Пишу это письмо в пути — на пароходе “Ориана”, который плывёт в Австралию. Пароход довольно большой, в 42 000 тонн (это, примерно, размер “Титаника”) и достаточно благоустроенный. Сегодня — воскресенье. Утром мой спутник о. прот. Константин в каюте служил литургию, а я причащался. То же самое было вчера, в день отдания Праздника Введения Пресвятой Богородицы, т.к. ни в самый день этого Праздника, ни на второй его день отслужить не удалось — была упорная качка. Но с четверга океан утих, и плывём спокойно.
Мне давно хотелось поделиться с Вами некоторыми моими мыслями — по вопросам, по которым мы оказались разных мнений. Конечно, пишу не для острой полемики, а для мирного обмена мнениями.
Вероятно, Вы помните, что не в последний мой приезд в Обитель, а в предпоследний, у нас с Вами было нечто вроде спора по тому поводу, что Обитель принимает в свой храм тех, кто по существу, являются последователями, членами б. экзархата, а не Зарубежной Церкви. И обратно — многие из наших духовных чад постоянно бывают у парижан и там исповедуются и “причащаются”...
Вы указывали на то, что Обитель поступает так в миссионерских целях, дабы дать заблудившимся возможность молиться и освящаться таинствами в настоящем православном храме. А я на это скажу: так вполне может быть, подобно тому, как посланцы Св. князя Владимира побывали в греческой православной церкви. Но... Большое “но”! Послы князя доложили ему о красоте православной веры — а результат был тот, что и они, и сам Князь не остались в своём заблуждении, а заменили язычество христианством. И мне кажется ясным, что правильное “миссионерство” будет в Обители только тогда, когда Обитель, допуская “Их” к посещению храма, однако же, будет допускать их к таинствам только под условием, что приняв у нас таинство, они откажутся от “таинств”, совершаемых на “Рю Дарю” и вообще в храмах экзархата.
Иначе — что получается?! Получается так, что у них всё в порядке, и им незачем что-то менять и исправлять. И мы, допуская их к таинствам и не требуя единства и постоянства в этом отношении, утверждаем их еще крепче в том, что у них всё правильно, и их путь — настоящий и правильный путь.
На третьем Всезарубежном Соборе пошли было речи о том, что мы должны объединиться и с парижанами, и с американскими лже-автокефалистами — “в д у х е л ю б в и ”. Любовь, видите ли, должна нас объединить и не нужно подчеркивать наших расхождений. Но эти разговоры примолкли, когда я привёл слова одного из св. отцов, который говорит: если мы будем во имя, якобы, любви, чтобы не беспокоить ближних, замалчивать их заблуждения и не объяснять им, что они на неверном пути, то это н е л ю б о в ь, а н е н а в и с т ь! Правильно ли поступит тот, кто, видя слепца, идущего к пропасти, не скажет ему об этом, чтобы не “обеспокоить” его?! Разве это любовь?
На последнем Архиерейском Соборе Владыка А. выступил было с речью в таком духе... Он говорил: что касается Парижа, то тут у нас паства общая (т.е. у нас и у экзархата — М.Ф.) мы одинаково обслуживаем одних и тех же православных людей...
Тут я не выдержал и разразился речью... Во-первых, я указал на то, что у нас действительно есть место, где у нас есть паства общая с другими служителями Православной Церкви. Это — Бостон. Там есть наши приходы и есть монастырь о. архим. Пантелеимона. У него — греческие порядки и устав. Но верующие одинаково ходят туда и сюда, т.к. монастырь этот — нашей юрисдикции, абсолютно православен и имеет наш православный “дух”, несмотря на разницу в уставе и порядках. А к этому я прибавил: но скажите: какая же может быть у меня “общая паства” с парижанами, когда их глава, арх. Георгий, проходя в Брюсселе мимо нашего храма-Памятника, плюёт в его сторону со словами — “у, карловацкая зараза!...” — Это видели и слышали наши люди, присутствовавшие там... Но экзархат плюёт не только на наши храмы, но и на церковный устав и каноны. Там венчают браки по субботам и вообще, когда угодно — лишь бы платили деньги; там отпевали некрещёного еврея — как об этом с негодованием сообщили нам наши “зарубежники”... Какая тут может быть “общая паства” и что может быть у нас общего с ними? Когда я служил в Брюсселе в траурный день, к Св. Чаше подошла было какая-то женщина. Я сказал: спросите — исповедовалась ли она? — Ответ: “Нет!” — Вы не можете причащаться. — А она стала шуметь — что это такое, нужно только, чтобы совесть была чиста и т.д... Я, не вступая с ней в пререкания, только подумал: “У, экзархатная зараза...”. Она была из “парижан”.
Меня обвиняют в излишней строгости и в “фанатизме”. Но у меня имеются достаточные основания для того, чтобы стоять на своей точке зрения, ибо за мной стоят великие авторитеты, и древние, и современные.
Начну с древних. Прежде всего, конечно, в духе ли теперешней “снисходительности” к отколовшимся сказаны слова: “аще и Церковь преслушает, буди тебе яко язычник и мытарь”? Мы знаем, Кто сказал эти слова. Кто же осмелится прекословить Ему?...
Обратимся к великим. Вот Святитель Григорий Богослов — воплощенная кротость и чистая христианская любовь ко всем, и, в частности, к заблудившимся. Однако, он прямо говорит, что не всяким миром нужно дорожить и не всякого разделения нужно бояться. “Есть постылый мир и есть доброе и похвальное разделение”, — говорит святитель Григорий. А контекст этих слов явно указывает, что он имеет в виду отколовшихся — ушедших в раскол.
Василий Великий. Строгий паче многих. Но мы знаем, что когда шла речь о расколе, только что начавшемся, Святитель стоял на позиции максимального снисхождения, и ради того, чтобы облегчить отколовшимся дело возвращения в ограду Церкви, всячески старался о том, чтобы им были предъявляемы самые минимальные требования, как условия возвращения. — Но как круто меняется его позиция, когда он говорит о расколе упорном, длящемся. “Такой раскол”, — говорит Св. Василий — уже во всём подобен ереси, и с такими раскольниками нужно обращаться, как с еретиками, не допуская никакого общения с ними”.
Строго и категорично. Но еще строже и категоричнее говорит третий из великих, Св. И. Златоуст. Жаль, что у меня нет на пароходе под рукой его замечательных слов, сказанных именно о раскольниках. Но я хорошо их помню и постараюсь передать по возможности точнее.
Свою речь о расколе Златоуст начинает с указания на древнее свидетельство великого Божия угодника, священномученика Игнатия Богоносца. Св. Игнатий говорил, что нет греха хуже того, который производит разделение в Церкви, и предупреждал, что этот грех так велик и страшен, что даже не омывается мученическою кровию!... Подтверждая это от себя, Златоуст говорит: “Я говорю это для тех, кто без разбора ходит во все храмы — и наши, и раскольничьи. Если они учат иначе, чем мы, — то уже поэтому, конечно, не следует к ним ходить. А если они учат также, как и мы, — то ЕЩЕ БОЛЬШЕ НЕ СЛЕДУЕТ К НИМ ХОДИТЬ, ибо здесь — грех любоначалия”...
(А разве печальной памяти Евлогий — не потому откололся и стал раскольничьим вождём, что не мог вынести старейшинства Митрополита Антония?.. Увы, — это так! Помню, как мой покойный родитель, Вл. Димитрий, возвратившись со знаменитого “совещания четырёх”, при всей его всегдашней осторожности в отзывах, с горечью говорил: “Я не представлял себе, что православный архиерей может быть настолько неискренним, как сей Евлогий, которого и митрополитом-то не хочется называть”. А Вл. Нестор, который, как архиерей, получил протоколы совещания, показал их о. Нафанаилу — там были между пр. слова Вл. Димитрия: “Поскольку высокопреосв. Евлогий сегодня говорит прямо противоположное тому, что он говорил вчера, и я вынужден сегодня сказать также противоположное и заявляю о своём полном несогласии с ним”...)
Златоуст продолжает: “Ты (он обращается к собеседнику) говоришь: у нас всё одинаково, они служат, молятся и учат так, как мы... Хорошо — почему же они не с нами?! Один Господь, одна вера, одно крещение! Они откололись — в таком случае, может быть что-нибудь одно из двух: или у нас хорошо, а у них плохо, или у них хорошо, а у нас плохо!
Эти ясные и категоричные слова Св. Отца что означают? Не что иное, как указание на то, что раскол — б е з б л а г о д а т е н. Христос не разделился и благодать Его едина. Если верить в “благодатность” раскола, то нужно или признать, что у нас благодати нет, её унесли отколовшиеся — или признать, что есть две благодати (и, очевидно, две истинные Церкви, т.к. благодать даётся только в истинной Церкви).
Продолжая развивать свои мысли, Св. Златоуст делает в конце концов свой вывод — неизбежный и неотразимый: “Я говорил и подтверждаю, что раскол есть такое же страшное зло, как ересь”. А ересь отлучает человеческую душу от Церкви, от Бога — и от спасения.
Вот еще голоса из древности. Св. Пётр Александрийский видел Спасителя в разодранном хитоне — Господь придерживал его руками. Святитель дерзнул вопросить: “Кто Ти, Спасе, одежду раздра?”... Последовал скорбный и гневный ответ Спасителя: “Арий безумный — он отлучил от Меня Моих овец, которых Я приобрёл кровию Своею”...
В житиях святых говорится, что преподобному Григорию было однажды откровение — он видел будущий Страшный Суд Христов. И на этом суде Господь вызвал к Себе Ария и грозно спросил его: “ Не Я ли — Богочеловек Христос, по Божеству равный Отцу и Святому Духу? Как же ты Мое Божество свёл в тварь и этот прельщенный тобою собор (последователей Ария) — довёл до вечной муки?”...
Эти страшные слова о чем говорят? О том, что еретик своих последователей доводит до вечной муки!.. ведь среди его последователей несомненно были люди, верившие ему — верившие в то, что он истину им глаголет! Мы уже видели, что не по нынешним мягкотелым рассуждениям, а по учению Свв. отцев, раскол есть такое же страшное зло, как ересь — и очевидно, и конец его будет тот же. Я не дерзаю произносить суд над современным нам основоположником раскола, м. Евлогием, но боюсь за его душу, и боюсь за всех, им и его преемниками прельщенных и увлеченных в раскол. И мне непонятна позиция в этом вопросе покойного Владыки Иоанна — истинного служителя Божия и Божия человека. Почему он с самого начала не поставил “точки над і” и не объяснял евлогианам всю неправду их пути и положения?! А ведь именно из-за этого, из-за того, что не было сразу и ясно сказано, где правда и где неправда (двух правд быть не может), где белое и где черное, где свет и тьма, какой путь правилен и какой неправилен — не было бы этой “междуюрисдикционной мешанины”, и положение было бы ясно.
Тот факт, что многие из “православных” ходят безразлично в какую церковь, о чем говорит? Да просто о том, что людям истина не дорога. Поэтому-то они тут и не задумываются особенно.“Служат одинаково, всё одно и то же — что тут мудрить?” Или, как с горькой иронией говорил у нас в Харбине один из лучших пастырей Зарубежья, протоиерей о. Иоанн Сторожев (последний духовник убиенной Царской Семьи) — “колокола звонят, попы служат, поют хорошо — чего вам еще нужно?”. И еще прибавляется так знакомое — “Бог-то, ведь, один!”...
А если бы люди любили истину и дорожили ей — разве они успокоились бы на таком безразличии?! Нет и тысячу раз нет! У них болела бы душа и не успокоилась бы, пока не увидела бы — где истина, которая может быть только одна — двух истин быть не может. Как прав Владыка Нектарий, когда он всегда твердит: нет никаких “разных юрисдикций”, а только есть Православная Зарубежная Церковь, а вне её — расколы и ереси.
Сейчас я приведу ссылки на авторитет современный, не древний, но авторитет, перед которым мы все склоняемся. Это, конечно, великий “Авва всех авв” — Блаженнейший Митрополит Антоний.
Владыка Антоний, вручая игуменский жезл игумении Павле, говорил ей: “Будь снисходительна ко всем, умей обращаться с маловерными и кощунниками. Мудро обходись с еретиками, но никогда не соглашайся с тем, что они будто бы имеют благодать Св. Духа; знай, что католики, магометане и все прочие еретики безблагодатны”. — А мы уже видели, что Свв. Отцы упорный, длящийся раскол приравнивают к ереси. Следовательно?...
Цитата из Пасхального послания Владыки Антония (1934 г.):
“Настоящее время богато не подвигами благочестия и исповедничества, но подтасовками, ложью и обманами. Замечательно, что несколько иерархов с паствою, по преимуществу русских, уже отпали от вселенского единства и на вопрос: “како веруеши”, отвечают ссылками на самозванных глав всяческого раскола в Москве, Америке и Западной Европе. Ясно, что они потеряли веру в единство Церкви по всей вселенной и не хотят в этом сознаться, стараясь спокойно переносить отказы истинной Церкви от общения с ними, и воображая, будто можно спасать душу и без общения с нею... оторвавшиеся от Неё лишают себя надежды на спасение, как об этом учат Отцы VI Вселенского Собора, признав отщепенцев за совершенно безблагодатных, согласно слову Христову — “аще и Церковь преслушает, буди тебе яко же язычник и мытарь”.
К сожалению, некоторые православные миряне, даже, увы, и многие клирики (и иерархи — М. Ф.) подвергли сами себя такому безблагодатному состоянию, хотя и при сохранении внешности церковных богослужений и кажущегося совершения таинств”.
Вдумайтесь в последние слова великого Аввы: кажущееся совершение таинств... Какой ужас! Но эти его слова целиком совпадают с моим убеждением в безблагодатности и недействительности раскольничьих таинств. И когда я привёл эти слова Вл. А. в подтверждение моего убеждения на Соборе — архипастыри приняли это безмолвно, ни один не возразил — молчал и Владыка А. А Владыка Филофей от лица всего Собора принёс благодарность за такое исключительной важности разъяснение.
Об этом много говорил тот же святитель Василий Великий.— Вот почему так говорил Св. Игнатий Богоносец и св. И. Златоуст о том, как велик и страшен грех разделения в Церкви. Ибо тяжко ложится на ответственность того, кто производит такое разделение — участь тех, кто отходит от истинно церковного пути на другие пути, в пагубу ведущие. Ведь и разве не падёт на наши главы грозный суд Божий, если мы не будем вразумлять заблудившихся братий?
Мне могут возразить: разве третий Всезарубежный Собор не обратился к тем и другим, к парижанам и американцам, с призывом к миру и единению? Да — обратился, но обратился совсем не так, как нужно — почему этот призыв и не дал результатов, вернее, дал результат отрицательный. Я был уверен в том — в том, что таков будет результат. Ибо нужно было сказать им: вы заблудились и от Церкви отпали — постарайтесь вернуться в неё! А сделанное обращение — говорит с ними так, как будто бы они были в Церкви так же, как и мы, на равных правах и положении. Вот тут и надо было им сказать: вы — не какие-то “разные юрисдикции” — вы просто раскольники, и никаких церковных прав у вас нет... Одумайтесь и вернитесь с покаянием!
Вероятно, такое обращение вызвало бы у руководителей раскола только взрыв ярости (дай Боже, чтобы я ошибался — но ведь мы видим их настроение). Но среди их “паствы” многие и многие могли задуматься и понять, что у них дело обстоит совсем не благополучно, как поняли после серьёзных и убедительных разъяснений о. Герасима — покойный Сандрик Филатьев и многие другие, порвавшие с расколом.
Мне могли бы задать вопрос: почему я не сказал на Соборе о том, что считаю обращение — неправильным. Я ответил бы: потому, что видел настроение на Соборе и опасался взрыва и могущей быть катастрофы. Меня ведь предупредили о том, что враги Церкви хотят устроить такой взрыв — “взорвать” Собор изнутри. Поэтому мне приходилось избегать вопросов, могущих вызвать крупные обострения.
Возвращаюсь к вопросу о ереси и расколе. Блаженнейший митр. Антоний говорит: можно ли сурово обращаться с еретиками, может быть, искренно верящими в свою правду? — Никогда не надо идеализировать еретиков, — отвечает он, — т.к. в основе их отступления лежит не добродетель, а страсти и грехи гордости, упрямства и злобы. Суровое обращение с еретиками, — говорит Владыка, — полезно не только для предохранения людей от их влияния, но и для них самих, — мы видели, что Свв. отцы упорных раскольников приравнивают к еретикам. Следовательно, — правильно ли так нянчиться с ними, как это, к сожалению, бывает у нас. И всё это — ради недоброго, ложного “мира”...
Если Господь приведёт меня дожить до следующего Архиерейского Собора, я поставлю на нём этот вопрос “ребром”.
Мир Вам и Божие благословение. Господь и Его Пречистая Матерь да хранят Вас и Св. Обитель во здравии и благополучии.
+ Митрополит Филарет 26 ноября / 9 декабря 1979 г.
P.S. Письмо было написано на пароходе. Но посылается только 14/27 декабря, т.к. я не смог его посылать раньше — почта перегружена перед “Christmas”ом... Приложение.
Письмо получилось достаточно длинным. Но, перечитав его, я увидел, что сказал не всё, что считал нужным сказать; а посему еще добавляю это “приложение”.
Основную мою мысль Вы, Матушка, вероятно, уловили. Я считаю (говорю, конечно, только от себя), что у раскольников — американских и парижских — благодати нет, ибо иначе нужно допустить абсурд — существование нескольких истинных Церквей, друг друга не признающих и духовного общения не имеющих. Сие абсурдно уже потому, что Божественный Основатель Церкви сказал — “Созижду Церковь Мою”, а не “Церкви Мои”. К такому убеждению меня привели как слова древних Свв. отцев (приведенные мною), так и слова Аввы Антония о кажущемся совершении таинств у тех, кто откололся от истинной Церкви. И я настолько не верю в благодатность раскольничьих “манипуляций”, что в случае, если бы я умирал и нужно было бы напутствие, я ни от “парижанина”, ни от американского лже-автокефалиста его не принял бы, дабы вместо Св. Таин не проглотить кусочек хлеба с вином.
Но я забыл еще подчеркнуть, что в силу такого положения, печальнейшим явлением нужно считать то, что и наши зарубежники ходят в раскольничьи капища — “исповедуются” и “причащаются” там. — Ч е г о причащаются? Если Св. Таин, то значит у нас Св. Таин нет, как точно разъяснил Златоуст. А если Св. Таинства у нас ЕСТЬ — то там их нет и эти бедные люди ходят туда понапрасну. “Кажущиеся” таинства, — по определению Аввы Антония, — вот что преподносят доверчивым людям служители раскола”.
Я прекрасно понимаю, какую сумятицу внесёт в жизнь русских людей, верящих экзархату и лже-автокефалии, то, что я написал здесь, если бы это было опубликовано. Но разве лучше будет, если о всём этом молчать и утешаться “миром и тишиною”, как этого хотелось бы Владыке А..?
(К предстоящему Собору епископов Русской Зарубежной Церкви).
Слова, стоящие в заглавии настоящей краткой заметки, как известно с детских лет православному христианину, входят в текст Православного Символа веры, как девятый его член. В них указываются основные признаки, основные свойства Православной Церкви – Ее единственность, Ее святость, Ее соборность и Ее преемственная связь с теми, кому Сам Основатель Ее, Господь Иисус Христос сказал: «как послал Меня Отец, так Я посылаю вас» – т.е. со святыми апостолами.
Преосвященнейший Кирилл, Епископ Воронежский и Южно-Российский, прибыл в США для совершения богослужений в Синодальном храме в честь Жен Мироносиц, что на 65Lake Rd.Valley Cottage, NY 10989,USA.
