Епископ Нафанаил: О Положении РПЦЗ среди других Поместных Церквей

Автор: Интернет Собор. Дата публикации: 10 сентября 2020. Категория: История РПЦЗ.

О судьбах Русской Церкви Заграницей: Ответ священнику о. Александру Шмеману

Со смешанным чувством читали мы статью о. Александра Шмемана "Церковь и церковное устройство", являющуюся ответом на книгу о. Михаила Польского "Каноническое положение Высшей Церковной Власти". Эта статья печаталась с ноября прошлого года [1949] по июнь с. г. [1949] в "Церковном Вестнике" Константинопольского экзархата в Европе.

Нам было отрадно видеть, как глубоко был поставлен о. Александром вопрос, из которого проистекают наши юрисдикционные разномыслия. И хотя с самого начала были видны из его утверждений выводы, с которыми мы никак не могли согласиться, но мы радовались тому, что своей статьёй о. Александр выводит этот наболевший вопрос из мелкой трясины обывательских рассуждений "о разных юрисдикциях", которые очень редко бывают сколько-нибудь душеполезны, на глубокие воды богословствования, где каждая проблема может и должна быть разрешена с душевной пользой.

Но автор не удержался до конца на этой высоте. Последняя — 3-я глава статьи пестрит запальчивыми выпадами и против о. М. Польского, и против Зарубежной Церкви вообще. Сюда отно­сятся, например, совсем недостойные строки о демагогии, в которой автор торопится заранее обвинить всех тех, кто не согласится с его взглядами.

Он может быть уверен, что наша Зарубежная Русская Церковь, в течении тридцати лет существующая в нищенских условиях русского изгнанничества, без какой бы то ни было помощи с чьей бы то ни было стороны, ныне включившая в себя сотни священников и многие сотни тысяч мирян, прошедших страшные тюрьмы и каторжные работы за веру на Родине (к ним мы причислим, да простит нам его скромность, и соловецкого узника, о. протопресвитера М. Польского, которому читает свои наставления о. Александр, бывшего соузником и сомыслителем того архиепископа Иллариона — Троицкого, которого о. Александр с заслуженным почитанием цитирует). Она, эта Церковь, опытно знает и ежедневно проводить в жизнь, то, что в качестве назиданий преподносит Ей в своей статье о. Александр, что "истина не перестаёт быть истиной, какой бы ни был её человеческий успех".

С другой стороны, может быть и лучше, что к концу своей статьи о. Александр взволновался и стал говорить запальчивости. Вопрос, который он обсуждает, слишком горящий, слишком всю душу волнующий вопрос, чтобы обсуждать его только на хо­лодных высотах, в бесстрастных тонах. Чтобы до конца остаться спокойным, обсуждая такой вопрос, надо или уже стяжать "бесстрастия тишайшую пучину", или иметь замороженную душу.

Вопрос идёт о том, какова должна быть судьба Русской Церкви заграницей. Должна ли она остаться чисто Русской Цер­ковью, или должна перейти в юрисдикцию иной поместной Церкви, Константинопольской, или имеющих создаться автономных, или автокефальных Церквей на местах: Американской, Французской, Швейцарской, Аргентинской и т.д.

С большой эрудицией о. Александр рисует картину нормального канонического устройства Христовой Церкви. Глубоко и пра­вильно напоминает он часто забываемую истину о том, что каждая Церковь на каждом данном месте обязательно должна быть органической частью и представительством не какой-нибудь части Церкви, а всей Церкви — Вселенской, не только земной, но и Не­бесной, торжествующей, потому что вся полнота Божиих благо­датных даров дана именно всей Церкви, во всем Её единстве. Очень правильно пишет о. Александр: "Природу и сущность Церкви можно выразить одним словом единство. Сам греческий термин "екклисия" — церковь, означает по определению св. Ки­рилла Иерусалимского "собрание всех вместе во единство" и далее, противополагая этому церковному единству раздробленность мира, говорит: "в падшем мире всё разделяет людей", приводя и слова Митрополита Антония по этому поводу: "на земле нет един­ства, но только разделение"".

Основываясь на этом верном принципе, о. Александр утверждает, что "в одном месте, т.е. на одной территории, может находиться только одна Церковь, иными словами только одна церковная организация, выражающаяся в единстве священно­началия — с таких церковных единиц рассеянных по всему миру начинается история Церкви".

Совершенно верно. Так оно и было в первые века христиан­ства, таков идеал, такова норма церковного устройства.

Совершенно верно в конце первой главы своей статьи о. Александр пишет: "Древняя Церковь в первую пору своего су­ществования состояла из множества общин вполне обособлен­ных и самостоятельных, не знавших между собой никаких "канонических" связей. А между тем, никогда потом не было у христиан так исключительно сильно чувство и сознание единой Церкви, как именно тогда, и единая Церковь не была только идеей тогда, а самым реальным фактом".

В свете всего изложенного зададим теперь вопрос: было ли бы полезно для церковного дела, если бы русская церковная иерар­хия тридцать лет тому назад, покидая Россию, совершила бы то, что представляется идеалом о. Александру Шмеману, т.е. если бы та её часть, которая оказалась бы на территории Константинопольского патриархата, безоговорочно подчинилась бы этому патри­арху, а та часть которая оказалась бы на сербской территории, подчи­нилась бы Сербскому патриарху и т.д., а те иерархи, которые ока­зались бы вне границ Поместных Церквей, создали бы или автокефальные Церкви, или подчинились бы Константинопольскому патриарху?

Верно, всё было разное тогда в этих абсолютно свободных и самостоятельных — "автокефальных" церковных ячейках, даже богослужение у всех у них совершалось по-разному, даже Пасха праздновалась в разные дни. А между тем, христианин Месопотамии, приходя в Испанию, чувствовал себя в новой хри­стианской общине абсолютно своим, родным. Отец Александр верно указывает, каким образом достигалось это чудесное внут­реннее единство древней Церкви при внешней безграничной пестро­те. "Способ осуществления этого единства во Христе — для создания Тела Христова — есть любовь. Павел требует от нас такой любви, говорит Златоуст, которая связывала бы нас меж­ду собою, делая неразлучными друг от друга, и такого совершенного единения, как бы мы были членами одного тела".

