29 июля/ 11 августа 2015 г., в день св. мученика Каллиника, в монастыре Святых Архангелов (ИПЦ Греции) торжественно отмечалось Тезоименитство Блаженнейшего архиепископа Каллиника.
Богослужения возглавил Высокопреосвященнейший архиепископ Каллиник, ему сослужили Преосвященнейший Геронтий Пирейский и Саламинский, Митрополит Хризостом Аттикийский и Беотикийский, епископы Григорий Христиануполисский и Фотий Марафонский, двадцать священников и два диакона.
Приветственное слово от имени Священного Синода по случаю Праздника произнес епископ Фотий Марафонский.
Мысли Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого), высказанные им в проповедях
Неделя 10: Исцеление бесноватого юноши
(Мр. 9:17-31). Беснование не грех, а испытание. В бесновании действие не зависит от человека. В нем две воли: одна служащая бесам, а другая противящаяся этому служению. Если сравнить бесноватого со многими теперь признаваемыми здоровыми, то мы должны признать, что бесноватый ближе к Богу, чем эти, так называемые нормальные люди. Он мучился и страдал от власти диавола над ним, а эти не страдают, хотя они одержимы бесом гордости и прочих страстей. Теперь бесноватых в этом смысле, упорно одержимых страстями, не меньше, а больше, чем раньше. И они не плачут, и не страдают от этой страшной власти. Бесноватых, как этот юноша, меньше среди теперешнего грешного общества потому, что последнее само служит диаволу, и одержимый бесом не есть всем бросающееся в глаза исключение.
"Изыди из него и к тому не вниди." Диавол входит в человека и выходит, и снова входит в него. Против него средство - молитва и пост.
Как силен пост. И как сильна молитва. Вдумайтесь в страшное явление одержимости человека бесом и сообразите, как далеки от истины и действительности осуждающие молящихся. Установление постов - это не расписание жизни и еды, но указание значения поста. Каждый должен помнить, что и он может впасть в руки диавола, и молиться, чтобы его не постигло беснование.
Беседа с настоятелем прихода в честь Святителя Иоанна, Архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского, протоиереем Евгением Корягиным
— о.Евгений, насколько совместимы понятия «православный лагерь» и «монастырь»? Не мешал ли ритм ребячьей жизни монашеской тишине?
— Хочу сказать, что жизнь монастырская в это короткое время протекала своим чередом: послушания, молитва храмовая и келейная. Да, были небольшие отклонения. Так, в монастыре только два приема пищи: обед и ужин, соответственно, в 12 и 18 часов. Взрослый человек это воспринимает нормально, но дети к такому приему не привыкли, да и утренние послушания, т.е. физическая нагрузка, требовала некоторой корректировки для насельников лагеря. И нам по благословению настоятеля монастыря Владыки Софрония готовили дополнительно завтрак и полдник. А чтобы не быть обузой для монастыря, мы докупали какие-то продукты в магазине.
С 8 по 10 августа в Одессе прошла очередная, VI международная конференция "Пути РПЦЗ в современном мире", приуроченная ко дню блаженной кончины основателя РПЦЗ Митрополита Антония (Храповицкого) (+10 августа по н.ст.).
В церкви Святых апостолов Петра и Павла в Дафни (Афины, ИПЦ Греции) в течение двух дней, с 3 по 4 августа (н. ст.) 2015 г. проходили церковные торжества по поводу прославления в лике святых новомученика Иосифа Десфинского Св. Иосиф был истинным православным священником, которого убили греческие коммунисты в 1944 году.
Праздничную Вечерню служил епископ Фотий Марафонский. Божественную Литургию возглавил Блаженнейший Архиепископ Афинский Каллиник. Ему сослужили четыре архиерея и два диакона. Также на Празднике присутствовало духовенство из соседних храмов, монахи и монахини, и простые верующие. Пел хор храма Святых Апостолов.
Все верные смогли поклониться частице благоуханных мощей святого новомученика Иосифа, которая была привезена по случаю Праздника из Святого Скита в Кератее.
Доклад на VI ежегодной конференции «Пути РПЦЗ в современном мире».
Вопрос самоорганизации христиан в нынешнее время один из главнейших вопросов не просто жизни Церкви, но теперь это становится даже вопросом выживания. Взамен укрепления нашего единства, мы видим и ощущаем центробежные силы такой степени, что они готовы, буквально, со дня на день нас разорвать на части и, причём, навсегда.
