СИНОДИК РПЦЗ: Протоиерей Василий Васильевич Шустин
Протоиерей Василий Васильевич Шустин родился 30 марта 1886г. в Санкт-Петербурге в состоятельной благочестивой семье (его отцу принадлежал дом в столице и большая каменная дача на Финском заливе). Василий, его старший брат Михаил и младшая сестра Мария рано остались без матери, урожденной Марии Бушковой. В 1903 году их отец вторично женился, предварительно испросив благословения у о.Иоанна (Сергиева) Кронштадского, уже тогда пользовавшегося огромным авторитетом в Петербурге. С этого времени отец Иоанн начал бывать в их доме и принимал Шустиных в своем доме в Кронштадте. Он стал крестным сводной сестры Василия — Анны. В своих воспоминаниях отец Василий рассказывает как о.Иоанн исцелил его отца, едва не умершего от горловой чахотки, а младшую сестру вылечил от черной оспы. К истинной вере Василий, по его собственному признанию, пришел лишь к 17 годам. Поступив в Электротехнический институт Санкт-Петербурга, он начал посещать молодежные религиозные собрания и совершать паломничество в Оптину Пустынь, где сблизился со старцем Варсонофием (Плиханковым), в прошлом боевым офицером, полковником.
О. Варсонофий сказал ему: «А мне явился о.Иоанн Кронштадтский и передал вас и вашу семью в мое духовное водительство», и добавил потом: «Вижу я батюшку о.Иоанна, берет он меня за руку и ведет к лестнице, которая поднимается за облака, так что не видать и конца ея. Было несколько площадок на этой лестнице, и вот батюшка довел меня до одной площадки и говорит: — а мне надо выше, я там живу — при этом стал быстро подниматься кверху...». Именно о.Варсонофий познакомил его с будущей супругой – Анастасией Дремичевой. Девушка собиралась уйти в монастырь, но старец убедил ее выйти замуж за своего духовного воспитанника. Молодые обвенчались сразу после кончины о.Варсанофия в 1913 году и прямо из церкви пришли на его могилу.
Согласно предсказанию о.Варсонофия, Василию Васильевичу не пришлось окончить инженерного института. С началом Первой мировой войны он ушел на фронт. В Гражданскую войну воевал в составе Добровольческой армии. Он трижды тяжело переболел тифом и однажды даже был признан врачом умершим. По свидетельству его сестры Марии: «Странно! Батюшку два раза хоронили, и он два раза умирал. В первый раз он умер в России после 3-его тифа. У него была большая температура, и он лежал без сознания. Видит он доктора, который щупал пульс, и сестру. Доктор сказал: «Умер». Душа брата летела ввысь, очутился в чудном саду, где его встретил о.Варсанофий Оптинский, говоря: «Хочешь быть в этом саду после смерти?» — «Да». — «Тогда возвращайся обратно, ты не готов, перемучайся, переживи все, тогда вернешься сюда. Брат со страхом вошел в свое тело. Пришли его обмыть, принесли гроб и поразились, что теперь он жив». Сам о.Василий потом говорил, что в тот момент ему явился образ старца Варсанофия, давшего понять, что время умирать ему не пришло. Его отец и младшая сестра Аня не пережили тягот скитаний, а сестра Мария оказалась в Польше.
После эвакуации Крыма в 1920 году, он попал на Балканы. В Болгарии ему вначале пришлось работать в качестве слуги у католических монахов. В России осталась горячо им любимая семья: жена и двое детей. Он потерял с ними связь. На его душе лежала тяжелым камнем жгучая тоска. Однажды среди дня он был послан на почту отнести телеграмму. Он стал пересекать площадь и вдруг, как бы с неба спустилось облако, и в нем он увидел живого о. Варсонофия, фигура которого видна была только по пояс. Это видение укрепило и поддержало в его горестном положении. Следующей службой Василия Васильевича была какая-то должность в беженском русском приюте. Он рассказывал трогательные истории о любви своей к детям и об их любви к нему. Попав в Югославию, он стал преподавать физику в Русском кадетском корпусе города Бела Црква.