Для того чтобы объяснить, на чём основывалось в те вре­мена преизбыточествующей христианской жизни такое разнообра­зие, такая свобода во внешней жизни, вспомним ещё одни слова ап. Павла: "К свободе призваны вы, братие" (но сейчас же добавляет апостол: "Только бы свобода ваша не была бы по­водом угождению плоти" — Гал. 5:13).

Значит, эта свобода, эта пестрота бесконечного числа автоке­фальных городских Церквей древнего христианского мира была принципиально обоснована, и если бы тогдашним христианам стали бы известны многочисленные унифицирующие церковную жизнь последующие церковные акты, акты Вселенских и Помест­ных Соборов, патриархов и митрополитов, то древние христиане, вероятно, сочли бы себя вправе осудить эти акты как не церковные.

Почему же пошла Церковь на иногда очень болезненно пере­живавшуюся унификацию церковных форм? (Вспомним хотя бы спор о времени празднования Пасхи между Римской и Ефесской Церквами). Считала ли Церковь внешнее единство форм само по себе ценным явлением? Нет. Церкви ценно только внутреннее единство. Но, зная, что внутреннее поддерживается внешним, Церковь, при упадке, наступившем после вхождения в христианское общество множества недостаточно подготовленных язычников, озаботилась подкрепить внутреннее драгоценное единство внешней унификацией церковного быта и обрядов, чтобы и при уменьшившемся богатстве любви христианин Месопотамии чувст­вовал бы себя своим в церкви Испании. При этом это была не подмена внутреннего внешним, но подкрепление внешним внутреннего, потому что цель Церкви всегда внутренняя.

То же самое можно повторить и о последующих внешних формах церковного устройства. Они всегда исходят из наличного внутреннего состояния.

В период высокого христианского уровня и полноты церков­ной жизни в одном городе действительно не могло быть одно­временно двух епископов. Не могло быть в этом нужды, потому что абсолютно всё, в чём нуждались тогдашние, жившие исклю­чительно церковными интересами, христиане, они могли найти у епископа, бывшего истинным вождём такой именно полной цер­ковной жизни.

Этот принцип поместности и несмешиваемости Церкви отец Александр возводит в ранг основного принципа всей церковной жизни, называя его "корнем, из которого вырастают все многоразличные формы церковной организации".

Между тем, из церковной истории мы знаем, что уже очень рано Церковь, признавая поместный принцип нормой, стала по нужде дозволять очень широкие от него отступления. Таково, например, общеизвестное разрешение VI Вселенского Собора, позволившего своими 37 и 39 правилами предстоятелю и епископам Кипрской Церкви, переселившимся вследствие гонений в пределы Константинопольского Патриархата, сохранить свою автокефалию и все принадлежащие им права в месте своего временного посе­ления.

Вполне вошедшими в церковную практику нарушениями прин­ципа несмешиваемости были и остаются также так называемые подворья различных поместных Церквей в пределах иных Церквей. Примеры таких подворий мы знаем из очень давних времён. Первые русские подворья в пределах Константинопольского и Иерусалимского патриархатов восходят к самому началу Русской истории, а греческие подворья в России играли большую роль в XVII, XVIII и XIX веках. (Существо дела в отношении русских подворий в пределах К-ского патриархата в домон­гольский период не меняется оттого, что и вся Русская Церковь была тогда в Константинопольской юрисдикции. Эти подворья, в самом Константинополе, на Афоне, в Солуни и др. местах были подворьями Киевской митрополии).

Мы не оспариваем в существе дела поместного принципа. Мы понимаем его важность и признаем, что этот принцип был и останется нормой внешнего церковного устройства. Мы только не соглашаемся с его абсолютизацией. Это конечно, не "корень, из которого вырастают все многоразличные формы церковной организации". А главное, этот принцип, как и все внешнее в церковной жизни, служебен. Он должен служить внутренней абсолютной задаче Церкви — приведению ко Христу человеческих Душ.

Между тем, о. Александр, всячески превознося поместный принцип и абсолютизируя его, явно несправедлив, относясь не­благожелательно, несмотря на все оговорки, к национальному принципу в церковной жизни.

А мы знаем и из русской истории, и из истории других православных народов, и греческого, и сербского, и болгарского, какое глу­бокое положительное значение имел в их церковной истории национальный элемент. Ведь если Церковь помогала грекам, сербам и болгарам сохранить свою национальность, то и наоборот, их национальное чувство не позволило им потурчиться, а значит изменить и народности, и вере отцов — святому Православию. То же самое можно сказать и о нашей русской истории, и о нашей русской современности.

Многому множеству людей национальное чувство помогло сбе­речь душу. Может ли Церковь относиться с неблагожелатель­ностью к этому мощному своему помощнику в деле спасения душ?

Задача спасения душ является главной, можно сказать, един­ственной все определяющей задачей Церкви. И к этому величай­шему священнейшему делу Церковь привлекает все могущее быть к этому привлечённым, т.е. все не-греховные стороны челове­ческой природы. Национальное чувство — чувство не-греховное, и потому оно может служить и служит церковному делу.

Поскольку и покуда национальное чувство или сродный с ним государственный патриотизм будут способствовать христи­анизации душ, до тех пор и Церковь будет поддерживать их. Но как только они, эти чувства, будут направлены против Её всё превосходящих задач, Она будет бороться и с этими чувствами.

Здесь ключ к пониманию нашего отношения к современной подмене русского патриотизма советским. Здесь же ключ к пониманию церковного отношения ко всякому внешнему явлению, будь то национализм, будь то автокефалия, или поместный прин­цип.

