(RSS)
ВОПРОС: При предупреждении — терпимо ли причащать прихожан, пришедших в день причастия к половине литургии (не быв совсем на всенощной), или их не следует допускать совсем?
1722, мая 17. Синодский.
Об объявлении священником открытых им на исповеди преднамеренных злодейств, если исповедающиеся в оных не раскаялись и намерения своего совершить их не отложили. — С приложением особенной формы присяги для духовных лиц.
ВОПРОС: Два года тому назад я был в Детройте и обратил внимание, что во время литургии никто не становился на колени. Мне объяснили, что настоятель прихода говорил, что по воскресениям коленопреклонения не полагаются, так как воскресение — особенно торжественный день — память Светлого Христова Воскресения. Так ли это? Первый день Св. Троицы всегда бывает в воскресенье. У нас всегда читается молитва, которую священник предлагает прослушать «преклоньше колена».
Глава УПЦ КП, патриарх Киевский и всея Руси-Украины Филарет считает, что действия президента России Владимира Путина свидетельствуют об одержимости сатаной. Об этом говорится в заявлении, опубликованном на официальном сайте УПЦ КП.
КРЕСТ РОМАНОВЫХ
Первая мировая война не обошла и императорский дом. Наиболее ярко проявили себя на фронтах дети самого разностороннего представителя царской династии — великого князя Константина Романова. Речь идет о семье внука Николая I, великого князя Константина Константиновича Романова. Крупный государственный деятель, георгиевский кавалер, командир Преображенского полка, начальник всех военных учебных заведений России, президент Российской императорской академии наук — за долгие годы пребывания на этом посту он основал Пушкинский дом, первое в России высшее учебное заведение для женщин, озаботился проблемами нуждающихся литераторов, ученых, музыкантов, организовывал научные экспедиции, иногда и на собственные деньги, в Каракумы, на Шпицберген, на поиски «земли Санникова». А еще — известный в то время поэт и драматург, подписывавший свои произведения криптонимом К. Р. С ним состояли в дружбе талантливейшие люди России — Достоевский, Гончаров, Фет, Чайковский, братья Васнецовы, Репин, Ковалевская, Майков, Полонский, адмирал Макаров…
Для великого князя Первая мировая война началась с оскорбительного инцидента. Летом 1914 года он с женой (великой княгиней Елизаветой Маврикиевной) и детьми (шесть сыновей и две дочери) находился в Германии на лечении. Страна была охвачена военной истерией, и представителя царской фамилии выдворили из страны. Поезд остановили недалеко от российской границы, задержали адъютанта и камердинера, пытались лишить свободы и самого князя, но супруга его послала срочную телеграмму в Берлин своей родственнице, императрице Германии Августе Виктории. Помогло. Семью пересадили в автомобили, под страхом смерти запретив смотреть в окна. Отъехав несколько километров от станции, всех высадили у обочины. Ничего не оставалось, как идти пешком по жаре к русской границе...
Первым отправился на фронт старший сын Иоанн. «Благочестивый, любящий, вежливый, скромный, немного разиня, не обладающий даром слова, несообразительный, но вовсе неглупый и бесконечно добрый», — писал о нем в дневнике отец. Иоанн окончил Николаевское кавалерийское училище и с 1908 года состоял флигель-адъютантом при царе. Жена Иоанна, сербская принцесса Елена, предложила сложиться всей семьей и устроить подвижной лазарет в Первой армии, в которую она собиралась пойти медсестрой. Затем пришла очередь следующих сыновей — Гавриила, Игоря, Олега, Константина, служившего в лейб-гвардии Измайловском полку. Иоанну было 28 лет, Гавриилу 27, Константину 24, Олегу 21, Игорю 20... В семье Константиновичей ругали ли детей, одобряли ли, любовь к ним была безмерна.
Дети были разными. Старшие — стеснительными и неуверенными в себе. Поездка из Павловска в Царское Село без провожатого для них, уже юнкеров, была потрясением. С Гавриилом без конца случались всякие неприятности — то он неправильно наденет кушак, и главнокомандующий саморучно будет его перетягивать, то на встрече с эскадронным командиром стукнется головой о притолоку, а когда его пригласили в Манеж к завтраку царя, он сказал, что у него занятия с солдатами, забыв, что царю не отказывают. Но что касалось занятий с солдатами, тут он был лучше всех. Младшие воспитывались иначе. С сюрпризами выступили сразу трое: Константин, Игорь и Олег. Первые двое заявили, что хотят учиться в Пажеском корпусе, хотя членам императорской фамилии не полагалось становиться пажами. Более того, им не разрешалось и посещать учебные заведения — они должны заниматься только дома. Константин Константинович выпросил разрешение Косте учиться в корпусе, но не смог получить согласие императора на посещение классов. А вот Игорь так взбунтовался, что все же стал «приходящим» пажом, был с товарищами на «ты» и совершенно на равном с ними положении.
Об Олеге расскажем отдельно. Окончив кадетский корпус, он мечтал поступить в императорский Александровский (Пушкинский) лицей. Семья была обескуражена, начались разногласия: ни один член императорского дома не носил гражданского мундира. Но Олега не интересовала военная карьера. Литература, история, сочинение стихов, рассказов, повестей — это было его страстью. И пришлось Константину Константиновичу ехать к царю... Впервые среди воспитанников Лицея появился представитель императорского дома. Работоспособность юноши была поразительна, он добывал редкие книги, словари, преподавателей изумлял обширными познаниями. В дневнике записывал: «Мне вспоминается крест, который мне подарили на совершеннолетие. Да, моя жизнь — не удовольствие, не развлечение, а крест. Мне хочется работать на благо России». Олег окончил лицей с серебряной медалью, а за выпускное сочинение был награжден Пушкинской медалью. Указами государя Олег был произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка и в титулярные советники, то есть получил сразу военный и гражданский чины.
Война спутала все планы. Августейшие князья свои щегольские сапоги, негодные для бездорожья, сменили на грубые, но добротные, сшитые в Гвардейском экономическом обществе; белье носили по две-три недели, самолично резали кур для проголодавшихся солдат, спали на земле, прыгали через брустверы, пробегали версты по вражеской земле. Великому князю Дмитрию Константиновичу, своему дяде, братья послали однажды телеграмму, в которой признавались, что с благодарностью вспоминают о его уроках: два года подряд, живя в Павловске, они ежедневно ездили верхом в любую погоду под его надзором, и теперь ему обязаны тем, что еще не ранены и не убиты. Они отмечали с горечью, какими грязными, некрасивыми выглядят русские пограничные города по сравнению с немецкими, с их ухоженными дорогами, красивыми домами, чистотой в парках, садах и на улицах. И в то же время они видели, с каким уважением русский солдат относится к чужой религии, как тихо, снимая фуражку, входит он в чужой храм и крестится. И это в то время, когда австрийцы с их бытовой культурой надругались над святыми дарами в боснийской православной церкви — растоптали их ногами.
«Но почему форма и содержание всегда входят в противоречие?» — спрашивал в письмах отцу Гавриил… В захваченном немецком городе, наблюдая недружелюбие местных жителей, он старался быть любезным, «чтобы оставить о нас, русских, хорошее впечатление» (так объяснял он свое поведение). А перепуганному немецкому крестьянину объяснял, что его мать — урожденная немка, что его дядя — герцог Саксен-Альтенбургский и что германская кронпринцесса Цецилия приходится ему троюродной сестрой. «Мы, все люди — родственники, — говорил он по-немецки, — а почему-то убиваем друг друга». Крестьянин молчал. Каждый из братьев прошел свое боевое крещение, оказавшись на волосок от гибели. Игорю и Гавриилу (они служили рядом) спасли жизнь уроки Суворова. Эскадрон подходил к лесу, вдруг раздался шквальный огонь. Наши гусары начали отступать. И тогда князь Игорь, вспомнив, как подбадривал солдат великий генералиссимус, закричал: «Заманивай! Заманивай!», будто принимал их действия за маневр, а не за проявление паники. Гавриил подхватил призыв брата. Солдаты, устыдившись, вернулись и бросились на вражеские окопы.
Позже Гавриил был приглашен к высочайшему обеду в царском поезде. Николай II вручил ему георгиевский темляк и маленький Георгиевский крестик на эфес шашки, а также орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Отличился и Константин: в Петрограде с восхищением рассказывали, как он спас полковое знамя — за этот подвиг он был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени.
Георгиевский крест засветится 29 сентября 1914 года и на груди Олега. Воинское начальство, памятуя об императорской крови князя, определило его в ординарцы при Главной квартире. Однако тот наотрез отказался от штабной должности и ушел на передовую. У деревни Пильвишки его взвод наткнулся на германские разъезды. Гусары стремительно пошли в атаку, Олег первым доскакал до неприятеля. Противник изрублен, оставшиеся сдаются в плен. И вдруг — удар. Валявшийся на земле немец выстрелил в князя. Его везли на телеге в ближайшее селение, потом в Вильну. Пришел в сознание только после операции. Прямо в палату доставили телеграмму царя о пожаловании ордена Святого Георгия 4-й степени за мужество и храбрость. Олег слабо улыбнулся: «Я счастлив… В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь царского дома».
Юноша слабел на глазах. Он предчувствовал свою гибель — попросил мать вернуть обручальное кольцо невесте, княжне Надежде Петровне, дочери великого князя Петра Николаевича. Вскоре приехали родители. Воспитатель Олега генерал Ермолинский вспоминал: «На минуту он их узнал. Великий князь привез умирающему сыну Георгиевский крест его деда... Олег потянулся и поцеловал белую эмаль… В 8 часов 20 минут окончилась молодая жизнь…» Это было 29 сентября 1914 года.
Единственного члена Российского императорского дома, погибшего на Первой мировой, везли хоронить в Осташево, в их подмосковную усадьбу. Отец, Константин Константинович, вспоминал: «На холмике, возвышающемся над заливным берегом Рузы, вырыли глубокую могилу, обделав ее деревянными досками. Осташевский батюшка перед опусканием гроба в могилу прочел по бумажке слово, оно было немудреное, но нельзя было слушать без слез. Мы отцепили от крышки гроба защитную фуражку и шашку, кто- то из крестьян попросил поцеловать ее. Опустили гроб в могилу, и все было кончено». А на столе в Осташевском кабинете остался дневник Олега с последней записью: «Всегда буду думать о том, как мне лучше достигнуть моей цели — сделать много добра моей Родине».
Не оправившись от смерти сына, великий князь умер в 1915 году. Иоанн, Константин и Игорь в 1918-м будут сброшены в шахту под Алапаевском. Георгий окончит свои дни в Нью-Йорке в 38-м. Гавриилу жизнь сохранило распоряжение Ленина, сделанное по просьбе Горького, — он умрет в Париже в 55-м. Княгиня Татьяна примет постриг и скончается в Иерусалиме в 79-м. Княжна Вера завершит свой земной путь в русско-американском доме престарелых в 2001 году.
18/31 августа 2014 г., в день успения прп. Иоанна Рыльского Чудотворца, в Дупнице, в одноименном храме (Болгарская Православная Старостильная Церковь) состоялись богослужения в честь Престольного Праздника. Божественную Литургию возглавил епископ Фотий Триадицкий.
31 августа (н. ст.) 2014 г. митрополит Аттикийский и Беотийский Хризостом посетил храмы в Аспропиргу (Афины) - Св. Елевферия, Св. Архангела, Пресвятой Троицы и Св. Константина, где проповедовал слово Божие.
О чести и достоинстве русского офицерства. А. Пелехъ
Говоря о русском офицерстве, отдельно стоит подчеркнуть присущее этому сословию, наряду с отменной выучкой и героизмом, особое понимание благородства и внутреннего достоинства. Чувство долга и чести, рыцарское поведение и верность данному слову, всегда были яркими отличительными чертами офицера Русской Императорской Армии. Все это прививалось будущему офицеру еще с молодых лет – в кадетских школах и военных училищах, и неизменно поддерживалось и дополнялось полковыми традициями.
В военную пору эти качества проявлялись как в готовности беспрекословно исполнить долг перед Царем и Отечеством, так и в неизменном великодушии к противнику. В повседневной жизни русский офицер помимо несения служебных обязанностей являл собой образец джентльмена и тщательно оберегал собственную репутацию – за порочащий и недостойный поступок он мог быть навсегда изгнан из полка.
Благородство русского офицера было широко известно, в том числе и за пределами России. Проявлялось оно порой самым неожиданным образом. В подкрепление этого утверждения можно привести множество примеров, но мне хочется упомянуть следующий примечательный случай.
В марте 1944 году генерал А.В. Туркул вместе со своим помощником Л.В. Сердаковским прибыл в Будапешт, чтобы заручиться поддержкой политического руководства Венгрии по вопросу формирования русских национальных частей. Была получена договоренность, что их должен будет принять Николай Хорти, сын Регента Венгрии, занимавший ответственный пост в министерстве иностранных дел. Но буквально накануне назначенной аудиенции во дворце в Будапешт вошли немецкие войска, Регент был арестован, и власть переменилась. Генерал Туркул рассудил просто, что внутренние венгерские дела их не касаются, и раз они приглашены во дворец, то должны идти. Снаружи и внутри дворца была усиленная охрана, и сновали какие-то люди в штатском, вероятно агенты новой власти и гестапо. Дойдя до внутренних палат, генерал Туркул и Сердаковский сказали дежурному лакею, что у них аудиенция у министра Хорти в 11 ч. утра. Через несколько минут появился встревоженный хозяин. Когда ген. Туркул назвал себя и представил своего спутника, тревога на лица Хорти сменилась удивлением. «Это просто невероятно», – сказал он, – «как вы проникли во дворец? Ведь я, как и мой отец и все правительство находимся под арестом». Туркул рассказал ему о торжественном шествии среди десятков всяких вооруженных и невооруженных людей во внутреннем дворе замка. «Мы не могли не откликнуться на Ваше любезное приглашение», – закончил Туркул. Хорти долго смеялся и сказал: «Так могли поступить только офицеры Русской Императорской Армии».
Гибель Царской России повлекла за собой и уничтожение русского офицерского корпуса, спастись удалось только тем, кто в составе частей Белой Армии ушел на чужбину. Оставшиеся на Родине, по известным причинам, вынуждены были утаивать свою принадлежность к офицерской касте, поскольку за сам факт принадлежности к ней следовали репрессии.
Однако большевики, захватившие власть в России, и их вооруженная сила в лице Красной Армии, как и любой военный механизм не могли обойтись без профессионального командного состава, и на смену бывшим русским офицерам пришли красные командиры. Один из руководителей Красной Армии К. Ворошилов был даже назван первым красным офицером. Впоследствии красные командиры стали выполнять функции «советских офицеров», а во 2-ю Мировую войну это наименование было закреплено официально.
Но понятие советского офицера заключало в себе когнитивный диссонанс, и если красный командир в лучшем случае был профессионалом военного дела, то он носителе воинских традиций и кодекса офицерской чести не могло быть и речи. Иного сложно было ожидать, поскольку политическое и военное руководство С.С.С.Р. не только не считало себя правопреемником Исторической России и соответственно Русской Армии как одного из ее институтов, но принципиально считало их глубоко чуждыми и враждебными новой политической формации – «весь мир насилья мы разрушим до основанья…»
Разумеется, речь не идет об идеализации Царской Армии. Печальные исключения среди русского офицерства имели место, но лучшая его часть, которая и определяла лицо и образ корпорации выглядела именно так. С другой стороны, среди советских офицеров, надо признать, было немало достойных профессионалов своего дела, которые зачастую не щадя своих жизней выполняли воинский долг. Были, конечно, люди честные и порядочные. Но такие светлые личности, напротив, были скорее исключением.
Поэтому если делать общее сравнение, то приходится констатировать, что внутренне содержание и облик царского офицера и пришедшего ему на смену офицера советского разительно отличались. Словами известного персонажа можно сказать, что здесь пролегла «дистанция огромного размера».