Там в 1929 году небольшим тиражом вышла его «Запись об отце Иоанне Кронштадском и об оптинских старцах». Инициатором опубликования этих воспоминаний был, иеромонах Иоанн (Шаховский).
В 1930 году Василий Васильевич принял сан священника и до 1935 года служил в Сербии. В начале 1935 года в связи с обращением созданной в Алжире Ассоциации «La colonie russe d’Alger» (Русская колония г. Алжир) Синод РПЦЗ, находившийся в Сербии, принял решение назначить его настоятелем православного прихода в Алжире. К новому месту службы отец Василий прибыл 16 июня 1935 года и до 1964 года Алжира уже не покидал. В 1937 году из Польши к нему приехала его сестра Мария, взявшая на себя все заботы по ведению церковного хозяйства.
Православные приходы появились в Алжире сразу же после расформирования Русской эскадры, прибывшей в конце 1920 года на французскую военную базу в Бизерте ( Тунис) после исхода из Крыма десятков тысяч русских людей – не только военных, связанных с белым движением, но и еще более многочисленных гражданских специалистов, представителей интеллигенции, воспитанников кадетских училищ, бежавших от большевиков. Беженцами был образован «Cercle Russe d'Alger» (Русский кружек г. Алжир), зарегистрированный как культурно-просветительское объединение уже в 1921 году. При этом объединении возник православный приход и была оборудована домовая церковь, для чего использовалось доставленное из Туниса имущество корабельных церквей. Приход получил название Свято-Андреевского (Свят. ап. Андрея Первозванного). Настоятелем в нем был протоиерей Евфимий Лагодовский. В сохранившейся метрической книге другого православного прихода Алжира – Свято-Троицкого имеются записи о произведенных отцом Евфимием в Свято-Андреевской церкви обрядах крещения в 1932 – 1946гг. Позднее имущество прихода Свят. ап.Андрея, который какое-то время пользовался помещением Англиканской церкви, было передано Свято-Троицкому приходу, существовавшему с ним параллельно с 1935-36гг.
Уже в январе 1936г. отец Василий во временном помещении стал совершать обряды бракосочетания и крещения и выдавать соответствующие метрические свидетельства, а 6 сентября 1937г. направил Митрополиту Анастасию (Грибановскому) доклад о перемещении церкви в помещение, которое она занимала все последующие годы. Это был подсобный нижний этаж многоэтажного жилого дома, расположенного недалеко от центра города на бульваре де Телемли (ныне бульвар Салах Буаквир, дом 39). По некоторым данным, помещение принадлежало греческому владельцу, предоставившему его русскому православному приходу на льготных условиях. Хотя служба и документация в церкви велись на русском языке, а иконы и все оснащение были чисто русскими, на планах города и в публикациях печати она обозначалась исключительно как Православная Церковь, и никогда - как Русская. Основная масса прихожан были русскими, однако в Свято-Троицкой церкви Алжира исповедовались и причащались все православные - греки, французы , арабы. Согласно метрической книге в церкви проводились крещения детей греческих и других иностранных граждан, обращение в православие иноверных супругов прихожан, венчание иностранцев, выдача всех необходимых сертификатов не только на русском и французском, но и на других языках. Характерно, что Александрийский Патриархат, не имевший в Алжире, входящем в его каноническую территорию, собственных храмов, не выражал претензий в отношении церкви, находившейся в управлении РПЦЗ, в то время как строительство русского кафедрального храма в Тунисе, где у греков в центре города имелась собственная церковь, было встречено враждебно.