Для дела спасения человеческих душ было полезно длитель­ное подчинение Русской Церкви Константинопольскому патриарху в домонгольский период нашей истории, когда этим обеспечивалась свобода и необуреваемость Церкви среди княжеских усо­биц. Достаточно прочитать в Четьих-Минеях "Повесть дивну и ужасну" (5 июня) о блаженном Константине, митрополите Киев­ском, чтобы оценить, как ревниво сама Русская Церковь берегла свою зависимость от Константинополя в длинный первый период своей истории, как несмотря на высокие нравственные и умственные качества и митрополита Иллариона, и Климента Смолятича, воз­водимых русскими кругами самовольно на Киевский митрополичий престол, русское церковное сознание отвергало все эти попытки.

И наоборот, когда явилась опасность душевного вреда от подчинения Константинополю, когда константинопольские патриар­хи дрогнули в своей верности Православию, Русская Церковь решительно и единодушно отвергла своё подчинение им и избрала самостоятельного митрополита, впоследствии прославленного Цер­ковью, — св. Иону.

Из всей этой, по необходимости, краткой исторической справ­ки мы делаем два заключения: 1. Церковь даже в самых ра­дикальных внешних своих реформах руководится всегда соображениями внутренней пользы, а не наоборот, ибо суббота для человека, а не человек для субботы. И 2. Внешняя "юрисдикци­онная" разделённость, столь полная в древнейший период жиз­ни Церкви, не обязательно нарушает внутреннее церковное един­ство.

В свете всего изложенного зададим теперь вопрос: было ли бы полезно для церковного дела, если бы русская церковная иерар­хия тридцать лет тому назад, покидая Россию, совершила бы то, что представляется идеалом о. Александру Шмеману, т.е. если бы та её часть, которая оказалась бы на территории Константинопольского патриархата, безоговорочно подчинилась бы этому патри­арху, а та часть которая оказалась бы на сербской территории, подчи­нилась бы Сербскому патриарху и т.д., а те иерархи, которые ока­зались бы вне границ Поместных Церквей, создали бы или автокефальные Церкви, или подчинились бы Константинопольскому патриарху?

Полезно ли бы было такое решение вопроса для вечного дела Церкви, для защиты истины, для спасения душ?

В 1924 г., когда богоборческая власть у нас на Родине сде­лала первую попытку пленить Церковь и создала обновленческий раскол, вынудив против патриарха Тихона подкупленных или пленённых ей иерархов, пошедших на союз с богоборцами, против верных Христу священнослужителей, Константинополь­ский патриарх стал на сторону обновленцев и обратился к патри­арху Тихону с требованием отказаться от власти и упразднить патриаршество.

В июле того же года Афинский митрополит пошёл ещё даль­ше, потребовав от находящегося в Греции русского духовен­ства, чтобы оно признало обновленческий "синод", угрожая в противном случае всех их запретить в священнослужении в пре­делах своей епархии.

Эти факты, особенно первый, общеизвестны, и они не слу­чайны.

И Константинопольский патриарх, и Афинский митрополит в 1924 году, становясь на сторону обновленцев в их борьбе с Христовой Церковью, руководились официальными, т.е. инспирированными и продиктованными богоборческой властью сообщения­ми из России. При чрезвычайной хитрости, эластичности и нагло­сти силы, борющейся с Церковью на нашей Родине, очень трудно улавливать подлинный смысл всех её мероприятий в отношении Церкви там. Личный опыт и живая, кровная, органическая связь с той Церковью, над которой производится этот опыт, — не­заменимы. Поэтому-то на нас, русских, лежит такая особенная, такая исключительная ответственность.

Да, конечно, если бы, выходя в наше изгнанничество, мы встретили бы на Константинопольском патриаршем престоле второго Григория Богослова или Иоанна Златоуста, все задачи раз­решились бы просто, и изгнанническая часть Русской Церкви с помощью таких святых святителей, без сомнения, нашла бы тот или иной путь, чтобы, сохранив своё существо, оказаться в тес­нейшем единении с благодатнейшими иерархами. Их насыщен­ность церковной соборностью дала бы им возможность преодо­леть и национальную разобщённость. Чрез всё восполняющее цер­ковное единство они не хуже самих русских понимали бы на­стоящий смысл всего совершающегося в России и никогда не ста­ли бы на сторону врагов Христовых.

Но это было не так. И о. Александр сам, цитатой из тво­рения о. архим. Киприана даёт нам ключ к пониманию, почему именно это было не так. Он пишет: "В Греческой Церкви значительно угас уже пафос первохристианского вселенского едине­ния в любви. Он стал уже очень часто заменяться национально-­греческим". Эта национальная ограниченность греков, совершен­но так же, как национальная ограниченность всех других наро­дов, не позволяет им так ясно понимать смысл совершающих­ся в России событий, как понимаем этот смысл мы — русские.

Эта ограниченность нанесла в рассматриваемых периодах страшный удар делу борьбы Церкви в России против Божиих врагов. На примере Католической Церкви в Чехии в настоящее время мы видим, какое значение имеет в этой борьбе наличие нравственной опоры вне области непосредственного владения злой силы. Восточные патриархи могли бы создать такую нравственную опору, нравственный авторитет для Русской Церкви в её борьбе с богоборцами в двадцатых годах — и не создали.

Вместо этого мы имеем чудовищный факт союза обновлен­цев с Вселенским патриархом. Если бы Зарубежная часть Рус­ской Церкви в начале своего изгнаннического пути находилась в подчинении этому патриарху, он должен был бы и её за­ставить осудить патриарха Тихона и стать на сторону обновленцев.

Душа холодеет при одной мысли о такой возможности.

Сберёгши свою независимость и смело выступив на защиту правды и во обличение лжи, Зарубежная Церковь совершила это бла­гое дело, по закону соборного единения со всем прочим Право­славным миром, не только для себя, но и для всего Православного мира, в том числе и для Константинопольского патриарха и для Афинского митрополита. В 1924 и в 1925 гг. единой тогда За­рубежной Церкви удалось убедить Константинопольского патриар­ха и всех восточных православных иерархов в правоте патри­арха Тихона и в лживости позиции живоцерковников.