Широко разошедшийся анекдот-афоризм, когда на вопрос, чем отличается русский (царский) офицер от офицера советского, следовал ответ: «царский офицер до синевы выбрит и слегка пьян, а советский - до синевы пьян и слегка выбрит» - весьма точно отражает действительность и культуру поведения. Если русские офицеры отмечание полковых праздников или иных знаменательных событий начинали с общей молитвы в храме, то у советского офицера и его нынешних наследников подобные мероприятия обычно начинаются с обильных возлияний…ими, как правило, все и заканчивается.
Разительное отличие и контраст межу русскими офицерами Царской и Белой армий и новоиспеченными командирами Красной Армии продемонстрировала 2-я Мировая война. Русское Освободительное Движение, всколыхнувшее народы России на борьбу за освобождение своей Родины от большевистской власти, которое по своей численности достигло около полутора миллионов человек, привлекло в свои ряды тысячи командиров Красной Армии и русских офицеров, оказавшихся в эмиграции.
Несмотря на то, что они вместе боролись за общее дело, духовные основы и принципы поведения, а также представления о кодексе офицерской чести были настолько различны, что нередко они держались обособленно друг от друга. Разительное отличие царского и бывшего советского офицерства было видно и на примере трагической конца Русского Освободительного Движения.
Как известно, по причине вероломного предательства британского и американского командования, большевикам были выданы десятки тысяч участников антисоветских формирований, включая старших офицеров и генералов. Ни в коей мере не дерзая выступать судьей и обличителем, отметим, насколько различно было поведение во время советского судилища бывших возглавителей Освободительного Движения.
Главнокомандующий Вооруженными Силами Комитета Освобождения Народов России – Русской Освободительной Армией – генерал А.А. Власов и остальные генералы из числа бывших советских офицеров покорно признали свою вину перед Советской властью и объясняли союз с Германией и борьбу против большевистского режима «малодушием», «трусостью» и «падением». Вместе с тем царский генерал П.Н. Краснов и его сподвижники держали себя в советских застенках в ожидании смертного приговора с подчеркнутым хладнокровием и большим достоинством.
Российская Федерация, как правопреемница развалившейся Советской системы, а отнюдь не Российского Государства, в значительной степени и организацию современных вооруженных сил устроила по советскому образцу, по крайней мере, в части идейно-политического ориентира. То немногое, что было позаимствовано из Русской Императорской Армии, являлось поверхностной декорацией.
О психологическом состоянии современного российского офицера и его самооценке наглядно свидетельствует следующее происшествие. Министр Обороны А. Сердюков во время инспекционной поездки в Рязанское высшее командное училище ВДВ унизил и обматерил его начальника – героя России полковника Андрея Красова в присутствии подчиненных. Причиной этого вопиющего поведения министра стал построенный на территории учебного центра училища деревянный храм Св. Ильи Пророка. Несмотря на большой резонанс в обществе, министр Обороны не принес извинений и продолжил занимать свою должность, как ни в чем не бывало. Командующий ВДВ генерал-лейтенант В. Шаманов вместо того, чтобы встать на защиту своего подчиненного, выступил с опровержением произошедшего, назвав это «небылицами». Сам полковник Красов спустя месяц после инспекционной поездки заявил в интервью, что «разговор проходил очень эмоционально с обеих сторон. Однако это было деловое общение». Даже при самой бурной фантазии представить подобную ситуацию в Царской России невозможно в принципе! Все трое были бы отправлены в отставку за поругание офицерской чести. Но в современных Вооруженных Силах как правопреемнике Красной Армии подобные взаимоотношения начальников и подчиненных вполне допустимы, и имеют историческую традицию.
Но, пожалуй, нагляднее всего уровень морального состояния современного российского офицерства выявили последние события, происходящие на Востоке Украины. Как известно, в ночь с 27 на 28 августа на территорию Донбасса началось масштабное вторжение регулярных войск РФ – соединений ВДВ и спецназа ГРУ, при поддержке значительных сил бронетехники и артиллерии. Внезапное вторжение российских войск и значительный перевес сил в численности и вооружении привели к тому, что несколько группировок украинской армии и национальной гвардии попали в полное окружение в районе Иловайска и близлежащих населенных пунктов. Окруженные украинские части в течение нескольких дней отчаянно сопротивлялись, но большое количество раненых, отсутствие подкрепления и острая нехватка боекомплекта оставляли все меньше шансов переломить ситуацию и благополучно вырваться из котла.
Видя безнадежность ситуации для украинских бойцов, командование российскими частями с подачи президента Путина предложило украинской стороне воспользоваться гуманитарным коридором для выхода из окружения и эвакуации раненых. Было дано слово офицера, что украинские солдаты смогут беспрепятственно выйти. И это офицерское слово чести вероломно было нарушено. По отступающим украинским подразделениям, выносящих раненых, был открыт огонь на поражение, многие были захвачены в плен. Над некоторыми пленными при прямом попустительстве российских офицеров, издевались чеченцы, также в большом количестве находящиеся как среди ополченцев «Новороссии», так и среди перешедших границу войсковых соединений РФ.
В интернете появился видеоролик, на котором захваченного в плен в районе города Брянки Луганской области раненого бойца национальной гвардии, русского, проживающего в Днепродзержинске, допрашивает группа «казаков», сдабривая свою речь отборным матом и бросая в пленного окурками сигарет. Один из них, несмотря на ведущуюся видеосъемку допроса, направляется к пленному, вынимая по пути штык-нож, с очевидным намерением зарезать сидящего на земле украинского солдата. Его насилу остановили, но из последующего допроса видно, участь несчастного решена – бойцу национальной гвардии предлагают на камеру попрощаться с родными, обещая в тот же день поместить видео в интернет. Это работа уже современных офицеров от российского «казачества».
Другой вопиющий случай, когда военный комиссар Амвросиевского района подполковник Владимир Московка вместе с сыном и другом был взят в плен бойцами 331-го воздушно-десантного полка вооруженных сил РФ. На следующий день они были переданы российскими офицерами в районе города Снежное в руги местных ополченцев-сепаратистов. 29 августа в результате показательных пыток военком скончался на руках своего сына.
Уже завершая эту зарисовку, узнал о новом военном преступлении, совершенном российскими войсками совместно с ополченцами сепаратистов. Со стороны, контролируемой сепаратистами, недалеко от переправы через реку Кальмиус в районе поселка Раздольное 4 грузовика с белыми флагами и надписью «ДЕТИ» подъехали к блок-посту, где находилось подразделение национальной гвардии Украины. По застигнутым врасплох украинским бойцам открыли шквальный огонь выскочившие из грузовиков вооруженные люди. Это вероломство, которое запрещено всеми правилами ведения войны, российские офицеры видимо решили использовать в качестве «военной хитрости».
Неужели благородство, достоинство и честь, присущие некогда русскому офицеру безвозвратно утеряны? Кто знает? Быть может им суждено возродиться благодаря тем командирам украинских добровольческих батальонов, которые проявляют чудеса мужества и героизма, а также самопожертвования, защищая родную землю…
А. Пелехъ
(«И.С.»)
Вот одно из посмертных чудес иеромонаха Серафима (Роуза) (1934-1982 гг.), монаха-подвижника и одного из лучших православных богословов XX века, чьи богодухновенные книги уже много лет утверждают нашу Святую веру.
2-го мая 1989 года доктор Рафаил Стивенс из городка Вирджиния Бич сообщил, как отец Серафим помог ему добиться успеха в мирной христианской борьбе с узаконенным убийством – абортами:
«Многоуважаемый Игумен! Недавно я принимал участие в национальном Дне Спасения – попытке предотвратить убийство детей посредством аборта. Для меня это вопрос также однозначен, как и для Святого Православия: это убийство сродни уничтожению невинных фашистами… В прошлую субботу я решил вместе с другими «лечь костьми» ради младенцев, преградить путь в клинику, где делали аборты.
В последнее время Господь подталкивает меня все сильнее к Святому Православию (сам я католик), и я знаю, что Он призывает меня и всю мою семью в свою Церковь.
...Мне любезно прислали экземпляр «Православного слова» со статьями отца Серафима и его портретом на обложке. При чтении сердце мое возгоралось – отец Серафим нес слово Истины.
Перехожу к сути. В ночь перед Днем Спасения я очень волновался, места себе не находил… Я знал, что меня арестуют, а это не очень приятная перспектива. Так я и заснул.
Вскоре я очнулся: прямо на меня глядел сияющий лик отца Серафима. Похоже, он сказал, что Вседержитель на стороне «спасателей». Полагаясь на отца Серафима, я полагался на Христа.
Утром я обо всем рассказал жене и отправился на «спасение». По команде наших вожаков мы заняли места у входов в клинику (человек по 30 у каждого). И я видел, что отец Серафим смотрит на меня и охраняет меня и моих друзей. Встав у дверей клиники, наш руководитель запел гимн о херувимах и серафимах.
Нас всех, 62 человека, арестовали, всего же в движении спасения участвовало (но «не нарушая общественного порядка») 600 человек. Арестованных отвезли во 2-й полицейский участок Норфолка. По пути я молился отцу Серафиму, и меня не покидало ощущение, что все образуется. В полиции к нам отнеслись добродушно и пониманием – не то, что в Атланте или Лос-Анжелесе, где полиция применяла силу и пострадало много людей. Капитан передал наше дело единственному судье в округе, кто сочувствовал нашей борьбе за жизнь. Перед освобождением нам разрешили всем помолиться… В полиции нам сказали, что не считают нас преступниками и не станут сажать за решетку. Разбирательство устроили прямо в спортивном зале и вскоре всех отпустили по домам. Это чудо! Норфолк – портовый город, и полиция обычно не миндальничает…
Верно, нас спасли молитвы отца Серафима. Пожалуйста, помолитесь за меня, мою семью и всех «спасателей». Я верю, что отец Серафим на небесах защищает всех нерожденных младенцев и покровительствует нашему движению».
Из книги иеромонаха Дамаскина (Христенсена) «Не от мира сего»
Примечание: В опасениях д-ра Стивенса нет ничего удивительного. Власти США обрушивали и обрушивают на защитников жизни детей жестокие репрессии, несопоставимые с их мирным протестом. В те времена такие Дни Спасения всегда сопровождались избиением демонстрантов со стороны полиции, арестами, уголовными делами. По свидетельству д-ра Б. Натансона, все американские абортарии полностью контролируются мафией.
Сегодня, 2 сентября (н. ст.) 2014 г., исполнилось ровно 32 года со дня кончины иеромонаха Серафима (Роуза)
1. Искание Бога.
Будущий отец Серафим, в миру Евгений (Юджин) Деннис Роуз, родился 13 августа 1934 г. в городке Сан-Диего в Южной Калифорнии. Его предки во втором поколении были выходцами из Европы, родители же с раннего детства жили в Америке. Евгений был младшим ребенком в семье и рос всеобщим любимцем, был ласковым и послушным. От отца Евгений научился скромности и смирению, от матери унаследовал деловитость и практичность, упорство в достижении цели и лаконичную манеру говорить; от обоих родителей он перенял честность и прямодушие, благодаря чему впоследствии умел распознать любое лицемерие.
Евгений рос серьезным, прилежным и не по годам умным, первым среди сверстников схватывал суть услышанного или увиденного. Однако, сдержанность и прилежание не мешали ему участвовать в детских играх; он занимался спортом, учился играть на фортепиано, интересовался зоологией, очень много читал.
С детства в Евгении жило сильное религиозное чувство, и протестантка-мать старалась укрепить его. Она водила детей в церкви разных протестантских направлений и в каждой пела в хоре. Евгений ходил на уроки Библии в пресвитерианской церкви и прекрасно изучил Священное Писание, мог цитировать его по памяти, чему родители очень удивлялись. В восьмом классе он, по собственному желанию, принял крещение и конфирмацию в методистской церкви. Но к окончанию школы тяга к религии в нем ослабела.
Однажды мать сказала ему: "Ты столько времени проводишь за книжками — не иначе как важным человеком станешь". "Я не хочу быть важным, — ответил Евгений. — Я хочу быть мудрым".
В 1952 г. он закончил среднюю школу в Сан-Диего первым учеником и получил несколько поощрительных стипендий, но взял из них только одну, а от остальных отказался: "С меня и одной хватит".
Осенью того же года Евгений поступил в колледж южнокалифорнийского городка Помоны, который считался лучшим частным колледжем в Калифорнии и одним из главных центров гуманитарного образования в США. У студентов были развлечения и устремления обычных светских людей: добиться успеха, иметь машину, быть "признанным"; однако, Евгения все это совершенно не интересовало. Больше всего его волновал вопрос: зачем он живет?
Евгений принялся тщательно изучать западных философов, посещал курсы лекций по философии. От протестантства он к тому времени уже полностью отошел; представления родителей о Боге казались ему примитивными и невежественными, их застывшая бытовая религиозность представлялась ему скучной, он стремился к чему-то более высокому и духовному. Так он, подобно многим, стал бунтовать против христианства, которое ему навязали в детстве и которое не удовлетворяло его духовной жажды.
Сначала он увлекся Ницше. Таким образом, его философские искания начались с неприятия Бога, к Которому он бессознательно стремился. Изучая философию, Евгений скоро убедился, что рациональное мышление очень ограничено. Он изучал творения философов-рационалистов, но они не удовлетворяли его:
"Западная философия неимоверно скучна", — написал он как-то в то время. На втором курсе он увлекся, с подачи знаменитого тогда профессора - проповедника "нового религиозного сознания" Аллана Уотса дзен-буд-дизмом, который казался ему более глубоким, чем протестантство. Евгения привлекла восточная философия, он стал изучать китайский язык и читать китайские книги в подлинниках.
Евгений часто и подолгу молчал, очень любил море, любил гулять по ночам и смотреть на звезды. На первом курсе колледжа Евгений познакомился с девушкой Алисон, по натуре такой же тихой и глубоко одинокой, как он сам; с ней одной он мог говорить о том, что его волновало, о своих исканиях и надеждах. Хотя во многом они сильно отличались друг от друга, но сразу нашли взаимопонимание и часто беседовали о смысле жизни. Евгений жаловался Алисон, что везде чувствует себя чужим, никто его не понимает. Алисон, будучи ревностной католичкой, пыталась обратить его в христианство, но он только смеялся. Убежденность и вера Алисон были пока недостижимы для него. Он стремился к духовному, хотел избавиться от внутренней пустоты, обрести подлинный смысл жизни. Но простая вера не давалась ему. С друзьями по колледжу он часто спорил о Боге и слыл в Помоне самым непримиримым атеистом. Иногда он даже нарочно принимался богохульствовать, и только Алисон понимала, что это был как бы его вызов Богу: он был готов предать себя гневу Божию, лишь бы убедиться, что Бог существует.
В 1956 г. Евгений с отличием окончил Помону и поступил в Академию востоковедения в Сан-Франциско. Там он быстро сошелся с интеллектуальной элитой и стал многое перенимать: ходил с приятелями в рестораны, иногда курил дорогие сигареты, сделался знатоком хороших вин, зачастил в оперу, на выставки и в театры. Сан-Франциско в то время превратился в крупнейший центр авангардизма. Мораль западного общества отвергалась, а от Востока брали лишь то, что нравилось, что предопределяло вседозволенность и разнообразные бесчинства. В этой культуре протеста отсутствовали моральные принципы. Однако такая жизнь, заключающаяся в непрестанном вкушении "запретного плода" и в разных пороках, претила цельной и благородной натуре Евгения. Чтобы заглушить в себе голос совести, он пристрастился к спиртному и вновь увлекся Ницше. Сознательно презрев заповеди Божий, Евгений стал испытывать адские муки. "Я побывал в аду. Я знаю, что это такое", — говорил он годы спустя, подводя итог своим "поискам" в противлении воле Божией.
Собственный прижизненный ад — греховная жизнь, бессмысленность существования, отчаяние — побудили Евгения искать спасения в религии.
В библиотеке Академии было много книг по религиозной философии, и Евгений принялся штудировать их. Решающее влияние на него оказали труды французского философа-метафизика Рене Генона, благодаря которым Евгений научился искать и любить Истину, ставить ее превыше всего и не довольствоваться ничем другим. Генон критиковал современную цивилизацию и призывал вернуться к древним учениям, к исконным правоверным формам религии, к традиционным духовным принципам.