Свято-Троицкая церковь постепенно стала средоточием жизни всей русской диаспоры. Там проводила свои собрания Ассоциация «Русской колонии» - преемница «Русского кружка». Ее бессменным руководителем с конца сороковых годов был примерный прихожанин Лев Павлович Долгушин. Ассоциация, в частности, ставила вопрос о постройке церкви, о чем отец Василий докладывал в октябре 1951 года в Тунис архиепископу Пантелеймону (в миру Петр Рудых), в ведении которого в тот период находился приход. В мае 1955 года настоятель обратился с просьбой к митрополиту Анастасию разрешить сбор средств на приобретение церкви. Судя по всему, речь уже не шла о строительстве нового здания, а о покупке помещения, которое она занимала. Подписные листы были подготовлены Л.П.Долгушиным в 1957 году, их фотокопии отец Василий направил в январе 1958 года протоиерею Митрофану Зноско-Боровскому – настоятелю Свято-Троицкого храма в Касабланке (Марокко), в подчинение которому перешел приход. Судьба собранных денег неизвестна, скорее всего они были использованы для других нужд РПЦЗ, во всяком случае информации о переходе помещения Свято-Троицкой церкви в собственность Ассоциации «Русской колонии» найти не удалось.
В церкви размещалась и библиотека «Русской колонии в Алжире», в которой насчитывалось несколько тысяч книг. Помимо литературы, собранной еще «Русским кружком» в двадцатые годы и состоявшей, по большей части, из книг, принадлежавших в прошлом различным библиотекам Черноморского флота, появились эмигрантские издания Парижа, Берлина, Праги, Белграда, Риги, Таллинна, Харбина, Шанхая, а затем и Нью-Йорка, Мюнхена, Буэнос-Айреса и других центров русской эмиграции. Были представлены и советские издания, прежде всего классическая литература, биографии исторических личностей, книги о географических открытиях и т.п. Характерно, что предисловия, содержащие марксистскую трактовку излагаемых в этих книгах событий и фактов, как правило, удалялись. Фонды библиотеки пополнялись за счет взносов пользователей.
На проповеди отца Василия всегда собирались десятки прихожан. Его отношение к тому, что происходило в России, было однозначно негативным. Об этом, в частности, говорит заметка, помещенная газетой «L’echo d’Alger” от 5-6 ноября 1950 года под заголовком «Русские Алжира почтили память жертв Октябрьской Революции». Там говорится, что преподобный Василий Шустин, отслужив панихиду по жертвам большевистского переворота 1917 года, помянул «миллионы мужчин и женщин, замученных, умерщвленных эпидемиями и голодом на красных каторгах». «Кровь этих невинных жертв пролита не напрасно. Россия когда-то освободится от тиранов и мы сможем вновь обрести нашу дорогую Родину», - заявил священник.
О. Василий также объезжал другие города и обслуживал нужды православных людей. Дважды ему на улице были нанесены раны фанатиками-мусульманами. С провозглашением арабской независимости и отъездом в Европу всех прихожан, ему пришлось перебраться в Европу, в гор. Канны (Франция), где по болезни и преклонному возрасту находился в старческом доме. Судя по прекращению записей в регистрационной книге Свято-Троицкой церкви, он покинул Алжир в марте 1964 года. В 1966 году в Париже была переиздана его «Запись об Иоанне Кронштадском и об Оптинских старцах». (В России книга была опубликована в начале 90-х годов. См. Протоиерей Василий Шустин «Запись об отце Иоанне Кронштадском и об оптинских старцах, из личных воспоминании» Москва, 1991г., а также Ставрополь, издательство «Скит», 1991г., издательство Донского монастыря, 1992 г.)
24 июля /6 августа 1968 г. протоиерей Василий Васильевич Шустин скончался в Каннах (Франция).
По рассказам его сестры Марии Васильевны: «сбылись слова о. Иоанна Кронштадтского: «Ты доживешь до глубокой старости, но умрешь в больших муках». Так оно и было: он тяжко страдал от нескольких болезней одновременно, многие годы не мог литургисать и материально бедствовал. В другом письме она пишет о том, что гроб с останками о. Василия был вырыт из могилы Каннского кладбища и перевезен в Ниццу, где погребен на кладбище возле русской церкви в склепе с другими православными священниками. Она пишет: «Странно! Батюшку два раза хоронили, и он два раза умирал. На 40-ой день, Мария Васильевна увидела во сне своего брата в том саду, куда его призывал о. Варсонофий. «Иду я в саду по дорожке одна, но чувствую, что о. Василий идет сзади. Дорожка заворачивает вправо, образуя угол. Брат меня перегоняет, подходит к углу, где растут необыкновенные цветы, срывает распустившийся цветок, а мне пальцем указывает на другой, наполовину распустившийся. Я протягиваю руку, чтобы сорвать и все исчезает». (Концевич. Оптина Пустынь и ее время).