"Трудящемуся Бог посылает милость, а любящему утешение". Оптинский старец Амвросий
Летом 1929 года на Соловки, в концлагерь, прибыл этап монахинь, около тридцати человек.
По некоторым данным можно было предполагать, что большинство прибывших были шамординские монахини – матушки из Шамординского женского монастыря, находившегося вблизи знаменитой Оптиной пустыни.
Эти монахини не были помещены в общий женский корпус, а содержались отдельно. Когда их стали проверять и опрашивать для составления на них формуляра, они отказались дать о себе так называемые "установочные данные", то есть ответить на вопросы о фамилии, имени, отчестве, годе и месте рождения, образовании, профессии, судимости, о статье, сроке наказания и тому подобное.
На вопросы о фамилии они отвечали лишь свои имена: "Мать Мария, мать Анастасия, мать Евгения" и так далее. На остальные вопросы они не отвечали вовсе. После криков и угроз их стали избавить, но тогда они совершенно замолчали и перестали даже называть свои имена.
Их посадили в карцер, мучили голодом, жаждой, лишением сна, даже побоями с членовредительством, то есть применяли к ним почти все способы "воздействия", но они оставались непреклонными и даже посмели отказаться от всякого принудительного труда.
Через некоторое время меня, заключенного врача, вместе с профессором доктором Жижиленко (который был сослан в Соловки за то, что, будучи главным врачом Таганской тюрьмы в Москве, тайно принял монашество и стал епископом) вызвали к начальнику санчасти, где находился и начальник всего лагеря, и конфиденциально просили нас произвести медицинское освидетельствование этих монахинь, намекнув, что, по возможности, желательно признать их нетрудоспособными, чтобы иметь официальные основания освободить их от принудительного тяжелого физического труда, которого они не хотели выполнять.
Первый раз в истории Соловецкого концлагеря его администрация находилась в таком затруднительном положении. Обычно с отказавшимися от тяжелых работ (большей частью это случалось с уголовными преступниками) поступали резко и жестоко: после сильного избиения их отправляли на штрафной остров Анзер, откуда обратно никто живым не возвращался.
Почему монахинь-бунтовщиц не отправляли ни на Анзер, ни на Секирку – было непонятно.
После ухода начальника лагеря, мы, врачи, задали об этом вопрос начальнику санчасти, и он объяснил нам, что с монахинями "дело сложное", ибо их молчаливый и сдержанный протест совершенно не похож на протест, который иногда позволяли себе уголовные преступники. Последние обыкновенно устраивали скандал, кричали, хулиганили. А эти – молчаливые, простые, смиренные и необыкновенно кроткие. Ни одного крика, ни одного слова жалобы.
"Они фанатичные мученицы, словно ищущие страданий, – рассказывал начальник санчасти, – это какие-то психопатки-мазохистки. Но их становится невыносимо жалко… Я не смог видеть их смирения и кротости, с какими они переносят "воздействия". Да и не я один... Владимир Егорович (начальник лагеря) тоже не смог этого перенести. Он даже поссорился с начальником ИСО (информационно-следственный отдел)... И вот он хочет как-нибудь смягчить и уладить это дело. Если вы их признаете негодными к физическому труду – они будут оставлены в покое".
"Я прошу меня освободить от этой комиссии, – сказал профессор Жижиленко. – Я сам монах и женщин, да еще монахинь, осматривать не хотел бы..."
Профессор Жижиленко от этой комиссии был освобожден, и я один отправился свидетельствовать этих монахинь.
Когда я вошел в барак, где они были собраны, увидел чрезвычайно степенных женщин, спокойных и выдержанных, в старых, изношенных, заплатанных, но чистых черных монашеских одеяниях.
Их было около тридцати человек. Все они были похожи одна на другую и по возрасту всем можно было дать то, что называется "вечные 30 лет", хотя, несомненно, здесь были и моложе, и старше. Все они были словно на подбор, красивые русские женщины, с умеренной грациозной полнотой, крепко и гармонично сложенные, чистые и здоровые, подобно белым грибам-боровикам, не тронутым никакой червоточиной. Во всех лицах их было нечто от выражения лика скорбящей Богоматери, и эта скорбь была такой возвышенной, такой сдержанной и как бы стыдливой, что совершенно невольно вспомнились стихи Тютчева об осенних страданиях бесстрастной природы, сравниваемых со страданиями глубоко возвышенных человеческих душ.