Владыка сможет пробыть в Америке несколько месяцев, потом его сменит другой наш священнослужитель, с тем, чтобы служба в Синодальном доме не прерывалась.
Как многим хорошо известно, в последние месяцы в США, в штат Нью-Йорк, прибыл целый «десант» агитаторов за раскол Русской Зарубежной Церкви (4 человека) и они все весьма активны, исполняя возложенную на них миссию. Было ли такое в истории РПЦЗ? Не припомню, наверное, подобное и было в преддверии 2007 года, но тогда никто на это не обращал, к сожалению, внимание. Однако сейчас, ввиду нашей малочисленности, это хорошо заметно. Совершенно очевидно, что, подобно тому, как в то время раскол был спланирован и руководился из РФ, так и сейчас инициатива идет из тех же мест и из того же источника. Недавно процесс организации раскола обогатился новыми формами. Вот, завели раздел на сайте, под названием «Подготовка 6-го Всезарубежного Собора», куда намерены складывать наработки в области своей раскольнической деятельности. Уже появились авторы у этого позорного раздела. До этого, в течение несколько лет «прощупывались» люди на предмет поддержки раскола, точнее, их склонности быть завербованными. Таковые нашлись и определились. Из разных мест, даже из далекого Ижевска, шли письма и звонки по всему миру с целью мониторинга настроений, точнее, намерением «нащупать своих» – кто готов выступить против руководства РПЦЗ. Не только к представителям нашей Церкви, но и к нашим братьям. Даже Предстоятеля Болгарской Церкви Митрополита Фотия пытались агитировать. Работа ведется серьезная – это не действия энтузиаста-любителя, это профессиональная работа по утвержденному плану. Цель, без сомнения, состоит в том, чтобы РПЦЗ развалить уже окончательно, чтобы не осталось от нее даже жизнеспособных «осколков». И поссорить, обязательно, с греками-старостильниками, чтобы не было никакого союза в противостоянии современной апостасии.
На фото - Иеромонах Михаил, в миру Александр Васильевич Костюк. Портрет Павла Савицкого
Родился я десятого октября восемнадцатого года в селе Ярошевка бывшего Талалаевского района Черниговской области. В двенадцать лет остался без отца, "замордовал" отца Сталин. Нас раскулачили, забрали хату, после мать и четыре сестры ходили по квартирам. Семья наша была верующей. В Ярошевке верующие собирались в хатах, молились целую ночь, потом отдыхали и опять молились. Только под утро расходились по домам, когда еще темно было, по одному уходили, осторожно, чтобы никто не увидел. Меры предосторожности соблюдались, окна в домах, когда молились, обычно ставнями закрывались.
В селе нашем бывали проповедники, Евлампия[2] и Константин[3], рассказывали об отце Михаиле и матушке Михаиле, как о "святых людях". Приезжала из Киева и Епистилия[4], тоже рассказывала много, потом давала имена верующим, так становились монашествующими[5]. В то время батюшка Михаил скрывался, мог в дом придти, чтоб переночевать, и вдруг среди ночи собирался и уходил. А тут — милиция сразу, а здесь уже никого нет. И когда шел по селу, бороду всегда прятал под воротник, чтоб не видно было, что священник идет.
В тридцать шестом я был призван в армию, отслужил, затем работал в Донбассе. В начале войны был отправлен на фронт и под Харьковом попал в плен. Находился в лагере за колючей проволокой в нечеловеческих условиях, потом переводчик за мою одежду помог мне устроиться на кухню. Оттуда попал на склады железнодорожной станции, кормили там немцы хорошо, на работу и с работы водили под конвоем. Потом перевели нас в Харьков, начал я писать письма матери и оставлять их на дорогах так, чтоб не видел конвой.
Каким-то образом письмо мое к матери дошло, и мать с сестрой приехали в Харьков, но, к сожалению, не взяли никаких документов. Так что домой меня не отпустили. При наступлении Советской армии на Харьков немцы всех нас, военнопленных, стали свозить в тюрьму на Холодную гору, а через неделю погнали нас, плохо одетых, пешком по снегу на Полтаву. Шли колонной, охранял нас конвой с собаками, и упавших заключенных добивали на месте. Мы с другом Андреем[6] решили бежать. Договорились с полицаем, и он помог нам бежать за десять ножей, которые я стащил в бытность своей работы на складе.
Долго мы добирались до дому, голодали, по три дня иногда не ели, шли по дорогам и читали Иисусову молитву. Пришли в село Ярошевка, там еще немцы были. Пошли работать в колхоз, организованный оккупационными властями. А мой брат, как бывший раскулаченный, пошел при немцах работать полицаем, он-то и стал посылать нас в район на прописку. Мы отказались, знали ведь, кто приходил на прописку, того немцы забирали на работу в Германию. Сестра моя шла к батюшке Михаилу[7] в Киев, я и попросил ее узнать, можно ли мне прийти к нему. Батюшка Михаил разрешил, в Киев к нему пошло нас пять человек. Пришли мы на Садовую улицу, нас пригласили сесть. Открылись двери, и к нам вышел батюшка Михаил. И я глазам своим не поверил: «Боже! Как будто Спаситель идет!» Потом я спрашивал у остальных, как они увидели его, они ответили, что обыкновенно[8]. На следующий день пошли мы в церковь, пел я там с Епистилией, у нее очень хороший голос был, и я хорошо пел. На второй день пришли мы в церковь, батюшка Михаил сначала сразу всех исповедал, хотя он и так знал все наши грехи, он прозорливец был. А потом он причастил нас всех.
В Киеве у батюшки много знакомых было, вечером приходили к батюшке на Садовую, ужинали, потом говорили ему: «Благословите, батюшка!» Он: «Бог благословит, детка! Тебе надо туда идти». И так каждому, кому куда идти. А утром вставали, умывались, молитву "Отче наш" читали — и сразу к батюшке. И он каждый день исповедовал, причащал и благословлял нас перед выходом на работу. На службе батюшка наставнических проповедей не читал, не так-то легко ему было вести службу, как кажется. И на исповеди потом он ничего не выяснял, чтоб болтовни не было, бывало, он о твоем грехе сам говорил за тебя. Приходил и говорил о грехах и обращался ко всем: «Ты знаешь, что это твой грех». Но не обращался лично к тебе, а ты уже понимал, что это ты сделал. И мы не боялись батюшки, но все-таки что-то тревожило в нем. Ведь если у человека есть благодать, она видна сразу. А я лично видел батюшку как Спасителя с ореолом. Да так все блестело, что смотреть нельзя было, все светилось на нем, как золото.
Иеромонах Михаил (Костюк) на богослужении. Портрет Павла Савицкого
Домашняя церковь на Садовой улице маленькая была, это обычная хатка, под железом. А народу собиралось так много, во дворе стояли, бывало, и батюшку не видно было. В церкви был свой хор, пели монахини Епистилия, Варвара[9] и Улита Плужник[10]. Ими командовала Варвара, монашка старая, она потом погибла в лагере. На службы много народа приходило, были и те, кто не был в монастыре, их даже больше было. Бывало, что на службу и артисты приходили[11], один артист так хорошо пел. Я лично пел не на каждой службе, меня вызывали петь только тогда, когда "Верую" пели, на службе я был не нужен. А как пелась "Верую", батюшка меня вызывал, за мной на работу приходили, я все бросал и шел в церковь, а после возвращался назад, ведь работа же. А после службы была трапеза. Когда на столе все было готово, батюшка приходил, мы "Отче наш" пели, он благословлял и уходил к себе. С нами за стол никогда не садился.
Что мы ели? Это же война была, так что ели то, что сестры мои и другие молодые девушки приносили, собирая милостыню в разных областях, потом пешком шли до Киева и на себе несли фасоль и разную крупу. Попробуй-ка на себе летом, в самую жару, нести все это на плечах аж до Киева! Ничем ведь не довезешь, а надо ведь, у них, бедных, все плечи облезали. Потом они готовили все это, нас кормили и сами ели.
Между прочим, когда я на фронте еще был, мать моя ходила к батюшке и спрашивала: «Вернется ли сын мой?» Батюшка ответил ей: «Вернется и будет хозяйничать». Видишь, так и стало. И еще пример. Раньше батюшка посылал меня ночевать к одной тетке на Караваевскую улицу, она одна жила, а комнат в доме было много, а тут вечером вызвал меня и сказал: «Сегодня пойдешь ночевать на Совки, на Караваевскую не ходи». Пошли мы туда с Андреем, переночевали, пришли утром, а нам сказали: «В дом на Караваевской банда залезла, бабушку удушили. А к другому квартиранту у нее не достучались». Там оставался один мой несчастный костюмчик и рубашка, в которой я в церковь ходил в праздники — все забрали. В кармане пиджака бритва была, и когда они вылезали в окно, она выпала, ее-то я и нашел. Пожаловался я батюшке, что последний костюм забрали, а он мне сказал: «А-а, детка, будет, будет у тебя». И, действительно, девчата мне потом принесли другую одежду для смены. Как-то шел я мимо, а батюшка посмотрел на меня и сказал мне: «Бог благословит, детка, ты женишься». Я ему: «Благословите, батюшка. Не женюсь». А он: «Нет, женишься. Ты женишься». Сказал так и пошел. Для чего он мне так сказали, Бог его знает.
Потом батюшка начал церковь строить, чтобы мы целыми днями заняты были, чтоб некогда голову было поднять. Мы так нарабатывались, что сил ни на что не было, сразу ложились спать. Церковь мы хорошо строили, но немножко ее не достроили, но все равно на праздник Казанской Божьей Матери уже служили там первую службу. Батюшка очень готовился к этой службе, говорил: «Деточки, мы строим церковь для себя, чтобы была у нас церковь на небе». А тут батюшка вдруг пришел с палкой, стал кричать на нас, палкой этой бросать: «Собирайтесь и уходите, чтобы я вас не видел». Я ему: «Прошу прощения…» А он: «Никакого прощения, уходите, чтобы я вас не видел. Вы к немцам ходите, носите хлеб. Вы продажные шкуры! Уходите». Какой хлеб? Где мы берем? Какой грех? Ничего не понимаем, но ведь выгоняет нас. И что делать? Надо уходить.
Пошли мы, а там близко яр был, мы в том яру возле горы сели, и парни, что моложе меня, говорят: «Ну, что же, идем домой». А я им: «Нет, ребята, уж домой-то мы не пойдем. Батюшка молился за нас, чтобы мы ушли. Пойдем домой, нас сразу же в Германию попутают, на работу туда погонят. Невозможно туда, это же война». Поговорили мы так, видим, бежит Вера Ворона: «Идите, батюшка вас зовет. Сказал, чтоб вы быстро шли». Пришли мы, а Вера нам: «Лезьте на колокольню. Так батюшка благословил». Принесли нам туда еду, поели мы, слезли вниз, и вышел батюшка к нам: «Ну, как вы, детки?» Все смеются, будто ничего не было. Ну, стали опять работать…
Тогда же по просьбе батюшки в здании новой церкви мы сделали несколько тайников. По всей длине церкви был построен огромный подвал, разгороженный пополам, именно там и были сделаны тайники. Выполнили их следующим образом: как только была закончена стена в первом подвале, мы сразу же параллельно ей построили вторую стену, и в ней была сделана лестница для входа в подвал; этот тайник между стенами был перегорожен в середине. Во втором подвале точно так же был сделан тайник, но вход в него был сделан из алтаря. Вторые стены в обоих подвалах были замурованы до потолка так, чтобы не было заметно, что там сделаны тайники.
А когда подвал под церковью копали, началась у нас на руках страшная короста. Мучались, чем только ни мазали, ничего не помогало. Батюшка узнал, вызвал меня и отправил к одной старой женщине, сказав: «Она даст тебе мази». Я попросил: «Благословите батюшка». Он мне: «Бог благословит. Иди, только скорее». У нас так всегда было, чтобы делать все скорее и обязательно с молитвой. Мы без Иисусовой молитвы никуда не ходили, куда бы ни шел, все время читал ее. Вернулся я, принес мазь. И батюшка велел нам смазать пораженные коростой участки кожи этой мазью, а потом положил нас всех спать в алтаре. И болезни как не бывало…
Перед приходом красных батюшка ходил к матушке Михаиле на кладбище, но никто не знал — он ночью ходил. Я иду на работу, только светает, смотрю, какой-то человек навстречу мне идет и как будто знакомый. Он пальто так застегнул, что осталась только маленькая бородка. Если б кто встретил, подумал, что профессор какой-то или ученый. А когда ближе подошел — батюшка. Я сразу упал в ноги, говорю: «Благословите». Он: «Бог благословит, детка. Иди, ты опаздываешь». Это он выходил с кладбища, а я его здесь встретил. Значит, где он был? Я через Байковое кладбище ходил на работу, где могила матушки Михаилы была, значит, ходил он ночью, долго молился и просил матушкиной помощи.
Потом батюшка вызвал меня и сказал: «Будешь спать на чердаке, иди туда и спи». Там сено было, хорошо спалось. Красные приближались, и мы стали бояться, что нас на фронт пошлют. Стали думать. Потом обратился я: «Батюшка, благословите. Мы выкопаем яму под столом в саду и втащим туда койки. Сверху прикроем лагами, и мусор насыплем. Никто не подумает, что там несколько человек прячется». Батюшка сказал: «Бог благословит, детка. Делай». В доме на Садовой улице, в саду, верстак стоял, так мы глубокую яму рядом с ним выкопали, землю всю разнесли по огороду, чтоб не видно было. Мы же молодые были, яму хорошую выкопали, поверху набросали разного барахла, мусор, железо разбросали, чтоб незаметно было, что там убежище есть. Сделали так, чтобы туда можно было спрятать человек двадцать, правда, лежать там было можно не всем сразу.
С лопатой я был хорошо знаком, работал раньше в шахте, так что там же в огороде закопал муку, крупу, овощи — все наши запасы. Батюшка также благословил убрать все из церкви, в стенах подвала церкви были заранее оставлены ниши, туда и спрятали мы иконы, книги, облачение батюшки, заложили кирпичом и заделали так, чтоб незаметно было. Делали это по ночам, чтобы никто не видел. Батюшка уже знал, что скоро немцев погонят, и красные вернутся. Одна тетка из села приехала и спросила его: «Батюшка, простите, скажите, кто будет у нас — Сталин или Гитлер?» А батюшка шил, поднял голову, посмотрел на нее и сказал: «Не будет ни того, ни другого». И ушел. А эта тетка потом в рассказах своих прибавила, дескать, батюшка сказал, что царь будет. Так и пошло. А батюшка-то не сказывал, что будет царь... Батюшка говорил нам, что антихрист, который придет, будет вдвое хуже того, что был до войны. И еще он говорил, что если он скроется, то его никогда не найдут.
Потом вернулись в Киев красные. Как-то шли мы из церкви, все парни, я впереди шел как вожак. Батюшка вышел, встретил нас, я поклонился до земли: «Благословите, батюшка». Он: «Бог благословит. Ты пойдешь на фронт». Я ему: «Благословите, батюшка. Не пойду я за Сталина воевать». Он тогда: «Бог благословит, пойдешь со мной». С меня началось это "со мной", и так всем сказал, кроме последнего, Николая. Тот сказал: «Пойду на фронт. Благословите, батюшка». Он-то на фронте не был, думал, что плохо будет с батюшкой, придется работать много, решил попробовать, как там на фронте. Батюшка сказал: «Бог благословит». И на следующий день его забрали в армию, а мы остались.
Вечерами батюшка служил в церкви, а там столько шпионов от красных уже было. Они сразу заслали их, то вдруг набожная баба пришла, а то какой-то чужой в хоре запел. И никто не догадывался, что это "сексоты". В декабре сорок третьего утром была служба, как обычно, а вечером батюшка скрылся. И никто не знал, куда исчез он. И только одна монахиня Варвара, он ей доверял, знала, где батюшка. Вот она и пришла туда, и сказала ему, что люди сошлись и ждут его. Батюшка сказал: «Если весь народ меня просит, то я пойду».
Пришел он в храм, отслужил службу. Мы должны были идти ночевать, стояли и ждали, думали, может, батюшка что-то спросит. А тут понаехало полно военных машин, милиция. А я стоял и думал: «Батюшка сказал, что пойдешь со мной, так куда же я пойду? Я же ничего церковного не знаю, куда я пойду?» И оказалось, что я остался здесь один, никого уже из монашества не было. Они сразу к батюшке подошли, долго там были, потом вывели и посадили в легковую машину[12]. Нас же посадили в грузовую крытую машину и отвезли в тюрьму[13].
В тюрьме этой уголовников не было, я уже прошел эти тюрьмы и холодную[14], знаю эти тюрьмы, и что там делается. Кто не был там, тому дико: раздевают догола, обыскивают, протирают твою одежду, чтобы иголку найти. Бросили меня одного в камеру, бетон вокруг, я был плохо одет, холодно, руки замерзли совсем. Я туда, сюда, в кармане коробку спичек нашел, подумал — как же они обыскивали, ведь коробка спичек не иголка. Зажег спичку, грею руки, а надзиратель закричал: «Ты что делаешь?» Сразу прибежал, замок открыл — и меня в карцер. А там только стоять можно было, холодина страшная, еще бóльшая, чем в камере, а сверху вода капает. И капли по тебе бьют, и от них никуда не увернешься. Вот попал! Сколько я ни проходил раньше, а такого еще не было. В тюрьму ведь только попадешь, и тебя "лупят", как сидорову козу.
Я вам скажу, как я увидел батюшку в тюрьме. Однажды вели меня на допрос, шел я, руки назад, смотреть можно только вниз, не оглядываясь по сторонам. А там другой ход пересекался с нашим коридором, увидел, четыре человека несли на носилках тело. Глянул я туда и увидел батюшку, его лицо, и кровь сквозь простыню проступила. Я это своими глазами видел, одно мгновение. Оглянуться я не посмел, сзади ведь конвоир шел. Я только заметил, что пронесли его, а конвоир мне уже: «К стенке!» Но я уже увидел его. Господь ведь сказал в Евангелии: «Что бы ни делали, оно выйдет на чистую воду. Все скрытое станет явным»[15]. Если бы мне не нужно было, то я его не увидел бы, а тут сам Господь показал мне. Ведь я каждый день в тюрьме молился за батюшку!
На допросах я дурачком прикидывался и все отрицал. Как-то привели меня на допрос, следователь что-то спросил, потом отклонил занавеску и показал на икону, где архистратиг Михаил закалывает Сталина. Спросил: «Ты такую вещь у него видел? Где она была? И кто ее рисовал?» Я ответил, что не видел никогда. Следователь удивился: «Да, как же ты не видел, ты там жил». Ему уже все было известно, многих он забрал и допросил, а они про меня уже рассказали. Но я был убежден, что ничего не надо говорить, тогда ничего тебе не будет. И я твердил, что, дескать, я рабочим на стройке был, и меня к батюшке не допускали, так что ничего не видел и не слышал. Он как "влупит" — сразу падаешь. Из-за стола встает, ходит около тебя и спрашивает, а в руке у него вот такая связка ключей, и кричит: «Признавайся. Не выйдешь отсюда, я тебя удавлю». Вот и все, что он тебе говорит. И не смотрит на тебя, и опять: «Признавайся, кто рисовал икону». Я опять: «Не видел».