Отец Александр, видимо, отчасти понимает закономерность действий Русской Зарубежной Церкви тогда. Он пишет: "В эмигрантской церковной жизни всё было сначала неизбежно временным, и этим объясняются главным образом наши церковные разделения".

Однако почему же он тотчас же добавляет: "Но не насту­пило ли время пересмотреть это временное и осознать, чего тре­бует от нас предание Церкви в посланных нам Богом усло­виях?"

А почему нам надо пересматривать наши позиции? Что изме­нилось принципиально с 1920 г., с того момента, когда мы ушли в наше изгнанничество? Стала ли церковная жизнь более нормальной? Вернулись ли благоденствие и тишина Церкви? Окончились ли обуревающие её гонения и тревоги? Или о. Александр считает, что церковные ненормальности перестают быть ненормальностями после того, как они продолжатся пять, десять, пятнадцать лет?

Наше положение, конечно, временно и продолжает быть ненор­мальным. Ненормальна вся церковная жизнь, и не только в Рос­сии, но и по всему миру. И эта ненормальность жизни требует от нас мобилизации всех сил, использования всего, что мы реально имеем в руках.

Таким реально-наличным были проверенные и известные личные и общественные отношения между архипастырями, пасты­рями и мирянами, выкованные в России в огненный период войны и революции. Миряне знали своих священников, священники знали своих епископов, почти все епископы были учениками и воспитанниками того первоиерарха, который вместе с ними вы­шел из родных пределов. Эти отношения были не только не греховны, но, наоборот, проникнуты святыми элементами дружбы, любви и доверия во Христе. Поэтому, так же как мы говорили в отношении национального чувства, Церковь могла, а, следовательно, и должна была воспользоваться этими добрыми человеческими чувствовали для своих вечных святых целей. И, конечно, по все­му духу церковной практики, трезвого церковного метода работы, не могла она среди общего шатания и разложения, разрушить эти добрые связи взаимных любви и доверия во имя принципов, увы, не оправданных, не подкреплённых в тот момент ни­какой действительностью.

Зарубежная Церковь, бережно храня всё своё доброе, и благо­датное, и естественно доброе достояние, должна была искать свои пу­ти в ненормальном церковном мире, ненормальном не только внутри захваченной богоборцами родины, но и вне её.

Значит ли это, что Зарубежная Церковь должна была стать и стала на неканонический путь?

Нет. Такой необходимости никогда и ни при каких усло­виях не бывает ни для какого церковного организма. Церковь всегда может жить и живёт канонически. Дух Святой, руководящий Церковью и вдохновляющий Её каноны, не оставляет и малейших частиц церковных без Своего благодатного руково­дительства, если только эти частицы сами греховно не уклоня­ются от Него.

Отец Александр очень верно указывает, что такое каноны для нас православных. "Канон есть указание, как в данных условиях воплотить и выразить вечную и неизменную сущность Церкви", т.е. это продиктованное Самим Духом Святым указание Церкви, как Она должна поступить в данном случае. В ка­честве именно велений Духа Святого они безгранично авторитет­ны. И, конечно, ища правильных путей, христианин прежде всего будет стараться изучить, как именно предписал Дух Святой поступить при сходном положении.

Зарубежная Церковь оказалась в ненормальных условиях жизни. Следовательно, и каноны, могущие служить для Неё указа­ниями, должны говорить о ненормальных обстоятельствах. Таких канонов немного, но они есть. Среди них важнейшими являются З7 и 39 правила VI Вселенского Собора относительно Кипрской Церкви, которые мы уже упоминали.

Но Господь не оставил нас и без прямого, непосредствен­но к нам относящегося, высокоавторитетного канонического ука­зания.

Когда мы уходили из России, вдогонку нам 7/20 ноября 1920 г., т.е. когда почти на всём пространстве нашей Родины только что прекратилась белая борьба и начинался совсем но­вый этап жизни и для самой России, и для нас, изгнанников, Российская Церковь в лице своего законнейшего предстоятеля дала нам канон, в котором мы нуж­дались. Это:

Постановление Святейшего Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета Православной Российской Цер­кви за №362.

По благословению Святейшего Патриарха Священный Си­нод и Высший Церковный Совет в соединённом присут­ствии имели суждение о необходимости преподать епархиаль­ным архиереям указания на случай разобщения епархии с Высшим Церковным Управлением…

2. В случае, если епархия вследствие изменения го­сударственных границ окажется вне общения с Высшим Церковным Управлением или само Высшее Церковное Упра­вление во главе со Святейшим Патриархом почему-либо прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епар­хий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для епархий, находящихся в одинаковых условиях.

3. Попечение об организации Высшей Церковной Вла­сти для целой группы оказавшихся в положении указанном в § 2 епархий составляет непременный долг старейшего в означенной группе архиерея…

5. В случае, если положение вещей примет длитель­ный или даже постоянный характер, епархиальный архиерей: <…> учреждает по соборному суждению с прочими архиере­ями новые архиерейские кафедры с правами полусамостоя­тельных и самостоятельных…

9. В случае, когда некоторые лица и приходы пере­станут признавать власть своего епархиального архиерея, последний не слагает с себя иерархических полномочий, но организует из лиц оставшихся верными приходы, пре­доставляя, где нужно, совершать богослужения даже в част­ных домах и в других приспособленных к тому по­мещениям, прервав церковное общение с непослушными…

Здесь, в этом каноническом акте, наличествует голос Духа Святого в степени не меньшей, чем в древних канонах Вселенских и Поместных Соборов и в правилах свв. отцов. Законное священноначалие нашей Церкви во всём своём собор­ном единстве совершенно искренне и непринуждённо размышля­ет о дальнейшей судьбе своей Церкви, обуреваемой всеми мобилизованными против Неё силами ада. Может ли в таком слу­чае не быть вдохновения Духа Святого? Ведь Дух Святой веет во всей жизни Церкви, если Ему в этом не препятствует грех. Здесь греха нет, нет ни малодушия, ни самоволия, ни корыстности.

