходилось делать редко, обычно, когда кто-то из сознательных почтальонов задерживался на Афоне, не спеша обратно в мир.

Задержанный москвич, однако, не смог выкрутится и получил по полной строгости греческого закона: арест, заключение и тяжкую греческую каторгу - под знойными лучами греческого солнца трудиться на апельсиновых плантациях. Ему выдали бесплатного адвоката, который ничем ему не помог и, в результате, абсолютно невинного человека присудили на два с половиной года тюрьмы. Тогда о.Серафим нанял платного адвоката, который добился через несколько месяцев повторного слушания. Мы с о.Серафимом присутствовали на этом суде. Бледный некогда москвич предстал перед судьёй в новеньком и красивом костюме, выглядел поправившимся и очень загорелым. Оказывается, на греческой каторге ему за его труды даже чего-то приплачивали, благодаря чему он и смог купить костюм. Окончательного приговора мы не поняли, но по радостному выражению подошедшего к нам адвоката было ясно, что он нам сейчас поведает что-то утешительное. Так он и начал (общались мы по английски): "ребята, мы добились успеха, судья сократил ему срок до полу года. Давайте, - продолжил он, - соберём деньги и выкупим его". Он объяснил, что по греческому законодательству, если преступление не носит уголовно­-криминального характера, то тогда осуждённого можно выкупить из тюрьмы, заплатив полную сумму, затраченную государством на его содержание. Приблизительно из расчёта $10 в день. Я бы сказал, весьма мудро и гуманно: куда лучше подзаработать на не злостном и к тому же зарубежном преступнике, нежели тратить на него деньги налогоплательщика. Глагол "соберём" был здесь неуместен, - собирать было не с кого, если не считать, что о. Серафим, не моргнув глазом сам единолично выплатил всю сумму - около $2.000, не включая расходы на адвоката. Впрочем, глядя на парня, теперь уже непонятно, не хотел ли он ещё посидеть и подзаработать на пятизвёздочной каторге, нежели возвращаться в Москву залихватских 90-х.

О. Серафим ремонтирует крышу

Что касалось самого скита, о.Серафим постоянно пребывал в трудах, проявляя заботливость о сохранении его облика и древностей, насколько ему позволяло его представление о прекрасном и насколько, конечно, позволяли финансы. А какова была ситуация с финансами никто не знал, потому что о. Серафим все финансовые и житейские попечения скита держал исключительно в своём ведение, никого ни во что не посвящая и ни с кем ни о чём не советуясь. Однако он безо всяких лишних вопросов выполнял все житейские потребности братии, а также покупал то, что члены братии считали нужным приобрести для скита. Раз в неделю он ездил на скитском тракторе в Карею (столица Афона) за почтой, продуктами и менял пропановые баллоны для двух холодильников. А раз в полтора-два месяца отправлялся на неделю в Салоники для обналичивания чеков, которые поступали от благодетелей со всего мира, а также, ради закупки необходимых для скита вещей, которые нельзя было приобрести в Карее. В Салониках у одного старого русского иммигранта, который владел целым пятиэтажным жилым домом, о.Серафим арендовал на крыше этого дома две крошечные комнатушки. В том же здании на первом этаже снимал целую квартиру Пантелеимоновский монастырь.

О. Серафим и брат Георгий

Из всех насельников скита я был ранее знаком только с о.Иоанникием, бывшим моим преподавателем по семинарии. О.Иоанникий - настоящий англосакс, кажется, шотландских корней, приняв православие, поступил в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвиле в 1965 году, когда ещё английской речи там совсем не было. Монастырь в ту пору представлял собой уголок дореволюционной Руси. Если ещё к этому добавить его лингвистические дарования, то уже через лет 10 он смог преподавать в семинарии церковно-славянский и новозаветный греческий. Свободно проповедовал по-русски без текста, освоил устав и песнопения, вёл левый клирос и ещё был инспектором семинарии.

О.Иоаникий с видом на монастырь Пантократор

О.Иоанникий набирает воду из "паисиевского" колодца

Для питья и готовки использовалась вода исключительно из колодца. Все трубы, по которым поступала вода из цистерн, были свинцовыми.