Так нужно еще придумать, как же это ты не видел. Он доказывал свое, а я ему свое должен доказать, что не мог видеть. Я твердил, что не мог видеть, потому что был простым рабочим, а не служителем церкви, поэтому не ходил к батюшке и не видел, какие у него там иконы, потому что простому рабочему не разрешалось ходить к нему и спрашивать, кто и что нарисовал. Таких прав у нас не было и все. Следователь мне одно твердит, а я ему свое. Бил, конечно, кричал, но так ничего и не выпытал. А тогда за что судить будет? Потом на очной ставке с Порфирием[16], высоким таким стариком, встретился. Мы с ним вместе все закапывали, и он меня в своих показаниях назвал, что я с ним был. Следователь прижал его, он и стал говорить, что не следует. А нельзя говорить и втягивать другого, тот следующего — так все и втянутся. А я говорил, что был один и ничего не знал.
Полгода меня истязали, били и голодом мучили. Давали на обед суп из картошки неочищенной, порубленной лопатою, там только очистки эти плавают, да вот такой кусочек хлеба. Попил ты эту воду, съел крошку этого хлеба, и можно несколько суток прожить. А если ты изголодался за месяц, что это дало тебе, ты же голодный. И все спрашивали одно и то же, и так каждый день. А ведь это и ему надоело. Это ж только антихрист придумает, что с тобой сделать, так что против него — только молитва. Потом стали кормить, потому что, когда долго сидишь, тогда уже нечего и спрашивать. Но как? Вот вызвали меня на допрос, а у следователя на столе селедка лежит, тут же электрическая плитка включена, и варится картошка. Введут тебя, и он говорит: «Садись, товарищ Вишневский». Уже товарищ, у них ведь там ничего не поймешь, как в театре. Следователь другой, теперь "добрый": «Ну, признавайся. Видишь, сколько у тебя было следователей, как часто они менялись? Сколько было этих бандитов-следователей у тебя? А теперь я пришел, я тебя выпущу, только ты признайся».
Я уже забыл, что говорили про батюшку и про иконы. Теперь он спрашивал, как я в плен попал, что брат требовал от меня пойти на прописку, а я не пошел и попал к батюшке, что церковь начали строить. А тут сидишь голодный и смотришь на еду... Потом он разрешил мне есть, так я сразу же селедок штуки три врубил да картошку ту всю съел, пока не отобрал. А он теперь воды тебе не дает... А без воды еще хуже, чем без еды — умирает человек. И он твердит одно: «Признавайся. Сразу дам воды, и будешь пить». Вот так разными способами и выжимали, что им надо. А я опять твердил, что про батюшку ничего не знаю, не был у него, потому что я парень деревенский и неграмотный.
Однажды вызвал меня следователь и сказал: «Иди, собирай свои "лахмутки" и поезжай на пересыльный пункт. В армию пойдешь». Машиной отвезли на пересыльный пункт в Киеве, там ждали отправки на фронт. А я отпросился с пересыльного пункта, сказал, что недалеко живет моя знакомая бабушка, я ее проведать хочу и покушать у нее. Отпустили меня, вышел я в город, пришел к ней и рассказал про батюшку. Так все наши и узнали. Через две недели вызвал меня начальник пересыльного пункта и сказал: «Вишневский, ты не пойдешь на фронт. Ты поедешь в Донбасс, нам уголь нужен, а ты шахтер». И вот меня и еще нескольких отправили в Сталино, в Донбасс, и с нами проводник был, чтоб мы не разбежались. А куда бежать? Поймают, еще больше дадут. Проводник у нас был хороший, с нами один бывший полицай ехал, у него сало и хлеб в торбе был. Проводник сказал нам: «Вы ходите, где хотите, гуляйте».
Думаю, что нечего мне на судьбу обижаться, рад я был. Это ведь сам батюшка Михаил меня из тюрьмы выпустил. Потом прибыли мы в лагерь в Сталино, находились там за колючей проволокой, из лагеря под конвоем нас водили на работу в шахту, потом назад. Так продолжалось два года. Однажды проснулись, двери бараков открыты, а конвоиров нет. Но я остался работать на шахте вольнонаемным, денег заработал, потом приехал в Ирпень. Дом построил, женился, дети родились. Потом вернулся Павел Савицкий. У меня дома есть его работы: портреты-иконы отца Михаила и матушки Михаилы, мой портрет и жены.
Конечно, все у нас сейчас было бы по-другому, если бы батюшку Михаила не позвали служить в церковь, когда он уже спрятался. И он не пошел бы туда, хотя уже знал, что его арестуют. Батюшка похоронен в Бабьем яру, но как узнать, где его могилка? Мне как-то снилось, что на его могилке какие-то цветы выросли, дескать, по этим цветам я смогу найти. Но я же не пошел никуда, да и не сказал никому об этом, потому что боялся, что скажут — уже и сон видел, и придумал такое. Не поверили бы…
[1] Алексей Игнатьевич Вишневский. Его рассказ записан 3 апреля 2001 года в поселке Ирпень.
[2] Устиния Пудовна Осадчая, родилась в 1885 в селе Ребедайловка Каменского уезда Елизаветградской губ., в крестьянской семье. Получила начальное образование. До 1929 — занималась сельским хозяйством, затем переехала в поселок Совки под Киевом, работала уборщицей на фабрике. Пострижена в мантию с именем Евлампия. Вступила в тайный ставропигиальный монастырь, связная и активная проповедница. 26 марта 1940 — арестована, 27 июля приговорена к 6 годам ИТЛ с поражением в правах на 3 года и отправлена в лагерь.
[3] Константин Васильевич Прокопенко. Монах-проповедник. Проживал в селе Прусы.
[4] Епистимия Ивановна Мироненко. Монахиня, провела двадцать лет в Матреновско-Чигиринском монастыре. Приняла схиму с именем Димитрия. Активная проповедница тайного Киевского ставропигиального монастыря. В 1943 — с началом массовых арестов монашества скрылась, в 1945 — объявлена во всесоюзный розыск.
[5] В монашескую общину села Ярошевка входили монахини Варвара Биленко, Евдокия Биленко, сестры Анастасия Кащенко, Анна Кащенко, Варвара Кащенко и монахи Иван Кащенко, Степан Кащенко, Михаил Коваленко, Федор Липницкий, Николай Лобода, Роман Наливайко. В конце 1940-х годов они, очевидно, были арестованы и отправлены в лагеря.
[6] Андрей Владимирович Маринин, родился в 1912 на станции Старо-Григорьевская Сиротинского уезда Царицынской губ. Получил начальное образование. В 1941 — с началом войны призван в армию, на фронте попал в плен. Отправлен в лагерь для военнопленных, откуда бежал. С 1943 — послушник тайного Киевского ставропигиального монастыря. В ночь с 13 на 14 января 1944 — арестован как «участник церковно-монархической организации». 29 июля 1944 — приговорен к 8 годам ИТЛ и отправлен в лагерь.
[7] Иеромонах Михаил, в миру Александр Васильевич Костюк.
[8] Вера Петровна сказала, что ее бабушка Александра, которая входила в паству архимандрита Михаила, тоже видела его Спасителем.
[9] Варвара Ионовна Брайко, родилась в 1886 в селе Вышгород Киевской губ. Получила начальное образование. С 1907 — послушница в монастыре, где в 1910 — приняла монашеский постриг. С 1924 — перешла на нелегальное положение. В 1928 — приняла схиму с именем Иоанна. Яркая проповедница. Регент и казначей тайного КСМ. 9 января 1944 — арестована, 29 июля приговорена к 8 годам ИТЛ и отправлена в лагерь, где погибла.
[10] Улита Ивановна Плужник, родилась в 1884 в селе Федварь Александровского уезда Киевской губ. Получила начальное образование. С 1904 — послушница в монастыре, в 1909 — приняла монашеский постриг с именем Мелхиседека. С 1924 — на нелегальном положении. Участница тайного Киевского ставропигиального монастыря. 31 декабря 1943 — арестована, 29 июля 1944 — приговорена к 5 годам ИТЛ и отправлена в Карлаг. В 1955 — освобождена, вернулась в Киев. Скончалась в 1985 году.
[11] В материалах дела указывалось, что это были певцы из украинского хора "Думка".
[12] 30 декабря 1943 — арестован как «руководитель церковно-монархической организации».
[13] Все обвинялись как «участники церковно-монархической организации».
«Богатства и нищеты не даждь ми, устрой же ми потребная и самодовольная, да не насыщен ложь буду, или обнищав украду». (Притч. 30; 8-9).
«Блажен богатый, иже обретеся без порока, и иже вслед злата не иде. Кто есть сей, и ублажим его, сотвори бо дивная в людех...» (Сир. 31; 8-9).
Авва Даниил пришел однажды в селение продать свое рукоделие. Он уже хотел возвратиться в свой скит, как встретился с ним человек, окруженный нищими, странниками, и пригласил его к себе на ужин. Это был каменосечец, именем Евлогий, он занимался работой весь день, ничего не вкушая; когда же наставал вечер, он вел за собой в дом всех, кого из бедных на пути встретил, и издерживал на ужин все, что выработал: даже крошки, которые останутся от стола, бросал соседним псам.
Старец, удивляясь добродетелям его, думал:
─ "Евлогий, бедный, питает каждый день столько нищих, что ж бы сделал Евлогий богатый! Ах! он был бы пища всем алчущим, одежда всем нагим!"
И начал он день и ночь просить Бога, чтобы Евлогий, для счастья других, сделался богат; соединив молитву свою с постом, он так изнемог, что едва был жив. Прошло три недели, наконец, Бог услышал молитву старца: он заснул, вдруг видит себя в Церкви Воскресения, видит некоторого Богоподобного Отрока, на святом камени сидящего. Подле Него стоял Евлогий. Потом Отрок сказал:
─ "Если отдашь сам себя порукой за Евлогия, то наделю его богатством".
— "От рук моих взыщи душу его", — отвечал старец и увидел, что двое из предстоящих начали в пазуху Евлогия сыпать золото.
Тут старец воспрянул от сна своего, благодаря Бога, что услышана молитва его. Между тем Евлогий жил по-прежнему. Но однажды поутру, вышедши на работу свою, ударил киркой по камню и почувствовал, что он пуст, ударил в другой раз и увидел скважину, ударил в третий раз, и из камня посыпалось золото... Евлогий ужаснулся и не знал, что делать с сокровищем! В тот день ни один нищий у Евлогия и даже сам Евлогий не вкушал пищи. Назавтра он купил лошадей и под видом перевозки камней привез домой золото, и ужинал один.
Долго Евлогий был в беспокойных размышлениях... Наконец, нанял корабль и отправился в Царьград; там задарил всех вельмож, и сам сделался вельможей; купил огромный, великолепный дом и стал жить в роскоши, каждый день угощая тех, которые были близки к царю.
Авва Даниил ничего не знал о том, но, спустя два года, опять увидел во сне Святолепного Отрока и подумал: где-то Евлогий? — И вдруг видит: некто злообразный изгоняет Евлогия от лица Отрока... Старец пробудился от сна и, вздохнув, сказал сам себе:
─ "Увы! я погубил душу мою!"
Он взял свою верхнюю одежду и пошел в ту весь, где прежде жил Евлогий. Долго он ждал, пока придет питатель бедных и пригласит его в дом свой, но тщетно! Наконец, увидев одну старушку, он сказал ей:
─ "Сделай милость, принеси мне кусок хлеба, я сегодня не ел".
Она исполнила его просьбу и вступила с ним в душеполезную беседу. Потом он спросил ее:
─ "Есть ли здесь кто-нибудь принимающий странников?"
— "Нет, — отвечала старушка с тяжкими вздохом, — был у нас каменосечец, который всего более любил странноприимство, но Бог, увидев дела его, дал ему благодать Свою, и он теперь в Царьграде вельможею..."
Услышав это, старец сказал сам себе:
─ "Я сделал убийство!" — и пошел в столицу.
Там узнал, где живет Евлогий, сел у врат дома его и ожидал, когда выйдет он... Наконец, является Евлогий с гордостью на лице, с гордостью в походке, в сопровождении рабов.
Но Евлогий даже не взглянул на старца; а рабы оттолкнули его. Несчастный поручитель опередил Евлогия другой улицей, опять встретился и окликнул его, но, получив несколько ударов, принужден был удалиться. Таким образом старец сидел четыре недели пред вратами дома Евлогиева, обуреваемый снегом и дождем, и не имел случая поговорить с ним. Наконец, старец отчаялся о спасении Евлогия, и, повергшись на землю, просил Бога, чтобы разрешил его от поручения. И вот он задремал, и видит во сне Пресвятую Богородицу:
─ "Помилуй меня, Владычице?" — взывает он.
— Что тебе нужно? — спрашивает его Богоматерь.
Старец рассказал Ей свое горе.
— Мне нет до сего дела — ты должен исполнить свое поручительство.
Проснувшись, старец сказал сам себе:
─ "Хотя бы мне пришлось и умереть, и тогда я не уйду от ворот Евлогиевых", — и пошел опять к палатам сего вельможи.
Но лишь только увидел его Евлогий, как приказал рабам бить его, и бедный старец, весь израненный, вынужден был удалиться. Скорбя душою о погибели Евлогия, сожалея, что сам был виною его погибели, и в то же время не видя возможности поправить дело, авва Даниил решил оставить все на волю Божию и удалиться в пустыню Египетскую. Но едва он сел в корабль, чтобы отправиться в Александрию, как повергся в такое малодушие, что упал как мертвый... Он воздремал и снова видит во сне Боголепного Отрока в Храме Воскресения; Отрок смотрел на него столь гневно, что старец затрепетал, как лист древесный, и не мог ни слова произнести в свое оправдание.
─ "Исполнил ли ты то, за что поручался?" — грозно спросил его Явившийся, и повелел двум ангелам мучить старца, привязав к дереву. И били его жестоко, повторяя:
─ "Не спорь с Богом, не делай дела выше твоей меры".
Но вот старец снова видит Небесную Заступницу, умоляет Ее сжалиться над ним, и Она просит за него Своего Сына и Бога, лобызая стопы Его Пречистыя.
— Смотри же, — сказал ему наконец умилостивленный Господь, — вперед не делай так!
— Никогда не буду, —отвечал старец, —я просил Евлогию богатства, думая, что он будет лучше. Согрешил, Владыко прости меня!
Старца освободили, и он слышит:
─ "Иди, я приведу Евлогия в прежний чин!.."
Пробудился старец и, исполненный несказанной радости, возблагодарил Господа и Пречистую Его Матерь.
Спустя три месяца, старец услышал, что царь Иустин умер, что наследник его начал гнать прежде бывших любимцев, что двое из них умерщвлены, а Евлогий бежал. Впрочем, царь назначил великое награждение, тому, кто принесет его голову.
Даниил опять пошел в ту весь, где прежде жил Евлогий. Увидев его, идущего с работы и окруженного нищими, старец хотел было броситься навстречу к нему, но Евлогий предупредил и, целуя руки его, пригласил к себе ужинать. Тут старец и Евлогий объяснялись между собой. Каменосечец рассказал ему, как возвратился он в отечество свое, как бежали все жители, чтобы видеть его, и поздравляли с саном вельможи; и как он, боясь обнаружить себя, уверил их, что ходил только в Иерусалим, поклониться Гробу Господню.
─ "Я вторично взял, — продолжал Евлогий, — свои орудия, и пошел прямо к тому камню, где нашел золото, я думал, что опять найду клад, но сколько не стучал, сколько ни тесал разных камней, не нашел ничего. Наконец, вышел из заблуждения, и слава Богу! забыл сан вельможи".
— "Чудеса Твоя и судьбы Твоя кто исповесть, Владыко Господи? — заключил Евлогий свой рассказ, — едва не вселилась во ад душа моя... Молись за меня, отче — я великий грешник!"
Проси у Бога хлеба насущного: этому поучает Сам Господь, а богатства не ищи, оно ведет ко многим искушениям; недаром же сказано: «удобее велбуду сквозе иглине уши проити, неже богату в царствие Божие внити» (Мк. 10; 25).
(Из "Пролога")
Из Троицких листков архиепископа Никона (Рождественского)
Уважаемые члены Церковного Совета церкви Святой Троицы,
Могли бы вы помочь мне понять, что происходит?
Я пришла в этот приход в 2001 году. Мудрый друг говорил мне, что, оставив Синод в 2007 году, мы создали раскол. Но я твердо верила, что остаюсь в подлинной РПЦЗ, не зависимой от Московской Патриархии.
1. Принявъ благодать хиротоніи, помни какого дара и какой милости удостоилъ тебя Господь ‒ и какая отвѣтственность отнынѣ лежитъ на тебѣ. Священникъ ‒ апостолъ въ кругу паствы своей. "Я не себѣ принадлежу, а другимъ", ‒ говорил великій русскій пастырь о. (теперь св.) Іоаннъ Кронштадтскій.
2. "Уста священника должны хранить вѣдѣніе, и закона взыщутъ отъ устъ его, ибо онъ ‒ ангелъ Господа Вседержителя", говоритъ Писаніе. Внемли симъ словамъ, пастырь православный. Ты долженъ быть вѣстникомъ Божія закона и Божіей Евангельской правды для паствы своей, которая будетъ за этимъ обращаться къ тебѣ.
3. Какъ огня, бойся небрежности въ святомъ дѣлѣ пастырствованія, наипаче же ‒ въ служеніи предъ Страшнымъ Престоломъ Господа Славы. "Проклятъ всякъ, творяй дѣло Господне съ небреженіемъ" ‒ грозно предупреждаетъ насъ Св. Библія. Будь добрымъ примѣромъ страха Божія и благоговѣнія для сослужащихъ тебѣ и прислуживающихъ при служеніи твоемъ. Удаляй изъ Св. алтаря всякаго, кто не будетъ благоговѣенъ, находясь въ немъ.
4. Постоянно молись Господу о помощи и вразумленіи въ веденіи приходскихъ дѣлъ. Да дастъ тебѣ Господь духа цѣломудрія, смиренномудрія, терпѣнія и любви… Всѣ эти добродѣтели необходимы въ приходской работѣ. Дорожи совѣтомъ старѣйшихъ и опытнѣйшихъ братій, и мудрымъ совѣтомъ благочестивыхъ и преданныхъ Церкви мірянъ. Твердо держи руль своего приходского корабля, но вмѣстѣ съ тѣмъ, прежде чѣмъ рѣшить тотъ или иной вопросъ твердо, съ пастырской властью, предварительно совѣтуйся съ заслуживающими довѣрія людьми ‒ въ Церкви все рѣшается духовными руководителями ‒ пастырями, но обсуждается соборнымъ разумомъ ‒ духомъ соборности, соборнаго единенія должна быть проникнута жизнь и работа прихода.
5. Твердо держа, повторяю, руль въ своихъ рукахъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, старайся привлечь къ живой работѣ въ приходѣ добрыхъ, благочестивыхъ церковныхъ людей, составляя со своими сотрудниками одну дружную духовную семью. Не забудь дѣтей. Всячески старайся ихъ учить, наставлять, воспитывать въ духѣ церковности, постоянно и настойчиво требуя этого и отъ родителей ихъ. Въ этомъ да будетъ твоей помощницей данная тебѣ отъ Бога спутница жизни ‒ матушка. Въ жизни приходовъ часто были недоразумѣнія и обостренія оттого, что жены священниковъ вмѣшивались въ пастырскія дѣла и труды своихъ мужей ‒ этого нужно остерегаться. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, есть стороны приходской работы, въ которыхъ лучшимъ помощникомъ для пастыря можетъ быть его жена ‒ и въ частности, въ дѣлѣ христіанскаго обученія и воспитанія дѣтей.