Евгений выучил древнекитайский и стал работать с китайской духовной литературой. Он также изучал индуизм, буддизм, иудаизм и другие религиозные направления. Среди его знакомых оказалось и несколько православных, один из которых однажды позвал его на службу в православную церковь: "Раз уж ты интересуешься Востоком, то неплохо приглядеться и к восточному христианству".
2. Обращение в Православие
Евгений оказался в русском православном соборе по имя иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радосте" в Сан-Франциско вечером в Великую Пятницу. Впоследствии Евгений так описал свою первую встречу с Православием: "Пока я учился, мне хватало лишь уважения к древним традициям, сам же я предпочитал быть вне их. И в православную церковь я заглянул только для того, чтобы познакомиться еще с одним учением... Однако, стоило мне перешагнуть порог русской церкви в Сан-Франциско, как со мной произошло что-то неизведанное доселе ни в буддистских, ни в иных восточных храмах. Сердце подсказало: вот твой дом. Я наконец обрел, что искал. Объяснить себе я ничего не мог, службы я не понимал, также как и русского языка. С той поры я приохотился к православным богослужениям, принялся понемногу изучать обычаи и язык...".
Впечатление от службы в русском соборе не сразу переменило мировоззрение Евгения, но заронило семя, которое со временем дало обильный плод.
Евгений продолжал изучать китайскую философию. Осенью 1957 г. он поступил в Калифорнийский университет в Беркли, чтобы написать диплом и получить степень магистра востоковедения.
Скоро он сделал решительный вывод: "Христос — вот единственный выход, только в Нем спасение. Все прочее: радости секса, политические утопии, экономическая независимость — суть тупики, где нашли только конец и предаются тлену многие и многие".
В православных храмах, куда Евгений стал заходить все чаще, его поражала соборность верующих и их светлая радость, особенно на фоне той всеобщей разобщенности людей, которую он видел в окружающем мире. Годы отчаяния, отчуждения и страданий подготовили Евгения к новой жизни. Позже он писал: "Когда наступает время обращения к вере, откровение иного мира приходит на удивление просто: через духовную нужду и страдания- Чем сильнее страдание, чем больше трудностей на пути, чем отчаяннее поиски Бога, тем скорее придет Он на помощь, откроет, Кто Он, и укажет путь".
Евгений стал перечитывать Достоевского и поразился, открыв в нем такую глубину, которой он раньше не замечал. Он понял, что ошибался, когда хотел постичь все умом, потому что Истина — не абстрактная идея, она личностна, она — Воплотившийся Христос, Которого надо познавать любящим сердцем. Он постепенно приходил к Православию, учился любить его. Алисон была очень рада тому, что ее друг обрел веру. Но Евгений еще не представлял себе своего будущего. Обычная мирская жизнь: деньги, работа и т. п. — его не привлекала. Он пытался объяснить Алисой, почему он не женится на ней. Это было летом 1960 г. Тогда они виделись в последний раз, хотя потом долгие годы переписывались. Евгений стремился к чему-то большему, чем обыденная жизнь, хотя бы это была и жизнь верующего православного мирянина.
Евгений уже преподавал на старших курсах и оказался на пороге блестящей научной карьеры. Но он разочаровался в современном научном мире. Через год после окончания университета он написал: "Молодежи, пока еще не "перевоспитанной" академической средой, все еще жаждущей истины, вместо нее преподается "история идеи" или "сравнительное изучение". Всепроникающая относительность познания и скептицизм убивают почти у всех тягу к истине. Научный мир ...стал сегодня но большей мере источником растления. Слушать или читать слова неверящих в истину людей — это и есть растление. Еще более разлагает подмена истины некоей образованностью и эрудицией — они представляются самодостаточными, что является пародией на истину, которой они предназначены служить. Это не более чем фасад, за которым пустота. ...Растлевает, наконец. просто жизнь и работа в атмосфере ложного понимания истины, где христианская Истина несовместима с основными научными понятиями, где даже те. кто все еще верит этой Истине, могут лишь изредка возвысить свой голос над хором скептиков, взращенных научным миром".
Желая упорядочение изложить свои взгляды. Евгений задумал написать книгу "Царство человеческое и Царство Божие". Она виделась ему глубоким исследованием, требующем полной самоотдачи. Научная карьера представлялась теперь совершенно бессмысленной. В 1961 г. Евгений закончил дипломную работу, получил степень магистра и написал родителям, что собирается оставить преподавательскую карьеру и "иметь не больше, чем нужно для жизни", чтобы всецело посвятить себя служению Господу. Мать Евгения пришла в ужас от такой перспективы. Но Евгений уже решился жить согласно своим убеждениям: он оставил преподавательский заработок и стал подрабатывать дворником, мойщиком посуды, мусорщиком, нарочно выбирая труд потяжелее — лишь бы он не требовал умственного напряжения и не отвлекал от мыслей о задуманной книге.
Работа Евгения по "религиозной философии" так и не была завершена, Он брал глубоко: чтобы обосновать критику западной цивилизации, он изучил взгляды святых, философов, историков, художников, ученых, людей, некогда живших и ныне живущих, а также литературных персонажей. Из 14 задуманных глав лишь одна, о нигилизме, полностью завершена и напечатана. Многое сохранилось только в рукописных черновиках. Некоторые наброски и фрагменты впоследствии были включены в его книгу "Православие и религия будущего".
За прошедшие со времени начала работы над книгой десятилетия исполнилось многое из того, что Евгений предрекал. Так например, он предсказал наступивший теперь "век магии", век появления "новой духовности" и утверждения псевдорелигии антихриста, со всяческими "чудесами и знамениями": "Наряду с духовным голодом людей влечет беспредельное любопытство — отсюда и тяга к разгадке вселенских тайн, к магии, к суррогату духовного, удовлетворяющему убогие умственные и духовные запросы человека... А что еще нужно для "счастья ", если все мирские блага под рукой? ...мир сей уникален лишь по степени своей одурманенности сатаной и близости к воцарению антихриста. Последние христиане могут лишь засвидетельствовать Истину перед миром, в том числе и своим мученичеством, которого мир сей от них непременно потребует. И уповать они будут на Царство "не от мира сего", на то Царство, о славе которого люди обмирщенные не могут даже помыслить — Царство. которому не будет конца".
Но видя вокруг множество "теплохладных" христиан, которые ищут в христианстве лишь "душевной приятности", чтобы утешиться в мире сем. совершают добрые, по мирским меркам, дела, наслаждаются своим благочестием и уверены в обильном за то воздаянии после смерти, Евгений исполнялся горечи; такие "христиане" вызывали у него чувство презрения и даже ненависти. Это беспокоило его совесть: ведь чтобы любить Бога, надо любить и ближнего. Евгений просил у Бога смирения и любви к ближним, в борьбе с самим собой смирил свою гордыню и бунтарский дух. Он понял, что призывая других к покаянию и смирению, нужно начать с себя.
В 1961 г. у Евгения серьезно заболел кишечник. Ему стало известно, что болезнь его считается неизлечимой. В душе зародился ропот: значит, ему суждено умереть, а он так ничем и не смог послужить Богу и оправдать свое земное существование. Как-то в один из дней, когда Евгений тяжко страдал, он увидел в художественном магазине на витрине фотографию старинной иконы Богоматери "Троеручица". В отчаянии Евгений взмолился: "Вразуми, наполни смыслом мою жизнь! Помоги раскрыть дарованные таланты! Дай войти в Церковь Сына Твоего, пребыть в Его спасительной ограде, в самом сердце Церкви! Даруй послужить Сыну Твоему!"
Молитвами Богородицы, Евгений получил исцеление, а вскоре познакомился с молодым русским по имени Глеб Подмошенский, одного с ним возраста, также молившимся об указании жизненного пути. Характеры у молодых людей были очень разными, но они оба были движимы большими идеями, и поэтому быстро подружились. Глеб происходил из русской семьи, но мать не воспитала его в вере, и он тоже пережил кризис отчаяния. Господь привел его к Церкви, и ко времени знакомства с Евгением он уже закончил Свято-Троицкую Духовную Семинарию и искал применения полученным знаниям. Он стремился к монашеству, но его мать в то время противилась этому. Поэтому Глеб решил посвятить жизнь делу православного просвещения.
Евгений сразу же поразил Глеба своими познаниями и внутренней глубиной, отреченностью от мира сего и глубоким интересом к Православию, необычными для простого американца. С помощью Глеба и его русских друзей Евгений окончательно воцерковился. 15 февраля 1962 г. — в день памяти св. Евгения Александрийского, он был принят в Православную Церковь через таинство миропомазания. После первого причастия он целую неделю ощущал необыкновенную сладость во рту, так что не хотелось даже есть; так Господь явил ему Свое милосердие.
В 1962 г. в Сан-Франциско приехал святитель Архиепископ Иоанн (Максимович) С его приездом возобновилось строительство нового собора, учреждались новые братства, церковная жизнь забила ключом. Евгений много времени проводил в храме, посещая все утренние и вечерние службы, сосредоточенно стоял у западной стены собора и истово молился. Вскоре Владыка Иоанн заметил его и предложил ему читать на клиросе. Евгении быстро освоил церковнославянский язык и стал прекрасно читать.
Благодаря Владыке Иоанну, который был живым хранителем святоотеческого учения, Евгений глубоко воспринял душой Предание и традиции Православной Церкви. Он также стал свидетелем гонений, воздвигнутых против Владыки Иоанна в 1963 г.
Архиепископ Иоанн учредил в Сан-Франциско богословские курсы, где Евгений отучился три года, кончив их с отличием. Сразу после этого курсы закрылись и ко многим закралась мысль - не ради ли одного человека создавал их обладавший пророческим даром св. Иоанн. В 1963 г. Владыка Иоанн благословил его писать небольшие статьи на английском к местный православный бюллетень "Православный благовестник". Так начались авторские публикации Евгения. Это были короткие статьи-проповеди на разные темы: о церковных праздниках, о житиях святых, об основах духовной жизни. Эта работа помогла Евгению разобраться в самых разных вопросах Православия и быстрее развиться духовно.
Родители Евгения были недовольны новым направлением жизни сына: он казался им "религиозным фанатиком", разбившим их надежды видеть его преуспевающим мирским человеком. Но Евгений уже подумывал о монашестве. Его другу Глебу пришла идея организовать братство в честь преп. Германа Аляскинского (+1836), просветителя Америки, открыть православную книжную лавку и заняться миссионерской деятельностью через печатное слово. Евгению понравилась эта идея. 28 августа/10 сентября 1963 г. Архиепископ Иоанн благословил братство, совершив молебен перед иконой преп. Германа (тогда еще официально не причисленного к лику святых), написанной Глебом в 1962 г.
В марте 1964 г. Евгений с Глебом открыли недалеко от собора лавку "Православные книги и иконы", которая стала настоящим центром православного просвещения. Хозяева с любовью встречали приходящих, всегда были готовы ответить на их вопросы, посоветовать нужную литературу. Местные архиереи и священники посылали в лавку интересующихся Православием, заходили и люди прямо "с улицы". Через Братство преп. Германа множество американцев обратились в Православие. В основном, в лавке работал Евгений, который проводил там целые дни и иногда даже оставался ночевать, вкладывая всю душу в новое дело. Посетителям лавки он очень нравился. Вскоре Евгений начал вести летопись Братства.
В феврале 1965 г. у Братства появился свой журнал — "Православное Слово", в котором Евгений и Глеб стали публиковать переводы православных книг на английский язык и обличать богоотступничество современного мира. Название журналу дал святитель Иоанн. Первые номера выпускались на миленьком печатном станке с ручным набором. Целый день уходил на то, чтобы набрать всего одну страницу текста. Евгений нередко засиживался заполночь и засыпал прямо у станка. Потом перешли на электрический станок, купленный на скопленные деньги, но и на нем приходилось набирать вручную, Зато журналы получались точно такими, как издания давно минувших лет, и это оставляло у читателя неповторимое впечатление. Архиепископ Иоанн нарочно не проверял их журнал, желая научить их ответственности за то, что они печатают, прислушиваться к своей совести, а не к чьему-то "авторитетному" мнению.
Многие люди не понимали такого начинания и смеялись над Евгением и Глебом, говоря, что они "пойдут по миру" со своей миссионерской деятельностью. Но Евгений говорил: "Скорее умру, но не отступлюсь!" После кончины св. Иоанна в 1966 г.. Евгению и Глебу было поручено собирать сведения о многочисленных чудесах, совершавшихся по молитвенному ходатайству святителя. Впоследствии эти записи составили "Летопись почитания Блаженного Иоанна".
Между тем, Евгений и Глеб все чаще задумывались о том, чтобы оставить город и стать пустынножителями. Летом 1967 г. братья смогли купить подходящий для этих целей участок земли на лесном холме, среди нетронутой природы, в нескольких милях от небольшого городка Платина в Северной Калифорнии. Сначала бывали там наездами, а в 1969 г., на праздник Успения Пресвятой Богородицы, перебрались окончательно.
3. Монашество
В своей пустыньке братия, продолжая издавать "Православное слово" и другие издания, вели суровую монашескую жизнь, лишенную всякого комфорта. В первое время им было особенно трудно: удалось построить всего две деревянные каморки: в одной они спали, ели и молились, а в другой держали печатное оборудование. Зимой было очень холодно, т, к. никакого отопления не было, так же как и канализации, исвета. Печатный станок работал от небольшого движка, а в быту братия обходились свечами и керосиновой лампой. Зато все эти трудности и лишения помогали держаться строгой духовной жизни и укрепляли их в уповании на Бога, а не на свои силы.
Тон каждому дню задавали богослужения, на которые собирались трижды. Братия совершали ежедневно суточный круг — полуношницу, утреню, часы, вечерню и повечерие.
Самым тяжелым испытанием было издание журнала — в лесу, в первобытных условиях; работа с печатным станком требовала массы терпения и осторожности. Господь иногда посылал видимые знамения для укрепления братии. Например, случалось, что после молитвы сломавшийся было печатный станок начинал работать сам собой. Другой раз Евгений, поднимаясь на гору, упал и покатился по склону в кусты, ударившись о камень, — но не только ничего не сломал, но даже не ушибся. Братия понимали, что искушения и трудности необходимы для спасения. Евгений писал: "Чтобы труд на ниве Православия дал плоды, нужно избирать узкую, почти непроходимую тропу, с молитвой, слезами и потом прокладывать себе путь. Когда слишком много свободы, денег, выбора и замыслов — все легко пустить по ветру. Так нам ли не благодарить Господа за все тяготы и испытания — лишь в этом наша надежда!"
В первые годы отшельническую жизнь братии в молитве и трудах почти никто не нарушал. Изредка заезжали их знакомые, знавшие о ските, в том числе Архиепископ Антоний (Медведев) и его викарий Епископ Нектарий (Концевич). Живя в пустыне, братия чувствовали духовное родство с русскими подвижниками XVIII—XX веков, продолжая их традиции, восходившие к преп. Паисию Величковскому, возродившему на Руси истинный дух православного монашества. Еще до ухода в пустынь братия избрали житие и учение преп. Паисия своим духовным руководством. Сама идея скита с двумя-тремя братиями подсказана была опытом преподобного, который называл подобное жительство "царским путем". Братия, по совету преп. Паисия, ввели в скиту правило взаимного послушания: вместо послушания духоносному старцу, они подчинялись друг другу, внимая при этом учению свв. Отцов и отсекая свою волю и мнение перед братом. Это помогало бороться со своеволием и сохранять единение душ. Еще до переезда в Платину братия приобщились к древнему монашескому принципу — откровению помыслов: при отсутствии духовного отца они поверяли друг другу смущающие их помыслы.
Скит стоял посреди девственного леса, это был край непуганных зверей, и братия быстро подружились с обитателями леса — оленями, белками — которые их совсем не боялись. Вскоре после переезда в скит Евгений занялся огородом, и этого занятия не оставлял до самой смерти.