"Ущерб, изнеможенье, и на всем Та кроткая улыбка увяданья, Что в существе разумном мы зовем Возвышенной стыдливостью страданья"...
Вот передо мной и были эти "разумные существа" с "возвышенной стыдливостью страданья".
Это были русские, именно лучшие русские женщины, про которых поэт Некрасов сказал:
"Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет". И которых он же определял, как "все выносящего русского племени" "многострадальную мать".
Эти монахини были прекрасны. Ими нельзя было не любоваться. В них было и все очарование нерастраченной "вечной женственности", и вся прелесть неизжитого материнства, и в то же время нечто от эстетического совершенства холодного мрамора Венеры Милосской и, главное, удивительная гармония и чистота духа, возвышающего их телесный облик до красоты духовной, которая не может вызывать иных чувств, кроме глубокого умиления и благоговения.
"Чтобы не смущать их я уж лучше уйду, доктор", – сказал встретивший меня начальник командировки, который должен был присутствовать в качестве председателя медицинской комиссии. Очевидно, и чекистской души как-то коснулось веяние скромности и целомудрия, исходивших от этих монахинь. Я остался с ними один.
"Здравствуйте, матушки", – низко поклонился я им. Они молча отвечали мне глубоким поясным поклоном.
"Я – врач. Я прислан освидетельствовать вас..."
"Мы здоровы, нас не надо свидетельствовать", – перебили меня несколько голосов.
"Я верующий, православный христианин и сижу здесь по церковному делу".
"Слава Богу", – ответили мне опять несколько голосов.
"Мне понятно ваше смущение, – продолжал я, – но я не буду вас осматривать... Вы мне только скажите, на что вы жалуетесь, и я определю вам категорию трудоспособности..."
– "Мы ни на что не жалуемся. Мы здоровы".
– "Но ведь без определения категории трудоспособности вас могут послать на необычайно тяжелые физические работы..."
– "Мы все равно работать не будем, ни на тяжелых, ни на легких работах".
– "Почему?" – Удивился я.
– "Потому что на антихристову власть мы работать не будем..."
– "Что вы говорите, – заволновался я, – ведь здесь на Соловках имеется много епископов и священников, сосланных сюда за исповедничество, они все работают, кто как может. Вот, например, епископ Виктор Вятский работает счетоводом на канатфабрике, а в "Рыбзверпроме" работает много священников. Они плетут сети... Ведь это апостольское занятие. По пятницам они работают целые сутки, день и ночь, чтобы выполнить задание сверхсрочно и тем освободить себе время для молитвы – вечер в субботу и утром в воскресенье..."
– "Мы не осуждаем их. Мы никого не осуждаем". – Степенно ответила одна из монахинь постарше, "Но мы работать по принуждению антихристовой власти не будем".
– "Ну тогда я без осмотра напишу вам всем какие-нибудь диагнозы и дам заключение, что вы не способны к тяжелым работам... Я дам вам всем 2-ю категорию трудоспособности..."
– "Нет, не надо. Простите нас, но мы тогда должны будем сказать, что Вы неправду написали... Мы здоровы, мы можем работать, но не хотим работать, и работать для антихристовой власти не будем, хотя бы нас за это и убили..."
– "Они не убьют, а замучат вас", – тихим шепотом, рискуя быть подслушанным, сказал я с душевной болью.
– "Бог поможет и муки претерпеть", – так же тихо сказала одна из монахинь, самая младшая.
У меня выступили слезы на глазах, комок подступил к горлу.
Я молча поклонился им... Хотелось поклониться до земли и целовать их ноги...
Через неделю к нам в камеру врачей санчасти зашел комендант лагеря и между прочим сообщил: "Ну и намучились мы с этими монахинями... Но теперь они согласились-таки работать: шьют и стегают одеяла для центрального лазарета. Только условия, стервы, поставили, чтобы им всем быть вместе, и что они будут тихонько петь во время работы псалмы какие-то... Начальник лагеря разрешил. Вот они теперь поют и работают".