6. Трудясь на приходѣ, не переставай трудиться и надъ своей душой. Одно должно быть слито съ другимъ. Св. Апостолъ Павелъ такъ наставляетъ своего ученика, Св. Тимоѳея: "Никто да не пренебрегаетъ юностью твоею; но будь образцомъ для вѣрныхъ въ словѣ, въ житіи, въ любви, въ духѣ, въ вѣрѣ, въ чистотѣ. Доколѣ не приду, занимайся чтеніемъ, наставленіемъ, ученіемъ… Вникай въ себя и въ ученіе, занимайся симъ постоянно; ибо такъ поступая, и себя спасешь и слушающихъ тебя…"
Господь да будетъ во всемъ Помощникомъ твоимъ. Дважды принявъ благодать хиротоніи ‒ въ діаконствѣ и священствѣ ‒ не забудь постоянно молиться объ архіереяхъ, возлагавшихъ на тебя свои руки.
Прелесть есть повреждение естества человеческаго ложью. Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцев наших. Все мы - в прелести. (Начало 3 Слова преподобнаго Симеона Новаго Богослова. Издание Оптиной Пустыни 1852 года). Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Истина есть Господь наш Иисус Христос (Иоан 8,32; 14,6). Усвоимся этой Истине верою в Нее; возопием молитвою к этой Истине, - и Она извлечет нас из пропасти самообольщения и обольщения демонами. Горестно - состояние наше! Оно - темница, из которой мы молим извести нашу душу, исповедатися имени Господню (Псал.144,8). Оно - та мрачная земля, в которую низвергнута жизнь наша позавидовавшим нам и погнавшим нас врагом (Пс.142,3). Оно - плотское мудрование (Рим.8,6) и лжеименный разум (1 Тим.6, 20), которым заражен весь мир, непризнающий своей болезни, провозглашающий ее цветущим здравием. Оно - плоть и кровь, которыя царствия Божия наследети не могут (1 Кор.15,50). Оно - вечная смерть, врачуемая и уничтожаемая Господом Иисусом, Который есть воскрешение и живот (Иоан 11,25). Таково наше состояние. Зрение его - новый повод к плачу. С плачем возопием ко Господу Иисусу, чтоб Он вывел нас из темницы, извлек из пропастей земных, исторг из челюстей смерти. "Господь наш Иисус Христос,- говорит преподобный Симеон Новый Богослов,- потому и сошел к нам, что восхотел изъять нас из плена и из злейшей прелести" (Начало 3 Слова).
В средство погубления человеческаго рода употреблена была падшим ангелом ложь (Быт.3,13). По этой причине Господь назвал диавола ложью, отцем лжи и человекоубийцею искони (Иоан 8,44). Понятия о лжи Господь тесно соединил с понятием о человекоубийстве: потому что последнее есть непременное последствие первой. Словом "искони" указывается на то, что ложь с самаго начала послужила для диавола орудием к человекоубийству, и постоянно служит ему орудием к человекоубийству, к погублению человеков. Начало зол - ложная мысль! Источник самообольщения и бесовской прелести - ложная мысль! При посредстве лжи, диавол поразил вечною смертью человечество в самом корне его, в праотцах. Наши праотцы прельстились, то есть, признали истиною ложь, и, приняв ложь под личиною истины, повредили себя неисцельно смертоносным грехом, что засвидетельствовала и праматерь наша. Змий прельсти мя - сказала она - и ядох (Быт.3, 13). С того времени естество наше, зараженное ядом зла, стремится произвольно и невольно ко злу, представляющемуся добром и наслаждением искаженной воле, извращенному разуму, извращенному сердечному чувству. Произвольно: потому что в нас есть еще остаток свободы в избрании добра и зла. Невольно: потому что этот остаток свободы не действует как полная свобода; он действует под неотъемлемым влиянием повреждения грехом. Мы родимся такими; мы не можем не быть такими: и потому все мы, без всякаго исключения, находимся в состоянии самообольщения и бесовской прелести. Из этого воззрения на состояние человеков в отношении к добру и злу, на состояние, которое по необходимости принадлежит каждому человеку, вытекает следующее определение прелести, объясняющее ее со всею удовлетворительностию: прелесть есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть действует первоначально на образ мыслей; будучи пряната и извратив образ мыслей, она немедленно сообщается сердцу, извращает сердечныя ощущения; овладев сущностью человека, она разливается на всю деятельность его, отравляет самое тело, как неразрывно связанное Творцем с душею. Состояние прелести есть состояние погибели или вечной смерти.
Со времени падения человека диавол получил к нему постоянно свободный доступ (Цитата из преподобнаго Симеона Новаго Богослова, в Слове Никифора монашествующаго; Преподобный Макарий Великий, Слово 7, гл.2). Диавол имеет право на этот доступ: его власти, повиновением ему, человек подчинил себя произвольно, отверг повиновение Богу. Бог искупил человека. Искупленному человеку предоставлена свобода повиноваться, или Богу, или диаволу, а чтоб свобода эта вынаружилась непринужденно, оставлен диаволу доступ к человеку. Очень естественно, что диавол употребляет все усилия удержать человека в прежнем отношении к себе, или даже привести в большее порабощение. Для этого он употребляет прежнее и всегдашнее свое оружие - ложь. Он старается обольстить и обмануть нас, опираясь на наше состояние самообольщения; наши страсти - эти болезненные влечения - он приводит в движение; пагубные требования их облачает в благовидность, усиливается склонить нас к удовлетворению страстям. Верный Слову Божию не дозволяет себе этого удовлетворения, обуздывает страсти, отражает нападения врага (Иак.4,7): действуя под руководством Евангелия против собственнаго самообольщения, укрощая страсти, этим уничтожая мало по малу влияние на себя падших духов, он мало по малу, выходит из состояния прелести в область истины и свободы (Иоан 8,32), полнота которых доставляется осенением Божественной благодати. Неверный учению Христову, последующий своей воле и разуму, подчиняется врагу, и из состояния самообольщения переходит к состоянию бесовской прелести, теряет остаток своей свободы, вступает в полное подчинение диаволу. Состояние людей в бесовской прелести бывает очень разнообразно, соответствуя той страсти, которою человек обольщен и порабощен, соответствуя той степени, в которой человек порабощен страсти. Но все, впавшие в бесовскую прелесть, то есть, чрез развитие собственнаго самообольщения вступившие в общение с диаволом и в порабощение ему, - находятся в прелести, суть храмы и орудия бесов, жертвы вечной смерти, жизни в темницах ада...
В особенности обширно действие "мнения". Не без основания относят к состоянию самообольщения и прелести душевное настроение тех иноков, которые, отвергнув упражнение молитвою Иисусовою и вообще умное делание, удовлетворяются одним внешним молением, то есть, неупустительным участием в церковных службах и неупустительным исполнением келейнаго правила, состоящаго исключительно из псалмопения и молитвословия устных и гласных. Они не могут избежать "мнения", как это объясняет упомянутый старец Василий в предисловии к книге святаго Григория Синаита, ссылаясь преимущественно на писания преподобных, этого Григория и Симеона Новаго Богослова. Признак вкравшагося "мнения" вынаруживается в подвижнике тем, когда они думают о себе, что проводят внимательную жизнь, часто от гордости презирают других, говорят худо о них, поставляют себя достойными, по мнению своему, быть пастырями овец и руководителями их, уподобляясь слепцу, берущемуся указывать путь другим слепцам (О втором образе внимания и молитвы). Устное и гласное моление тогда плодоносно, когда оно сопряжено со вниманием, что встречается очень редко: потому что вниманию научаемся преимущественно при упражнении молитвою Иисусовою (Предисловие схимонаха Василия).
Первоиерарх Российской Православной Автономной Церкви (РПАЦ) Митрополит Суздальский и Владимирский Феодор (Гинеевский) и епископ Тульский и Брянский РПАЦ Иринарх (Нончин) вернулись вечером 6 сентября в Синодальный дом в Суздале после опроса в здании местного отдела ФСБ, куда их доставили несколькими часами ранее.
Основным предметом беседы были черновые видеозаписи Михаила Баранова, сделанные в Суздале в 2012-13 гг. и не предназначенные для публикации. На этих записях, в частности, запечатлено собрание в Иверском Синодальном храме РПАЦ в Суздале, на котором Александр Солдатов, главный редактор "Портала-Credo.Ru", говорит о "коррумпированности российских судов". В подобных высказываниях сотрудники правоохранительных органов усматривают признаки экстремизма.
Беседа проходила в отсутствие адвоката, велся протокол. Участники беседы со стороны РПАЦ отмечают ее спокойный характер и подчеркивают, что каких-либо мер принудительного привода в отдел к ним не применялось.
Ранее, с утра 6 сентября, в Синодальном доме РПАЦ в Суздале проводился обыск в соответствии с определением суда от 29 августа о проведении оперативно-разыскных действий. В ходе обыска были изъяты компьютерные диски, другие носители информации и разного рода брошюры, книги, журналы и документы.
Валентина Яснопольская: «Девчонка, и вздумала бороться с ГПУ!» Валентина Яснопольская. Родилась в 1904 г. Работала в Ленинграде на должности экономиста в Главном управлении телеграфа. Арестована в 1930 году по делу «антисоветского монархического центра Истинно-православная церковь». Приговор коллегии ОГПУ: 3 года лагерей.
...Меня доставили в «Кресты», но выяснилось, что это только мужская тюрьма и женских камер в ней нет. Опять — «черный ворон» и внутренняя тюрьма при ГПУ на Шпалерной улице. Там принимала меня казавшаяся очень сердитой и крикливой надзирательница, прозванная «бабкой». Когда она дежурила, ее крик раздавался во всех коридорах. Последовал обычный при приеме тщательный обыск, во время которого раздевают догола. «Снимай крест», — скомандовала она. Я взмолилась: «Оставьте мне крест». «Снимать, не разговаривать», — сердито закричала она. Кончив записи, бабка повела меня, как будто забыв про крест, и я вошла в ворота тюрьмы, ликуя, что крест остался на мне.
Привели меня в общую камеру, рассчитанную на 15-17 человек, в которой находилось 45 арестантов. В камере была своя староста, и соблюдалась строгая очередность при размещении людей. Новички укладывались на небольшом свободном участке возле унитаза и потом, по мере освобождения мест, продвигались дальше; старожилы достигали кровати. Я добралась до кровати, вернее, доски, положенной на выступы между двумя кроватями, через два с половиной месяца, перед переводом в одиночку. Но не это было страшным. Страшным было горе и страдание невинных людей, матерей, оставивших дома грудных детей, людей, виновных только в том, что они родились у неподходящих родителей. Сидели в камере и уголовницы, но их было меньшинство, а в основном там томилась петроградская интеллигенция, люди большой культуры духа, в присутствии которых, несмотря на их обычную сдержанность и непритязательность, уголовники и малокультурные обитатели не смели ни выругаться, ни хамить, чувствуя их духовное превосходство и невольно подчиняясь ему.
После перевода в эту камеру начались допросы всегда ночью. У меня не было страха перед следователями, а только ожесточение, вызванное страданиями невинных людей. Я думала, что однажды и меня уведут на казнь, но я погибну не молча, а скажу все, что думаю о палачах. «Вы были, как звереныш», – говорил мне впоследствии следователь.
Первым следователем был Макаров. Он предъявил мне обвинение по статье 58, пункты 10 и 11, что означало «контрреволюционная организация и агитация». «Где же я агитировала?» – спросила я. «Ну, могли в трамваях», — деловито ответил тот. После каждого моего ответа на последующие аналогичные вопросы, он утыкался носом в свои бумаги и бормотал: «Да, подкованы вы хорошо». Вскоре его сменил второй следователь, Медведев. Этот дал понять, что Макаров — выдвиженец из рабочих, а он — с высшим образованием. Но ума у него было не больше. Шла речь о какой-то крупной контрреволюционной организации, в которой я, по словам следователя, играла заметную роль, и от меня требовалось подробно рассказать о ней и назвать всех участников. Из высказываний Медведева мне запомнилось утверждение, что лет через 10-15 у нас не останется верующих людей и все забудут о религии.
В одну из последующих ночей меня привели в громадный кабинет № 16, на двери которого висела табличка «Начальник особого отдела Ленинградского ГПУ». Меня встретил высокий, интеллигентного вида человек, Рудковский, который сразу же на-чал на меня орать: «Девчонка, и вздумала бороться с ГПУ. Мы вас штурмом возьмем». Впоследствии он рассказал мне, что два предыдущих следователя отказались работать со мной, «а я взялся за вас, так как у меня слишком прочная репутация». (По-видимому, это надо было понимать так, что возможная неудача в «работе» со мной не поколебала бы его репутации.)
9 ноября 1931 года, поздно вечером, нас, окруженных плотным кольцом конвоя, повели на Финляндский вокзал. Шел дождь, под ногами хлюпала грязь. Когда подошли к Неве, кто-то из заключенных вырвался и бросился в реку. Нам скомандовали: «Ложись лицом к земле». Мы упали в грязь и воду. Говорили, что этого несчастного зарубили в реке шашками. На вокзале опять началась паника. Не досчитались одного заключенного. И вдруг оказалось, что речь идет обо мне. Среди шума и крика я услышала свою фамилию, которая не имеет родового окончания, и только с трудом в этой панике мне удалось доказать, что это я, женщина, а не мужчина. Наконец нас посадили в вагоны, так называемые столыпинские. Это вагоны типа купейных, но только двери из купе в коридор забраны решеткой, так же как и окна в коридоре. Через плотную оконную решетку свет еще проходит, но увидеть, что делается за окном снаружи, нельзя. В купе же окна в виде небольших щелей.
В первое купе поместили меня и еще двух пожилых женщин — членов церковной двадцатки. В остальные — повели мужчин. Их было так много, что, вероятно, и сидеть им приходилось по очереди. Это были лица духовного звания. Все в священнических одеждах. Это была Петроградская Церковь. Вероятно, никто из них не вернулся. По крайней мере из тех, кого я знала, не вернулся никто.
Когда поезд тронулся, они запели Великое славословие. Но их быстро заставили замолчать.
Утром один из конвоиров сдвинул решетку и открыл окно в коридор напротив моего купе, и я увидела Сосны (сознательно пишу с большой буквы). После почти года, проведенного в тюрьме, я сильно стосковалась по природе. Еще несколько раз я просила открывать окно и наслаждалась видом леса: видимо, меня продуло, и я заболела. «Вот все на сосны глядела», — слышала я разговор конвоиров. Их купе было рядом с моим. Очень многогранна русская душа. Эти конвоиры были еще и расстрельщиками, и когда я их спрашивала, как они могут стрелять в беззащитных людей, они отвечали: «Раз их приговорили, значит, они заслужили». И в то же время эти самые люди столько заботы и даже нежности проявили по отношению ко мне, особенно когда я заболела. «И за что она?» — все выспрашивали у моих соседок.
Мне становилось все хуже. Высокая температура. Сильный кашель. Было явное воспаление легких. Конечно, ни о какой постели или одеяле не могло быть и речи. Конвоиры подняли тревогу, доложили начальству. В ближайшем городе, кажется Вологде, вызвали врача, чтобы установить, могу ли я следовать дальше. Врач констатировал воспаление легких и сказал: «Конечно, в таких условиях вам следовать нельзя, но если вас снимут, то вы попадете в пересыльную тюрьму, где все больные, в том числе и тифозные, валяются на полу в соломе, и там вас ожидает верная смерть, а здесь ваш молодой организм, может быть, и выдержит. Я доложу вашему начальству так, как вы захотите». И я попросила, чтобы он сказал, что я могу следовать дальше. Точно такой разговор произошел с врачом и в следующем большом городе.
Одной из тягот этапа было отсутствие воды. На дорогу выдали селедку, на которую после надоевших тюремных щей все накинулись. Я, как ни велик был соблазн, к счастью, отказалась от нее. Люди мучились от жажды, выпили всю воду в туалетах, в поисках воды приходили к нам из других вагонов... А на столе у конвоиров стоял графин с водой, но они не пили ее сами и на все просьбы отвечали: «Ни, то вода для нашей голубки».
На промежуточных станциях запрещали брать сырую воду и обещали кипяченую только в Перми. Наконец через щелку из своего купе я вижу мост через Каму и вокзал большого города. Конвоиры бегут с ведрами, но вскоре возвращаются без воды. «То ще не Перма, то станция Реям», — слышу я. Через свою щелку я увидела, что название станции написано латинскими буквами — «PERM» (тогда Пермь была столицей Зырянской республики). Я поскорее подозвала конвоиров и объяснила им, что это и есть Пермь. «А мы дывымся, чому-то "Я" ножкой не в ту сторону», — и побежали за водой.
(...) Усольский лагерь создали для обеспечения рабочей силой строительства ряда заводов Урала, в первую очередь крупного содового завода (вот это и было «строительством социализма», как говорил мой следователь). Наш этап попал туда в благоприятный момент, вскоре после ревизии, в результате которой сняли страшно жестокого лагерного начальника Стуколова. Он приказывал вешать не угодивших ему заключенных прямо у входа в бараки, и трупы несчастных по много дней болтались у дверей. Другим любимым его развлечением была «жердочка». Несчастного зимой, в тридцатиградусный мороз, раздетого усаживали на жердь, закрепленную между стенками в холодном сарае, на всю ночь. Стража следила, чтобы он не соскочил или не упал. Человек, конечно, погибал. Так, еще все помнили о гибели интеллигентной москвички, наказанной за то, что во время спектакля в лагерном театре она, будучи суфлером, так неудачно села, что из суфлерской будки виднелся кусочек ее белой косынки. Много еще рассказывали о жестокости Стуколова. В конце концов, была назначена комиссия для расследования, и его сняли.
По прибытии в лагерь у нас сразу отобрали все вещи для дезинфекции, а нас отправили в баню. Взамен нашей одежды выдали какие-то рубашки и юбки в виде мешков, которые надо было придерживать руками, чтобы они не свалились.
Не забыть скорбного лица узнавшего меня и подошедшего ко мне священника из Бобруйска, где жили тогда мои родители, о. Симеона Бирюковича. Он с тоской показывал на свои обритые лицо и голову. Больше я его не видела. Я сразу попала в больницу, а он, по-видимому, с другими заключенными ушел в Вишерский лагерь: зимой в сильный мороз надо было проделать 60 километром пешком. Там он и погиб.
Женщины, спутницы мои по вагону, рассказали потом, что эти несколько дней до отправки этапа он все спрашивал обо мне, но они избегали его, так как в лагерях общение мужчин с женщинами запрещено.
После бани меня втолкнули в какое-то помещение, где стоял стол и перед ним табуретка. Я села на нее, положила голову на стол и тут же уснула. Когда я проснулась, то обнаружила на голове платок; над ним несколько женщин чесали свои головы, и на меня сыпались насекомые. Моя голова оказалась под лампой, и потому они ее выбрали. Я в ужасе закричала: «Что вы делаете?» Они спокойно ответили: «Ты не беспокойся, они к тебе не пойдут, они знают своих». И действительно, ни одного пришельца я потом у себя не обнаружила. Потом я попала в барак, где по обеим сторонам прохода были двухэтажные нары. Мне указали место в переднем углу на самом верху.
Начинался новый этап моей жизни. Еще раньше я твердо решила пройти весь путь русской каторжанки без всякой скидки на возраст и здоровье. Хотя я и чувствовала себя совсем больной, но после всех пережитых передряг заснула. В 4 часа утра была побудка. Я поднялась, готовая начинать свой каторжный путь, обозревая с высоты нар происходящее в бараке. Среди шума и гама бригадир Катя пыталась распределить по бригадам обитателей барака, чтобы отправить на работу на строительство завода, расположенного в нескольких километрах от лагеря.