В издаваемом журнале братия отстаивали чистоту Православия, защищали его от отступников, в особенности из среды иерархов "официального православия". В одном из писем Евгений отмечал: "Те, кто тонко чувствует Православие (живя благодатной жизнью, приобщившись его сокровищ: житий святых, святоотеческого учения и т. д.), воюют с врагом — ересью, которая еще точно не обозначена и не выявлена. Проклюнулись лишь ее некоторые стороны: хилиазм, общественное евангелие, обновленчество, экуменизм. Их можно распознавать, им можно противостоять, но в целом битва ведется "вслепую", и те, кто взращен не на житиях святых, а на новомодных журналах, ...кому Православие не вошло в плоть и кровь, не понимают толком, из-за чего разгорелся сыр-бор, почему столько шума из-за "пустяков", которые ни одним Собором не признаны ересью".
Видя вероотступничество иерархов разных церквей, в первую очередь Московской патриархии, Константинополя и новостильной Греческой церкви, Евгений неоднократно писал о том, что необходимо привлечь как можно больше людей в лоно Русской Зарубежной Церкви — последнего оплота Истинного Православия. Нашлись и молодые соратники, среди которых был о. Пантелеймон, американский грек, иеромонах, ровесник братии. Не без влияния переписки с Евгением, о. Пантелеймон примкнул к РПЦЗ, где надеялся найти истинное исповедание веры и возможность осуществить свои замыслы по созданию монастыря. Первоиерарх РПЦЗ Митрополит Филарет поддержал его устремления, и к 1970 г. монастырь о. Пантелеймона в Бостоне был уже известным духовным центром, где печатались святоотеческие труды и тексты церковных служб на английском языке.
В 1970 г. братия приняли участие в прославлении их небесного покровителя — преп. Германа Аляскинского. Они составили две службы святому — на церковно-славянском и на английском языках — и привезли несколько коробок с текстом службы, чтобы раздать верующим во время церемонии прославления, которая проходила в соборе в Сан-Франциско. Народу прибыло очень много. Чин прославления возглавил Митрополит Филарет. Во время этого Богослужения Евгений и Глеб окончательно решили стать монахами. Владыка Филарет от имени Архиерейского Синода РПЦЗ вручил Братству благодарственную грамоту (ведь братия своими публикациями о преп. Германе в "Православном слове" очень много сделали для его скорейшего прославления), в которой дальнейший путь Братства очерчивался как сопряжение отшельничества в скиту с миссионерской деятельностью.
Глеб обратился к правящему архиерею Архиепископу Антонию с просьбой постричь их в монахи. При этом братия не хотели превращения своей пустыни в обычный епархиальный монастырь, во всем зависимый от архиерея, поэтому отказались от предложения Владыки Антония сразу сделать их иеромонахами; они хотели сохранить независимость скита, по примеру Бостонского монастыря о. Пантелеимона.
14/27 октября 1970 г. братия были пострижены в монахи: Евгений — с именем Серафим в честь преп. Серафима Саровского, а Глеб — с именем Герман в честь преп. Германа Аляскинского. Сначала Архиепископ Антоний настаивал на их скорейшем рукоположении, но под влиянием Епископа Нектария изменил свое намерение. Руководителем монашеской жизни для братии стали Епископ Нектарий, ученик последнего оптинского старца преп. Нектария, и близкий друг Владыки Иоанна (Максимовича) архимандрит Спиридон (Ефимов), который стал регулярно приезжать в скит, служить в нем Литургию и причащать братию.
Отец Серафим радовался каждому дню, проведенному в скиту. Его сердце переполнялось благодарностью к Богу, он даже благословлял и целовал деревья. "Мы здесь в Раю!" — говорил он. Проходя стезю внутреннего делания, он не тратил время на пустые разговоры и редко выражал собственное мнение по какому-либо вопросу. В обращении был чрезвычайно прост, отметал от себя всякую суету и старался удерживать мысль в памяти Божией. Кроме совершения всех положенных уставных служб, о. Серафим ежедневно читал святых Отцов, старался исполнять их заветы и следовать их боговдохновенной мудрости. Без устали он трудился в стяжании добродетелей, смиряясь в постоянном борении с внутренним ветхим человеком, пребывая в молитве и духовном бдении. Отец Серафим любил говорить об Истине, и всегда не как об отвлеченной идее или принципе, а как о чем-то живом, и глубоко скорбел о том, что мир отвращается от Истины. Часто о. Герман заставал о. Серафима в глубоком размышлении и созерцании.
Весть о существовании скита в Платине постепенно распространялась. Стали приезжать паломники. Братия никого не звали к себе, но и никого не отгоняли. Приезжавшие изумлялись: неужто в современной Америке сыскалось такое место — безмолвный лес, среди него несколько хижин и два монаха в черных рясах... Однако, даже не все самые благожелательные друзья понимали устремления братии. Некоторые советовали им завести в скиту телефон и удивлялись, когда слышали в ответ: "Только через наши трупы!" Братия не помышляли о настоящем "солидном" монастыре, и всякая монастырская постройка, даже и церковь, оставалась незавершенной. "Бытует мнение, — писал о. Серафим, — что в храме должно быть тепло, ибо разве можно ощутить радость Богослужения и причастия, когда мерзнут ноги. Люди упрекают нас: дескать, нельзя со стылыми ногами возжечь сердце. Но суждение это неверно в корне. Святые Отцы веками жили в самых неблагоприятных условиях. ...Это помогает трезвению в духовной жизни, помогает оценить то, что имеешь, а не принимать все блага как нечто само собой разумеющееся".
Хотя современное представление о монастыре нередко связано с ожиданием духовной радости, умиротворения и покоя, православное учение предполагает совсем другое: паломничество по святым местам — это подвиг очистительного покаяния, добровольные тяготы. Приезжавшим жить в Платину приходилось отказываться от привычной, в холе и неге американской жизни. Со случайными посетителями приходилось нелегко. Однажды о. Серафим показывал монастырь приехавшей даме, которая воскликнула: "Как, должно быть, скучно вы живете! Ни телевизора, ни радио, даже телефона нет! И как вы терпите?" — "А нам некогда скучать — дел по горло". Когда подобные посетители уезжали, о. Серафим облегченно вздыхал, осенял себя крестным знамением и спешил в келью — писать очередную статью.
За годы усердной, вдумчивой работы над книгами о. Серафим приобрел обширные познания. Каждое свое сочинение он сопровождал большими цитатами из святоотеческих источников, как древних, так и современных. Отец Серафим замечал, что в современном Православии часто стараются переиначить веру, чтобы она соответствовала мышлению современных людей; он же, напротив, переиначивал свое миропонимание, чтобы соответствовать мышлению святых Отцов и во всей полноте вобрать 2000-летний опыт христианства. В разговоре с новообращенным в скиту о. Серафим указывал, что для приобщения к святоотеческой мысли главное — это преемственность, которая вырабатывается духовной дисциплиной, основанной на мудрости святых Отцов. Внешне эта преемственность — приобщение к Божественной мудрости — происходит через наше участие в ежедневных богослужениях, через чтение духовной литературы; а без этого каждодневного подпитывания себя "неотмирностью" мы не можем противостоять влиянию мира, и мирское задавит и поглотит совсем нашу душу. Духовная жизнь подразумевает не "витание в облаках", а применение законов духовности в сложившихся условиях, а для этого надо внимательно читать святых Отцов и пересматривать свои взгляды, согласовывая их со святоотеческой мудростью. Читать нужно понемногу, "впитывая" каждое слово и размышляя, как это можно применить в своей жизни, ибо святоотеческое учение — вне времени. "Православие не меняется изо дня в день, из века в век, — писал о. Серафим. — ...Все святые говорят с нами на одном и том же языке — языке духовной жизни, который должны научиться понимать и мы, ...Подлинное, неизменное христианское учение передается нам устно и письменно, не прерываясь... Во всякое время в Церкви были святые Отцы, во всякое время передавалось будто бы утерянное святоотеческое учение. Даже сегодня, когда многие православные отвернулись, остались его истинные хранители, и они передают учение тем, кто жаждет его. Как важно нам, последним христианам, получить вдохновляющий пример и руководство снятых Отцов недавней поры или наших дней, тех, кто жил в таких же условиях, что и мы, и тем не менее сберег в целости и сохранности первоначальное нестареющее учение".
Отец Серафим прозревал время. Он видел суть нигилистической философии и ее демоническую природу. Он понимал, что все, в том числе и он сам, заражены ею, и что излечиться от этого можно, лишь осознав наличие недуга в себе самом. Он не надеялся на свой ум и со смирением обращался ко святым Отцам:
"Отцы будут направлять нас, научат, как смиряться, не полагаться на собственное обмирщенное мнение. ...уповать на Божиих угодников, а не на мир сей. В них найдем мы истинных отцов, столь редких сегодня..."
Он имел любовь ко святым Отцам, а ведь любящему сыну и в голову не придет "быть мудрее мудрецов". Именно этот принцип мешает многим людям всей душой воспринять Православие: рационализм западного мышления побуждает все "взвесить" и "разложить по полочкам". Такой холодный, умозрительный подход к Православию всегда отвращал о. Серафима, ему была по душе непосредственная, как у детей, вера в святоотеческую мудрость: "Можно найти много необъяснимого и "нелогичного" в трудах святых Отцов, потому-то и нельзя подходить к ним с обычными рациональными мерками. Нужно подняться выше, aдля этого требуется умягчить сердце, сделать его более чутким".
Отец Серафим понимал, насколько важно уметь правильно применять на практике учение святых Отцов, сообразуясь с условиями жизни каждого человека. А именно здесь часто спотыкаются и умствующие богословы, и неопытные новообращенные. "Нам надо подходить к святым Отцам со смиренным желанием начать духовную жизнь с низшей ступени, — писал о. Серафим, — и не помышлять о стяжании состояний, присущих высокой духовности, до которой неимоверно далеко... Надо помнить, что главная цель в чтении святоотеческих трудов не в том, чтобы "получить духовную радость и наслаждение" или укрепиться в сознании собственной праведности, стяжать высшую мудрость или особое "созерцательное" состояние, а в том лишь, чтобы сделать первый шаг на пути добродетели".
Отец Серафим подчеркивал" что "страдание — действительность нашего бытия, первая ступенька подлинной духовной жизни". Он научился переносить страдания с благодарностью Господу, и это приносило обильные плоды, способствовало очищению сердца. Без болезнования сердца невозможно ничего истинного достичь на духовном пути.
В работах о. Серафима по популяризации святоотеческого учения прослеживается очень редкая в современных книгах черта — предельная честность и перед святыми Отцами, и перед читателем, и перед самим собой. "Подлинное учение святых Отцов, — писал он, — содержит истины, от которых зависит наша духовная жизнь или смерть. Суть проста, ее можно выразить несколькими словами: Братия и сестры, вот — Истина. Давайте же с благодарностью пострадаем ради нее".
К современным богословам, вроде о. Сергия Булгакова или о, Александра Шмемана, пытавшимся искать "новые пути православного богословия" и заменить старое, "отжившее" понимание Православия, о. Серафим относился непримиримо. В "Православном слове" он писал: "Православие сегодня — и священство, и богословы, и верующие — обмирщилось. Молодежь живет в удобных уютных домах и ищет такую религию. которая бы соответствовала их самодостаточной жизни.., профессора и лекторы пребывают в "научном" мире, где, увы, ничто не принимается всерьез, ничто не является вопросом жизни и смерти... Метко назвали "богословов" новой школы... "богословами с сигаретой". Слово их мертво, ибо сами они — от мира сего и взывают к миру в обстановке обмирщенности. И порождают лишь пустые, выспренние речи, а отнюдь не идею православного подвига".
Отец Серафим прекрасно видел окончательное расхождение современного богословия со святоотеческим Православием. Он сам стремился следовать принципу: житьдуховной жизнью, а не рассуждать о ней. Почти в каждом номере "Православного слова" отцы Серафим и Герман помещали житие того или иного подвижника Православия, чтобы через любовь к подвижникам привести людей к самому подвижничеству. В 1973 г. отцы принялись публиковать жития пустынников Северной России (приложив немало трудов, т. к. источников почти не было), которые впоследствии были опубликованы отдельной книгой под названием "Северная Фиваида". Отец Серафим подчеркивал, что миропонимание пустынников следует воспринять всем, кто следует за Христом, и в монашестве, и в миру: "Глас Северной Фиваиды зовет нас если не уйти в пустыню..., то хотя бы сохранить "благоухание" пустыни в сердце своем, сердцем и умом пребывая с Божиими угодниками..., молитвенно беседуя с ними; сторониться увлечений и страстей мира сего, даже если они возобладают в религиозных учреждениях или вовлекут кого-либо из иерархов; помнить первым делом, что принадлежишь горнему граду Иерусалиму... Вкусивший однажды... трезвения в беспрестанной борьбе никогда уже не удовольствуется ничем мирским..." Именно это и хотел донести до людей в своих книгах и журнале о. Серафим и этим помочь многим христианам правильно сориентироваться в жизни.
Так, с помощью о. Серафима, пришел к Православию будущий священник Алексий Янг. Он вместе с женой и сыном присоединился к Церкви в 1970 г., а в 1971 г. впервые приехал в скит преп. Германа. Отцы указали ему, что двигателем всей жизни общины, которую Алексий задумал создать в городке Этна (где он жил и где на сотни миль вокруг не было ни православных храмов, ни самих православных), должно быть ежедневное богослужение. Для начала они посоветовали Алексию с женой ежедневно совершать службу 9-го часа, к которому впоследствии добавилась вечерня. Со временем к ним присоединились некоторые их знакомые, которые впоследствии приняли Православие. Вскоре Алексий стал издавать журнал "Никодим", рассказывавший в основном о заботах мирян и о "рожденных свыше", т. е. новообращенных в Православие. Отец Серафим много помогал Алексию: переводил статьи, писал рецензии, в письмах наставлял Алексия в духе православного трезвения.
Этот первый "побег" на древе Братства заставил отцов выработать принципы мирских православных общин в современных условиях. Верующие из общины в Этне приезжали в Сан-Франциско хотя бы раз в год, чтобы причаститься Святых Тайн. В качестве ежедневной "духовной пищи" они читали духовную литературу и ходили на Богослужения в свою домашнюю часовню. Отец Серафим писал, что ежедневные богослужения (пусть и не полный круг) — это краеугольный камень православной общины и ее самая приметная отличительная черта. В серии статей о Богослужебном уставе о. Серафим старался развеять "расхожее и неверное мнение, будто православным христианам не дозволяется проводить Богослужение без священника, без него верующие будто бы беспомощны и "неспособны к молитве", а сегодня все чаще и чаще паства остается без пастыря". Он процитировал призыв Архиепископа Аверкия ко всем православным: собираться вместе для молитвы, даже когда нет священника, и заключил: "Общая молитва мирян может и должна совершаться как можно чаще и в приходах, лишившихся пастыря, и там, где верующих очень мало и они не в состоянии содержать священника, и в удаленных от церкви местах, где еще не сформировался приход, да хотя бы и в семье, где нет возможности ходить в храм по воскресеньям и праздникам".
Отец Серафим полагал, что маленькая община в Этне выстоит благодаря тяготам и заботам, выпавшим в жизни ее братьям и сестрам. В летописи Братства он отметил: "Всем взрослым в общине досталось немало страданий ... Это залог их твердой веры в Православии". В одном из писем он говорил: "Община в Этне никоим образом не идеал и не пробный камень, она возрастает в естественных условиях... Парадокс в том, что они, на свое счастье, удалены от православных приходов и, следовательно, не изведали их рутинной жизни, они не воспринимают Церковь как нечтосамо собой разумеющееся, не кивают на церковные власти,которые якобы отвечают за службы и прочее. Люди в Этне вынуждены сами проводить Богослужения, и службы им только дороже от этого. Каких трудов стоит им добраться до священника, чтобы причаститься — и они превелико ценят это счастье, буквально в страхе и трепете "зарабатывают" свое спасение. ...Мы чувствуем, хотя и не можем пока логически обосновать, что в будущем Православие сохранится как раз благодаря таким малым общинам, объединившим людей с полным единомыслием и единодушием. История XX века уже доказала, что не стоит уповать на "церковную организацию". Не говоря уже о проникающей туда ереси, там все больше главенствует дух мира сего. И Архиеп. Аверкий, и Еп. Нектарий наказывали нам готовиться к грядущим временам новых катакомб, когда ...останутся лишь разрозненные кучки верующих. Наглядный пример — Советская Россия, и на улучшение рассчитывать не приходится, ибо времена неуклонно ухудшаются".