И по плодам их узнаете их. В постановлении 7/20 ноября 1920 г. мы узнаем дело Духа Святого по его бесстрастности, мно­гогранности и прозорливости.

Это постановление оказалось драгоценным и для нас загра­ницей, и, при совсем иных внешних условиях, для Русской подъяремной Церкви, в которой вся последующая борьба за каноничность церковной жизни против всех попыток богоборческой власти пленить Церковь велась под знаменем этого именно По­становления.

Конечно, ни патриарх Тихон, ни митрополит Крутицкий Ев­севий, по-видимому, редактировавший это Постановление, ни Синод, ни Церковный Совет, наверное, не подозревали, какое глубочайшее по своим последствиям дело они совершают, вынося это Постановление.

Это тоже характерный признак действования Святого Духа. Избираемые Им выполнители Его воли обычно не знают этого. Чтобы быть такими выполнителями велений Духа Святого, они дол­жны быть только до конца честными, по возможности бесстрастными, т.е. не вносящими ничего своего личного, страстного, служителями долга. Так, отцы I Вселенского Собора, создавая Сим­вол Веры и вообще вынося свои боговдохновенные догматические определения, не сознавали, что они создают знамя церковной борь­бы против еретической неправды на все последующие времена. И вообще не подозревали всего значения своего Собора. О. Алек­сандр, знающий церковную историю, знает, о чём мы тут гово­рим.

Ту же характерную черту мы замечаем и в этом священ­ном решении нашей Церкви.

Вот на этом современном нам боговдохновенном каноне мы и построили нашу церковную жизнь.

Ещё раз напомним о том, что приводимое Постановление было прислано нашим русским архипастырям, создавшим свое церковное управление в новых тогда заграничных условиях, в самом конце 1920 г., когда все они находились в Константи­нополе. 1

Нам могут возразить, что Русская Церковь даже в лице законнейшего объединённого своего возглавления — Патриарха, Си­нода и Совета, не имела права предписывать формы церковной жиз­ни на территории Константинопольского патриархата.

Мы согласимся с этим. Но возглавление Русской Церкви и не давало инструкции для Константинопольской территории, а дава­ло инструкцию русским людям, чадам своим, как они должны строить свою церковную жизнь, куда бы их ни закинула судьба. Здесь налицо столкновение двух принципов, но мы вправе задать вопрос: что же должна была делать она — Русская Церковь, не имеющая власти на Константинопольской территории, но имеющая власть и высочайшее нравственное обязательство заботиться о ду­шах многотысячного русского рассеяния, начинающего в этот момент новый этап своей жизни? По этому высочайшему и все превосходящему долгу попечения о душах Русская Верховная церковная власть не могла промолчать в такой момент. И тем более не могла она, заботясь прежде всего не о соблюдении поместного или иного формального принципа, а о спасении душ своих чад, поручить попечение о них Константинопольскому патриарху. Из изложенного выше ясно почему.

Вот она и давала в своём прощальном распоряжении ука­зание, как должны эмигранты в новых условиях оформлять свою церковную жизнь, которая оформилась уже не на Константинопольской территории, а на пространстве всего мира, и центр свой создала под братским любвеобильным покровом Сербской Цер­кви, которую нельзя в этом случае не помянуть благодарным словом.

На примере отношений нашей Зарубежной Церкви с Цер­ковью Сербской мы можем убедиться в справедливости многих высказанных нами выше догадок о том, как могли бы сло­житься отношения зарубежной части Русской Церкви с Константинопольским патриархом, если бы он, преодолевая националь­ную отделённость, проявил братское отношение к епископам-изгнанникам и верность в суждении о борьбе Христовых и антихристовых сил в России. Всё это Зарубежная Церковь встретила со стороны возглавления Сербской Церкви, и отношения между двумя Церквами, действовавшими на одной территории, сло­жились как нельзя лучше. Эти отношения ни разу серьёзно не омрачились за все 23 года пребывания центра Зарубежной Русской Церкви на сербской церковной территории, показывая, что и в наше время возможны, такие же как и в древности, светлые, любящие церковные отношения. А в период наибольшей теплоты и близости между двумя Церквами, в период управления Сербской Церковью патриарха Варнавы, мы видели, как он, нимало не нарушая самостоятельности Русской Зарубежной Церкви, умел воздействовать любящим сердцем и мудрым указанием на са­мое направление её путей.

О если бы что-либо подобное мы встретили бы со стороны Вселенского патриарха! Многих болей и язв мы могли бы избе­жать тогда.

Несколько забегая вперёд, мы скажем тут, что вообще мысль о. Александра о том, что все наши церковные беды порож­дены нарушением поместного принципа, кажущаяся на первый взгляд справедливой, на самом деле не оправдывается фактами.

В Сербии мы видели нарушение поместного принципа вследствие сосуществования там, рядом с Сербской Церковью, Церкви Русской Зарубежной, и никогда ни в малейшей степени это сосуществование двух церковных организмов не имело никаких вредных влияний на церковную жизнь. Наоборот, Сербская и Рус­ская Зарубежная Церкви очень помогали друг другу всесторонне: и духовно, и внешне, и культурно поддерживая друг друга. Серб­ская Церковь любвеобильно и широко открыла свои братские объятия Русскому церковному центру, а Русская Зарубежная Церковь, в лице своего Возглавителя, спасла Сербскую Церковь от внут­ренних недугов, как в 1936 г. свидетельствовал сам Её патриарх Варнава: "Когда в начале послевоенных годов вол­на модернизма захлестнула почти все Церкви Востока, она разбилась о скалу Митрополита Антония", — сказал Святейший Варнава.