«А, новенькая, — вскрикнула Катя, увидев меня, — вставай на работу» — и пошла к моим нарам. «А что у тебя на шее?» — спросила она. «Крест», — ответила я. «Покажи». Я показала. Катя ничего не сказала, а я начала спускаться с нар, чтобы идти на работу. Катя достала откуда-то приличные валенки и протянула их мне, но их тут же перехватили — я не успела к ним даже прикоснуться. Катя покачала головой, но, не говоря ни слова, принесла мне другие, старые и большие. Я спустилась с нар и тут же сильно закашлялась. «Да ты больна, — сказала Катя. — Нет, на работу тебя не возьму. Иди к врачу». Врач, тоже из зэков, был где-то недалеко, он подтвердил воспаление легких, и меня отправили в больницу.
Две пожилые обитательницы барака говорили мне потом: «Какая ты глупая, взяла и показала сразу крест. Надо было спрятать». Я, вероятно, была тогда глупая, но если бы я его спрятала, у меня все равно сорвали бы его ночью или вытащили, а так окружающие как бы признали мое право носить крест. Впоследствии, когда из жалости меня, как «грамотную», хотели устроить на более легкую, «культурно-просветительную», работу, всегда находился кто-то, кто говорил: «А как же, она ведь с крестом?» Но никто никогда не потребовал его снять. Только пожилая, интеллигентная с виду московская поэтесса выступила во время новогоднего концерта с поэмой «Экономист с крестом». Но особого впечатления поэма не произвела. Позже с этой поэтессой приключилась какая-то беда, я ей помогла, и мы с ней подружились, но о поэме не вспоминали.
Больница из двух палат — мужской и женской — помещалась в отдельном бараке. Медперсонал состоял из лекпома и двух нянечек. Лекпом, как выяснилось впоследствии, не имел никакого медицинского образования; просто жить при больнице было легче, чем каждый день отправляться на физические работы. Кое-что он умел: например, ставить банки и даже делать внутривенные вливания, а главное, старался помочь больным, и когда приводили обмороженных, он сам устраивал им горячие ванны и оказывал другую посильную помощь. Мне он предложил сделать внутривенное вливание сальварсана, говоря, что это мне сразу очень поможет. Я тогда понятия не имела, что это такое, и согласилась.
Лежащая рядом девушка спросила меня: «Ты здесь курс принимаешь?» Я ответила, что нет, что у меня воспаление легких. «Дa, но здесь ты курс принимаешь?» — не унималась она. Я ей все рассказала, что у меня срок три года, что я из Ленинграда, но она все продолжала твердить про какой-то курс. Наконец не выдержала и воскликнула: «Вот глупая какая!» — и назвала определенную болезнь, курс лечения от которой они все здесь принимали. Я тогда еще не знала, что основной состав заключенных женского барака — проститутки. Не так давно прошла чистка городов, и их всех оттуда выслали. Среди них было много больных профессиональной болезнью. Другим испытанием стала няня — простая монашенка. Она подошла ко мне, начала пристально в меня вглядываться и вдруг всплеснула руками: «Да ведь ты царского роду!» Я опять начала доказывать, что я из Ленинграда, что я зэк, что у меня срок три года. Она ничего не хотела слышать и твердила: «Не говори, всякий, кто на тебя посмотрит, сразу скажет, что ты царского роду». На Урале, где располагался лагерь, еще была жива память о гибели царской семьи, и народ не мог примириться с гибелью невинных детей. Существовало много легенд об их спасении.
Тонкая стенка отделяла женскую палату от мужской, из которой по временам неслись дикие вопли. Лекпом объяснил, что это кричит зэк с очень тяжелым неврологическим заболеванием, вызывающим сильные боли. Его, больного воспалением легких, при температуре 40 градусов заставили играть в очередном спектакле, и в результате он получил новое осложнение. В это время раздался другой, совсем слабый, голос: «Я слышу интеллигентную речь. Расскажите моим родным в Москве, как я здесь умирал». К сожалению, я не запомнила его фамилии. Но и у меня самой не было никаких надежд попасть в Москву. Я считала, что моя жизнь кончена...
* * *
Ирина Пиотровская-Янковская: «Следователь взял бутылку и ударил меня по голове: «Вот тебе правда!»
Ирина Пиотровская-Янковская. Родилась в 1924 году в городе Саратове. В 1941 году арестована по доносу одноклассника за прочитанное "контрреволюционное" стихотворение Есенина («Возвращение на родину»).
Следствие продолжалось очень долго, семь месяцев. Нас колотили, били, мне пробили голову, у меня до сих пор здесь шрам, зубы выбили. Я не выдержала и говорю: «Господи, но есть же какая-то правда?!» А у следователя была такая большая бутылка, как из-под шампанского, с боржомом, завёрнутая в газету «Правда». Это было последнее, что я услышала. Потеряла сознание. После этого меня несколько дней не вызывали на допросы. Я сидела в тюрьме, где было очень много всяких, так называемых, «троцкистов», которые сидели с 37 года (все тюрьмы Москвы в войну эвакуировали в Саратов), и они меня очень подготовили. Посоветовали, как себя вести: не знаю, не слышала, не видела, ничего не подпишу, с этим следователем «работать» не могу. Я так и поступила. Вхожу такая важная, вся в синяках, молчу. «Что ты молчишь?» «Я с вами работать не буду и мне нужен прокурор». Следователь пригласил прокурора. Приходит: «Вы меня вызывали?» «Да! Вы посмотрите на меня, во что меня превратил мой следователь?! Вы же видите, что он меня бьёт!» «Бьет?» «Да. Голову разбил, швы накладывали». Прокурор говорит: «Дайте!» и протягивает руку следователю. Тот даёт акт, подписанный конвоирами, в котором говорится, что я упала с лестницы. Тут я поняла, что всё бесполезно. Следователь подходит ко мне и говорит: «Ну, не нравится тебе советская власть?» Я говорю: «Да идите вы к ч. м. вместе с вашей властью!» Ох, он так обрадовался! Тут же всё записал, я подписала, что я это сказала. Это вошло красной строкой в моё обвинение.
Судил нас военный трибунал, страшное дело! Разделили нас по группам. Четыре или пять мальчишек и я: вот это и была наша «террористическая группа». На суде предъявили обвинение: покушение на одного из руководителей государства (то есть - на Сталина). Толе Григорьеву дали высшую меру, его расстреляли. Мальчишкам всем дали по 10 лет, мне дали пять.
Мы строили какую-то сталинградскую железную дорогу, носили камни. Нас совершенно не кормили. Давали какую-то баланду и все мы были «доходягами». От бессилия люди падали, умирали. Потом нас за зону уже не выводили. А мне, после очередного падения, дали лёгкий труд.
В зоне штабелями были сложены мёртвые голые тела немцев. Трупы немецких солдат надо было погрузить на телегу (арбу), запряжённую двумя волами, отвезти их к вырытой траншее и туда их сбросить. Была установлена норма - три ездки в день.
И вот, когда я выгружала эти лёгкие, совершенно высохшие трупы (я старалась очень аккуратно снять с арбы и столкнуть их дощечкой в траншею), у меня упала в траншею будёновка. Я не смогла её достать из траншеи, мне было страшно туда лезть, и мне записали «промот»: утерю казённого обмундирования.
В лагере нас делили на бригады по статейным признакам. Я угодила в бригаду интеллигентов. Все были очень ослаблены, не было сил выполнять работы даже средней тяжести. Но ничего не делать - нельзя, и нас заставляли выполнять бесцельные, здравым смыслом не объяснимые работы.
На поясе у нас висели привязанные котелки для пищи. Нас заставляли в течение целого дня собирать по зоне в эти котелки камешки и ссыпать их в кучу. На следующий день эти камушки разбрасывались по зоне, и нас опять заставляли их собирать и ссыпать в кучу, а затем переносить их в другую кучу, которая находилась в нескольких метрах от первой...
По территории зоны протекал ручеёк. Его перегородили дощечкой и заставляли черпать воду котелками с одной стороны, переносить и выливать на другой стороне. Причём ставили метки: здесь брать воду, а вот здесь, пройдя через дощечку, выливать её.
Состояние моего здоровья ухудшалось с каждым днём. У меня опять начались несносные головные боли, и шрам на голове, который я получила на допросе, начал гноиться. Меня отправили в лагерную больницу, где врач-терапевт была заключенная Елена Владимировна Бонч-Бруевич. Она меня лечила и очень хорошо ко мне относилась, и даже написала письмо маме, что она хорошо воспитала, и что, попав в такой ужас, я осталась воспитанной девочкой, какой была и раньше. Она меня подкармливала, и я стала поправляться. Кроме этого, она учила меня разбираться в лекарствах, хотела сделать из меня что-нибудь вроде медсестры, лекпома! Я ещё числилась больной, но ей помогала, и уже дежурила в качестве вечерней санитарки.
Однажды летом, проходя мимо морга, который закрывался на ночь, услышала стук из морга. Мы пошли с санитаром в морг, одна я побоялась. Открываем дверь, а там совершенно голый, но почему-то в очках и с уже привязанной биркой на ноге стоит ленинградец - Кошкадамов... Он бросается к нам и кричит: «Опять меня с довольствия сняли опять мне пайку не оставили!» Он не первый раз оживал в морге и ему уже совершенно безразлично, что он среди покойников. У него одна единственная мысль - сняли с довольствия, а это ужаснее смерти.
Как попадали ещё живые в морг? В большинстве мы все были «пеллагриками». Пеллагра - болезнь истощения. Истощение организма было такой степени, что пульс был совершенно не слышен и в такой ситуации достаточно команды санитара: а-а-а! ... тащите, тащите...
* * * Нина Гаген-Торн: «Слабосильной легче сохранить жизнь».
Нина Гаген-Торн. Родилась в Петербурге в 1901 году. Закончила Санкт-Петербургский университет, работала в Академии наук (этнограф). Арестована в 1936 году по «делу Академии наук». Приговор: 10 лет лагерей.
Прибыли по этапу. Выпустили на развод. Толстый нарядчик вышел со списком. Стали выкликать фамилии: «Соберитесь с вещами!»
Этап?! Куда?.. Забегали по лагерю: сдергивали с веревок белье, искали свои кастрюльки, вытряхивали мешки и постели. Седая Валерия Рудольфовна, в своих белых носочках и аккуратной кофточке, торопливо увязывала посылку, Надя Лобова ей помогала. Вызвали весь наш этап и еще много прежних.
У каптерки — очередь, сдавали постели. В бараках все разворочено. Ударили в рельс ворот: сбор!
За воротами стрелки с овчарками на привязи. Начали выкликать фамилии: «Имя, отчество? Год рождения? Срок? Статья?»
По широкой, обсаженной деревцами дороге нас отвели в баню. Она не топлена, горячей воды нет, но ведь не зима! Мы рады воде — смыть пыль, рады сесть на сырое дерево скамеек, окунуть в воду натертые ноги. Кто-то смеется уже, радостно брызгая воду. Моемся.
— А ну, выходи! Саносмотр! Становись строем в предбаннике!
— А вещи где, а одежда?
— Осмотрят, потом оденетесь. Принесут из прожарки... Стройсь!
Выстраивается сотня голых женских тел. Кто не догадался захватить с собой полотенца, стоят мокрые.
Идет комиссия. Седой, с впалыми щеками майор в небрежно накинутом белом халате. Толстая женщина, тоже в белом халате. Без халатов: начальник режима, нарядчик с папкой бумаг.
У женщин смятение:
— Дайте одеться! Как же мы — голые!
— Сказано вам, саносмотр... Врачи.
— Но ведь тут и не врачи!.. Нарядчик, стрелок у дверей!
— Никто вас не сглазит... Нужна регистрация... Становись!
Тела: молодые — девичьи, бабьи — с длинными, обвисшими от худобы мешочками грудей, старушечьи, желтеющие морщинами. Длинноволосые стараются волосами прикрыть грудь, у девушек пылают щеки. Старухи — безразлично покорны.
Майор идет вдоль строя, быстро всматривая тела. Отбирает товар — на производство, в швейную! В сельхоз! В зоне! В больницу! Нарядчик записывает фамилии.
Мы не знали тогда, почему в швейную надо молодых и здоровых. Потом поняли: условия такие, что через год-два и здоровые заболевали туберкулезом.
Слабосильному легче сохранить жизнь в лагерях: плохой товар меньше употребляют — турнут в сторожа или дневальные. Смотришь, человек приспособился — выживет. Крепкая здоровая рабочая сила поступала в мясорубку производства, ее смалывали.
Я, после первого тура, была посредственным товаром, почти не стоившим внимания. (…)
В зоне 12 бараков. Столовая, баня, больница, каптерка, контора начальства. В конце зоны отдельная часть: швейная фабрика. В ней особая проходная с вахтером. Туда пускают и оттуда выходят только строем производственницы. Они сидят по 10 часов, по конвейеру сшивая детали. Строем выходят на обед, на ужин, после ужина — к себе в бараки. Их бараки расположены у самой фабрики. Они считаются лучшими, там «созданы бытовые условия»: не так тесно стоят вагонки нар, на каждые два человека поставлена тумбочка. Стол в середине барака накрыт белой скатертью, на окнах — марлевые занавески. Только некому, кроме дневальной, сидеть за этим столом: возвратившись с работы, умывшись в умывальной, девушки валятся на нары от утомления.
Мы, лагерная обслуга, убирали территорию на производстве. Это был субботник — очистить землю от мусора, вскопать грядки, посадить цветы вдоль трех корпусов швейной фабрики.
Зашла в корпус: такой же, не отличающийся от жилого, деревянный барак. Длинные столы в два ряда. На столах — швейные машины. Машины поставлены в ряд с плотностью, позволяющей вертеть ручку и откинуть соседке отстроченную деталь: рукав, карман, воротник.
Под низким потолком слепят глаза яркие лампы. Грохочут машины. Воздух полон пыли, мелких волокон от простегиваемых бушлатов. Дышать трудно. Некогда дышать, конвейер идет, требует норму, норму, норму. Если ее не выполнят за 10 часов, оставляют еще на час, на два. При систематическом невыполнении — штрафной паек: уменьшают пайку хлеба, снимают второе блюдо. За перевыполнение обещают дать выходной день в конце месяца, устроить «танцы с мальчиками» — привести под конвоем тоже перевыполнивших норму на мебельной фабрике с мужского лагпункта.
И как соблазнительна многим эта возможность. Встретиться с заключенными другой зоны! Узнать вести, может, увидеть брата, жениха, след которых потерян. Может, просто забыться, отплясывая под баян. Не может ни один человек выжить совсем без минуты радости, как не может выжить без еды и питья. Минуты смеха — физиологически необходимы. Это понимает начальство лагеря: чтобы девушки хорошо работали, оно разрешает вечера самодеятельности — этим можно выжать перевыполнение плана.
Две сотни девушек перемалывает мясорубка 10 — 12-часовой напряженной работы. Они спрессованы в массу, управляемую чужой волей. Лишены родных, движения, свободы, брошены в страшное одиночество и тоску. Если совсем лишить их развлечений, они станут вялыми в работе, сорвется план фабрики. Начальство объявляет: в конце месяца при перевыполнении плана будет выходной.
Девушки работают до обморока, подгоняя друг друга, — перевыполняют. Иногда их обманывают, не дают выходного, иногда — дают.
Топая тяжелыми ботинками, строем, под конвоем, приходят мужчины. В лагерной столовой — сцена. Занавес из актированных одеял украшен аппликациями художниц, которые участвовали в самодеятельности.
Отодвигают столы, рядами ставят скамейки. По одну сторону прохода конвой велит сесть мужчинам, по другую сторону — женщинам: как в церкви когда-то. Выступают и те и другие, по очереди. Поет мужской хор. Гулко и странно звучат низкие мужские голоса, ударяются в темный потолок столовой. Мы отвыкли слышать мужскую речь, видеть лица мужчин. Они смотрят на нас. В глазах у них нежность. «Бедные девушки, тяжело им», — шепчет кто-то. А у девушек колет сердце: латаные телогрейки, бритые головы, застиранные штаны: «Хлопцы вы, хлопцы!»
Звенит слезами женский хор, поет украинские песни. Хмурятся жалостью мужские лица. Идет безмолвный разговор.
Иногда следует милость начальства — танцы. Тут уж не безмолвное общение: можно и поговорить, передать записки, действует лагерная почта, за сотни километров переносящая новости.
— Становись в строй!
Обрывается баян. Серо-черные фигуры мужчин становятся строем, топают по дороге через вахту, в свою зону.
— Прощайте!
Встречи такие бывали в первое полугодие нашего пребывания в 6-м лаготделении. Тогда только начинали строиться рядом мужской лагпункт и мебельная фабрика. Еще не успели выстроить столовую, и мужчин строем водили в нашу, после того как отобедают женщины.
(…) Женщинами, которых никак нельзя было использовать на работе, но которые могли передвигаться сами, заполнили огромный барак, как мы его называли — барак «малолеток» (от 60 до 80 лет). Там они копошились. Сидя на нарах рядом, иногда не замечали друг друга — в толпе человек не приметен. Иногда затевали ссоры: поднимались крик и брань из-за закинутого башмака, потерянной тряпки, сломанной ложки. Падали крики, снова мирно беседовали. Какая-нибудь тихо плакала. Утешали, вздыхали, головами качали. Другая заболевала. Соседки ковыляли за доктором. Шептали: сердце совсем останавливается.
Где-то ворчала сердитая:
— Останавливается? Придуривается! У меня вот тоже все болит, молчу.
— Что вы, что вы!.. Грешно говорить так! Если мы друг друга не пожалеем, кто нас пожалеет?
Ударит звонок на обед их бараку (после рабочих). Потянутся от барака к столовой: старухи, старухи, старухи. Три сотни: трясут головами, слезятся глаза, шевелятся морщины; крючась, движутся с костылями и палками. Под руки ведут почти слепых.
Страшное шествие из фантазий Гойи?
Нет, живая действительность: строй «врагов народа», отбывающих срок наказания.
Вот враги: на табурете сидит 80-летняя игуменья монастыря. Она почти никого не узнает, не помнит. Молча дремлет. (…)
Вот бывшая балерина:
- Училась я вместе с Кшесинской, отметки получше ее получала в училище, — рассказывает она, отирая черненькие слезящиеся глазки; руки и ноги у нее дрожат, но, вспоминая, она кокетливо усмехается.
А крепкая 70-летняя старуха в добротном суконном платке рассказывает: — Привели меня в суд: «Виновата в антисоветской деятельности». Дали 25 лет. Поклонилась я судьям и говорю: «Спасибо! Сколько проживу — отсижу, остальное вам, сыночки, оставлю». Так не захотели: сменили приговор на десятку...
Нередко мы удивляемся: как на высоких должностях оказываются люди, которые не отличаются умом, сообразительностью или морально-волевыми качествами? А здесь нет ничего странного: просто в действие в их случае вступил закон отрицательной селекции.
Епархиальное собрание Дальневосточной епархии РПЦЗ, прошедшее под председательством владыки Анастасия в день Праздника Успения Пресвятой Богородицы в Свято-Евсеевском соборе г.Владивостока, подвело черту под периодом "акефального" существования Дальневосточной епархии, продолжавшимся с октября 2015 г.
Как известно, после драматических событий в Киеве, приведших к окончательному расколу Синода архиепископа Владимира (Целищева) на две непримиримые группировки и фактическому прекращению его существования, наша епархия перешла на автономное положение.
Ситуацию, в которой оказался епископ Анастасий, а вместе с ним и все клирики и миряне РПЦЗ на Дальнем Востоке России, достаточно точно можно было описать термином "канонический абсурд". Мы, по существующей в РПЦЗ с 1938 года традиции, поминали на ектеньях "православное епископство гонимыя Церкви Российския", не задаваясь вопросом, кто же именно из иерархов многочисленных структур, образовавшихся после распада "исконной" РПЦЗ, здесь имеется ввиду. Однако, долго так продолжаться не могло. Постановление №362 святейшего Патриарха Тихона прямо предписывает правящим архиереям в случаях разрушения церковного управления предпринимать усилия по восстановлению административного общения с другими православными архиереями.