С 1973 г. в скиту стали появляться новые братия. Сначала это были юноши, подолгу жившие там и помогавшие отцам в их повседневных трудах. Затем стали приходить и более взрослые люди, возжелавшие монашеского жития. О. Серафим стал духовным руководителем общины. Каждый вечер он задерживался после службы, чтобы выслушать все "наболевшее" у каждого брата. Этот обычай был также позаимствован у преп. Паисия Величковского, который установил в своем монастыре ежедневное исповедание помыслов, чтобы на корню пресекать дурные наклонности. Отец Серафим хорошо понимал, что от правильного использования этого принципа бывает много пользы, а от неправильного — великий вред, поэтому приступил к этому со страхом и трепетом. Всем исповедующимся он давал простой совет: "Смотри за собой в оба! Познавай себя!"
Желавшие испытать себя на монашеском поприще поначалу жили в скиту как "трудники" и лишь после некоторого испытательного срока получали подрясник и скуфью послушника. Основное внимание уделялось внутреннему деланию. В трапезной всегда читались духовные святоотеческие наставления, а у каждого брата было определенное ему индивидуально духовное чтение. Случалось, что в обители жило одновременно до 14-ти человек, каждый со своими заботами и запросами. Перед отцами Германом и Серафимом встала задача растолковать молодому поколению смысл жизни, столь отличающейся от мирской, необходимо было донести до них святоотеческое учение о самоотречении. Для этого о. Серафим стал выборочно переводить на английский отрывки из основных святоотеческих трудов. Так он сделал подборку из "Руководства к духовной жизни" преподобных Варсонуфия и Иоанна, видя, что святые Отцы прошлого задавались теми же вопросами, что и современные ревнители Православия и указали практические пути искоренения страстей и стяжания добродетелей. Свои переводы о. Серафим читал братиям во время трапезы. Но в последующие месяцы братия один за другим покидали монастырь. "Что-то духовные семена святых не взошли. — посетовал о. Герман. — И почему это?" — "Почва скудна", — ответил о. Серафим. Он был убежден, что бороться с таким верхоглядством можно, насаждая постоянство и приверженность своему делу, поэтому он неоднократно повторял и монахам. и мирянам, как важно ежедневное Богослужение и чтение священных книг.
Чрезмерное подвижничество в монастыре запрещалось, чтобы послушники не возгордились и не впали в прелесть, но и простая монастырская дисциплина, отсутствие "удобств", служили хорошей проверкой силы духа для послушников. Бывали случаи, что послушники по нескольку раз убегали из монастыря, а потом снова возвращались. Отец Серафим жалел их. "Если бы наши послушники, — писал он в летописи монастыря, — сохранили страх Божий в сердцах своих и решились служить Богу невзирая ни на что — отошли бы все тяготы и искушения, и ничто не мешало бы им спасать свои души". Он всячески избегал роли "богоносного старца" в отношениях с молодыми послушниками, стараясь воспитать у них доверительное отношение и открытость в общении с духовным отцом, привить любовь к святым отцам и их наставлениям и научить не доверять собственным суждениям.
Жили в скиту и "братья меньшие" — куры, кошки, собаки, даже павлины, а окрестные олени стали почти ручными. Отец Серафим особенно любил собак. Он говорил, что смысл всех этих животных в том, чтобы "напоминать нам о Рае".
Монастырь постепенно рос. Отцы давали своим жилищам названия в честь крупных русских монастырей. Так например, келья о. Серафима называлась "Оптина". В 1974 г. они построили часовню в память Царственных мучеников — Государя Николая II и Его Семьи. Окрест расчистили место для будущих "скитов", каждый из которых носил имя какого-либо святого — св. Илии Пророка, св. Иоанна Предтечи, cu. Иоанна Богослова, преп. Серафима Саровского и других — и сначала представлял собой расчищенную поляну, где можно было проводить богослужения; кое-где выкопали и котлованы под фундамент будущих часовен или келий. Каждый скит помечался иконой на дереве, деревянным крестом или аналоем, и туда в день памяти святого совершался крестный ход. Дали названия и окрестным горам и холмам: преп. Паисия (или "Паисиева горбушка"), Афон, Покровская...
Господские и Богородичные праздники отмечались в скиту в бедности, простоте и великой радости. Были свои традиции. Например, на Преображение всенощную служили на вершине горы под открытым небом, а потом при свете звезд о. Серафим делился с братией размышлениями о преображенном Царствии Небесном, к которому надо себя готовить.
Отец Серафим приходил в церковь самым первым, уже в 5 утра. Он твердо стоял на том, что каждый день надо совершать полный круг Богослужений, и не пропускал ни одной службы. Он следил за тем, чтобы в ежедневных трудах и заботах каждый брат не лишался Богослужений. В отношении церковного пения о. Серафиму больше всего нравились русские церковные песнопения и особенно древний знаменный распев. Платинские отцы следили за тем, чтобы каждый живший в монастыре читал и пел на клиросе, а не стоял обособленно в углу, чтобы церковная молитва была действительно общей. Вне Богослужений в церкви о. Серафим хранил память Божию, непрестанно творя Иисусову молитву, работал ли он, гулял или отдыхал. Следуя традиции Оптиной пустыни, он исполнял правило "пятисотницы", обычно совершая его по ночам в своей келье.
Отец Серафим написал для "Православного слова" несколько статей о богослужебном Уставе. Он отмечал, что главное — не внешнее знание устава "назубок", а усвоение духа Богослужения: нужно вникать в богослужебные тексты, воспринимай их умом и сердцем, а не просто "пропуская мимо ушей", довольствуясь внешним следованием Уставу. Отец Серафим извлек столько пользы для духа через ежедневные Богослужения, что хотел и других подвигнуть к подобной духовной жизни, насколько хватит сил, — неважно, в миру или в монастыре. "В дореволюционной России, — писал о. Серафим, — ежедневно совершались не только вечерня и утреня, но и повечерие, полунощница и часы. Очевидно, это норма Православия, которой надо следовать и сегодня. Литургии по воскресным и праздничным дням и службы накануне — это минимум, черта, за которой о православном благочестии уже не приходится говорить... Поняв, насколько мы далеки от идеальной (т. е. нормальной) православной жизни в быту и в храме, не стоит предаваться унынию, напротив, мы должны с удвоенным желанием познавать и искать этот идеал, насколько позволяют нам условия нынешней весьма рассеянной жизни... Для мирян, погрязших в делах житейских, такое представляется почти невозможным. Насколько же важно для них тогда извлечь максимум пользы для себя... из ежедневного цикла Богослужений".
Летом 1972 г. отцы организовали трехнедельные курсы для паломников, во время которых о. Серафим читал лекции о развитии западной философской мысли. начиная с отпадения Римской церкви от Православия и до наших дней. Эти лекции были по просьбе "питомцев" Алексия Янга записаны на магнитофон. Отец Серафим назвал их "курсом православного выживания", т. к. считал, что для сохранения Православия в современном мире необходимо хорошо знать все формы вероотступничества и понимать суть современной цивилизации. Отец Серафим, как никто другой, мог рассказать об этом, потому что он сам прошел долгий путь к Православию и хорошо изучил все веры и суеверия современного мира. Он говорил: "Если уж серьезно принимать Православие, то до конца, без оговорок, оно должно объять все сферы жизни. Иначе Православие — всего лишь очередная религиозная секта, отличная от других... только внешними атрибутами— Но именно потому, что Православие есть Истина, оно способно в корне изменить человека... Если не иметь правильного представления о происходящем в мире, незаметно для вас в ваше Православие будет привнесен вкус разных новомодных идей. Вы по воскресеньям, будете ходить в церковь, а в будни жить по совсем другим меркам, что приведет к катастрофе..." Курс лекций о. Серафима по глубине и охвату материала годился для любого университета, но давал больше: он задавал знаниям нужное направление к цели — к Православию.
Отец Серафим, безусловно, был подвижником. Он ел понемногу дважды или трижды в день, вместе с братией, решительно отвергал все "удобства", но при этом воспитывал себя в умеренности, так чтобы подвиг был посильным и не мешал ежедневным трудам.
Постель о. Серафима была типично монашеской: узкая, жесткая — две сколоченные доски без матраца. Келья — досчатая, ничем не утепленная каморка. Маленькую дровяную печь он топил не более часа перед тем как лечь спать, и к утру температура в келье опускалась зимой ниже нуля. Отец Серафим никогда не принимал ванну или душ, только обтирался мокрой тряпицей. Но другим братиям он никогда не воспрещал принимать душ и не укорял за "чрезмерное усердие в еде". В подвижничестве о. Серафима особенно поражала одна черта; он ни минуты не сидел без дела, постоянно пребывая в каких-либо богоугодных трудах. Его все время подгоняла боязнь не успеть. Он не раз повторял: "Уже позже, чем вы думаете. Поэтому спешите творить дело Божие!".
Вероятно, о. Серафим предчувствовал близкую кончину. Врачи сказали ему, что с детства у него работает только одна почка. Он понимал, что "живет взаймы", по милости Божией Матери, избавившей его от смерти в 1961 г. Он никогда не жаловался на усталость и не предрекал своей кончины, но единственной его заботой было выпустить как можно больше духовной литературы. Трудясь в своей смиренной келье, печатая на машинке при свечах, о. Серафим издал и написал беспримерное для наших дней количество православных сочинений. Как только выдавалась свободная минута, он устремлялся в келью и садился за стол, набрасывал план и сразу начинал печатать статью, лишь изредка отрываясь, чтобы что-то обдумать. Свои работы он, в духе монашеского смирения, никогда не подписывал. Случалось, он прямо во время трапезы зачитывал братии перевод "с листа" какого-нибудь святоотеческого труда. Перевод записывался на магнитофон, потом тщательно проверялся. Так были переведены на английский целые книги: "Наставления монахам" преп. Феодора Студита, "Житие старца Анатолия Оптинского", "Духовные поучения" преп. Аввы Дорофея, главы из "Комментариев к Новому Завету" Архиепископа Аверкия и другие.
Кроме "Православного слова", выходившего раз в два месяца, отцы с 1972 г. регулярно издавали полный церковный календарь на английском языке. Множество экземпляров "Православного слова" рассылалось бесплатно — по библиотекам, бедным монашествующим и другим неимущим людям. С 1968 г. почти в каждом номере отцы стали печатать жития Новомучеников Российских. Отец Серафим говорил: "Свидетельство мучеников — самый драгоценный дар России Западу".
В 1976 г. Братство издало на английском языке книгу "Блаженный Паисий Величковский", куда вошло его житие, наставления, обзор его влияния на последующее развитие монашества и полная церковная служба святому с каноном, написанным о. Серафимом. В 1978 г. начала выходить серия книг о подвижнических трудах русских подвижников ХIХ века. В 1976 г. вышла в свет книга о. Серафима, которая вызвала огромный резонанс — "Православие и религия будущего", где рассматриваются современные религиозные направления, признаки "нового религиозного сознания", прокладывающего путь единой всемирной религии Антихриста и знаменующего начало "бесовской пятидесятницы" последних времен. Когда о. Серафим работал над книгой, почти все рассматриваемые им идеи и учения еще не набрали силу, но он точно предугадал, что скоро с "обочины" они быстро переместятся на "главную дорогу", И первую роль в этом играет экуменическое движение, в которое постепенно вовлеклись все официальные православные церкви. Отец Серафим рассмотрел с точки зрения Православия и святоотеческих писаний и все нехристианские культы, а также явление НЛО и современные "чудеса" (вызывание духов, целительство, ясновидение и прочие трюки), показав, что все это связано с демоническими силами и направлено на погибель людей. Многим эта книга показалась слишком суровой, но о. Серафим сознательно не избегал "острых углов", считая, что когда повсюду совершается явное или скрытое предательство христианской веры, не время деликатничать и искать компромисса. Теперь, после смерти о. Серафима, религия будущего, которую он описал, уже сложилась окончательно и вошла в силу и применительно к сегодняшнему дню многое в его книге кажется недостаточным, но тогда оно звучало как настоящее откровение. Книга о. Серафима помогала и продолжает помогать многим людям в осознании истинной природы современного "чудодейства", экуменизма и прочих движений "новой эры" и в стремлении к более серьезной духовной жизни, держась истинного православного пути.
Отцу Серафиму также принадлежит ряд статей о древних святых Запада, особенно православной Галлии, которые были почти забыты современными христианами. Он перевел с латыни на английский "Жития отцов" св. Григория Турского, снабдив их подробным комментарием. До последних дней жизни отец Серафим выполнял заветы святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. стараясь внести свой вклад в великое дело прославления православных святых Запада.
После кончины сербского епископа Саввы (Сарашевича) отцам достался его архив, по материалам которого они издали "Летопись почитания Архиепископа Иоанна (Максимовича)" на русском языке; в 1979 г. вышел и ее второй том — проповеди и труды самого Владыки Иоанна.
4. Пастырство
В октябре 1976 г. в обитель приехал Епископ Нектарий и сказал отцам, что Митрополит Филарет считает необходимым для них принять священный сан, чтобы они могли служить литургию и во всей полноте окормлять паломников. В конце декабря о. Германа рукоположили в скиту в иеромонаха, а о. Серафима — в Сан-Франциско 20 декабря/2 января, в день памяти св. прав. Иоанна Кронштадтского, в иеродиакона. 11/24 апреля 1977 г. епископ Нектарий рукоположил о. Серафима в священника, в тот же день был посвящен в чтеца Алексий Янг.
Когда новое бремя священства легло на плечи отцов, Господь избавил их от бремени некоторых мирских забот: в монастыре нашли воду и выкопали колодец. который значительно облегчил монастырский быт. Миссионерская деятельность монастыря стала еще шире. В разных местах страны были созданы приходы с домовыми церквами, которые окормляли отцы, ездили туда служить литургию. Отец Серафим стал ездить в миссионерские поездки, чтобы окормлять духовно разросшуюся паству, хотя для него это было довольно тяжело: по натуре он был не общительным миссионером, а мыслителем-одиночкой, философом, писателем, и всякий раз ему очень не хотелось покидать монастырь, что к тому же вынуждало его оставлять писательство. Однажды, вернувшись из очередной миссионерской поездки, он сказал: "Из-за этого я не досчитаюсь двух лет жизни и тома православных работ". Однако он смиренно воспринимал эту новую жизнь и понуждал себя отдавать людям всю душу. Он вскоре обрел радость в своем новом призвании, сострадал людям, которым служил и не щадил себя ради других. В мае 1979 г. Алексий Янг также был рукоположен в священники и стал помогать отцам в их миссионерских трудах.
В 1977 г. в "Православном слове" стали выходить главы книги о. Серафима "Душа после смерти", где излагались взгляды святых Отцов на загробную жизнь. и современному оккультному пониманию "посмертных опытов" противопоставлялось православное толкование. Книга вызвала широкий отклик читателей. Нашлось и немало критиков. Особенно нападали на учение о "мытарствах" — оно не вязалось с современными "гуманистическими" представлениями о Боге. Отец Серафим замечал: "Люди ныне самодовольны и самоуверенны. они и слышать не хотят о суровом суде и ответе за все грехи. Куда "удобнее" полагать, что Бог не так строг, как представляет Его православная подвижническая традиции, что... если мы исполнимся высоких духовных мыслей, ...то спасение нам обеспечено. Истинное православное учение о жизни после смерти, напротив, наполняет нас страхом Божиим и вдохновляет на борьбу во имя Царствия Божия с невидимым врагом, стоящим на пути. К этой борьбе призваны все христиане, и несправедливо "разбавлять сладеньким" суровое истинное учение, только чтобы верующим "удобнее жилось"... И непозволительно называть "баснями" то, что мешает душевному удобству. Моды и взгляды людские изменчивы, а православное учение неизменно, и неважно, сколько у него последователей. Да пребудем же его верными чадами!" Отдельной книгой "Душа после смерти" вышла в 1980 г.