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ ИОАННЕ КРОНШТАДТСКОМ
Протоирей Василий Шустин, 1929 год.
Наша семья познакомилась с отцом Иоанном при вступлении моего отца во второй брак, когда мне было семь лет. Молодая невеста очень хотела, чтобы брак был благословлен отцом Иоанном; отец Иоанн приехал и с тех пор стал бывать у нас каждый год на квартире в Петербурге…
Я видел, что вокруг отца Иоанна всегда собирались огромные толпы и, буквально, рвали его одежду, но я не понимал такого стремления людей к нему. Сердце мое было закрыто до семнадцати лет. Не только христиане шли к отцу Иоанну, но и иноверцы: магометане, буддисты… И действительно, у отца Иоанна была всеобъемлющая душа, сыновняя Богу, дерзновенная.
Когда батюшка приезжал к нам – и, бывало, неожиданно – тотчас же накрывали маленький столик скатертью, ставили миску с водой и клали крест, привезенный из Иерусалима; Евангелие, кадило и кропило были у нас свои. Особенно любил батюшка молиться в столовой, перед образом Спасителя, который он считал чудотворным. Бывало, он встанет и минут пять, молча, смотрит на этот образ. Когда увидит, что все приготовлено около него к молебну, становится на колени и начинает молиться. Он всегда молился импровизированными молитвами, произнося некоторые слова очень резко, с особенным ударением, дерзновенно прося у Господа нам милости. После такой молитвы, довольно длинной, где он, так же как всегда, поминал об искупительной жертве Иисуса Христа, он пел сам: «Спаси Господи люди Твоя», и освящал воду. Затем, обязательно, ходил по всем комнатам и окроплял их и все постели святой водой. Батюшка говорил, что воздух нашими действиями и нашими мыслями загрязняется и надо его очищать – святая вода отгоняет и уничтожает этот нечувствуемый смрад. После обеда всегда накрывали чай. Батюшка любил чай самый крепкий, почти черный, и всегда просил сполоснуть чай и первую воду слить, – как он в шутку говорил: «Надо смыть китайскую нечисть». К чаю ставили какую-нибудь рыбную закуску. Мяса батюшка совсем не ел. Иногда выпивал полрюмки сладкого вина и, окинув взором присутствующих, давал кому-нибудь допить свою рюмку. Затем ставили перед ним ряд стаканов с крепким чаем, целую стопку блюдечек и глубокую тарелку с кусковым сахаром, и он, благословив, брал сахар целыми горстями и рассыпал по стаканам. Быстро мешал ложкой, разливал по блюдечкам и раздавал присутствующим. Он любил такое общение. К этому времени, обыкновенно, к нам на квартиру набиралось много квартирантов из нашего дома; все стремились к батюшке и, во время трапезования, спрашивали о своих нуждах. Иногда он, задумавшись, ничего не отвечал, а другим давал советы или молитвенно поминал. После чая всех благословлял и торопился в другое место. У подъезда опять собиралась толпа, и приходилось батюшку прямо протаскивать к карете.
Часто обвиняли батюшку, что он ездил в карете, что женщины иногда с ним там сидят… Как люди злы, в своей извращенной природе, – кто как не женщины окружали Господа нашего, кто как не они служили Ему своим достоянием? Так и здесь находились богатые люди – женщины, из духовных детей отца Иоанна, которые считали своим счастьем предоставить свою карету в пользование батюшки. А ему лично было все равно, в чем он едет, – он был выше этого.