Изолированы были эти монахини настолько, что мы, врачи санчасти, пользовавшиеся относительной "свободой" передвижения по лагерю, несмотря на наши "связи" и "знакомства" с миром всякого рода "начальников", долгое время не могли получить о них никаких известий. И только через месяц мы получили эти известия. Последний акт трагедии монахинь был таков.
В одном из этапов на Соловки был доставлен один священник, который оказался духовником некоторых из них. И хотя общение между духовным отцом и его духовными детьми казалось было совершенно невозможным в условиях концлагеря, монахиням каким-то образом удалось запросить у своего наставника указания.
Сущность запроса состояла в следующем: "Мы прибыли в лагерь для страдания, а здесь нам хорошо. Мы вместе, поем молитвы, работаем работу по душе: стегаем одеяла для больных... Правильно ли мы поступаем, что согласились работать в условиях антихристовой власти в лагерях? Не следует ли нам и от этой работы отказаться?"
Духовник ответил категорическим запрещением работать и эту работу.
И монахини отказались от всякой работы. Начальство узнало, кто в этом виноват. Священника расстреляли. Но когда монахиням сообщили об этом, они сказали: "Теперь уж никто не может освободить нас от его запрещения". Тогда начальство потеряло всякое терпение и осатанело.
Монахинь разъединили друг от друга и по одиночке куда-то увезли. Никаких вестей от них, несмотря на все наши старания, мы больше получить не смогли. Они сгинули без всякого следа.
Прошло уже много лет после этих событий, когда из уст одного американского узника, побывавшего в трудовом лагере, пришла следующая дополнительная информация, проливающая свет на духовные последствия подвижнической твердости таких монахинь.
Чудо монахинь
Когда разговор, как это обыкновенно скоро случается, зашел о вере, я услышал о необыкновенном, о чуде, которое недавно произошло в Воркуте. Истинно, там с нами был Господь! И готовность, с которой мне рассказали об этом, не дает усомниться в том, что Бог не оставил ни страну за железным занавесом, ни умы и сердца народа.
"В ноябре того года, 1950-го, как раз после нашего прибытия, в лагерь доставили трех монахинь, приговоренных к тяжелым работам. Многие тысячи заключенных женщин в Воркуте не работали в шахтах, но выполняли другую трудную работу, и монахинь послали на кирпичный завод, продукцией которого снабжали весь север России.
Когда они впервые прибыли на завод, сказали мастеру, что работа на коммунистический режим для них как работа на диавола, а поскольку они служительницы Божии, то распоряжениям мастера подчиняться не будут, несмотря ни на какие угрозы.
Лишенные своих монашеских одежд, монахини считали веру своей броней. Они готовы были к любым испытаниям ради выполнения своего обета и наказание встретили мужественно. Их перевели на голодный паек из черного хлеба и жидкого супа. На этом пайке они содержались день за днем, но каждое утро, когда им приказывали выходить на завод или в глиняный карьер, или на иную тяжелую работу, они отказывались. Их отказ означал, конечно, усиление наказаний. Разозленный их твердостью и боясь, что их пример подействует на других подневольных рабочих, комендант приказал надеть на них так называемые смирительные рубашки. Кисти рук были связаны у них за спиной, а потом веревка, которой были связаны запястья, опущена вниз и крепко связана вокруг лодыжек. Таким образом, плечи у них тянуло назад и вниз, причиняя мучительную боль. То же со ступнями.
Монахини извивались от боли, но не издавали ни звука. Потом комендант приказал облить их водой, чтобы веревки разбухли и давили еще сильнее; он ожидал, что они будут кричать от боли. Но они лишь тихо стонали, а вскоре потеряли сознание. Веревки сняли, монахинь привели в чувство; через какое-то время снова связали, и они снова скоро потеряли сознание. Их мучили более двух часов, но дальше пытку не посмели продолжать: кровообращение у них было нарушено, и они были близки к смерти. Коммунистическому режиму нужны были там рабы, а не полуживые люди. Их привезли в далекую Воркуту не для того, чтобы убить. Советскому правительству требовался уголь. Подневольные работники были расходным материалом, их использовали, насколько у них хватало сил. И задачей коменданта было заставить их работать.