Летние приезды паломников в Платину всегда сопровождались крещением новообращенных. Отец Серафим старался духовно направить людей, вел обширную переписку со своими чадами, со студентами и с другими желающими приобщиться к Православию, определиться на жизненном пути. Он советовал людям не спешить определить свое духовное состояние и больше полагаться на Бога, не оставлять борьбы со своими страстями и не впадать в отчаяния при трудностях и искушениях. Проповеди его были немногословны, всегда по существу. В пастырстве о. Серафим чрезвычайно терпеливо выслушивал людей, их чаяния, но своими взглядами всегда делился очень сдержанно, говорил коротко, только самое необходимое, Он учил людей смирению и каждодневной борьбе с грехами и самолюбием. Обогащенный собственным опытом страданий, исканий и духовной борьбы, о. Серафим знал, когда пожурить, когда утешить, кому заронить семя христианского смирения и надежды. Обходительность и мягкость, столь отличная от суровости его печатного слова, привлекали к нему людей. Люди понимали, что он чувствует их боль, потому что сам испытал ее. При этом он не был сентиментальным и не давал волю чувствам.
Вот как вспоминает о нем одна его духовная дочь: "Помню последнюю нашу встречу... Чудесный воскресный день в Платине, о. Серафим рассказывает о монастырской собаке, павлинах, оленях, о недавнем затмении солнца. Он был очень счастлив, много смеялся. Я спросила, как он себя чувствует. Он оглядел монастырь и сказал просто: "Как в раю'" ...Отец Серафим неизменно относился ко мне с любовью, даже когда называл "дурой" и "тупицей". Я почему-то никогда не обижалась, хотя и понимала, что он не шутит. Даже этими словами он подавал надежду. ...Он требовал, чтобы я жестче относилась к себе, с другой стороны, просил, чтобы я себя не тиранила... Однажды на исповеди, перечислив свои грехи, и сказала, что хочу умереть, и в том же духе. Он сказал: "Спору нет, ты — великая грешница, но из этого совсем не следует, что нужно уходить из жизни!" И у меня вновь появилась надежда. Наверное, это самое главное, что он давал надежду. Он все время взывал к моему терпению: "Поспешай не торопясь, по мере своих сил, и когда падаешь — непременно поднимайся вновь!" ...Он всегда находил время для меня и для каждого, невзирая на самочувствие. Всегда терпеливо выслушивал, отвечал на вопросы...".
Отец Серафим стал проповедником "Православия сердца", и это было главным содержанием последних лет его жизни. Он писал: "Прежде всего вера должна гнездиться и сердце, а не в уме, она должна быть "живой и греющей душу", а не абстрактной холодной теорией. Вере учатся в жизни, а не в школе". Он учил простоте: "Принимайте веру от отцов в простоте. ...И даже если люди вокруг вас особой мудростью не отличаются. Господь Сам направляет Свою Церковь. И пребудет с нею до конца, так что не нужно метаться, впадать в ересь, отступать от веры. Последуем простому пути, не доверяя собственной мудрости... — и православное осмысление жизни начнет мало-помалу складываться у нас в душах".
Как о. Серафим учил, так жил и сам. Однажды один новообращенный студент дал ему почитать свой реферат о Канте и спросил его мнения. И о, Серафим. который проштудировал не только Канта, но и многих философов, о которых студент никогда и не слыхал, ответил: "Слишком умно для меня", — он хотел этим преподать урок простоты и смирения.
Один монах приехал в Платину, наслышавшись о глубоких и ревностных писаниях о. Серафима, и потому побаивался его. Видя его седины (о. Серафим рано стал сильно седеть) и проницательный взгляд, он растерялся и не знал, о чем говорить. "А вы знаете, какие собирать грибы?" — вдруг спросил о. Серафим и, будучи опытным грибником, рассказал гостю, какие съедобные грибы растут в округе. У брата на душе полегчало, он рад был услышать что-нибудь о простой монашеской жизни.
Отец Серафим очень боялся и не любил похвал и всегда старался обрывать тех. кто начинал превозносить его. Отличительным его качеством было терпение и умение переносить трудности. Он не фарисействовал, не напускал на себя "духовного" вида. Можно было видеть, как он шутил, смеялся, играл в снежки с мальчишками, приезжавшими в монастырь.
По совету о. Германа, о. Серафим стал писать "Руководство для обратившихся в Православие". Основные его советы были таковы: не уповать на себя и свои силы и мнения, а руководствоваться советами более опытных и учением святых Отцов; не подходить к вере как к чему-то абстрактному; не многословить о Царстве Небесном, а сосредоточить все внимание на духовной жизни и держаться подальше от славы и общественного внимания; не увлекаться духовными а переживаниям и" (симптомы этого — возбужденное состояние, обилие "великих" событий и знамений, кипение крови, высокий стиль разговора — свидетельства отсутствия смирения), а трезвиться внутренне и искать совета у святых отцов и в житиях святых; не впадать в излишнее критиканство или, наоборот, превозношение того или иного священника, монастыря, прихода и т. д., считаться с мнением других и не навязывать во что бы то ни стало свои вкусы, какими бы правильными они не казались; учить других без грубости и недоброжелательности, избегать раздоров по второстепенным вопросам. При этом, предостерегая новообращенных от крайностей, о. Серафим был далек от того чтобы противопоставлять им православных по рождению и воспитанию. Некоторые в РПЦЗ считали, что все беды происходят от новообращенных, но о. Серафим с этим не соглашался: Церковь должна быть открыта для всех, а не только для "избранных". "Воспитанные в Православии с детства обладают терпением, но не рвением, — писал он. — У новообращенных рвения предостаточно, но нет терпения. Лучше всего, когда рвение закалено терпением. Однако, современная Церковь зачастую обращает смирение и терпение в пассивность и трусливое выжидание, что приводит к полному бездействию. Ревностных же новообращенных часто упрекают в "прелести", их отталкивают, что, естественно, наносит вред. Примем же к руководству Священное Предание, ибо это и есть мудрость Церкви". В противоборстве русской и греческой традиций о. Серафим также не принимал ничью сторону. "Мы все едины во Христе, и уж совсем непозволительно из-за национальных различии сеять соперничество между православными. Нам есть чему поучиться другу друга, но и тем и другим нужно учиться в первую очередь у Спасителя нашего Иисуса Христа познавать чистые истоки Его Церкви!"
В 1979 г. несколько женщин, духовно окормлявшихся в их скиту, решили окончательно посвятить себя монашеской жизни. Удалось купить участок земли в 12-ти милях от скита, и там была основана женская обитель во имя блаж. Ксении Петербургской, прославленной в 1978 г. Духовником сестер стал о. Серафим и столкнулся здесь с иными заботами, чем в мужском монастыре. Женщины отличались большей выносливостью и духовной зрелостью, чем мужчины-послушники, но у них были свои "бесовства", например, злопамятность. Отец Серафим учил их смирению, любви, прощению, откровенности. В своей обители сестры также совершали полный круг богослужений.
К сожалению, единодушие о. Серафима и о. Германа постепенно стало разрушаться. По-видимому, о. Герман стал увлекаться внешней деятельностью, ему захотелось более "пышной" жизни; нищета и простота. изначала бывшие принципом платинского скита, его уже не привлекали. Кроме того, он не терпел чьей-либо власти над собой и особенно не любил епископов, говоря даже, что от них в Церкви происходит только один вред. Отец Серафим не мог согласиться с такими мнениями брата и очень скорбел, видя, как о. Герман удаляется "на страну далече" от истинно-монашеского духа жизни. Положение усугубилось, когда о. Серафим узнал о проблемах о. Германа в моральной области. Это его безмерно огорчило и, вероятно, ускорило его болезнь и кончину. Он понимал, что поведение о. Германа чревато скандалом и закрытием обители, что означало бы конец всей их деятельности и опорочило бы все то, что было ими сделано раньше. Быть может, именно этот скандал – который все же разразился уже после смерти о. Серафима – поспособствовал тому, что в Америке, в отличие от России, многие недолюбливают о. Серафима и относятся к нему с недоверием…
В 1982 г. на праздник Преображения о. Серафим по обыкновению выступил с проповедью под открытым звездным небом. В этой своей последней, как оказалось, проповеди он говорил слушавшим о цели нашего земного пути, о жизни грядущей. "Мы живем в конце времен. Все отчетливее знамения антихриста, к его воцарению готовится весь мир сей. И христианам выпадут неслыханные испытания веры и любви ко Христу. Нам придется скрываться в пустыни... Скрываться надобно не для того, чтобы спасти свою жизнь земную, а чтобы выгадать время и укрепить души перед последней битвой. Начинать нужно уже сейчас. Хотя бы бороться с мелкими страстишками, памятуя, что истинный дом наш не здесь, на земле, но на небесах. Так потрудимся же ради нашего небесного дома, как говорил преподобный Герман. К звездам! К звездам!"
5. "Скончався вмале, исполни лета долга, угодна бо бе Господеви душа его…"
После Преображения о. Серафим заболел и не мог более присутствовать на богослужениях. С ним и раньше бывали недомогания, но он никогда не жаловался, и трудно было судить, насколько он болен. Несколько дней боли не прекращались. Пришлось лечь в больницу. Оказалось, что у него открылась очень редкая и опасная болезнь кишечника. Врачи сделали две операции, но болезнь не остановилась. Состояние его было безнадежным. Отец Серафим лежал, весь в иглах капельниц и невыносимо страдал от боли. У его постели постоянно дежурил кто-то из братии или друзей. Над больным совершили елеосвящение. Его часто причащали, но его состояние все ухудшалось. Говорить о. Серафим не мог. Через несколько дней у него стали отказывать различные органы, и 20 августа / 2 сентября 1982 г. он скончался. Ему было 48 лет.
Его предсмертные страдания, мучительные, но пред лицом вечности недолгие, были последней ступенью его духовного восхождения, подведя к вратам Царства Небесного. "Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2 Кор. 4:17).
Тело о. Серафима, облаченное в монашеское и священническое одеяние, в простом деревянном гробу оставили до похорон в монастырской церкви. Круглые сутки читали Псалтирь. За три дна, прошедшие с момента смерти до погребения, тело не окостенело, не начало разлагаться, несмотря на летнюю жару. Кожа оставалась теплой, мягкой, золотистой на вид. Лицо о. Серафима в гробу прояснилось, разгладилось, воссияло покоем и счастьем и было таким красивым, что несмотря на обычай закрывать лицо почившего священника и монаха, этого делать не стали. Отец Серафим лежал будто живой и выглядел моложе, чем при жизни.
В день похорон монастырская церковь была переполнена. Отпевание совершали Архиепископ Антоний и Епископ Нектарий. Народу собралось столько, что многим пришлось слушать службу со двора. Епископ Нектарий, увидев среди пришедших убитую горем мать Бригитту, настоятельницу женской обители блж. Ксении, утешил ее: "Молитесь не за отца Серафима, а отцу Серафиму!" Когда гроб о. Серафима опустили в могилу и засыпали землей, всеобщая скорбь стала сменяться радостью — не сговариваясь, все запели "Христос воскресе из мертвых". В течение сорока дней ежедневно совершались заупокойные литургии по о. Серафиму. На сороковой день в монастырь приехал Владыка Нектарий с несколькими священниками. Совершив литургию и панихиду на могиле, он обратился к собравшимся с проповедью, которую закончил словами: "Отец Серафим был праведником, может быть, даже святым". Священник, переводивший его проповедь на английский, запнулся при таком смелом заявлении и попросил уточнить. Тогда Владыка громогласно повторил: "Да! Святым!" От могилы пошли в храм, и на пороге Владыка Нектарий остановился и во весь голос запел величание: "Ублажаем тя, преподобие отче Серафиме, и чтем святую память твою. наставниче монахов и собеседниче Ангелов!" Монахи священники и паломники подхватили, и снова горечь разлуки с о. Серафимом скрасилась радостью.
Так началось почитание о. Серафима, которое затем перешло и в Россию. Сейчас в нашей стране написано уже несколько икон преподобного Серафима Роуза и служба ему.
Преподобне отче Серафиме. моли Бога о нас!
ПРИМЕЧАНИЕ:
(1) При составлении жизнеописания о. Серафима использовалась книга "германитского" монаха Дамаскина "Не от мiра сего. Жизнь и учение о. Серафима Роуза". Отдавая себе отчет в крайней тенденциозности этой книги, написанной с откровенно враждебных РПЦЗ позиций, мы включили в данное жизнеописание о. Серафима лишь то, что на наш взгляд заслуживает безусловного доверия, сделав поправку на свидетельство об этой книги о. Алексия Янга и на его личные воспоминания об о. Серафиме, которые публикуются ниже.
Татьяна Сенина
ВЕРТОГРАДъ-Информ
№8, 1999 г.
В этих двух словах выражено много чести, гордости и ответственности перед Богом, Отечеством и людьми, заставляя каждого русского верующего задуматься. Православный значит, человек который верит, славит, и служит правильно истинному Богу, отличаясь в этом, от людей, поклоняющихся в капищах ложным богам, и это значит, что он старается жить по данным Господом Заповедям по отношению к Создателю и другим людям.
В настоящее время, когда мы стоим на переломе русской истории, нам необходимо вспомнить оклеветанного и непонятого великого человека, патриарха Никона, который указал истинный путь русской жизни, на который теперь и необходимо повернуть русскую жизнь.
«Деятельность русской церкви по ликвидации своих зарубежных расколов.» Сборник «Патриарх Сергий и его духовное наследство». Издание Московской Патриархии, 1947 год
Премьер-министр России Дмитрий Медведев обсудил с Патриархом Кириллом возможность перевода Российской Федерации на юлианский календарь. По словам премьер-министра, о чем стало известно из его Твиттера, Партиархом Кириллом идея была горячо подержана. Как заявил Дмитрий Медведев, Запад не ожидает такого шага от России.
Патриархи четырех старейших церквей мира и предстоятель Автокефальной церкви Кипра призвали Русскую православную церковь придерживаться своей канонической территории.
Указом от 06.09.2014 года Митрополит Агафангел благословил священнику Георгию Цанаеву из Владикавказа (Северная Осетия, РФ) переход в епархию, окормляемую Преосвященным Амвросием, епископом Мефонским (ИПЦ Греции).
В Венесуэле Чавесу молятся как Отцу Небесному - просят защиты от капитализма
Сейчас я хочу говорить с вами о том, о чем как правило не говорят, — о вере. Обычно, поверив и войдя и Церковь, мы на этом и успокаиваемся. Между тем надо разобраться, что же такое вера. «Вера есть сила, все внутри в благонастроении содержащая, или есть самое благонастроение, подающее преестественное, непосредственное, совершенное единение верующего с веруемым Богом»[1]. Итак, наше общение, наша связь с Богом находится в зависимости от того, какова сила нашей веры.
Нам кажется, что Бога можно просить о любой добродетели, но мы не делаем этого в отношении веры. Преподобный Симеон Новый Богослов, не будучи сам мучеником и не готовясь к этому подвигу, так определяет ее сущность: «Вера есть (быть готову) умереть Христа ради за заповедь Его, в убеждении, что такая смерть приносит жизнь»[2]. Здесь вера ставится в связь с мученичеством.