Здесь во Франции, быть может, наибольшим нарушением поместного принципа является сосуществование на одной террито­рии не только нескольких поместных организмов, но и двух экзархатов одного и того же Константинопольского патриарха. И тем не менее ни это наличие двух экзархатов, ни присутствие на той же территории Румынской и Сирийской православных Церквей никогда никем не ощущается как болезненные явления.

Болезненно у нас тут нарушение как раз не поместного, а национального принципа в церковной жизни: сосуществование на одной территории нескольких форм одной и той же национальной Русской церковной жизни — порабощённой антихристу Московской, независимой Зарубежной и ушедшей от спора Кон­стантинопольской.

Но вернёмся назад, к началу двадцатых годов, к началу образования Зарубежной Русской Церкви.

Мы отметили высокое значение Постановления от 7/20 ноября 1920 г. Укажем ещё, что делая это Постановление, Высшее Рус­ское Церковное Управление совершало очень значительный нравственный подвиг: в час полного торжества советской власти Патриарх, Синод и Церковный Совет, все вместе, единодушно вынесли Постановление, которое ни в малейшей степени не шло навстречу пожеланиям торжествующей победу богоборческой вла­сти, но, наоборот, всюду — и в России и заграницей, обосновывало формы церковной борьбы с этой сатанинской властью.

Повинуясь указанному Постановлению, согласно точному его тексту, группа русских архипастырей, по зову старейшего в своей среде иерарха, обратилась с призывом ко всем русским архиереям, оказавшимся в одинаковом положении на этой сто­роне уже тогда опустившегося железного занавеса, составить Выс­шую инстанцию Церковной Власти. Эта инстанция и была создана, и ей добровольно, по соображениям церковной пользы, подчинились все заграничные русские архиереи — и в Европе, и в Америке, и на Дальнем Востоке.

Мы уже говорили о том, как ценно эта единая тогда Зару­бежная Церковь послужила всему Православному миру, спасая его Первостоятелей от пагубного заблуждения. В единстве нашей Зарубежной Русской Церкви был залог её силы и влияния.

Почему же, каким образом мы не сохранили этого драгоценного единства?

Со всех сторон нам часто бросают упрёки в наших цер­ковных разделениях. Мы очень ясно и очень больно сознаем вредность нашей раздробленности. Но ведь надо припомнить, как совершилось это разделение. Отец Александр заранее отмахи­вается от этого неприятного для него вопроса словами: "Совсем не так важно знать, кто был прав или виновен в том или ином эмигрантском споре". Но от этого вопроса нельзя от­махнуться.

Нам важно знать, кто был виноват в этом страшном преступлении, в том, что наша Зарубежная Церковь оказалась расколотой.

После ряда верных слов о Церкви, здесь о. Александр даёт неверное о Ней представление, говоря: "Мы не претендуем, подоб­но о. Михаилу Польскому, на непогрешимость", и считает совер­шенно нормальными для церковной жизни тот "извилистый путь" и те "юрисдикционные вариации", которыми так богата история его церковной группы.

Мы же, сознавая нашу церковную организацию частью Вселен­ской Православной Христовой Церкви, в которой нет ни пятна, ни порока, настаиваем на Её непогрешимости. Напрасно о. Александр пытается издеваться над этой непогрешимостью. Непогрешимость, т.е. абсолютную и в малом, и в большом верность истине, можно считать краеугольным камнем всей жизни Церкви с гораздо большим основанием, нежели принцип "поместности", на котором в качестве краеугольного камня Церкви настаивает о. Александр. Неверно представлять себе, как это, по-видимому, делает о. Александр, что непогрешимость — верность истине — обязательна только для всей Церкви во всей Её полноте, а отдельные её части могут погрешать как хотят.

Нет. Ни вся Церковь, ни поместная Её часть, ни епархия, ни приход не могут безнаказанно изменять истине и "погре­шать", т.е. становиться на "извилистые пути" и применять бессчётные "юрисдикционные варианты", т.е. попросту сегодня гово­рить одно, а завтра утверждать другое. Это делает анти-церковь, полярная противоположность Церкви, коммунистическая партия, а Церковь этого делать не может.

Вся Церковь, от мала до велика, должна быть непогрешимой. Это Её основное, Христом Ей завещанное фундаментальное ка­чество. Нельзя погрешения вводить в принцип и считать их нормальным явлением церковной жизни. Если по человеческой немощи та или другая часть Церкви впадёт в прегрешение, Она, как и отдельный христианин, должна назвать чёрное чёрным, принести в нём покаяние и вернуться на правый путь, иначе она перестаёт быть православной. В этом обязывающая ответствен­ность нашего наименования.

Итак, откуда и почему возникло пагубное разделение в За­рубежной Церкви? Что явилось его принципиальной причиной?

Эта причина не какая-либо случайная и мимолётная. Это всё тот же вопрос, который и сейчас стоит пред всеми русскими людьми, в котором, как в фокусе, сосредоточена вся наша жизнь. В 1927 г. он тот же, что и в 1945 г., что и теперь: каково должно быть наше отношение к богоборческой советской власти, пленившей нашу родину, возможны ли соглашения и компромиссы с ней в церковной жизни?

Этот вопрос в 1927 г. был менее ясен, чем в 1945 г. Но проявляя принадлежащее ей как части Вселенской Христовой Церкви благодатное свойство непогрешимости, наша Зарубежная Русская Церковь безошибочно поняла этот, ещё прикрытый тогда, соблазн и осудила первые же попытки соглашательства с без­божной властью митрополита Сергия. А митрополит Евлогий и последовавшие за ним, откалываясь от единства с церковным телом, к которому дотоле принадлежали, и вследствие этого те­ряя благодатное умение распознавать дух лжи от духа истины, согласились на компромисс с богоборчеством, и митрополит Евлогий дал за себя и за своё духовенство подписку в лояльности советской власти.