Наконец, комендант решил, что с этим надо кончать. Или монахини станут работать, или он вынужден будет обречь их на смерть. Он приказал, чтобы их снова назначили на работу, а если откажутся, поставить их на холм и оставить там стоять неподвижно весь день на пронизывающем ветру ранней полярной зимы и смотреть, как работают другие женщины. И эта пытка постигла их. К вечеру видно было, что они стоят там на коленях, и охранники пошли на холм, ожидая найти их замерзшими, но они оказались вполне живыми и теплыми.
Тогда, чтобы они сильнее замерзли на свирепом ветру, комендант приказал отобрать у них шапки и варежки. Весь восьмичасовой рабочий день они стояли на коленях на продуваемом ветрами холме и молились. Внизу, в карьере, женщины, отбивающие куски глины для кирпичного завода, жестоко страдали от холода. Многие жаловались, что у них замерзают ноги, хотя обувь должна была быть достаточно теплой. Когда вечером другая смена охранников пошла увести монахинь с холма, думали, что у них отморожены уши, руки и ноги. Но оказалось, что те ни мало не пострадали. И в следующий день они вновь простояли восемь часов на коленях на ветру, при минусовой температуре – без шапок и перчаток. И опять не было никаких обморожений, они по-прежнему сохраняли свою решимость отказываться от работ. И в третий день их опять вывели на мороз, на этот раз и без шарфов.
К этому времени слух о происходящем распространился по всем воркутинским лагерям. Когда в конце третьего дня, выдавшегося самым холодным, их доставили в барак вновь без малейших признаков обморожения, пошли разговоры о чуде Божием. Во всей Воркуте лишь об этом и говорили. Даже всякое повидавшие милиционеры из других подразделений под разными предлогами приходили, чтобы хоть украдкой взглянуть на три фигуры на холме. Женщины, работающие в карьере, крестились и с большим волнением шептали молитвы. Даже комендант серьезно волновался. Хотя он и не был верующим, но, по крайней мере, несколько суеверным и понимал, что видит присутствие силы, неподвластной земной силе.
К четвертому дню сами охранники начали бояться неземной силы, которой, казалось, обладали эти монахини, и наотрез отказались трогать их и делать с ними что-нибудь. Сам комендант побоялся вновь приказать идти им снова на холм. Им больше не мешали молиться и сняли с голодного пайка. Когда я уезжал из Воркуты четыре года спустя, эти монахини были все еще при том кирпичном заводе, и ни одна из них ни дня не проработала на коммунистический режим. К ним относились с благоговейным страхом и уважением. Охране были даны инструкции не трогать их и не беспокоить. Они сами готовили себе еду и даже шили себе одежду. Совершали свои религиозные обряды, и, виделось, в душе у них был мир и покой. Хотя они пребывали узницами, но духовно были свободны. Никто в Советском Союзе не имел такой свободы вероисповедания, как они.
Я не могу описать, что сотворил их пример для обращения в веру тысяч узников и охранников в Воркуте. Позднее, когда у меня была возможность, работая в раздевалке для милиционеров, говорить с некоторыми из закоснелых коммунистов о религии, все они говорили о чуде монахинь.
– John Noble: I Found God in Soviet Russia, Mich. 1971, pp. 112-117 – Джон Ноубл "Я нашел Бога в Советской России", Зондерван, Мич., 1971 г. С. 112-117.
Только что отцу Олегу была принесена повестка явиться вчера в бердянский горотдел милиции в качестве…. «підозрюваного». Это новое, очередное незаконно (с нарушением всех процессуальных норм) и небрежно (потому что кто накажет милицию? – сойдёт и так) состряпанное «дело» - свидетельство того, что мусарне (потому что кто все те люди, которые содействуют преступникам? – не иначе, как мусор, отбросы и непризнанные нормальными людьми члены общества) поступил заказ срочно прибрать священника.
Напомню, что дом супруги протоиерея Олега Николаева соседствует с домом депутата горсовета Македонского. Жилище депутата уже готово к новоселью, об этом свидетельствуют работы по мощению и возведению забора.Счастье семейства омрачает только маленький, но досадный факт соседства с бывшим духовником, чьё присутствие, даже молчаливое, является немым обличением степени падения Македонского и его жены Яны. Именно она, по всей видимости, готова въехать в новый дом только на том условии, что священника по соседству не будет. Так ведь уничтожают улики и убивают свидетелей преступники. Чем Македонские, в которых нет ничего человеческого, от них отличаются?