Необходимо пояснить, что бытующее мнение о якобы удалении владыки Анастасия с Собора РПЦЗ(В) в селе Малая Салтановка под Киевом - неверно. Состоявшееся там 4 октября 2015 г. собрание не являлось собором РПЦЗ, а представляло собой собрание участников печально известного "виртуального синода". Владыка Анастасий посетил лишь предсоборное совещание, оформленное как заседание Синода. На собственном соборе группы архиепископа Владимира, состоявшемся в тот же день, он присутствовать не мог принципиально, поскольку не являлся членом этого нового собрания, возникшего после раскола прежнего Синода на враждующие группы архиепископа Владимира и епископа Филарета, и поэтому покинул скит в Малой Салтановке.
После этих событий владыка Анастасий направился в Одессу, где возобновил евхаристическое и молитвенное общение с митрополитом Агафангелом. Именно "возобновил", а не "вступил", поскольку еще до драматических событий 2001 года, связанных с гонениями на блаженнейшего митрополита Виталия, мы пребывали в общении с владыкой Агафангелом, наряду с другими архиереями прежней РПЦЗ.
После того, как митрополит Виталий под давлением написал заявление об уходе на покой, состоялось избрание нового Первоиерарха РПЦЗ, которым стал архиепископ Лавр. В избрании участвовали все архиереи, в том числе и епископ Агафангел. Митрополит Виталий поздравил архиепископа Лавра с избранием, и тот был возведен в сан митрополита.
Позже митрополит Виталий отозвал свое заявление об уходе на покой и заявил о том, что его имя "должно по-прежнему возноситься на богослужениях во всех храмах Русской Православной Зарубежной Церкви". Одной из причин, побудившей его принять такое решение, было явно обнаружившееся стремление как Лавра, так и многих других архиереев РПЦЗ, к слиянию с Московской патриархией. Но была еще одна причина, побудившая митрополита Виталия сделать этот шаг. Часть духовенства РПЦЗ активно выступала против курса Синода на капитуляцию перед МП. Это выразилось, в частности, в том, что представители западно-европейского духовенства не признали назначения епископа Амвросия на их кафедру, отказались подчиняться и поминать его. Эту группу духовенства, в которую вошли епископ Варнава и ряд священников, Синод РПЦЗ, еще находясь под председательством митрополита Виталия, запретил в священнослужении.
В 2001 г. митрополит Виталий, желая избавить это духовенство от гонений, своим указом отменил постановление Синода и снял с них запрещение. Это его действие вызвало еще одну волну со стороны противников объединения c МП и породило ту конфликтную ситуацию, которая возникла между Синодом и митрополитом Виталием. Уже после избрания нового митрополита - Лавра, и образования нового Синода, в подчинении которого был и епископ Агафангел, и остальные архиереи, митрополит Виталий по просьбе духовенства западно-европейской епархии написал свое "Чрезвычайное заявление", в котором, поставив своим заместителем епископа Варнаву, обратился ко всем архиереям, клирикам и мирянам, чтобы они поддержали его. На "Чрезвычайное заявление" не ответил никто из архиереев Синода митрополита Лавра и вскоре после этого митрополит Виталий и епископ Варнава образовали новый Синод в Мансонвилле.
Ситуация была очень сложная, неоднозначная, вопрос фактически касался группы запрещенного западно-европейского духовенства. Это заявление поддержали некоторые другие священники и миряне, в том числе и наше Дальневосточное благочиние. Обсудив этот вопрос, мы решили продолжить поминать митрополита Виталия, а епископа Евтихия, позицию которого мы не разделяли, поминать прекратили. Мы сделали такой шаг, а епископ Агафангел - нет.
Но нельзя сказать, что не ответив на "Чрезвычайное заявление" владыка Агафангел совершил каноническое преступление. В "Чрезвычайном заявлении" нет никакого суда в отношении тех, кто остался в Синоде митрополита Лавра, и наш Синод не имел права судить этих архиереев, в частности епископа Агафангела. Его поведение было, наверное, небезупречным с нравственной точки зрения, но c канонической точки зрения он не совершал никаких нарушений.
Далее епископ Агафангел продолжал служить, оставаясь в административном подчинении Синоду митрополита Лавра и одновременно противясь его проэкуменическому курсу. 12 октября 2006 г. чрезвычайное собрание Одесской и Запорожской епархий РПЦЗ, которыми управлял епископ Агафангел, в связи с утверждением "Акта о каноническом общении с Московским Патриархатом" заявило о прекращении богослужебного поминовения Лавра. В 2007 г. произошел окончательный разрыв владыки Агафангела с лавровским Синодом. Он оказался единственным епископом Синода митрополита Лавра, кто не принял отступнический "Акт о каноническом общении".
10 июля 2007 года в Свято-Троицком храме в Астории произошло окончательное административное оформление данной юрисдикции: были образованы Северо-Американский и Центрально-Российский административные округа, назначены администраторы этих округов, а также Южно-Американской, Санкт-Петербургской и Австралийской епархий. Образовалось Временное Высшее Церковное Управление РПЦЗ (ВВЦУ) во главе с епископом Агафангелом, куда кроме него вошли назначенные администраторы округов и епархий. 7 и 8 декабря 2007 года, в Одессе с участием епископов греческого старостильного «Синода противостоящих» епископ Агафангел совершил хиротонии двух новых епископов ВВЦУ РПЦЗ: Андроника (Котлярова) — для управления приходами в дальнем зарубежье, и Софрония (Мусиенко) — для управления приходами в России.
Очевидно, что выход владыки Агафангела из Синода митрополита Лавра произошел, образно говоря, в последнюю минуту перед тем, как этот Синод был окончательно поглощен еретической Московской патриархией. Возникает вопрос, отчего же епископ Агафангел, выйдя из подчинения Лавру, не обратился к нашему, "витальевскому" Синоду?
Дело в том, что по состоянию на 2007 год административная структура РПЦЗ(В) пребывала в плачевном состоянии. 10 апреля 2006 г. умер архиепископ Сергий (Киндяков), а 25 сентября этого же года нас покинул Блаженнейший митрополит Виталий. Заместитель председателя синода епископ Антоний (Орлов) был запрещен в священнослужении. Синода попросту не существовало, а административная активность епископа Владимира и протоиерея Вениамина Жукова заключалась, главным образом, в попытках начать судебный процесс над епископом Анастасием, с целью отстранить его от службы, уволить из епархии и запретить в священнослужении. Это состояние управленческого развала продолжалось вплоть до 2008 г., когда епископ Владимир и епископ Анастасий совершили хиротонии епископов Виктора (Парбуса) и Алексия (Пергаменцева). Необходимо отметить, что еще в 2008 г. епископ Анастасий попытался наладить контакт между Владимиром и Агафангелом. Между ними состоялась встреча в Нью-Йорке, но всё взаимодействие ограничилось единственной беседой, поскольку Владимир не мог согласиться с тем, что епископ Агафангел подписал документ о вступлении в общение с греческим "Синодом Противостоящих". Эта группа прекратила свое самостоятельное существование в марте 2014 г. объединившись со старостильным Синодом Истинно-Православной Церкви Греции.
Сегодня в подчинении митрополиту Агафангелу находятся более десяти епархий. Синод, возглавляемый им, является каноничным, исповедует неповрежденную православную веру и нет никаких причин воздерживаться от общения с ним. Молитвенное общение епископа Анастасия с Синодом Митрополита Агафангела не прекращалось с момента памятного визита в Одессу в 2015 г. Об установлении административного общения объявлено на минувшем приходском собрании. Мы постепенно привыкаем к новому тексту "многолетия" с упоминанием "Высокопреосвященнейшего Митрополита Агафангела, Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви".
Что дальше? Всякий, имеющий опыт церковной жизни в условиях усиливающихся день ото дня апостасийных процессов, понимает, что легко не будет. Нестроениям и распрям подвержены и некоторые клирики и миряне епархий и приходов, находящихся в подчинении митрополита Агафангела. Но нестроения и распри были в Церкви всегда, с апостольских времен, и как сказал владыка Анастасий - "проблемы всегда существовали, и в первые века христианства, и в средние века, и в будущем будут существовать. Поэтому главное не в том, чтобы не было проблем, а в том, чтобы благоразумно их разрешать".
Ознакомившись с публикациями на Интернет ресурсе под названием «Портал Кредо.Ру» - а это единственное Интернет-издание, которое публикует информацию о жизни Российской Православной Автономной Церкви (РПАЦ) – мною были замечены некоторые неточности в рассказе о событиях, произошедших в последние дни.
Поэтому я счел, что необходимо внести некоторую ясность.
По итогам проведенного оперативно-розыскного мероприятия претензий к нашей Суздальской епархии РПАЦ нет, но есть достаточно серьезные вопросы к г-ну Солдатову А.В. как корреспонденту и главному редактору Портала-Кредо.Ру, на котором был размещен ролик «Приставное Благочестие». (Прим.: Автор ролика – бывший монах Русской Православной Церкви Московского Патриархата (РПЦ МП), ныне независимый журналист, на сегодняшний день активист фонда «Здравомыслие», который занимается «депопуляризацией» религии в обмен на просвещение). Этот ролик 21 ноября 2014 года Октябрьским районным судом г. Владимира признан экстремистским материалом.
Мне необходимо еще раз напомнить всем, что Портал-Кредо.Ру является светским изданием и не является органом РПАЦ. На данном Портале размещаются новости из жизни множества конфессий: православия, мусульманства, католичества, протестантизма. Многое из того, что происходит в мире, что нас волнует, мы узнаем из публикаций на Портале-Кредо.Ру. Однако никакой ответственности за публикации на данном ресурсе РПАЦ не несет. Публикации о РПАЦ – это дело журналистов, и то, как они преподносят информацию, является их правом. Мы не можем контролировать журналистику, поэтому все, что публикуется, и как преподносится опубликованный ими материал, остается на их совести. Конечно, с чем-то мы не соглашаемся, делаем замечания, к которым, как правило, редко прислушиваются.
В дни, когда проходили суды по делу об изъятии мощей преподобных Евфимия и Ефросинии Суздальских у РПАЦ, г-н Солдатов А.В. защищал наши интересы на судебных заседаниях, а когда Росимущество изымало мощи, журналисты Портала приезжали нас поддержать. Далее, в ходе осмотра у нас действительно были изъяты компьютерная техника, другие носители информации, диски, печатная продукция, протоколы. В архивах любой организации, и нашей в том числе, есть издания разных авторов. Нам не известно, насколько вредна и опасна для чтения изъятая литература, экспертиза еще не окончена.
В странах, пострадавших от экстремистов, государство пытается защитить своих граждан, в нашей стране происходит то же самое, поэтому мы не считаем, что было совершено насилие над нашей совестью. Если нам будут указаны факты экстремизма и будут сделаны соответствующие замечания, они будут, несомненно, учтены и исправлены.
На обращение Высокопреосвященнейшего Митрополита Бостонского Григория, Председателя Священного синода Святой Православной Церкви в Америке, могу лишь засвидетельствовать свою глубокую благодарность и признательность Владыке лично, а также его пастве и духовенству. Мы благодарим митрополита Григория за все то доброе, которое совершено ради Христа, и что пребывает в любви Христовой, что служит к примирению ожесточенных сердец в союзе того мира, который дарует нам Спаситель Христос. Однако, опрос, который проводился сотрудниками ФСБ, не затрагивал моего визита в благодатную страну Божией Матери, её удел – землю Иверскую.
Касательно нареканий в адрес святителя нашей церкви Высокопреосвященнейшего архиепископа Андрея, который присутствовал на всех судебных слушаниях по делу о мощах суздальских святых в России, могу только свидетельствовать следующее: Владыка большую часть своей жизни прожил среди русских людей, пытавшихся сохранить и сохранивших русскую Православность среди иноверия Запада, он впитал соки русской духовности, общался с теми людьми, которые помнили Царскую Россию и жили её традициями. Чтобы сродниться с этими людьми, он принял русскую фамилию, которая узаконена гражданскими законами его страны. Его вхождение в Комиссию по правам человека и в Комиссию по контролю за нарушением религиозных прав – это помощь для христиан, испытывающих притеснения, которые происходят в разных частях земного шара. Однако его особое мнение не распространяется на Архиерейский Синод и Первоиерарха в России, потому что во всех его высказываниях нет канонических нарушений церковной дисциплины. Я не могу требовать от Владыки Андрея того, что требовал митрополит Сергий Страгородский от митрополита Антония Храповицкого, ограничивая его свободу слова. Всем известно, что именно требования митрополита Сергия Страгородского раскололи единую Греко-Восточную Российскую Православную Церковь не только за рубежом, но и на Родине.
Не секрет, что в нашей стране представители духовенства РПЦ МП входят в общественные палаты, в разные комитеты по взаимодействию с религиозными организациями, органы власти и общества, делая при этом политические заявления, вызывающие смущение у верующих, которые хотят видеть пастырей, а не политиканов, но это ведь не является предметом противоправной деятельности – это работа. Напротив, представителей РПАЦ никто никогда не приглашал ни в какие комитеты, никто никогда не напоминал, что возможна какая-либо взаимосвязь РПАЦ как религиозной организации с Властью и Обществом.
В РФ духовенство тоже участвует в диалоге по тем же вопросам в Общественной Палате, комитетах по связям с религиозными организациями края, области, города, но, как правило, данные мероприятия проводятся для представителей РПЦ МП. Никого из РПАЦ никогда не приглашали для диалога по наболевшим вопросам. Поэтому странно звучат замечания тех, кто порицает архиепископа Андрея в том, что он активно участвует в круглых столах по защите прав религиозных организаций.
Теперь мне требуется сделать акцент на том, что я выступаю с этим разъяснением по настоятельной просьбе нашего духовенства и наших самых активных верующих. Речь идет о заявлениях Председателя Архиерейского совещания Российской Православной Автономной Церкви (АС РПАЦ), находящегося в Санкт Петербурге. Священноначалие и духовенство РПАЦ не признает АС РПАЦ, которое не является Совещанием ни нашей Церкви, ни её Синода, ни Суздальской епархии. Это отдельная группа, не входящая в нашу юрисдикцию.
Данная группа, использующая нашу аббревиатуру, не имеет никакого отношения к РПАЦ как религиозной организации. Поэтому их заявления, мнения, комментарии не распространяются на юрисдикцию РПАЦ, оставаясь мнением данной группы, её руководителя, и не более того. К тому же, есть постановление нашего Архиерейского Синода за №52 от 5 сентября 2005 г. о лишении игумена Григория (Лурье), ныне возглавляющего вышеупомянутое АС РПАЦ, священного сана. Таким образом, он не является членом нашей религиозной организации, о чем не раз сообщалось на страницах наших печатных изданий. Митрополит Валентин неоднократно ставил об этом в известность Министерство юстиции РФ. Исходя из вышеизложенного, мы не можем разделять их комментарии и рассуждения, поскольку они не исходят от нашего Архиерейского Синода РПАЦ.
Печально то, что все это, охватывая в полной мере всех нас, будоражит, вырывает нас из сферы духовности и бросает в бушующее житейское море. Мы забываем о духовном нашем призвании, участвуем в суетных спорах. Апостол Павел хоть и говорит: «… надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор.11:8) Но эти разномыслия переходят в бурные течения, бедствия, расколы и разделения. Говорят, что в споре рождается истина, однако с этим нельзя согласиться, потому что в основном в спорах рождается вражда и разделения. В данной ситуации в которой мы оказались, нам нужно предаться воле Божией, помня, что всеблагой Господь всеблагим промыслом направит все во благо по воле Своей. «Молитвой мир стоит» - говорил некогда старец Афонской горы. Следовательно, оскудение в миру молитвы, означает оскудения во всем. Данное время и данная ситуация внесли смущение в нашу церковную жизнь.
Необходимо помнить и знать, что наша Церковь, естественно, не имеет, и не могла иметь ни прямого, ни косвенного отношения к экстремизму. Он не завещан нам Христом.
Святых новомучеников и исповедников Российских также во многом обвиняли – в контрреволюции, в попытках свержения большевистской власти. Тогда это экстремизмом не называлось, были другие определения. Обвиняемых именовали врагами народа, но прошло время, и последовала не одна тысяча оправдательных, реабилитационных свидетельств о том, что пострадали невиновные.
Поэтому будем же терпимы, терпеливы и великодушны, чтобы нам всем восхитить венец жизни вечной. Ибо для нас сказано: «В терпении вашем стяжите души ваша» (Лк. 21:19).
+ Смиренный ФЕОДОР, Митрополит Суздальский и Владимирский, Первоиерарх Российской Православной Автономной Церкви. Град Суздаль, Перенесение мощей блгв. кн. Александра Невского 30/12 сентября 2016 год.
«Мир полон злых борцов со злом»(о. Александр Шмеман)
1. «…а поле боя – сердце человеческое»
Когда перепуганные православные христиане с ужасом рассказывают, как все силы ада в Украине нынче ополчились на Церковь Христову, когда, казалось бы, нормальные жизнерадостные люди вдруг омрачаются и начинают выискивать «врагов православия», то поневоле вспоминаются слова из Евангелия: «Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин 1,11). Кто ж конкретно эти самые «свои»? А это, как говорит Иоанн Златоуст «народ Божий», то есть Ветхозаветная еврейская Церковь, но он продолжает эту аналогию на Церковь Новозаветную…
Таинство Крещения во Иордане совершил иерей Евгений Головичер, настоятель нашего иерусалимского прихода в честь Входа Господнего во Иерусалим, Святая Земля.
Госархив России впервые обнародовал документы, касающиеся расстрела императора Николая II и членов его семьи. Среди документов есть Акт отречения царя от престола и телеграмма, в которой большевики запрашивают у Ленина разрешение расстрелять царя Николая II. Владимир Лавров, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН поделился с «Правмиром» мнением о важности и подлинности опубликованных документов.
Сотрудники Госархива делают хорошее дело, размещая исторические источники по событиям первой половины прошлого века в публичном пространстве.
На первый взгляд, ничего сенсационного в опубликованных документах нет. Нигде не говорится о том, что это нововыявленные документы. Но, безусловно, для более серьезных выводов все они требуют тщательного анализа.
Но уже можно смело сказать, что так называемый «Акт отречения Николая II от престола», опубликованный на сайте Госархива, по сути таковым не является. Это продолжение вранья, которое было начато чекистами. Подделку документа сделало Временное правительство, в советское время этот миф расцвел и сейчас продолжает жить.
Подробный анализ показывает, что предоставленный на всеобщее обозрение документ — не подлинник. Отречение, конечно, было, но подлинника этого документа у нас нет. Несмотря на то, что в архиве этот документ громогласно называется «Актом отречения», по сути он является письмом начальнику штаба. Во-первых, перед начальником штаба никто не отрекается, отрекаются — перед народом. Во-вторых, на документе нет ни печати, ни бланка. В третьих, подпись императора, которая теснится внизу справа, карандашная. Между тем, никогда документы государственной важности не подписывались карандашом, тем более такой документ. Есть и много других свидетельств, подтверждающих, что это подделка.
Сейчас высказываются идеи, что Николая II вообще не отрекался от престола. Я не согласен с этой точкой зрения — есть документы, которые косвенно подтверждают отречение. Остается только понять, почему Временное правительство подделало этот документ.
Представители российской диаспоры в США отчитались в Общественной палате РФ...