Когда я был еще совсем юным, отец мой серьезно заболел горлом. Профессор В. М. Академии по горловым болезням Симановский определил, что у него горловая чахотка. Все горло покрылось язвами, и голос у отца совершенно пропал. Я помню, на Рождество, по случаю такой болезни отца, не делали нам и елки. В доме царил как бы траур, все говорили шепотом, царило уныние; нас, детей, не пускали к отцу. Только в первый день Рождества нас подвели к нему, и он, скорбно и молча, раздал нам подарки. Симановский заявил, что ему осталось жить дней десять, а если увезти, с большими предосторожностями, теперь же немедленно в Крым, то он, может быть, еще протянет месяца два. В это время как раз вернулся в Кронштадт из одной своей поездки отец Иоанн. Послали ему телеграмму. Дней через пять он приехал к нам. Прошел к отцу в спальню, взглянул на него и сразу воскликнул: «Что же вы мне не сообщили, что он так серьезно болен?! Я бы привез Святые Дары и приобщил бы его». Мой отец умоляюще смотрел на батюшку и хрипел. Тогда батюшка углубился в себя и, обращаясь к отцу, спрашивает: «Веришь ли ты, что я силой Божией могу помочь тебе?» Отец сделал знак головой. Тогда отец Иоанн велел открыть ему рот и трижды крестообразно дунул. Потом, размахнувшись, ударил по маленькому столику, на котором стояли разные полоскания и прижигания. Столик опрокинулся, и все склянки разбились. «Брось все это, – резко сказал отец Иоанн, – больше ничего не нужно. Приезжай завтра ко мне в Кронштадт – и я тебя приобщу Святых Тайн. Слышишь, я буду ждать». И батюшка уехал. Вечером приехал Симановский, а вместе с ним доктор Окунев, тоже специалист по горловым болезням. Им сказали об отце Иоанне, и что завтра повезут моего отца в Кронштадт. Симановский сказал, что это безумие, что он умрет дорогой. (Нужно было из Ораниенбаума ехать на санях по морю, а была ветреная морозная погода.) Но отец верил батюшке, и на следующий день закутали его хорошенько и повезли в Кронштадт.
Батюшка приехал на квартиру, где остановился отец, и приобщил его Святых Тайн. Еще два дня прожил отец в Кронштадте, каждый день видясь с батюшкой. Когда он вернулся домой, Симановский был поражен: в горле все раны оказались затянуты; только голос отца был еще слаб. Симановский во всеуслышание заявил: «Это невиданно, это прямо чудо!» – Так совершилось дивное исцеление моего отца по молитвам батюшки. Отец прожил после этого двадцать пять лет.
Через три года после исцеления моего отца родилась у моей второй матери дочь. Еще заранее просили отца Иоанна быть крестным отцом ребенка. Батюшка согласился. Сестра родилась летом, когда мы жили на нашей даче в Финляндии. Отец Иоанн, по нашим сведениям, в то время должен был быть у себя на родине. Решили крестить сестру и записать, как это в некоторых случаях делается, крестным отцом отца Иоанна, так как он дал на это свое согласие. Крещение было назначено на воскресение после обедни. Вдруг накануне в субботу к нашей даче подъезжает извозчик-чухонец, из экипажа легко спрыгивает священник. Мы смотрим – это отец Иоанн. «Вот и я на крестины»,– заявляет он, распахивая двери. Мы были поражены, началась, конечно, суматоха. Батюшка велел послать за местным, дачным священником и принести из церкви купель. Сам же он пошел по нашему саду и восторгался лесом, который окружал нашу дачу. Через час все уже было готово к крестинам. Началось таинство, которое совершал местный священник отец Симеон Налимов. Отец Иоанн сам держал мою сестру на руках, отрекался сатаны, читал, дерзновенно читал Символ веры,– все исполнил, что полагалось крестному отцу. После таинства он сел на балконе в кресло и говорил: «Ну, теперь радуйтесь. Поздравляю вас с новорожденным младенцем… Теперь я ваш родственник, сроднился с вами. И посмотрите, как я нарядно одет, точно к царю приехал…» И, действительно, батюшка был при звездах и крестах. Со всеми нами он перецеловался и радовался вместе с нами. В это время в саду уже собралась толпа народа, и батюшка с верхнего балкона благословлял эту толпу. Потом он пообедал вместе с нами. Я снял его своим фотографическим аппаратом. И он стал спешить в Петербург, чтобы в этот же день попасть в Кронштадт. Местный помещик прислал ему свой экипаж, и мы его проводили на вокзал, где дачники и финны уже теснились, прося его благословения. Когда подошел поезд, кондуктора взяли его на руки и поместили в отдельное купе. Впоследствии дьякон моей гимназической церкви рассказывал, что он, тот раз, ехал в том же поезде, в котором отец Иоанн ехал к нам. Дьякон, увидав батюшку совсем одного, удивился очень и, сев рядом, спросил, куда он едет. «К Ш. на крестины. Они просили меня, и теперь время ехать». Батюшке никто не говорил, что у нас родился ребенок, да и не мог сказать, потому что сестра родилась ранее предполагаемого срока.