Но всё же, вернусь к оформляемому контрастными нитками делу. С учётом того, что права священника полностью нарушены, паспорт украден и не соблюдена вручения повестки, напрашивается вывод, что ему снова навязывается беззаконный сценарий, принимать участие в котором законопослушному гражданину противопоказано.
Очевидно, жена депутата уже сплясала самый зажигательный танец для своего стремительно стареющего и изнутри разлагающегося мужа, и этот полуживой труп бросил к её ногам всё, что имел и чего не имел: деньги, связи, коррупционные схемы, некогда забытые по желанию стать настоящим человеком. Он ложится под любого, кто помогает ему уничтожить священника, не жалеет сумм на оплату трёх аппеляционных судей и полностью оплатил абонемент в бердянском суде и милиции. Остаётся ответить на вопрос: кем он себя после этого считает? Борцом за справедливость? Воином Христовым? Позвольте, но даже человеком его назвать у меня лично язык не поворачивается.
Свершилось то, о чём предупреждал этого "подающего надежды юношу" бывший духовник. Произошёл стремительный откат далеко за ту грань, на которой стоял Македонский до прихода в церковь.
Первое, что мы твердо усвоили, начиная осознавать окружающий нас мир, это то, что наш отец, о. Феодор, человек необыкновенный. Его все любят и почитают. К нему тянутся, и поэтому вокруг нас всегда много людей. Отец любил нас. Часто занимаясь с нами, он не прекращал серьезной беседы. Над нами витали имена русских философов, богословов, историков, ученых, иерархов Церкви. Порой эти имена воплощались и в образы. Многие из них стали вскоре запретными, но прочно засели в нашей памяти. Наша семья жила в кв. № 7 на четвертом этаже дома 21-а по Лиговке, на углу Жуковской, против Греческой церкви Св. мученика Дмитрия Солунского, окруженной пихтовым садиком. Теперь на место церкви втиснуто огромное плоское здание концертного зала «Октябрьский». Вот этой квартире суждено было стать на несколько лет одним из духовных центров Ленинграда.
Отец Феодор служил в Сергиевском всея Артиллерии соборе, и, как в своем письме к нам вспоминал академик Д.С. Лихачев, он был в 20-х годах «знаменитейший проповедник, на проповеди которого в Сергиевскую церковь, угол Литейного и Сергиевской, стекалась вся интеллигенция Петрограда».
С ростом популярности о. Феодора как проповедника и духовника количество народа, посещающего нашу квартиру, все прибывало. Кто только ни шел к отцу за советом, поддержкой и утешением в это тяжелое время начала гонения на Церковь. «Хотелось бы всех поименно назвать…». Многие вскоре исчезли навсегда.
Летом 1927 года о. Феодор был арестован в первый раз. Продержали его в тюрьме около двух месяцев и отпустили под расписку о невыезде «за недоказанностью обвинения». Когда он находился еще в тюрьме, вышла знаменитая Декларация митрополита Сергия (Страгородского), взбудоражившая все умы. Мама неоднократно говорила, что о. Феодор был аполитичен. Но Церковь была для него превыше всего, и он принял самое деятельное участие в движении сопротивления против церковной политики митрополита Сергия. Участники этого движения стали называться «иосифлянами», по имени митрополита ленинградского Иосифа (Петровых), выступающего против всяких компромиссов с властью. Их оппоненты назывались «сергиянами». Митрополиту Сергию были направлены письма-обращения с попыткой отвратить его от избранного им пути, ведущего к церковному расколу. Автором обращения от духовенства и мирян был о. Феодор. Недавно нам удалось получить текст этого документа. В нем отец, в частности, писал: «Мы ждем от Вас простого свидетельства Вашей совести... можно ли нам ждать от Вас возврата нашего святого бесправия, или мы будем вынуждены прекратить каноническое общение с Вами». Митрополит Сергий отказался отречься от Декларации. Отложение состоялось.
В сентябре 1928 года о. Феодор был вновь арестован. В этот день к нему приехал о. Анатолий Жураковский из Киева. Когда пришли за отцом, о. Анатолия укрыли за дверью в проходной комнате, где висел телефон. К счастью, пока длился обыск, телефон ни разу не зазвонил, и жизнь на свободе о. Анатолия была продлена на два года. «Мы все волновались, наподобие эпохи Вселенских Соборов», — вспоминала об этом времени М. В. Юдина.