В Ильинском скиту он подвизался с 82 года. Занимался скитской библиотекой, разбирая и исследуя сохранившиеся документы, письма и рукописи, ради изучения истории скита и биографии наиболее известных её насельников.

Следил за чистотой в храмах и подготавливал их к праздникам. Вёл правый клирос и читал жития святых или поучения во время богослужений и трапезы после ухода бр.Георгия.

О.Иоанникий и семинарист Виктор Болдевскул, ныне иерей в Бостоне

О.Иоанникий готовит паникадило к престольному празднику

Когда вышла замечательная книга святогорца о. Антония (Торппа) "Афонские подвижники благочестия 19-го столетия", о.Иоанникий читал её в трапезе по-русски. Но если за трапезой присутствовало больше англоязычных слушателей, о.Иоанникий читал текст по-английски, синхронно переводя его без особых запинок, как это легко делает ныне компьютер только, порой, с нелепыми и смешными гугловскими ошибками. Вл.Марк, как то раз, присутствовавший с группой паломников на одной из таких трапез и, поняв, что о.Иоанникий читал русский текст по-английски, и, как, человек, занимающийся издательской деятельностью в своей обители, после трапезы с сожалением сказал: "жаль, что чтение не записывается, - готовый перевод для печати".

Уже на Афоне он изучил византийские ноты по болгарским книгам, то есть, с церковно­славянским текстом. Во время праздничных (бденных) богослужений, чтоб растянуть всенощную хотя бы на пол ночи, полиелейные псалмы пелись византийским распевом около часу и всегда антифонно. Левый клирос пользовался западными нотами, позаимствованными из греческого бостонского монастыря, заменив только английский текст славянским. Бдение начиналось в десять часов и заканчивалось Литургией около трёх утра. Даже когда численность братии доходила до 4-х насельников, службы неукоснительно пелись антифонно. Только на престольный праздник, благодаря Акафисту, чтению жития пророка Ильи и поучениям, Утреня заканчивалась перед самым рассветом. Потом, после небольшого перерыва начиналась Божественная Литургия.

В Джорданвилле были некоторые отцы-любители византийского распева, благодаря которым я имел возможность услышать и полюбить иной вариант церковного пения. Поэтому в скиту мне было не сложно вписаться в уже утвердившиеся традиции. Кстати, валаамский монастырь позже в 90-е годы выпустил диск с византийскими распевами, полностью заимствованный с одной старой записи, сделанной мной ещё на св.Земле в 86 году в дуете с о.Андроником (Котляровым). На валаамском диске даже последовательность песнопений была сохранена, а к "Милость мира" была приписка: "распев Русского Ильинского Скита". Свою запись я подарил одной жительнице Валаама, когда паломничал там уже после изгнания в 92 году. Я рад, что валаамский монастырь оценил эти песнопения и дал им жизнь и распространение.

В библиотеке скита о.Иоанникий обрёл одну удивительную нотную рукопись в прекрасной сохранности, над которой трудились несколько монахов в течении 4-х лет, начав в 1895 году. Помимо восхитительной каллиграфической красоты, эта рукопись содержала большое количество разных песнопений, включая все самоподобны. И не только были расписаны сами редко-встречающиеся самоподобны, но и все последующие стихиры, что значительно облегчало задачу певчего. Во время праздничных богослужений о. Иоанникий приносил эту увесистую рукопись в твёрдом переплёте в храм и ходил с ней с одного клироса на другой, пока я не решил отснять на плёнку те страницы, которые пелись и использовал их на левом клиросе. К великому сожалению я не успел целиком отснять эту безподобную (вернее, самоподобную) рукопись, дабы она могла стать достоянием Русской Церкви, ибо этот невероятный труд и красоту не хотелось выпускать из рук. (Прилагаю фотографии лишь нескольких праздничных страниц из этой рукописи).

Для публикации комментариев необходимо стать зарегистрированным пользователем на сайте и войти в систему, используя закладку "Вход", находящуюся в правом верхнем углу страницы.