Организации соотечественников, получающие гранты от Россотрудничества, рассказали, что считают себя частью российской стратегии "мягкой силы". В США они раздают на улицах георгиевские ленточки, читают в американских школах лекции о роли СССР во Второй мировой войне и выполняют многие другие ответственные задания правительства РФ....Свернуть
Американскую организацию, занимающуюся подобной деятельностью на деньги правительства США, в РФ наверняка объявили быиностранным агентом. Однако российская диаспора в США не столкнулась с подобными проблемами — напротив, власти штата Нью-Йорк освободили НКО от уплаты налогов... (ист) __________________________ Лубянке нужна именно такая "диаспора". Готовая развитая агентурная сеть, к тому же финансируемая не из своего кармана — США и небитыми советчиной странами Зап. Европы. В Восточной Европе такое дело, думаю, не пройдет — память о незабываемом советском счастье народном там еще не истерта.
Сей скромный свой труд посвящаю Пятидесятилетию своего пастырского служения в иноческом сане и 75-летию своей жизни...
По неизреченному милосердию Божию, я достиг этого возраста, хотя много раз находился под угрозой для жизни. Но Христос Спаситель сохранял меня и поставил на пастырское, а позднее на архипастырское служение в Святой Церкви Его. И это служение несу уже полвека и должен нести его, пока Господь не призовет меня для жизни вечной.
На мою долю выпали важные как церковные, так и политические события во всем мире, которые сильно осложнили мое служение Церкви. Рожденный и крещенный в лоне Российской Православной Церкви царского времени, духовно же я возрастал от силы в силу в материнских объятиях Автокефальной Православной Церкви в Польше, в коей принял монашество и удостоился рукоположения в священнический сан. На епископство меня призвали и хиротонию совершили в тяжелое военное время в родной мне Белоруссии, где создавалась Белорусская Православная Церковь, как самостоятельная церковная единица, независимая ни от Москвы, ни от Варшавы, ни от Берлина. Так было на родине, но в эмиграции более 35-ти лет Бог судил мне проходить свое архипастырское служение в лоне Русской Православной Церкви Заграницей. Названные Церкви были для меня как бы морскими маяками, освещающими путь плавания по бурным волнам житейского моря. Они не были целью духовной карьеры для земного благополучия.
Какая-то злая сила преследовала меня на всех этапах моей жизни и деятельности. Особенно это сильно и трагически проявилось в последние десятилетия моего архипастырского служения на чужбине. Размышляя над этим периодом своего служения Церкви, мне кажется, не погрешу, если приведу для сравнения слова святого апостола Павла: “Беды от язычников,” — коими были слуги богоборческих сил; “беды от лжебратии” — облачавшихся в тоги моих судей. В таких случаях я молился и черпал духовную силу в словах Христа: “Блаженны вы, когда поносят вас и гонят и всячески несправедливо злословят за Меня” (Мф. 5:11).
Какую-то фатальную роль играли в моей жизни и в архипастырском служении в эмиграции три города, современных Вавилона: Буэнос-Айрес, Сидней и Нью-Йорк. Символически они изображали кабалистическую форму треугольника вершиною вниз. Они оставили глубокий след в моей жизни на старости лет.
На мрачном фоне прошедшей жизни вспоминается молодость, светлая и радостная, промчавшаяся быстро и незаметно. Утвердились в памяти служение Церкви в сане иеромонаха и архимандрита. Эти годы были счастливейшей порой в моей жизни. Ныне с грустью вспоминаю эти годы. Поэтические слова Тютчева подтверждают это душевное настроение:
Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом,
Искала слов — не находила,
И сохла, сохла с каждым днем.
Житейские переживания в прошлом и ныне побудили меня написать эти строки и опубликовать их для друзей, оставшихся еще в живых в Буэнос-Айресе ли, в Сиднее ли, в Северной Америке ли или на подъяремной родине. Издаю в малом количестве экземпляров. По этой же причине не пользуюсь типографией, а фотографией.
Эмиграция
Моя жизнь и деятельность распадается на три периода, резко отличающихся один от другого.
Первый период был чисто мирской, продолжавшийся 22 года жизни и охватывавший детство и отрочество, а также юношество и молодые годы. Существенную часть этого периода жизни заполнили годы обучения и воспитания в гимназии и университете со всеми присущими в ту пору волнениями, заботами, радостями и огорчениями. Нужно было пробивать себе дорогу в жизни, развивать свои силы и способности для применения их на житейском опыте. Тяжелая болезнь во многом мне помешала, но она была не к смерти, а к славе Божией. Царица Небесная Своим прикосновением к моим ранам исцелила меня от болезни и указала мне иной путь жизни, выведший меня из юдоли земной суеты. Монашество было сокрытым сокровищем для меня, но чудесно открывшимся в самый важный момент моей жизни. Монашество положило начало иной жизни, духовной, ангельской, которое приобщило меня к служению св. Церкви...
Второй период моей жизни охватывает годы в иноческом звании, годы пастырского служения на разных поприщах церковного делания. Моя деятельность в это время была многогранной и обильной житейским опытом. От настоятельства монастыря до пастырского служения на приходах, от воспитания студенческой молодежи и управления епархией, а также приобщения к богословской и педагогической науке, — все это вошло в программу моей деятельности сего периода. И это протекало на родине в условиях, знакомых для меня.
Третий Период относится к эмиграции, где я оказался по воле Божией. Об этом периоде я уже говорил в начале сей книги, а также буду говорить в дальнейших её главах. Моя епископская хиротония знаменательно была совершена в неделю Крестопоклонную и открыла путь архипастырского крестоношения. По этому пути я следую уже 37 лет и буду следовать до кончины дней моей жизни, безропотно и терпеливо, ибо такова воля Господня.
Митрополит Серафим Берлинский был настолько внимательным к нам, что в одну из суббот прислал к нам посланцев: диакона Игоря Зуземиля и иподиакона Рымаренко, которые сопровождали нас, четырех архиереев: Венедикта, Филофея, Григория и меня в Берлин для совершения Богослужения в кафедральном соборе. Мы поехали и там служили при переполненном храме остовскими (восточными, прим. ред.) рабочими, вывезенными немцами из оккупированных областей Советского Союза. Дважды: вечером и ночью прятались в бомбоубежище, потому что были тревоги и налеты английских самолётов. Хотелось скорее уехать из Берлина. Нелегко было бы привыкать к такой обстановке.
В Берлине тогда я впервые встретился и был его гостем с митроп. Серафимом, которого не видел с 1940 года, когда он был в Варшаве; познакомился со священником собора Мануилом Любек-Эссенским, впоследствии бывшем в моем Гамбургском викариатстве священником, которого я возвел в сан протоиерея, а еще позже, именно в 1968 году рукоположенным во епископа викария Австралийской епархии. У него я и ночевал. Долго беседовал я с протоиереем А. Рымаренко, большим почитателем Оптинских Старцев, умершим в основанном им женском монастыре “Новое Дивеево” в штате Нью-Йорк (США) в сане архимандрита в 1976 году. Познакомился в бункере с архимандритом Иоанном Шаховским, впоследствии архиепископом Северо-Американской митрополии. Так что поездка в Берлин не прошла бесследно для меня, а оставила глубокие воспоминания, вследствие виденного и пережитого. С о. Мануилом судьба меня столкнула спустя много лет.
В сентябре 1946 года я получил из Синода предложение занять должность администратора или правящего Северо-Германским викариатством с местопребыванием в Гамбурге. Меня заинтересовало это предложение, хотя в Тирсгайме мне было спокойно и хорошо жить. Томило здесь только безделье, а в Гамбурге меня ожидала живая работа. Пригласивши себе в секретаря В. П. Януцевича из нашей группы, поехал в Гамбург. В то время еще не налажено было нормальное движение поездов, поэтому было тяжело ехать в переполненных вагонах пассажирами. Приходилось многими часами стоять на ногах, потому что сидячие места были заняты. После всяких затруднений в пути прибыли ночью в Гамбург. Ночевать остановились в бункере под вокзалом. Сквозняки, холодно, хотя топились печи. Спать не пришлось всю ночь, потому что не было места и на чем. Приходилось стоять и сидеть на цементном полу. Гамбург и все викариатство находились в Британской оккупационной зоне, но английских солдат нигде я не видел. Начальствовали немцы под надзором англичан.
Утром отправились пешком вдоль железной дороги в так называемое Архиерейское подворье по имевшемуся у меня адресу. Шли около часа. Нашли это подворье с трудом. Была ранняя пора, и в доме все спали. На звонок в дверях вышел заспанный Виктор Викторович и впустил нас в дом. Форма дома — длинный барак и посреди пристроен этаж. В нем помещалась оранжерея богатого купца еврея. Недалеко в саду стояла его вилла. Через улицу находилось большое озеро Альстер-зээ. Этот район был богатым, в нем находились виллы разных купцов. С одной стороны барака находилась церковь в честь блаженного Прокопия Устюжского чудотворца, посредине кухня и столовая, а дальше устроены были маленькие комнаты для жилья. Это помещение получил от английских военных властей архим. Нафанаил (Львов), который и устроил это подворье. Здесь митрополит Анастасий с митрополитом Серафимом рукоположили его во епископа. Его назначили в Мюнхен, а потом перевели в Париж, где он возглавил Западно-Европейскую епархию Русской Заграничной Церкви. В Гамбурге он управлял Северо-Германским викариатством. Но я, когда приехал туда, не застал его.
Войдя в дом, я увидел везде беспорядок и производимый ремонт. Кроме кухни, нигде не было помещения отдохнуть после длинной и утомительней дороги. Приютил нас у себя прот. Стефан Ляшевский, живший недалеко. У него я и остановился.
В Гамбурге существовала старая Свято-Николаевская церковь на третьем этаже Братского дома. В комнате рядом с этой церковью помещались два священника по имени Николай Черкашин и Николай Масич, бывшие с казаками и избежавшие от насильственней репатриации. Я знал их, когда они служили священниками у казаков в Италии. Мне приятно было встретиться с ними, как своими бывшими священниками. Свято-Николаевская и Свято-Прокопьевская церкви находились близко одна от другой, приблизительно с полкилометра.
В ближайшее воскресенье я совершал Богослужение в Свято-Николаевской церкви, потому что другая находилась в ремонте. Небольшая комнатная церковь была заполнена народом. Прилично пел хор под управлением диакона Петра Завадовского, эмигрировавшего позднее в Бразилию. Как полагалось, я произнес поучение. В другое воскресенье я служил литургию в большом лагере недалеко от Гамбурга в Фишбеке (отец Сергий Щукин… он ранее (до отъезда в Англию) был священником в беженском лагере Фишбек, Германия). Там проживало до двух тысяч православных беженцев из подсоветских Украины, Белоруссии и части России, которые были заняты немецкими войсками в войну. В этом лагере настоятелем церкви был игумен Виталий (Устинов), впоследствии епископ викарий в Бразилии, затем в Канаде — правящий епархией. Его помощниками были два священника: Николай Успенский и Сергий Щукин.
В соседней вилле с подворьем помещался так называемый Гамбургский комитет, состоявший из русских солидаристов, который занимался регистрацией русских беженцев, желавших переселиться в Марокко, Аргентину, Францию и в другие заморские страны. За свою работу члены комитета получали вознаграждение от регистрировавшихся лиц. На это они благополучно существовали. Сотрудником этого комитета и почетным председателем был еп. Нафанаил. За него они все стояли горой и надеялись на его скорое возвращение. Ко мне они отнеслись не только равнодушно, но недружелюбно, считая своим епископом Нафанаила (Львова). В этом духе они проводили агитацию в Гамбурге, в лагере Фишбек и в других лагерях. Это положение мне не нравилось, поэтому я решил отказаться и поехал в Мюнхен к митрополиту Анастасию.
Митрополит моего отказа не принял и уговорил меня возвращаться в Гамбург и управлять приходами в Гамбургской области. Ничего не оставалось мне другого, как только согласиться. Ослушаться я не смел. В Тирсгайме мне было хорошо, но служба — не дружба, надо быть там, где приказывает начальство. Заехавши на несколько дней в Тирсгайм, забравши свои необходимые вещи и попросивши не вычеркивать меня из своего списка жильцов, я уехал в конце ноября в Гамбург.
Помещения подворья так и не ремонтировались. Вел дело ремонта инженер архитектор фон Клодт, почитатель еп. Нафанаила. Кто-то ему дал распоряжение не производить ремонт — специально против меня. Догадавшись в чем дело, я нанял рабочих немцев и указал им производить ремонт с тем, чтобы закончить в ближайшее время. Увидев мое решительное действие, господин Клодт явился и начал руководить работами. Ремонт был закончен.
На епископстве в Австралии (1950-1953)
Беженцы Ди-Пи из Германии и Австрии, а также из других стран Западной Европы, где они временно жили, начиная с 1948 года, массово переселялись в заморские края: Австралию, Аргентину, Бразилию, Парагвай, Венесуэлу, США, Канаду и Марокко. В свои родные страны с коммунистической властью никто не хотел возвращаться, боялись режима и тюрьмы. Западная Европа, особенно Западная Германия, быстро очищалась от беженцев с Востока. Лагеря массово закрывались, ликвидировались вследствие отсутствия насельников. Уменьшалось число прихожан и в Гамбурге. При помощи американского командования, по моей просьбе, переправили самолётом из Берлина ко мне в Гамбург семью моего старого приятеля прот. П. Закидальского, которому грозила высылка на родину. Он просил помочь ему с семьей переселиться в Гамбург.
Выписывая себе в помощь о. Закидальского, я имел в виду, что он займет мое место в Гамбурге, как настоятель прихода. Мое положение в Германии ставилось под вопрос, потому что меня приглашали дважды в Северную Америку на епископство. Архиерейский Синод молчал относительно меня, а я не желал переходить в Северо-Американскую Митрополию, где мне предлагали епископскую кафедру. Но в начале 1950 года пришла, наконец, моя очередь. Митрополит Анастасий, председатель Архиерейского Синода, письменно предложил мне место викарного епископа в Австралии, где правящим австралийской епархии был епископ Федор, назначенный туда еще в 1948 году. С ним я был давно хорошо знаком, еще с академических студенческих лет в Варшаве, а затем встречался много раз в Мюнхене, где он жил частным образом, как простой беженец. В сан епископа он был рукоположен на родной ему Волыни в 1942 году и принадлежал к Украинской автономной Церкви. Оттуда он выехал в беженство и поселился в Мюнхене, переживши всякие беженские невзгоды. Находясь в Австралии и проживая в Сиднее, он писал мне письма изредка. Однажды он написал мне письма с просьбой прибыть в Австралию ему в помощь. А митрополиту Анастасию написал предложение с просьбой назначить меня правящим Австралийской епархии, а его назначить викарием. Митрополит на это не согласился и решил меня послать ему в помощь. Поэтому и запросил моего согласия. Сознавая, что Синод куда-то пошлет меня из Германии, я предпочел ехать или плыть в далекую и неведомую мне Австралию. Меня привлекало старое знакомство и дружба с еп. Феодором (Рафальским), бывшим протоиереем до епископства, как я его с того времени знал.
По поводу моего согласия на епископскую кафедру в Австралию еп. Феодор обратился с просьбою в министерство иммиграции включить меня в список иммигрантов в Австралию. Министерство согласилось и дало распоряжение своим чиновникам в Германии включить меня в свои списки. ИРО в Германии меня уведомило об этом, вызвавши на медицинскую комиссию. В то же время я получил приглашение от мистера Патерсона Моргана провести месячный отдых в гор. Локарно (Швейцария) в доме Мирового Совета Церквей. Я принял это приглашение и в конце февраля туда уехал. Там было хорошо: отличные условия в доме, медицинская помощь, приятное образованное общество профессоров и здоровый горный климат. Город расположен на берегу большого озера Лаго Маджоре. Начиналась весна, и расцветали деревья мимозы, и везде было полно цветов. Ежедневно я гулял по бульварам, где находилось много деревьев и цветов. Иногда гулял по аллеям в горах. Я наслаждался теплым климатом после холодной и снежной зимы в Гамбурге.
Уезжая в Локарно, я написал митроп. Анастасию в Мюнхен письмо, извещая его о своем отъезде. И сделал плохо, так как сам себе повредил. Митрополит ответил мне, что отдыхать я буду на пароходе по пути в Австралию и повелевал ускорить свой отъезд из Швейцарии обратно в Гамбург для приготовления к отплытию в Австралию. Я пошел к доктору. Осмотревши меня, он категорически увещевал меня остаться еще на месяц в Локарно. Однако, не желая ослушаться митрополита, вскоре я уехал оттуда, не дождавшись конца своего назначенного срока.
На обратном пути решил я посетить Женеву. Проезжал поездом по ущельям высоких Альп, через длинные туннели и со многими остановками на станциях в горах. Живописные были картины. На итальянской стороне на станциях приходили в вагон нищие просить милостыни, денег. Жалкий был у них вид. В Лозанне была пересадка на местный электрический поезд. В вагоне слышна была французская речь. Со вниманием я вслушивался в разговоры пассажиров, стараясь понять их речь. Французский язык я знал, но без практики много лет его забыл, а теперь вспоминал, вслушиваясь в чужую речь.
Из Локарно я извещал настоятеля русской церкви в Женеве о своем приезде, но на вокзале никто меня не встретил. При помощи своего французского языка благополучно я доехал до церкви. Помог мне в этом кондуктор трамвая. Настоятель, архим. Леонтий, сообщил мне, что не получил моего письма. Он устроил меня в ближайшей гостинице, а на обеды я ходил к нему. Была первая седмица Великого поста и соблюдался строгий пост. Питались главным образом картошкой в мундире с солью. В доме настоятеля гостили его брат архимандрит Антоний, ныне архиепископ Женевский и Западно-Европейский, его родной отец, архим. Иов, настоятель монастыря в Мюнхене, в миру полковник, епископ Нафанаил и еще кто-то. Большое общество. Разговор за столом велся главным образом на политические темы, о России, о том, что нет украинцев и прочие шовинистические речи. Мне не нравились эти речи. Старался больше не заходить. Ходил по городу, навещал университеты, музеи. Старинный город, не имевший особенных достопримечательностей. Зато Женевское озеро является украшением города. Вокруг него расположены роскошные виллы и гостиницы. С епископом Нафанаилом и архим. Леонтием я посетил греческого митрополита Фиатирского Германоса. Он рассказывал о своей поездке в Москву на торжества автокефалии Русской Церкви. Кто-то из нас спросил, как он считает, законна ли иерархия в Москве. Грек подумал и сказал: “Канонически: законна, но по совести трудно признать.” Остановился в гостинице на берегу озера. Одет по-штатски.
В Женеве я пробыл три дня и уехал в Мюнхен. Ко мне присоединился архим. Иов, который возвращался в свой монастырь. В пути огибали большое Боденское озеро. Он рассказывал мне, как провозил удачно разные товары из Женевы в Мюнхен без контроля и считал, что это было чудо. Злобно и односторонне нападал также на митрополита Варшавского Дионисия. Я пробовал разъяснить ему его неправильное мнение. Было безуспешно, тогда я ушел в другое купе. Он остался один, но перед прибытием в Мюнхен примирился со мною. Мы расстались с ним по-братски. Создалось у меня впечатление неблагоприятное о нем, как типичного для старого эмигранта от 1-й войны с его ментальностью и патриотизмом. Для нового поколения он не подходил. Рассказывали про него, что в своем монастыре, когда замечал, что на клиросе разговаривают, он подходил и командовал: “В строю не разговаривать!”