7 декабря, в день памяти св. великомученицы Екатерины, о. Феодора и всех взятых вместе с ним выпустили из тюрьмы, «не найдя компромата». Тогда еще такое случалось. Отец с отроческих лет страдал пороком сердца. Тюрьма, лишения, постоянное переутомление подрывали его слабое здоровье. Beсной 1929 года Великим Постом он простудился на многочасовой исповеди в холодном храме и слег с воспалением легких. Болезнь осложнилась тяжелейшим эндокардитом. Около него были известные врачи. За ним ухаживала опытная сестра милосердия Н. М. Черняева. Спасти его было уже невозможно. У него не оставалось жизненных сил. 23 мая 1929 года о. Феодор скончался.
Чувствуя приближение смертного часа, он не переставал размышлять о судьбе Церкви. Он говорил жене: «Я все думаю о происшедших событиях. И вот, проверяя себя перед лицом смерти, одно могу сказать: с тем умом и с той душой, которые дал мне Господь, я иначе поступить не мог».
... Мы сидим на широком подоконнике и смотрим, как, пересекая Лиговку, тянется бесконечная похоронная процессия нашего отца и медленно уходит по 2-й Рождественской в сторону Александро-Невской лавры...
За нами стоит молодая киевлянка Валентина Николаевна Ждан. Она провела ночь у гроба о. Феодора в храме Воскресения и вот осталась с нами. Валя Ждан появилась у нас впервые в 1927 году, когда приезжала к о. Феодору по поручению своего духовника о. Анатолия Жураковского. Теперь она совсем обосновалась в Ленинграде, сдружилась с М. В. Юдиной и А. Д. Артоболевской (тоже киевлянкой). Мы к ней очень привязались. Это тоже была связь на всю жизнь...
2 октября 1998 года мы проводили в последний путь В. Н. Яснопольскую (бывшую Ждан). Ее прах покоится на Северном кладбище под Петербургом, там же, где и прах нашей матери и сестры о. Феодора [1].
[1]Мария Андреева, Анна Можанская. Воспоминания о Марии Вениаминовне Юдиной. (История отношений с двумя петербургскими семьями). Из кн.: Мария Юдина. Лучи Божественной Любви. Литературное наследие. М., СПб., 1999. С. 642–650.
Мы все по-разному Судьбой опалены. Кто крепость взял, Кому Сибирь знакома. Знать потому теперь Попы и дьяконы О здравьи молятся Всех членов Совнаркома.
9 августа в одесском Епархиальном доме состоялся Выпускной акт Кирилло-Мефодиевской заочной духовной семинарии. Митрополит Агафангел вручил Дипломы об окончании семинарии ее выпускникам: Светлане Сороко и Сергию Зиновьеву. Также Валентину Веселову вручено Свидетельство об окончании духовного училища при семинарии.
Вспоминая об Ирине Сергеевне, я не хочу повторяться и писать о событиях ее жизни. Об этом достаточно написано в нескольких некрологах. Мне бы хотелось поделиться и рассказать, как, будучи мирянкой, Ирина Сергеевна деликатно помогала мне в личной монашеской жизни.
Сегодня мне хотелось бы поднять некоторые вопросы, касающиеся церковной жизни. Вам можеть показаться странным, почему я говорю об этом: это прописные истины. Однако эти темы нас, (т.е. членов Зарубежной Церкви, сестер нашего монастыря и меня) постоянно тревожат, поэтому я не могу об этом не говорить. Первый вопрос касается причащения.
Несколько лет тому назад я имел намерение написать обозрение, в котором не только с религиозной, но и психологической стороны была бы рассмотрена проблема личности, пребывающей в религиозной организации, построенной на лжи. Мотивацией к написанию такого обозрения являлся мой личный горький опыт, а также опыт других собратьев из МП, сознательно перешедших в РПЦЗ и претерпевших преследования и гонения от "системы". Целью такого труда была бы помощь перешедшим в РПЦЗ братьям, а также только намеревающимся возвратиться в Церковь Христову. Но намерение осталось не воплощённым. Надеюсь, что этот небольшой доклад будет началом претворения в жизнь моего желания.