Если мы вспомним о крещении, которое совершается через погружение крещаемого в воду, перед нами встает вопрос: каков таинственный смысл этого действия? Николай Кавасила изъясняет это следующим образом: когда, погружаясь в воду, скрываемся в ней, то убегаем жизни в воздухе, что означает смерть, а когда появляемся на поверхности опять получаем воздух и жизнь. Подобное же говорит и Кирилл Иерусалимский: «И каким образом Христос воистину был распят, погребен и воскрес; а вы чрез крещение в подобии и сраспяться, и спогребстись, и востать с Ним удостоились...»[3] Значит в самом крещении мы выражаем существо наше веры, готовность умереть за Христа.
Христос не требует от всех нас смерти за Него, какою Он за нас умер, но все мы должны иметь по крайней мере готовность к тому и свидетельствуем о том в крещении, умирая с верою, что такая смерть есть истинная жизнь. Продолжая раскрывать понятие «вера», Симеон Новый Богослов пишет: «Вера есть... нищету вменять в богатство, худость и ничтожество в истинную славу и знаменитость, и в то время как ничего не имеется, быть уверену, что всем обладаешь»[4].
Милость Божия к нам заключается в том, что в крещении с нами не происходит фактической смерти — мы лишь свидетельствуем о готовности к ней. Для некоторых же, для сильных, эта смерть становится настоящей, они на самом деле сподобляются пострадать за Христа, но и мы, слабые, должны иметь по крайней мере готовность к смерти.
Если посмотреть внимательно на все христианство, на последования наших таинств, начинаешь видеть, какое особенное значение придается мученичеству, смерти за веру во Христа. В радостном, говорящем не о смерти, а о жизни, таинстве брака брачующиеся венчаются венцами мучеников: «Помяни я Господи Боже наш, — говорит молитва, — якоже помянул еси святыя Твоя четыредесять мученики...»[5] В таинстве брака полагается тропарь мученикам: «Святии мученицы, добре страдальчествовавшии и венчавшиися, молитеся ко Господу, помиловатися душам нашим». Радость врачующихся должна быть радостью креста, мало того, даже радостью мученичества. «Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало, мучеников радование, ихже проповедь, Троица Единосущная»[5].
Также и в момент скорби, в момент отпевания Церковь взывает: «Агнца Божия проповедавше и заклани бывше якоже Агнцы, и к жизни нестареемей святии, и присносущней преставльшеся, Того прилежно, мученицы, молите, долгов разрешение нам даровати»[6]. Не к преподобным, не к праведным, а к мученикам прежде всего обращается Святая Церковь, ибо они явно исполнили обет веры, обет крещения: «В небесных чертозех выну (всегда. — О.С.) доблии мученицы молятся Тебе, Христе, егоже от земли преставил еси вернаго, вечных благ получити сподоби»[7]. И почти всюду, во всяком таинстве и богослужении, первый тропарь будет мученический.
Итак, всякий, кто крестился, должен быть готовым на то, что по указанию Божию, по Его воле символически совершенное над ним в таинстве крещения действительно над ним и совершится. Об этом мы имеем не только святоотеческие свидетельства. То же говорит нам один из наших современников, который рассказывает, что в простоте сердца он думал раньше, что те времена, когда Господь требовал от верующих готовности умереть за Него, прошли, что это было где-то, когда-то. Но вот и ему Господь судил соприкоснуться с этим моментом готовности умереть за веру, о которой говорит Симеон Новый Богослов, и, испытав это, он свидетельствует, что трудно только переступить границу и предать себя всецело воле Божией, но когда «рубикон перейден», тогда нет меры утешения.
Веры надо нам иметь больше. Тогда понятны становятся слова Симеона Нового Богослова, который сам шел не путем мученичества, но так понимал веру. И тот человек, кто стал перед необходимостью умереть или отказаться от Христа, получает настоящее понимание веры. Вовсе не прошли те состояния, о которых мы любили читать в детстве, которые мы считали почти за сказку. Господь может каждому послать мученический венец, а если и нет, то мы должны принести Ему хотя бы готовность к тому.
Если все это так, то как же нам все-таки быть? В чем трудность для неверующего? Сами ли мы приобретаем веру или Бог нам ее дает? Симеон Новый Богослов, рассуждая о природе веры, вспоминает некоего знакомого ему человека, который ни долгих постов не держал, ни бдений не совершал, ни на голой земле не спал, ни других подобных тяжелых подвигов на себя не налагал, но, приведши на память грехи свои, познал свое окаянство и, осудив себя, смирился, и многоблагоутробный Господь за это одно спас его, как говорит божественный Давид: смирихся, и спасе мя (Пс.114:5). Он поверил словесам Бога, и за эту веру Господь приял его.
Смирение есть вера и вера — смирение. По словам Симеона Нового Богослова, вера есть дар Всеблагого Бога; этот дар Он вложил в наше естество, подчинив употребление его самовластию произволения нашего. Мы не имеем в своей естественной природе никакого препятствия к тому, чтобы поверить словесам Бога. А почему же есть неверующие?
Вера есть то, что вложено в нас. Совершением греха человек выявил потерю веры в Творца как во Всеведущего, Всезнающего и Вездесущего, сначала задумав обмануть Его, а потом пытаясь спрятаться от Него. И потеряна вера была благодаря гордости — тварь захотела сравняться с Творцом, стать подобной Ему. И наоборот, мы обретаем веру, когда ставим себя обратно на ту полку, на которой должны стоять как тварь в природе. Препятствие же для веры — не в естестве, а в том, что мы сами вложили в себя, — в гордости. Вся трудность заключается в стяжании смирения.
Для нас, уверовавших, дело обстоит вовсе не так, что вот, поверили, и всё тут. Иначе бы мы горами двигали. Вера даруется нам как вложенная в естество, в природу нашу, возрастает в зависимости от того, насколько мы идем навстречу. И сказали апостолы Господу:умножь в нас веру (Лк.17:5). Они понимали, что вера дается Господом. Становится понятным все, что было с апостолами, когда не могли они исцелить бесноватого, как рассказывается в Евангелии: Один из народа сказал в ответ: ...говорил я ученикам Твоим, чтобы изгнали его, и они не могли. Отвечая ему, Иисус сказал: о, род неверный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? Приведите его ко Мне. И когда привели к Иисусу бесноватого отрока, Господь сказал его отцу: Если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию (Мк.9:17-19, 23-24). А Петру Господь говорит: Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу; но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих (Лк.22:31-32). Вера ослабевает в нас потому, что мы не идем к ней навстречу, не готовимся к принятию дара, не просим, как отец бесноватого: Верую, Господи, помози моему неверию (Мк.9:24). Все приведенные евангельские свидетельства говорят, что мы своими силами не можем ни приобрести, ни сохранить веру и должны молиться о том Господу, как молились святые отцы и мужи евангельские.
Если вера есть готовность умереть за Христа и смерть эта — высшая степень веры, нам надо идти путем стяжания этого состояния:
Вера во Христа истинного Бога, рождает желание вечных благ и страх мучений; желание же сих благ и страх мук приводят к строгому исполнению заповедей, а строгое исполнение заповедей научает людей глубокому сознанию своей немощности; это сознание истинной немощности нашей рождает память о смерти; кто же возымел сию память сожительницею себе, тот приболезненно взыщет узнать, каково будет ему по исходе и удалении из сей жизни; а кто тщательно старается узнать о будущем, тому прежде всего надлежит лишить себя настоящего (т.е. благ и вещей мира сего).[8]
Вера настраивает на истинное благо; она рождает в нас страх Божий. Подобное же говорит и Феодор Эдесский: «Вера правая и глубоко внедренная рождает страх Божий; страх же Божий научает нас соблюдению заповедей»[9]. Сам ничего не могу, но все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе (Флп.4:13). Сознание немощи моей рождает, по словам Симеона Нового Богослова, память смертную. На земле мы имеем время на покаяние, а в той жизни будет уже поздно. Царство Божие начинается на земле, оно внутри нас. Потому-то и утрачиваем мы в конце концов интерес к благам и вещам мира сего.
Все настоящее есть то, что прейдет, но не прейдет моя душа и Царство Божие, к которому я приобщаюсь здесь, на земле. Мы должны готовить себя к иной жизни и к тому, что смерть за Христа есть путь к истинной, настоящей, подлинной жизни. Мы должны пользоваться всем как непользующиеся и не должны делать для себя из «благ земных» настоящие блага. Тогда вера станет иметь для нас совсем не то значение, какое мы придавали ей раньше.
Итак, вера есть дар Божий, о котором должно просить; вера зависит от того, как мы смиряемся, и пути, ведущие к вере, лежат через память смертную, через неприлепление к мирским благам и даже к самой жизни в мире сем, через готовность к смерти за веру во Христа.
Следуя по пути стяжания веры, на что же нам все-таки ориентироваться, что ставить во главу в этой борьбе за веру и смирение? Об этом говорит апостол Павел: Преподаю тебе, сын мой Тимофей, сообразно с бывшими о тебе пророчествами, такое завещание, чтобы ты воинствовал согласно с ними, как добрый воин, имея веру и добрую совесть, которую некоторые отвергнув, потерпели кораблекрушение в вере (1 Тим.1:18-19). В другом месте он говорит о диаконах (и это относится, конечно, ко всякому христианину), что они должны быть честны, не двоязычны, не пристрастны к вину, не корыстолюбивы, хранящие таинство веры в чистой совести (1 Тим.3:8-9). Таким образом, наша вера зависит от того, насколько чиста наша совесть. Очищение и хранение совести — вот на чем должна быть основана борьба за веру.
[1] Прп.Максим Исповедник. Умозрительные и деятельные главы, 129 // Добротолюбие. Т.3. С.263.
[2] Прп.Симеон Новый Богослов. Деятельные и богословские главы, 1 // Добротолюбие. Т.5. С.7.
[3] Свт.Кирилл Иерусалимский. Поучения тайноводственные. М., 1900. С.326. Поучение 3, 2.
[4] Прп.Симеон Новый Богослов. Деятельные и богословские главы, 1 // Добротолюбие. Т.5. С.7.
[5] Требник. Последование венчания.
[6] Требник. Последование погребения мирских человек. Статия 3.
[7] Последование погребения мирских человек. Канон. Песнь 1.
[8] Прп.Симеон Новый Богослов. Деятельные и богословские главы, 4 // Добротолюбие. Т.5. С.7-8.
[9] Прп.Феодор Эдесский. Сто душеполезнейших глав, 47 // Добротолюбие. Т.3. С.329.
Владыка Порфирий (Успенский) знаменитый востоковед, ученый с 1847 до 1854 года бывший начальником Русской Духовной Миссии в Святой Земле в своих трудах писал как Спаситель, возносясь на небо, благословил Апостолов с лицом, обращенным в том направлении, где должна была в будущем образоваться Святая Русь. Владыка считал, что Божие благословение было дано Спасителем не только Апостолам, но также и тому народу, который должен был перенять Миссию Учения о Едином Боге другим народам, после того как евреи не приняли Его как своего Спасителя.
Первоиерарх РПЦЗ Митрополит Агафангел отправил письмо по поводу ситуации в г.Малин, на имя Генерального Прокурора Украины, следующего содержания:
Священник Алексий Янг, Денвер, Колорадо:
I. Записано со слов Алексия Янга 20–21 августа 1998 года.
Я познакомился с о. Серафимом в то время, когда он продавал книги в магазине в Сан-Франциско. У него ещё не было бороды, и из-за этого его глаза казались совершенно огромными. Создавалось впечатление, что он видит меня насквозь. Я был католиком, иногда заходил в этот магазин, и мы говорили с ним о вере.
Потом мы с женой решили перейти в Православие. Приехали в Сан-францисский собор, дождались окончания службы и, когда епископ выходил из собора, мы перегородили ему дорогу (американцы, знаете, такие грубые) и сказали: "Мы хотим быть православными". Владыка позвал священника и о. Серафима (тогда ещё Евгения), чтобы обсудить наше намерение. Так мы стали православными.
Потом мы несколько лет ездили в собор в Сан-Франциско (он находился в семи часах езды от нашего дома). Мы приезжали туда специально, чтобы поговорить с о. Серафимом (тогда ещё Евгением). Иногда нам его приходилось подолгу ждать. Потом о. Серафим переехал в Платину, которая находилась всего в двух часах от нашего дома. И мы приезжали туда очень часто.
О. Серафим никогда не ругал нашу церковь и никогда ничего плохого не говорил о наших епископах. Всё, что написано в книге (Имеется в виду книга "Не от мира сего" — ред.) по поводу того, что он осуждал РПЦЗ — неправда.
Никогда, никогда о. Серафим не гневался. В книге говорится о каком-то "праведном гневе" — это неправда. Один человек сильно восставал на о. Серафима из-за его книги "Душа после смерти", а также ругал святителя Игнатия Брянчанинова. Однажды он написал письмо, где сильно оскорблял о. Серафима и святителя Игнатия. Я показал это письмо о. Серафиму. Когда он прочитал это письмо, по его лицу словно бы пробежала какая-то тень. Но тут же он перекрестился и сказал: "Господи, помилуй".
Ежедневно о. Серафим совершал суточный круг богослужений. В Платине службы совершались в церкви. Если какой-нибудь послушник впадал в уныние и пропускал службу, о. Серафим после службы шёл к нему и совершал богослужение ещё раз вместе с ним. Как правило, это оказывало на послушника очень сильное действие.
Отец Серафим сам рубил дрова и выполнял другую хозяйственную работу. Кроме того, у него был свой небольшой огородик. При этом он ещё много переводил и писал. Как он всё успевал — непонятно.
Отец Серафим любил показывать гостям свой огородик. Там росло немного моркови и ещё что-то в этом роде. Место было очень дикое, и в монастырь приходили олени. Они были очень дружелюбные и таскали овощи с огородика о. Серафима. Тогда о. Серафим обнёс его специальной сеткой для кур. Но через сетку научились перелезать белки, которые тоже пытались поживиться чем-нибудь с огорода. Тогда о. Серафим натянул сетку поверху. Получился огородик в клетке.
На праздник преп. Александра Свирского в монастырь пришла собака, которую назвали Свир. Этот пёс и о. Серафим были настоящими друзьями. Иногда после службы о. Серафим сидел на скамейке у церкви и смотрел на Свира, а Свир смотрел на него. Так они могли сидеть очень долго.
Келлия о. Серафима была очень маленькой — примерно 3 на 2 метра. Один угол предназначался для молитвы, в другом углу стояла печь, перед печью у стены находилась сбитая из досок кровать, а у другой стены — стол. Вместо одеяла о. Серафим использовал кусок меха. Вряд ли он подкладывал ночью в печь дрова.
На полу келлии лежало большое количество книг и бумаг, просто горы. Однажды я предложил о. Серафиму как-то разложить его книги, но он воскликнул: "Нет-нет, не надо, я тут всё знаю, где что лежит".
Однажды, когда я немного заболел, о. Серафим позволил мне переночевать в своей келлии, а сам ушел в другое помещение. В тишине я слышал, как шумели над его келлией деревья.
Электричества не было, и он работал при свечах на старой пишущей машинке. Компьютеров тогда не было.
Отец Серафим очень хорошо знал много языков, и мог прямо с листа переводить текст вслух. Так он иногда делал за трапезой. Чтобы ускорить издательскую работу, он при этом иногда сразу же записывал свой перевод на диктофон. Я, увидев этот диктофон, сказал ему: "Это не Оптина девятнадцатого века!" Он посмотрел на диктофон и ответил: "Ну что же, нам подарили его, будем им пользоваться, пока не сломается". Я думаю, что сейчас про электронную почту он сказал бы так же: "Будем ею пользоваться, пока не сломается".
Отец Серафим любил, когда зимой выпадало много снега и посетители не могли добраться до Платины. "Может быть, в этом году зима будет снежная", — с надеждой говорил он осенью. "Здесь всё замело снегом, и я как будто нахожусь в глубокой Галлии", — написал он как-то мне. В это время он работал над книгой VitaPatrum. Он очень любил уединение, хотя и понимал, что есть воля Божия на то, чтобы он встречался и разговаривал с людьми.
В первую годовщину своего рукоположения я поехал в Платину, но моя машина безнадёжно завязла на подъёме. Я с трудом добрался до монастыря пешком. Отец Серафим сказал, что это диавол хотел помешать мне послужить в такой день.