Впоследствии эта сестра Аня, семилетним ребенком, заболела черной оспой. Отец Иоанн безбоязненно провел по ее лицу своей рукой и погладил ее. А лицо ее в это время все было покрыто язвами, девочка очень страдала. По ее выздоровлении не осталось никакого следа от этих язв. Одна только маленькая яминка около глаза.
Один раз мой отец предложил мне проехаться в Кронштадт вместе с ним, так как он захотел исповедаться и причаститься у отца Иоанна. Я поехал с ним. Батюшка приехал в Кронштадт к нам, отслужил молебен, выслал всех из комнаты и исповедал отца. После исповеди мне отец говорит: «Исповедуйся и ты у отца Иоанна» – и просит об этом батюшку. Но я не готовился к Причастию и ел в этот день мясо; поэтому я сказал батюшке, что и хотел бы приобщиться, да не могу. Тогда батюшка мне говорит: «Значит, ты не хочешь». А я опять отвечаю: «Батюшка, я не подготовлен»,– он же, не слушая меня, спрашивает, категорически: «Хочешь или не хочешь?» Я, конечно, хотел и сказал ему это. Тогда он опять выслал всех из комнаты и сказал: «Маловер, что ты сомневаешься» – и исповедал меня.
На следующий день я приобщился в храме у него и, с легкой душой, вернулся домой.
Другой раз мне пришлось приобщаться у отца Иоанна в Великом посту. Я приехал и пробыл в Кронштадте несколько дней. Батюшку трудно было залучить к себе, и мне пришлось исповедаться на общей исповеди. Пришел я с отцом к Андреевскому собору еще до звона. Было темно – только четыре часа тридцать минут. Собор был заперт, а народу стояло около него уже порядочно. И нам удалось накануне достать от старосты билет в алтарь. Алтарь в соборе был большой, и туда впускали до ста человек. Полчаса пришлось простоять на улице, и мы прошли через особый вход, прямо в алтарь. Скоро приехал батюшка и начал служить утреню. К его приезду собор был уже полон. А он вмещал в себя несколько тысяч человек. Около амвона стояла довольно высокая решетка, чтобы сдерживать напор. В соборе уже была давка. Во время утрени канон батюшка читал сам. После утрени началась общая исповедь. Сначала батюшка прочел молитвы перед исповедью. Затем сказал несколько слов о покаянии и громко на весь собор крикнул: «Кайтесь!» – Тут стало твориться что-то невероятное. Вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились – особенно женщины – кричать как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А батюшка в это время преклонил колени перед престолом и положил голову на престол и молился. Постепенно крики превратились в плач и рыдания. Продолжалось так минут пятнадцать. Потом батюшка поднялся – пот катился по его лицу – и вышел на амвон. Поднялись просьбы помолиться, но другие голоса стали унимать эти голоса – собор стих. А батюшка поднял одной рукой епитрахиль, прочитал разрешительную молитву и обвел епитрахилью сначала полукругом на амвоне, а потом в алтаре, и – началась Литургия.