РПЦ снабдит храмы Южной Осетии мощами святых из Киево-Печерской лавры
Святынями из Киево-Печерской лавры Московский Патриархат снабдит храмы РПЦ на территории Южной Осетии — оторванной Россией от Грузии в 2008 году республики, которая не имеет официального международного признания, сообщает "Религия в Украине" со ссылкой на ОСИнформ.
Пути этого превращения различны и многообразны, и не все дороги заслуживают особого описания. Трагедия голода, безработицы и отчаяния; трагикомедия паники, безволия и безличности; комедия глупости, хитрости и невежества — понятны. Но есть и сущие превращения. Есть искренние превращения: человек тоскует по родине, а родина для него не дух, не честь, не культура, не самостоятельное и свободное цветение народной души и даже не ранг народа в мировой истории. Родина для него — это стихия национального языка (хочу говорить по-русски!); ширь ландшафта (мне здесь тесно и душно, хочу наших равнин и лесов!); острота климата (морозы, снега, весенний ветер, грозы, ливни, бури!) и аромат быта (выветрившийся в советчине!).
9 июля в Нью-Йорке на 89 году жизни скончалась княгиня Ирина Сергеевна Багратион-Мухранская, урождённая графиня Чернышёва-Безобразова – вдова князя Теймураза Константиновича Багратион-Мухранского (1912-1992), невестка княгини Татьяны Константиновны (1890-1979).
Почему люди уходят из Церкви? Чтобы ответить на этот вопрос, сперва нужно понять, для чего люди в Церковь приходят, что ищут и ждут – считает Сергей Худиев
Сегодня христиане по всему миру сталкиваются с ростом масштабов преследований, которые подогреваются в основном исламским экстремизмом и действиями репрессивных правительств. Это в свою очередь заставило Папу Римского предупредить о некой «форме геноцида», а активистов — заговорить о «религиозно-этнических чистках».
29 июля/ 11 августа 2015 г., в день св. мученика Каллиника, в монастыре Святых Архангелов (ИПЦ Греции) торжественно отмечалось Тезоименитство Блаженнейшего архиепископа Каллиника. 
Мысли Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого), высказанные им в проповедях
В церкви Святых апостолов Петра и Павла в Дафни (Афины, ИПЦ Греции) в течение двух дней, с 3 по 4 августа (н. ст.) 2015 г. проходили церковные торжества по поводу прославления в лике святых новомученика Иосифа Десфинского Св. Иосиф был истинным православным священником, которого убили греческие коммунисты в 1944 году. 
Вячеслав Иванович Марченко
Что происходило в течение года с памятью об отце Павле Адельгейме [1], последовавшем за Христом до самой смерти?
Только что отцу Олегу была принесена повестка явиться вчера в бердянский горотдел милиции в качестве…. «підозрюваного». Это новое, очередное незаконно (с нарушением всех процессуальных норм) и небрежно (потому что кто накажет милицию? – сойдёт и так) состряпанное «дело» - свидетельство того, что мусарне (потому что кто все те люди, которые содействуют преступникам? – не иначе, как мусор, отбросы и непризнанные нормальными людьми члены общества) поступил заказ срочно прибрать священника.
Первое, что мы твердо усвоили, начиная осознавать окружающий нас мир, это то, что наш отец, о. Феодор, человек необыкновенный. Его все любят и почитают. К нему тянутся, и поэтому вокруг нас всегда много людей. Отец любил нас. Часто занимаясь с нами, он не прекращал серьезной беседы. Над нами витали имена русских философов, богословов, историков, ученых, иерархов Церкви. Порой эти имена воплощались и в образы. Многие из них стали вскоре запретными, но прочно засели в нашей памяти. Наша семья жила в кв. № 7 на четвертом этаже дома 21-а по Лиговке, на углу Жуковской, против Греческой церкви Св. мученика Дмитрия Солунского, окруженной пихтовым садиком. Теперь на место церкви втиснуто огромное плоское здание концертного зала «Октябрьский». Вот этой квартире суждено было стать на несколько лет одним из духовных центров Ленинграда. 
Почему люди уходят из Церкви? Чтобы ответить на этот вопрос, сперва нужно понять, для чего люди в Церковь приходят, что ищут и ждут – считает Сергей Худиев