Я как-то спросил у о. Серафима, хочет ли тот побывать на Афоне. "Нет", — ответил о. Серафим. — "А в Иерусалиме?" — "Нет". — "А в России?" — "Нет. Бог здесь дал мне всё, что необходимо для спасения".
Он дотрагивался до других людей только когда благословлял, а больше никогда. Всего один раз я видел, как о. Серафим, разговаривая о чём-то с одним унывающим молодым человеком, слегка потрепал его по плечу. Отец Герман же, напротив, при встрече сразу старался загрести собеседника в свои объятия.
То, что незадолго до смерти о. Серафим проклял о. Германа Подмошенского, — правда. Примерно за полгода до смерти о. Серафима один платинский послушник сказал, что о. Герман приступал к нему и говорил такие вещи, которые нельзя повторить. Отец Серафим запретил этому послушнику оставаться с о. Германом наедине. Это сообщение чрезвычайно огорчило о. Серафима. У него и болезнь, вероятно, открылась из-за этой ужасной новости. Ведь это означало конец монастыря.
В будущем, уже после смерти о. Серафима, подобных обвинений и свидетельских показаний на о. Германа накопилось у архиепископа Антония большое количество. Он рассказывал мне, что показал их о. Герману, но тот на Библии поклялся, что это неправда. Архиепископ Антоний ему поверил. Но в будущем о. Герман был всё-таки запрещен. Он начал заниматься миссионерской работой в Австралии, и открывал там свои приходы, не спрашивая благословения ни у своего епископа, ни у местного. Когда ему указали, что так поступать нельзя, он заявил, что начались гонения, и он уходит в катакомбы...
Отец Серафим учил меня жить по святым отцам. Он давал мне какую-нибудь тему, а я должен был дома, прочитав книги, выяснить Consensus Patrum по данному вопросу. Когда о. Серафим дал мне тему "болезнь", я написал ему: "Прежде чем прибегать к медицинской помощи, необходимо принять духовное врачевство — осознать свои грехи, покаяться и, по возможности, причаститься". Прочтя это, о. Серафим задумался...
Он был очень болезненный, часто простывал. Иногда попадал в больницу. Он родился всего с одной почкой, что причиняло ему порой большие страдания. Попав очередной раз в больницу, он сказал мне, что не стоит осуждать тех, кто принимает обезболивающее лекарство: "Если между тобой и болью стоит только лишь таблетка, то трудно не принять её, чтобы ослабить боль".
Мы не думали, что он может умереть. Нам казалось, что он всегда будет с нами. Ведь ему было только 49 лет. Когда мне позвонили и сказали, что о. Серафим умирает, я не поверил. Но когда я приехал, он находился в реанимации. Он уже не мог говорить, поскольку в рот ему провели особые трубки. Его руки были разведены и привязаны к кровати, и в вены кистей рук входили иглы капельниц. Он не мог шевелиться и был словно распят на кресте.
Стоя вокруг его кровати, мы пели церковные песнопения. О. Серафим особенно любил тропарь Великой субботы "Благообразный Иосиф…", который поётся на свой распев. Когда мы запели его, я увидел, что у о. Серафима по щекам текут слёзы.
Я принял его последнюю исповедь и в последний раз причастил его. Поскольку он не мог говорить, на исповеди я задавал ему вопросы, а он кивал головой. Когда я приблизился, чтобы преподать ему Святые Дары, он попытался привстать, но иглы не дали ему это сделать. Мне пришлось немного оттянуть его щеку, чтобы он мог причаститься.
Тела умерших подвергаются вскрытию, чтобы определить причину смерти и узнать, не было ли преднамеренного убийства. Кроме того, в Америке принято выпускать из умерших кровь и бальзамировать тела. Мы не хотели чтобы, к телу о. Серафима притрагивались незнакомые равнодушные люди. Нам чудом удалось договориться, что когда подадут катафалк для вывоза тела, мы одновременно подгоним свою машину, погрузим на неё тело и увезём его в Платину. Я думал, что клерк, которого я попросил об этом, донесёт на меня в полицию, но всё обошлось.
В те дни стояла ужасная жара. 46 градусов по Цельсию. Мы поставили гроб в церкви, где из-за свечей и большого количества народа было ещё жарче. Но тело о. Серафима не подавало признаков тления. Оно оставалось мягким. Но особенно удивительным было лицо о. Серафима. Оно стало даже лучше, чем при жизни. В жизни у о. Серафима лицо было болезненного цвета, а после смерти оно приняло совершенно нормальный цвет, щеки слегка порозовели. А выражение лица было настолько спокойным и радостным, что в какой-то момент я подумал: "Он не умер". Это было настоящее чудо — его лицо, поэтому архиерей благословил не закрывать его, как это полагается...
II. Из писем о. Алексия Янга об о. Серафиме
Иногда о. Серафим ночевал у нас в доме. Это бывало, когда его отправляли куда-нибудь по миссионерским делам, и ему требовалось заночевать в дороге. Когда утром он уезжал, мы замечали, что он не спал на кровати — постель оставалась нетронутой. Он обычно спал на полу возле кровати. Кроме того, в любую жару он всегда носил толстый шерстяной шарф под подрясником, так, чтобы его не было заметно. Так продолжалось много лет, прежде чем я это заметил. Когда я спросил его про этот шарф, он просто ответил: "Да, я часто простужаюсь" — и это жарким летом! Позже я узнал, что существует такой вид монашеской деятельности, что-то вроде вериг, но он скрывал это он нас.
* * *
Проповеди о. Серафима всегда были короткими, он не пользовался записями. Он говорил без всякого актерства, без каких-либо жестов или эмоциональных ударений — очень спокойно, как бы беседуя со слушателями. Он всегда старался разъяснить какой-нибудь один вопрос, и это помогало нам, его глупым детям, лучше запоминать и обдумывать его слова.
Снова и снова он возвращался в своих проповедях к одной теме: жизнь — это странничество, и мы должны с радостью нести те кресты, которые Бог даёт нам. Именно крест может привести нас в Царствие Небесное — не все наши "умственные познания" и таланты, но несение своего креста с улыбкой.
* * *
Когда о. Серафим умирал в больнице, врачи позволили нам находиться при нём день и ночь. Он не мог говорить и иногда терял сознание. Мы тихо, чтобы не потревожить других больных, молились, читали акафисты и псалмы.
Когда он умер, я думал, что моё сердце разорвётся. Я не мог себе представить жизни без него, так важен он был для меня и для многих, многих других. Он всегда думал и говорил обо всём так ясно, так понятно, как мало кто умеет теперь, особенно в церковной жизни. Я до сих пор думаю о нём каждый день, и даже помню звучание его голоса. Я начал молиться ему, а не о нём сразу на 40-й день после его смерти. Я верю, что он на Небесах слышит наши молитвы и отвечает на них.
Священник Андрей Кенсис, Вайдвуд, Канада:
Я познакомился с о. Серафимом в конце лета или в начале осени 1980 года в Реддинге, штат Калифорния, на свято-Германовском летнем паломничестве. Я приехал из Орегона, получив приглашение (а также билет на поезд) от отца Германа. Я провел тогда в монастыре субботу и воскресенье, с одной ночевкой. Я был очарован о. Серафимом: его внешность, его поведение, его мудрость — всеё выдавало в нём человека, образ жизни которого отличался от того, что я видел раньше. Помнится, мы немного поговорили о последних временах, о том, что, кажется, всё человечество инстинктивно ощущает приближение конца. Через несколько месяцев я вернулся в монастырь и прожил там около года.
О. Серафим был застенчивым и очень тихим человеком, но это не мешало общению с ним. С ним очень легко было разговаривать. Когда его о чём-то спрашивали, он никогда не спешил отвечать. Его ответы всегда были ясными, всегда по существу дела, он отвечал с любовью и даже немного с юмором.
Многие замечали, что, стоило прийти к о. Серафиму с какими-нибудь ужасными проблемами и просто посидеть возле него, ожидая, когда он освободится, как всё в душе успокаивалось. Много раз бывало, что когда он потом спрашивал, что случилось, я даже не помнил, на что хотел ему пожаловаться! Так бывало со мной много раз.
Совершенно не помню, чтобы он когда-нибудь сердился или проявлял нетерпение. Помнится, монастырская машина как-то завязла всего в нескольких метрах от стоянки. О. Серафим, улыбаясь, благословил её, а о. Герман, громко сетуя, выражал свое недовольство. На трапезе о. Серафим ничего не говорил, просто тихо ел, опустив голову. Когда после трапезы о. Герман что-нибудь говорил, о. Серафим всё так же сидел, наклонив голову, слушая и молясь, иногда поправляя о. Германа, но чаще молча.
* * *
Я помню, что как-то раз меня попросили принести что-то в келлию о. Серафима. Она находилась на другом склоне холма по отношению к монастырю. К ней надо было идти по узкой тропинке до двух стоявших радом деревьев, между которыми была прибита дощечка, так что деревья образовывали подобие ворот. Я помню крест на этой дощечке и маленький колокольчик на дереве, в который должны были звонить те, кто идёт к о. Серафиму. Тропинка немного продолжалась, затем резко поворачивала налево вниз — на крутом склоне холма было выбито несколько ступенек, ведущих к келлии о. Серафима. Помнится, заходя в неё, я заметил, как плохо подогнана дверь к косяку, так что сквозь щели намело немного снега. Справа размещалась доска или две, которые служили о. Серафиму кроватью. На них лежал старый летний спальный мешок, знававший лучшие времена. Слева стояла печка, очень маленькая и в плохом состоянии. Удивляюсь, хватило ли у кого-нибудь терпения постоянно подбрасывать в неё дрова, чтобы поддерживать хотя бы слабый огонь. В ней наверняка всё прогорало за полчаса.
В глубине келлии стоял стол, заваленный всевозможными книгами и бумагами. Два больших окна выходили на небольшое ущелье. В углу висели скромные иконы, перед которыми стоял маленький аналой. Опять, всё очень просто. Действительно, эта келлия была для меня образцом того, как должен жить монах, избегая всего того, что возбуждает страсти.
Его поведение в церкви (да и везде) выдавало человека, который в трезвении пребывает перед Богом. В его поведении ничто не бросалось в глаза, в нём чувствовалась спокойная сосредоточенность.
Я не могу ничего сказать о том, как о. Серафим учил Иисусовой молитве, за исключением того, что она должна совершаться постоянно и "не как песнопение", с осознанием того, что мы говорим и кому. Новичков приучали к обычным молитвам (утренним и вечерним), чтобы создать основу, на которой потом можно что-нибудь строить. В целом подход был очень трезвый. Любителей "обонять ладан" он всегда старался спустить на землю. Трезвость, во всём трезвость, однако, когда происходили явления необычной природы, он признавал их и объяснял, опять очень спокойно, их духовную реальность.
К примеру, у одного из братьев начались бесовские видения — голоса, страхования и т.п. Однажды этот брат вышел из кухни и увидел что-то большое и чёрное верхом на чём-то таком же чёрном. Его охватил ужас, и он помчался к келлли о. Серафима в лесу. О. Серафим переспросил его: "Что Вы видели?", а затем выслушал брата и в конце сказал ему: "Да. Не бойтесь и не смущайтесь. Это просто бесовские игры. Не удивляйтесь, если начнут появляться лица в окне, слышаться шум или нечто подобное. Просто молитесь Богу. Это обычные вещи. Бог попускает".
Он никогда не расчесывал бороду, так что она совсем свалялась, постепенно изменяясь с годами. Однажды епископ Нектарий Сиэтлийский, находясь с о. Серафимом и о. Герменом, покачал головой и сказал, глядя на о. Серафима: "Никогда, никогда…" "Никогда что, Владыко?" — спросил о. Герман. "Никогда уже он не сможет расчесать свою бороду", — последовал ответ.
* * *
Те, кто пытается изображать о. Серафима как сторонника Московской патриархии, совершенно ошибаются. Всегда было ясно, что Московская патриархия является захватчиком истинной Церкви, что это — созданная людьми группа, придуманная советскими властями для распространения советской "экклисиологии" и в конечном счёте для разрушения Церкви. Он не отрицал, что внутри этой "организации" есть люди, старающиеся быть верными. Но руководство этой организации — это всего лишь подделка, хуже того — они подменяют истинную духовность фальшивой духовностью. Ещё раз, все осознавали, что МП — это предательская организация, но, естественно, об этом не говорили часто, как не говорят о вещах, понятных для всех.
Когда я жил в Платине. Отец Серафим работал над книгой "Святые русских катакомб". Однажды на трапезе он сказал нам, что если бы ему пришлось бежать в пустыню, и он мог бы взять с собой только две книги, то он взял бы Библию и книгу "Святые русских катакомб", чтобы знать, как вести себя во времена гонений. Он также называл её "учебником" наших времен. Интересно и показательно, что о. Герман отказался переиздавать эту книгу.
Отец Серафим умер верным чадом Русской Православной Церкви заграницей.
Отец Герман (мой крёстный отец) — это блестящий человек, очень забавный, умеющий говорить и проповедовать. Он умел сделать так, что святые и их подвиги как бы оживали для нас, и нам хотелось подражать им. Однако его страстная натура очень мешала ему, и, кажется, только о. Серафим мог как-то его сдерживать. Когда о. Серафим умер, я думаю, о. Герман потерпел какое-то психическое крушение — только почитайте "Православное слово" тех лет. […] Пусть Бог молитвами новомучеников Российских приведет о. Германа к покаянию. Оба они, и о. Серафим, и о. Герман, много работали, чтобы говорить правду о Российских новомучениках. Отец Герман предал их своим молчанием и своими связями с МП.
По материалам журнала "Вертоград"
Свято-Германовская пустынь РПЦЗ около Платины (штат Калифорния), 1970-е гг.
Слева направо: второй – о. Никита Палассис, настоятель Свято-Нектариевского храма в г. Сиэтле; четвёртый – о. Серафим Роуз, насельник Свято-Германовской пустыни; пятый – о. Пантелеймон Метропулос, игумен Свято-Преображенского монастыря в г. Бостоне; шестой – о. Герман Подмошенский, игумен Свято-Германовской пустыни; седьмой – о. Ефрем Спанос, письмоводитель Свято-Преображенского Бостонского монастыря (ныне – митрополит Бостонский, первоиерарх Святой Православной Церкви в Северной Америке).
Протопресвитер Георгиос Металлинос, почетный профессор богословия Афинского университета
(6.8.1873–9/22.5.1965) – второй по счету первоиерарх Русской Православной Церкви за границей.
Фото: Вырезка из газеты, где опубликована новость, что в Шанхай едет новый владыка -- Иоанн Максимович
«Русский народ весь в целом совершил великие грехи, явившиеся причиной настоящих бедствий, а именно: клятвопреступление и цареубийство. Общественные и военные вожди отказали в послушании и верности Царю еще до Его отречения, вынудив последнее от Царя, не желавшего внутреннего кровопролития, а народ явно и шумно приветствовал свершившееся, нигде громко не выразив своего несогласия с ним... Совершилось нарушение присяги, … а кроме того, на главу совершивших это преступление пали клятвы предков – Земского Собора 1613 года…
Таким образом, нашедшее на Россию бедствие является прямым последствием тяжелых грехов и возрождение ее возможно лишь после очищения от них. Однако до сих пор нет настоящего покаяния, явно не осуждены содеянные преступления, а многие активные участники революции продолжают и теперь утверждать, что тогда нельзя было поступить иначе... Не высказывая прямого осуждения февральской революци, восстания против Помазанника, русские люди продолжают участвовать в грехе, особенно, когда отстаивают плоды революции».
Фото: Зарубежная святыня - Курская икона Божией Матери
15/28 августа 2014 г. Фоторепортаж Престольного Праздника в Софийском Свято-Успенском кафедральном соборе (Болгарская Православная Старостильная Церковь) в день Успения Божией Матери. Богослужения возглавил епископ Фотий Триадицкий. На Празднике присутствовали игумения с сестрами Княжевского Покровского монастыря.