За престолом служило двенадцать священников и на престоле стояло двенадцать огромных чаш и дискосов. Батюшка служил нервно, как бы выкрикивая некоторые слова, являя как бы особое дерзновение. Ведь сколько душ кающихся он брал на себя! Долго читал предпричастные молитвы,– надо было много приготовить частиц. Для Чаши поставили особую подставку около решетки. Батюшка вышел, приблизительно около девяти часов утра, и стал приобщать. Сначала подходили те, которые были в алтаре. Среди них подошел и я. Батюшка поднял лжицу, чтобы меня приобщить, поднес ко рту и вдруг отвел и опять опустил в чашу. Меня захолоснуло, и я застыл: значит, я не достоин Святого Причастия, недостаточно каялся на этой общей исповеди (меня действительно все оглушило)… Я стою перед Чашей, и батюшка мне ничего не говорит, а смотрит внутрь Чаши и как бы мешает что-то, потом поднял лжицу, уже с двумя частицами Тела Спасителя, и приобщил.
Я отошел на клирос и стал смотреть, как приобщается народ. Около решетки стояла страшная давка, раздавались крики задыхавшихся. Батюшка несколько раз окрикивал, чтобы не давили друг друга, грозя уйти. Перед батюшкой, чтобы не выбили у него Чаши, была поставлена другая решетка, и народ пропускался между двумя решетками. Тут же стояла цепь городовых, которые осаживали народ и держали проходы для причастившихся. Народ причащался. Довольно часто батюшка прогонял от Чаши и не давал Причастия; главным образом женщин. «Проходи, проходи,– говорил он, – ты обуяна безумием, я предал вас анафеме за то богохульство, которого вы придерживаетесь». Это он говорил иоанниткам, той секте, которая считала батюшку Иисусом Христом, пришедшим второй раз на землю. Много было батюшке неприятностей и горя от этих иоанниток. Они кусали его, если это можно было, для того, чтобы хоть капля крови его попала им в рот. Батюшка в соборе обличал их и предавал отлучению от Церкви. Но они, как безумные, лезли к нему и ничего не слушали. И даже от Чаши приходилось их оттаскивать городовым. Несмотря на то, что еще два священника приобщали одновременно в пределах храма, батюшка с Чашей, которую он несколько раз менял, простаивал на ногах с девяти утра до двух с половиной дня. Надо было дивиться его энергии и силе. Я достоял до самого конца обедни. По окончании ее Святые Дары еще остались, и батюшка позвал в алтарь всех, кто был там, приобщался, но не запивал. Поставив всех полукругом перед жертвенником, держа Чашу в руках, он стал приобщать людей вторично, прямо из Чаши. Удивительно трогательная это была картина! Вечерня Любви. Батюшка не имел на лице ни тени усталости, с веселым, радостным лицом поздравлял всех. К большому для меня огорчению, я уже съел просфоры и не мог войти в этот святой полукруг. Служба, Святое Причастие давали столько сил и бодрости, что действительно мы с отцом не чувствовали никакой усталости. Испросив у батюшки благословение на возвращение домой, мы, наскоро пообедав, поехали на санях в Ораниенбаум.
Когда я стал студентом, все глубже и глубже я начал понимать отца Иоанна и духовно привязываться к нему. Стали мне вдруг труднее даваться науки, ослабела память,– приезжаю в Кронштадт, говорю об этом батюшке; батюшка объясняет мое состояние чрезмерными моими занятиями в гимназии и велит дать отдых мозгу. Я начал духовно привязываться к батюшке, но это были уже последние годы его жизни. Нас он уже стал принимать на своей квартире, как родственников. Однажды я приехал к нему, а он был, очень болен. Матушка, жена его, говорит, что завезли его в какую-то трущобу и там жестоко избили. Матушка вообще мало рассказывала нам про жизнь отца Иоанна. Называла она его «брат Иван», так как и в действительности он никогда не был ее мужем. Она хотела даже разводиться с ним и подавала на него в суд. Но он был непреклонен, и она смирилась. Теперь она так же состарилась, у нее болели ноги, она не могла самостоятельно передвигаться, но о себе не заботилась, – а только о «брате Иване».