Этого нельзя не помнить. С этого, а не с чего-нибудь иного начался принёсший столько безграничного вреда, погубивший столь­ко человеческих душ, раскол в нашей Зарубежной Церкви.

Это был грех, и грех тяжкий. От этого нельзя отделывать­ся, именуя это "юрисдикционным вариантом", и требовать забве­ния этого потому, что "не важно знать, кто был прав или виноват в этом "эмигрантском споре"".

Да, отец Александр прав, что "падения и ошибки всегда возможны в исторической жизни Церкви". Да, ошибки возможны, но с ними нельзя примириться, считать их нормой, в них упорствовать. В них надо каяться.

Но когда через три года после церковного раскола, порождённого соглашением митрополита Евлогия с богоборцами, обнаружилась совершенно ясно неверность его пути, нравственная невозможность для христианского архипастыря хранить лояльность к советской власти, митрополит Евлогий и иже с ним никак не выразили покаяния в совершенном прегрешении, а ушли под власть Константинопольского патриарха.

Неправильность этого шага должна была бы ясно сказаться в 1945 г., если бы к тому времени митрополит Евлогий не услож­нил и не запутал всего вопроса новым зигзагом — своим переходом опять к Московскому патриарху.

В 1945 г. Константинопольский патриарх, снова повторяя ошибку 1924 г., решительно признал законность патриарха Алек­сия и принял участие в его выборах, послав для этого своего представителя в Москву.

Долгом нас, зарубежных русских, нашей первейшей обя­занностью перед всей Православной Церковью и перед самим Константинопольским патриархом было и тут, как за двадцать лет до того, обличать новый обман советской власти, её новое издевательство над Церковью.

Это наш долг не только перед современной Церковью, но и перед всей историей, перед вечной Церковной жизнью, потому что для Церкви не существует срока давности, и грех, совершенный в недрах Церкви, беспокоит и ранит совесть, прино­сит душевредные плоды и через тысячелетия.

Человеческую душу можно и сейчас соблазнить указанием на слабость и компромиссность проявленные церковными предста­вителями столетия тому назад. И это сейчас очень старательно делают враги Церкви.

Стойкость и мужество подлинных представителей Церкви обезвреживает последствия таких слабостей. Так, по крайней мере для последующих поколений, стойкость преп. Феодора Студита обезвредила слабость св. патриарха Никифора, стойкость св. Максима Грека обезвредила слабость митр. Даниила, стойкость св. митр. Филиппа Московского обезвредила слабость иерархов времён Иоанна Грозного, стойкость Арсения Мациевича и св. Павла Конюскевича обезвредила слабость нашего Синода во дни Екате­рины II. Истинная Церковь во всех этих случаях была со стойкими, а не со слабыми её представителями.

Поэтому не только для современности, но и для всех после­дующих веков нужно стойкое и мужественное, бескомпромиссное обличение и дела патриарха Алексия, и потворства ему восточных патриархов.

Те стыдные и неправильные строки о Русской и вообще о всей Православной Церкви, ставшей яко бы орудием атеистической власти, которые так многочисленны сейчас в инославной прессе, были бы гораздо менее возможны, если бы голос нашей Зару­бежной Церкви звучал громче, т.е. если бы она, как в 1924 г., была бы неразделённой, и эти обвинения казались бы со­всем неопровержимыми, если бы наш голос не звучал совсем. Конечно, клевета и передержки были бы возможны при всех усло­виях, как бы громко ни объясняла своих позиций Зарубежная Церковь, но нас интересуют не клеветники, а искренне заблуж­дающиеся, искренне соблазняющиеся тем, что "Церковь заключила союз с богоборцами".

Отец Александр утверждает, что "голос правды всегда звучал в греческой юрисдикции". Да, из их среды тоже разда­вались голоса, обличающие московскую преступную неправду. Мы всегда будем с благодарностью помнить, например, мужествен­ный голос проф. Карташева, который так громко раздался тогда в страшный 1945 год.

Но мы не можем не помнить, что клирики и миряне Константинопольского экзархата принимают участие в обличении деяний патриарха Алексия вопреки своему подчинению Константинопольско­му патриарху. Их положение в этом вопросе неестественно: они обличают патриарха Алексия, а их возглавитель от лица всего возглавляемого им патриархата, т.е. и от лица Западно-Европейского экзархата, посылает на Московские церковные торже­ства своих представителей и поддерживает братские отношения с патриархом — союзником и орудием богоборцев. Этим и перед лицом современности, и в ещё большей степени перед лицом церковной истории, в значительной степени теряется цен­ность обличения.

Мы, кажется, достаточно ясно разъяснили, почему мы считаем таким важным церковным долгом наше дело обличения Московского патриарха. Здесь не "гипертрофия национализма", в ко­торой нас упрекает о. Александр. Здесь сознание нашего долга перед Вселенской Церковью, чадами которой мы являемся через Её законную часть — Русскую Православную Церковь.

Не по собственной воле возложили мы на себя эту ответствен­ность, продиктованную фактической, большей, чем у всех наро­дов, связанностью с нашим родным народом, лучшим, чем у других, пониманием его и всех опытов над ним. Это воз­ложено на нас Божией волею в самом рождении нашем, и мы не можем по собственной воле сбрасывать этой ответственности с себя, тем более в такое сугубо ответственное время.

Совершенно произвольно о. Александр решает, что "Кон­стантинопольскому патриарху надлежит обеспечивать нашу вклю­ченность во вселенский церковный организм". При этом он, по-видимому, забывает, что вхождение в состав Русской Церкви обеспечивает нам включение во Вселенский церковный организм в степени не меньшей, чем вхождение в Константинопольскую Церковь. А все без исключения каноны церковные утверждают, что ни одна часть церковного организма не имеет права само­вольно менять своего места в этом общем церковном орга­низме.