Она меня просила, если сделается отцу Иоанну хуже, привезти к нему доктора. «Ведь брат Иван докторов не любит, и трудно заставить его принять доктора. Но один доктор Александров ему понравился; когда я вас извещу телеграммой, вы его привезите. Адреса, где он живет, я не знаю, но вы так узнайте…» И, действительно, спустя недели три получаем мы от матушки телеграмму с просьбой привезти доктора. Я уже заранее просмотрел по книге «Весь Петербург» адреса всех докторов Александровых, съездил к ним и узнал, кто из них был у отца Иоанна. После телеграммы я отправился по определенному адресу. Но оказалось, что доктор уехал на Кавказ. Что тут делать? Сейчас же послал ему телеграмму с просьбой указать заместителя. Тотчас же он нам ответил телеграммой и указал другого доктора. Я отправился по новому адресу, тот согласился ехать в Кронштадт, но так как было уже одиннадцать часов вечера, то мы решили выехать уже утром, и утром же были в Кронштадте. Батюшка чувствовал себя немного лучше, как сообщила нам встретившая нас матушка. Доктор присел, чтобы обогреться. Вдруг дверь из комнаты батюшки открывается, батюшка выходит и идет прямо к нам, подходит к доктору и, неожиданно, говорит: «Христос воскресе!» – и троекратно христосуется. Я в недоумении – смотрю на батюшку. Потом он подошел ко мне, благословил меня и позвал доктора к себе в кабинет.
Около часа доктор пробыл вместе с батюшкой. Потом выходит батюшка радостный и говорит: «А ведь вот доктор велел мне воздухом подышать. Пускай заложат лошадь. Спасибо тебе,– батюшка повернулся ко мне,– большое спасибо за такого хорошего доктора»,– и поцеловал меня крепко в щеку. Это для меня было так неожиданно и вместе с тем так радостно, что у меня слезы выступили. Я рад был, что хоть сколько-нибудь услужил батюшке. А он говорит своей жене: «Хозяйка, распорядись накормить В.В. всем, что у нас есть лучшего, накорми обедом, пирогом, который сегодня принесли!» Усадил меня за стол, а сам отправился кататься, вместе с доктором.
На обратном пути в Петербург, когда мы с доктором сели в Ораниенбауме в поезд, доктор мне говорит: «А ведь отец Иоанн действительно подвижник, и все, что про него пишут, все это ложь. Почему он меня встретил возгласим «Христос воскресе!»? – Он воскресил во мне Христа. Я теперь вспомнил: отец Иоанн есть тот священник, который исцелил мою жену от истерических припадков, которые называют беснованием. Она не могла выносить близости креста и икон. Я был тогда молодым врачом в Вологде. Проезжал тогда через Вологду к себе отец Иоанн. Я был ветреным молодым человеком, неверующим, а теща моя была очень верующая, и она попросила батюшку заехать к нам. Он побывал у нас, помолился, возложил на голову моей жены руки, и припадки прекратились. Но я считал это случайностью, самовнушением; был, конечно, доволен, что жена моя стала здоровой, но не придал никакого значения силе молитвы отца Иоанна. Даже не поинтересовался, кто он такой и откуда он. И вот теперь, благодаря вашему случаю, я встретил его и убедился, что это действительно подвижник. Мой случай в Вологде батюшка, оказывается, помнит. Там, конечно, было не самовнушение, а исцеление…» Мне было особенно радостно слышать это признание врача.
Это свидание с батюшкой было нашим последним свиданием. Как мне передавали, со слов батюшки, Господь потому не дал ему исцеления, что он сам исцелял многих, а исцеляя, брал болезни на себя, и должен был выстрадать.
*****
Комментарии
RSS лента комментариев этой записи