И для нас, русских, пребывание под властью Константинопольского патриарха уже хотя бы потому менее естественно, что на К-го патриарха в гораздо меньшей степени, чем на нас, возло­жена Богом обязанность верно понимать все уловки, которые диавол применяет по отношению к Русской Церкви. Констан­тинопольский патриарх не русский, у него нет нашей органичес­кой связанности с нашим народом, для него, как для каждого иностранца, многое в нашей жизни остаётся непонятным, и на нас лежит обязанность разъяснить ему и другим иноплеменни­кам действительный смысл событий на нашей родине. А для то­го чтобы мы могли делать это беспрепятственно, мы должны быть свободными от непосредственного подчинения ему, не связывать себя его решениями и не связывать его нашими утверждениями, правду которых он может понять лишь в более или менее длительном процессе.

Тем более не можем мы в теперешние страшные минуты искать у чужого (не потому, что он нам чужд, а потому что он — не наш) патриарха "тихой пристани".

О. Александр считает "лишним и бесполезным отвечать на это обвинение" и заявляет: "Мы ушли к первому по старшин­ству православному иерарху не потому, что искали тихой пристани".

Но ведь это не мы выдумали это обвинение. Это сам возглавитель ушедших, митрополит Владимир, в ответственном архи­пастырском послании, напечатанном в том же самом "Церковном Вестнике", где печатает свои статьи о. А. Шмеман, в № 6 от 1947г. пишет: "Мы не ищем борьбы, утверждаясь на незыблемом основании, мы можем от неё уклониться".

Мы же от этой борьбы уклониться не можем и не хотим, но считаем её нашим первейшим церковным долгом. Самое существование наше есть несмолкаемое напоминание о неверности, незаконности, ненормальности современного официального возглавления Церкви в России.

Не без презрения бросает нам священник Александр Шмеман обвинение в том, что мы "усваиваем себе миссию пред­ставительства Катакомбной Церкви", а другой его единомышленник — епископ Иоанн Шаховской — обвиняет нас в том, что мы "рядимся в тогу мученичества".

То и другое обвинение являются или "полемическим приёмом", или обнаруживают непонимание структуры церковной со­борности. Если мы находимся в одном церковном организме с мучениками Катакомбной Церкви, благоговеем перед их подви­гом, ловим каждое свидетельство о них и от них, то по за­кону церковной соборности мы являемся единым целым с ними, и нам не надо рядиться в тогу мученичества или присваивать се­бе миссию представительства Катакомбной Церкви, чтобы славить­ся её славой и быть выразителями её мыслей и её чувств.

По этому самому закону мы поём Матери Божией, что мы "То­бою хвалимся", хотя никак не претендуем на какую бы то ни было соизмеримость нашей греховной жизни с Её безгрешным житием. Когда мы, православные, говорим от лица Православ­ной Церкви перед лицом инославных, мы говорим от лица и апостолов, и святителей Вселенских Соборов, и всех великих вселенских учителей, и мучеников, и преподобных отцов.

Поэтому может архипастырь, по мере сил своих всё при­носящий в жертву неразрывности своего единства с современ­ными мучениками российскими, говорить от их имени, высказы­вая то, что они в таком случае хотели бы сказать.

Поэтому если о. Александру кажется, что "есть что-то не­стерпимое, когда епископ в Америке посылает католическому кардиналу (по поводу процесса кардинала Миндсенти) телеграммы от имени залитой кровью мучеников Русской Церкви", то для нас кажутся нестерпимыми эти плевки молодого священника Константинопольского экзархата в лицо Русской Зарубежной Цер­кви.

Вместе с соловецким исповедником и нашим сопасты­рем отцом Михаилом Польским мы исповедуем, что "За­граничная часть Русской Церкви во главе с Архиерейским Си­нодом и Собором не только себя исповедует, но действительно находится в составе Русской Церкви. Она от неё никогда не отрывалась, живя Её интересами, нуждами, борьбой, правдой, за­щитой канонов и мучеников, продолжая заграницей тот ста­рый тихоновский канонический путь первых десяти лет, кото­рый там ушёл в катакомбы со дня падения митрополита Сергия".

И в том, что все лучшие представители Церкви оттуда, при­шедшие к нам за последние годы, так абсолютно едино с нами понимают все эти проблемы, видим мы яркое, глубоко радостное свидетельство и правды нашего пути, и непобедимости церковной соборности, которую не могут нимало нарушить даже поставлен­ные сатаной железные занавесы.

Епископ Нафанаил, 1949 г.

Материалы настоящей дискуссии

1948. Иерей Александр Шмеман, Церковь и церковное устройство: по поводу книги прот. Польского, "Каноническое положение высшей церковной власти в СССР и заграницей"

1949. Протоиерей Михаил Помазанский, "Наше церковное правосознание"

1949. Протоиерей Георгий Граббе, "Каноническое основание Русской Зарубежной Церкви"

1950. Иерей Александр Шмеман, "Спор о Церкви"

1950. Епископ Нафанаил, "Поместный принцип и единство Церкви"

1952. Протоиерй Михаил Польский. "Очерк положения русского экзархата вселенской юрисдикции"

1952. Иерей Александр Шмеманн, "Эпилог"

Источник: Книгопечатня Преп. Иова Почаевского, Джорданвилль, Н.Й.

Сноски

В реальности указ был получен зарубежными архиереями только в 1922 г. См.: Артемов Николай, прот. Постановление № 362 от 7/20 ноября 1920 г. и закрытие зарубежного ВВЦУ в мае 1922 г. Историческое и каноническое значение // История Русской Православной Церкви в ХХ веке (1917-1933): Материалы конференции, г. Сэнтендре (Венгрия) 13-16 ноября н. ст. 2001 г. Мюнхен, 2002. Цит. по эл. версии: https://rocor.de/assets/alt/html/documents/Sentendre/artemoff2.htm#_ftn90 — Ред. ↩

Источник

Метки: рпцз, архиепископ нафанаил

Печать E-mail

• Назад
• Вперед