В Мюнхене простился со своими владыками митрополитами: Пантелеимоном (Рожновским) и Анастасием, а также Серафимом Берлинским и Германским, который выразил сожаление о том, что я покидаю Германию. Простился также и с другими владыками и знакомыми. Сознавал, что в жизни больше не увижусь с ними. Митрополиты Пантелеимон и Серафим вскоре умерли в Мюнхене и там похоронены. Митрополит Пантелеимон возлагал свою руку при моей хиротонии во епископа в Минске в начале марта 1942 года, а митр. Серафим относился ко мне очень хорошо и оказывал свою помощь в бытность его в Варшаве в 1940 году.
В Мюнхене мне передали Синодальный указ о назначении меня на новооткрытую кафедру викарного епископа в городе Мельбурне с титулом “епископ Мельбурнский“. Туда я и направлял свои стопы, не ведая дальнейшего. Но на месте уже выяснилось, что мое епископство в Мельбурне было лишь переходным этапом на бумаге. Началась игра Синода и епископа Феодора со мною, как с футбольным мячиком.
Епископ Брисбенский
В Австралию назначили меня на кафедру епископа Мельбурнского, но пока я находился в морском плавании по пути в Австралию, меня перевели на кафедру епископа Брисбенского. Об этом я узнал от епископа Феодора, которого уже возвели в сан архиепископа. В Мельбурне я задержался только проездом на несколько дней и совершал там Богослужение в англиканском храме. В Мельбурне только приезжали на поселение русские, украинцы и белорусы из Германии, но еще не были устроены, поэтому не было и своей церкви. Все снимали себе квартиры где-либо на окраинах города. Позднее, когда устроились и разбогатели, купили участки и построили свои домики, небольшие, но со всеми удобствами. Так было и в Сиднее, и Брисбене, и Аделаиде, и других городах. В Сиднее и Брисбене жили старожилы, русские эмигранты из Сибири и центральной России. Они обжились за много лет, имели свои дома и построили церковь в Сиднее — Свято-Владимирскую, а в Брисбене ‒ Свято-Николаевскую В этих двух городах служили в церквах старые священнослужители: в Брисбене — прот. Валентин Антоньев, бывший полковой священник из Сибири, в Сиднее — архимандрит Феодор (Будашкин), старый монах из монастыря Казанской епархии из черемисов. С этими священнослужителями не ладил владыка Феодор: он жаловался на них, а они на него. Это послужило поводом для него просить Синод назначить меня в Австралию. Он пугал их моей особой, что это строгий и требовательный архиерей. Сам владыка Феодор служил и жил по очереди: то в Сиднее, то в Брисбене, где в обоих городах были квартиры при храмах.
Архиепископ Феодор встретил меня радушно, хвалил меня и представлял прихожанам. Мы служили с ним литургию в Свято-Владимирском храме. На следующей неделе он возил меня в столицу Австралии — Канберру для представления меня министру иммиграции Холсту. В Австралии правительство не интересуется Церквами и их жизнью, по принципу: Церковь отделена от государства, поэтому мой и архиепископа визит к министру не был нужен, но владыка захотел сделать этот визит. Министр принял вежливо и кое-что спрашивал. Владыка благодарил его за помощь в деле моего приезда в Австралию. Переводчиком была местная жительница Гунченко. Она же после приема у министра пригласила нас в свой дом и угостила обедом. Там я заболел сильным припадком мигрени и не мог быть за столом. Болезнь приключилась впервые и больше не повторялась. Причины этому я не мог объяснить, но лишь мы сели в поезд, моя болезнь успокоилась.
После некоторого времени пребывания в Сиднее архиепископ Феодор повез меня поездом в Брисбен, как епископа Брисбенского, но держа в секрете, опасаясь, что в Брисбене меня могут не принять. Основания у него, конечно, не было для этого. Он полагал, что если к нему относились недружелюбно прихожане там, то ко мне также отнесутся. Но от меня это он скрывал.
На вокзале в Брисбене встретил нас настоятель протоиерей Антоньев. Я был новый человек, а владыка Феодор уже считался там своим и обычным. Приехали в церковный дом, вместительный и хорошо обставленный, стоявший рядом с церковью во дворе. Была суббота, а вечером служили всенощную. Храм наполнился прихожанами. Любопытствовали, какой новый архиерей приехал. После Богослужения все подходили ко мне взять благословение. Архиепископ оставался как бы в стороне. На следующий день, в воскресенье, служили литургию, а после нее был устроен чай сестричеством для архиереев и прихожан. Большой зал был заставлен столами и сидевшей публикой. Во время чая из-за произведения речи по случаю моего приезда произошел конфликт между о. Антоньевым и архиепископом. Публика это заметила и заняла позицию в защиту о. Антоньева. Громко никто ничего не говорил, но позже я узнал об этом. Звонили ко мне по телефону и просили передать архиепископу, чтобы извинился публично перед о. Антоньевым. Я, конечно, не передавал этой просьбы. Архиепископ пробыл несколько дней и уехал в Сидней.
Ознакомившись с брисбенской церковной обстановкой, я принялся за работу. Первым долгом начал издавать церковный журнал и назвал его “Православный христианин”. Выпускал его на ротаторе, который привез с собою из Германии, один раз в месяц. Сам я сочинял статьи, писал их на матрицы и печатал на ротаторе, а затем рассылал по приходам, которые умножались с приездом бывших Ди-Пи из Европы. На это дело уходило две недели. Совершал я Богослужения неопустительно в каждое воскресенье и по очереди с о. Антоньевым проповедовал. Он читал свои проповеди по тетрадке и по содержанию давал объяснение на евангельскую тему. Мне нравились его проповеди, я же произносил свои поучения экспромтом и касался разнородных вопросов жизни, рассматривая их с евангельской точки зрения. По субботам я ездил в ближайший лагерь и обучал православных детей Закону Божию. Кроме того организовал при церкви в Брисбене церковную субботнюю школу, разделив учеников на 6 классов. Учебное дело пошло хорошо. Классы заполнились учениками. Подобраны были опытные преподаватели по всем предметам.
В воскресные дни один раз в месяц вечером я собирал взрослую молодежь на духовные беседы. Собирались и беседами интересовались. Часть молодежи солидаристы увели в Русский клуб, где развлекали их танцами. Наступил Великий Пост, и я прекратил свои беседы с молодежью, а устраивал беседы со взрослыми прихожанами. Эти беседы проходили все успешнее и многолюднее. В ведении бесед с прихожанами помогал мне о. Антоньев, который уже имел большой опыт в этом деле из прежней своей деятельности.
Мои отношения с о. Антоньевым установились хорошо, не было между нами каких-либо недоразумений. Только он привык быть самостоятельным в своей деятельности в течение многих лет и без надзора епископа, поэтому тяготился присутствием архиерея на месте, но своего недовольства не высказывал. Прихожане относились ко мне тоже хорошо. По инициативе о. Антоньева прихожане собрали деньги и заказали в женском монастыре в Иерусалиме митру для меня в подарок по случаю моего 10-тилетия архиерейства (в марте 1952 года). О. Антоньев от имени прихожан преподнес мне эту митру в одно из Богослужений в праздничный день в присутствии прихожан. Я благодарил их за внимание и любовь. Эта митра была доказательством того, что прихожане оценили мою деятельность и мое служение.
После этого я решил обновить иконостас в своем кафедральном соборе. В нем помещены иконы примитивной работы и некоторые были совсем плохи. Я заказал иконописцу Савицкому, прибывшему из Шанхая, который написал новые иконы в нижний ярус иконостаса, а прихожане своими пожертвованиями их оплатили. Почему-то о. Антоньев был недоволен этим и пытался уговорить Савицкого отказаться от писания этих икон. Успеха не имел. Антоньев успокоился и позднее был доволен. Написанные новые иконы и ныне являются украшением этого храма. Уже тех жертвователей нет, — умерли, а их место занимают новые, приехавшие из Харбина в 60-х годах, как новые эмигранты.
В церковном доме при соборе я жил в одиночестве. Пребывание у меня о. Лека рассеивало мою жизнь. С ним мы посещали город и знакомились с его красотами. К сожалению, он долго не был и уехал в Индонезию. Я остался опять один в доме. Мое одиночество использовали недобросовестные люди и начали распространять клеветнические слухи, с целью подорвать мой авторитет и повредить моей деятельности. Писатель М. Горький в своем сочинении “В людях” высказался о таких людях следующими словами: “Россия по-прежнему страдает своей хронической болезнью — избытком мерзавцев”. Таковые нашлись и в Брисбене среди русских.
Кроме кафедрального Свято-Николаевского собора в Брисбене был открыт второй приход для недовольных прот. о. Антоньевым. Один старик подарил свой дом приходу и в нем устроили красивую домовую церковь. Я часто служил в этой церкви. Настоятелем ее был свящ. Н. Успенский, которого я назначил, бывший в моем ведении в лагере Фишбек (Германия). В Брисбене он жил со своей семьей. Был он хороший знаток церковного пения.
Епископ Мельбурнский
Мое служение приближалось к концу. Архиепископ Феодор задумал перевести меня в Мельбурн, о чем мне и сообщил. Но он вскоре заболел и не осуществил своего намерения. Поводом для перемещения в Мельбурн меня было то обстоятельство, что там образовалась небольшая группа прихожан, которая открыто выступила против местного настоятеля свящ. И. Зуземиля, обвиняя его в разных проступках. Архиепископ командировал меня исследовать обвинения о. Зуземиля. Туда я ездил, служил в церкви, допросил всех обвинителей, но никто из них не мог доказать вины о. Зуземиля. Весь описанный материал по поводу допроса и обвинений я передал архиепископу, а он созвал епархиальный совет и поручил вынести постановление против о. Зуземиля. Епархиальный совет не мог вынести решения с осуждением о. Зуземиля, но предложил архиепископу три резолюции для утверждения по его выбору. Архиепископ рассердился на членов епархиального совета и обозвал их “дураками”. В составе епархиального совета находились почтенные протоиереи и еп. Афанасий, как председатель вместо архиепископа... После этого владыка архиепископ серьезно заболел и три месяца находился в госпитале. Управление епархией временно передал мне, но не переставал контролировать меня, опасаясь, что я могу что-либо сделать плохое против него. В Мельбурне противники свящ. Зуземиля замолчали, но просили меня переселиться в Мельбурн, занявши должность настоятеля церкви. Зуземиль в это время получил в своё распоряжение прекрасный англиканский храм и устроил в нем большую церковь с иконостасом.
Перед Пасхой 1953 года архиеп. Феодор вышел из госпиталя и предложил мне переселиться в Мельбурн. По отношению ко мне занял недружелюбную позицию. В Мельбурне назначил прот. Т. Киричука, настоятеля второго прихода из недовольных о. Зуземилем, благочинным и через него сообщался со мною. Я поселился в Мельбурне и совершал Богослужения по очереди: одно воскресение в церкви священника Зуземиля, а следующее воскресение в храме о. Киричука. У первого в храме было полно молящихся, у второго лишь ‒ десятка два. Зуземиль из своих церковных сумм оплачивал мне квартиру и давал деньги на содержание. Второй ничего не платил мне. Фактически я питался больше на свои личные деньги. А, в общем, положение мое было весьма неблагоприятным. Прихожане относились ко мне с уважением и любовью, не зная наших взаимоотношений духовенства, их никто в это не посвящал. Зато в Мельбурне было спокойно и без всяких интриг. Супруги Фрезе купили себе дом и пригласили меня переселиться к ним. Некоторое время я колебался, но, внимая их настойчивым просьбам, я согласился. Они относились ко мне весьма заботливо, как к родному, близкому. В их доме мне было хорошо. Оба они работали и весь день дома не были. Я же оставался как бы хозяином.
В октябре 1953 года в Нью-Йорке состоялся Собор Епископов Русской Православной Церкви Заграницей. По причине своего болезненного состояния, архиеп. Феодор на Собор не полетел самолётом, потому что боялся, а парохода не было в то время в Нью-Йорк. Не посылал и меня туда вместо себя. Но написал рапорт с просьбой перевести меня из Австралии и назначить на мое место другого епископа. Должно быть, были приведены им какие-то важные аргументы против меня, потому что архиереи постановили перевести меня из Австралии на другое место, а на моё место назначить протоиерея Раевского с пострижением его в монашество, настоятеля прихода в Майами во Флориде (США). Однако какие бы ни были эти аргументы, они были клеветническими и оскорбительными для меня. Архиереи должны были произвести сперва расследование по сути приведенных аргументов против меня, запросить меня относительно их, а затем выносить свое постановление. Но ничего подобного не было сделано. Фактически мая судьба находилась в руках одного моего кирисиерарха (старшего): архиепископа Феодора. Он решал, писал свои решения в Синод, и Синод их утверждал без всякой проверки их основательности. Так было с переменой моего местожительства в Австралии: в Австралию я прибыл на епископство в Мельбурн. Архиепископ же Феодор, сперва назначил меня в Брисбен, а позднее перевел в Мельбурн. В скором времени меня вообще удалили из Австралии.
Я узнал о своем переводе лишь тогда, когда окончился Собор Епископов и Синод прислал мне по почте указ об этом. По получении его я был сильно расстроен неожиданностью своего увольнения из Австралии. Искренне я пожалел, что послушался в свое время приглашения и оставил Гамбург. Однако считал по своей вере, что такова была воля Всевышнего.
Загадочна для меня была личность моего начальника архиеп. Феодора, которого раньше я мало знал по характеру и настроению. В Австралии я ближе его понял и изучил. Прежде всего, он отличался мнительностью и истеричностью, а также ревностью и подозрительностью к другим. Психически он был неуравновешен и часто менялся в своем настроении. Вообразил себе, что я хочу его смерти, чтобы занять его место. Протодиакону Гришаеву однажды он с гневом сказал: “Не увидит он моей епархии, как своих ушей без зеркала”. Касалось это меня. По-видимому, эти особенности его характера и побудили его сделаться моим врагом.
Епископ без епископии (1953-1956)
Игра Архиерейского Синода со мною, как с футбольным мячиком, продолжалась и после постановления о переводе меня из Австралии на Соборе в октябре 1953 года. Назначили в Тунис (Северная Африка) на священническое место, что противоречит даже священным канонам, запрещающим низводить епископа на место священника. Но вышли из положения тем, что возложили на меня обязанности управлять приходами в этой части Африки. На бумаге это получалось хорошо, но на практике плохо, потому что там не было русских приходов для епископского управления ими. В этой части Африки была юрисдикция православного патриарха Александрийского. В Тунисе священника в приходе не было. Посланный туда архиерей должен был исполнять обязанности священника. На это Архиерейский Синод и указал еп. Афанасию в своем указе. Несмотря на все это, я должен был служебно отправляться туда.
В Австралии я жил без всякого подданства, и без заграничного паспорта визы не мог получить. В Тунисе должны были русские прихожане хлопотать для меня разрешение на приезд туда. По этому делу я написал церковному старосте г. Плешко и просил его исхлопотать мне французскую визу в Тунис, потому что Тунис находился под протекторатом Франции. Староста мне ответил, что они просят прислать к ним священника как можно скорее, потому что церковь стоит закрытой долгое время и приходу грозит катастрофа. Синод со своей стороны тоже ничего не предпринимал для получения для меня разрешения на въезд в Тунис. Передо мною в Тунисе служил епископ Нафанаил, которого послали в Мюнхен, и прихожане ожидали его возвращения и не хотели принимать другого епископа, т.е. меня. Об этом положении написал мне мой бывший университетский коллега А. Бельский, живший в то время в Тунисе. Со своей стороны я тоже ничего не предпринимал для получения визы по указанной выше причине. Время проходило. Наконец Синод освободил меня от назначения в Тунис, а туда командировал священника из Парижа. В Мельбурне я оставался на положении безработного архиерея, но изредка служил в церкви о. Зуземиля.
Вскоре я узнал, что в штате Виктория находятся лагеря с живущими в них нашими европейскими беженцами, у которых не было священников. Я поехал в эти лагеря и начал их обслуживать. Один лагерь — Беналла расположен был в 50-ти милях от Мельбурна, а другой лагерь— Богелла был значительно дальше. В Беналла жили русские семьи, а в Богелла — украинские. Последний лагерь мне очень нравился по своему местоположению, и по моему ходатайству министерство иммиграции утвердило меня капелланом в нем. Когда уехали все украинцы, прислали в этот лагерь греков из Греции. Я совершал Богослужения по-гречески, а богомольцы пели всю литургию, гармонично и стройно. Они были ревностными посетителями Богослужений. Бывало еще далеко до начала Богослужения, а возле барака церкви уже собралось много богомольцев, ожидая моего прихода. Всю литургию от начала и до конца стояли и молились: женщины и дети слева, а мужчины справа.
В мельбурнском храме о. Зуземиля разыгралась драма перед праздником Рождества Христова. Вызвал ее сам о. Зуземиль на почве незаконного романа с замужней женщиной, женою своего друга, зубного врача. Архиепископ Феодор запретил его в священнослужении, а он со всем своим приходом перешел в юрисдикцию греческого архиепископа Константинопольской патриархии. В Мельбурне произошел церковный раскол. Архиепископ Феодор приехал исправить это положение, но еще больше углубил конфликт. В это время был я давно не у дел. После ухода Зуземиля, я лишился возможности совершать Богослужения в его церкви. И постепенно многие его прихожане отошли от него; но он остался у греков. Занялся торговлей и служил в своей церкви. Синод лишил его священного сана. Пострадавший муж подал на него в гражданский суд за свою жену. Разбирательства судебного дела продолжалось две недели с присяжными заседателями. Были вызваны из русских 25 свидетелей, но суд оправдал его за недостатком обвинений. После этого он перешел в юрисдикцию Московской патриархии и там был рукоположен во епископа для Германии. Теперь он — архиепископ Венский в Австрии.
В конце февраля 1954 года Архиерейский Синод определил мне быть епископом в гор. Эдмонтоне с назначением на кафедру епископа Западно-Канадской епархии. Прислали мне указ об этом. В Канадском представительстве потребовали от меня представления рентгеновского снимка моих легких и указали своего врача. Указание я выполнил. Спустя некоторое время прислали мне из Канады ответ с извещением, что по такому-то закону об иммигрантах я не могу получить разрешение на въезд в Канаду и поселение там по причине бывшей в молодости болезни легких (туберкулеза). Не суждено было мне попасть в Канаду, хотя я с удовольствием поехал бы туда. Сообщил рапортом митрополиту Анастасию в Синод о том, что Канада не пускает меня к себе на жительство.
В Синодальной канцелярии поспешили назначить меня на кафедру викарного епископа в Бразилию в помощь престарелому архиепископу Феодосию (Самойловичу). Получивши Синодальный указ об этом, я отправился в Бразильское консульство узнать относительно визы. Там мне сказали, что Бразилия не принимает русских по рождению на постоянное жительство. А я родился в то время, когда была великая Императорская Россия. В Советской я никогда не был, но для ограниченных бразильцев не было разницы между прежней Россией и Советским Союзом. Они знали только Советскую коммунистическую Россию, которая была им опасна.
Митрополиту Анастасию я сообщил, какой ответ получил в Бразильском консульстве. Должно быть, он обеспокоился относительно моего неустройства. Для успокоения меня написал мне, что по воле Божией назначено меня в Бразилию, и что архиепископ Бразильский Феодосий получит для меня разрешение в порядке исключения как епископу. “Не беспокойтесь,” — писал он мне. Я ответил ему, что воля Божия не осуществляется в постановлениях синодальной канцелярии, а воля Божия проявится относительно меня позднее, а в чем, ни Синод, ни я не можем теперь предвидеть. Митрополит мне больше не писал, но распорядился архиепископу Феодору Австралийскому предоставить для меня квартиру в церковном доме в Сиднее и выплачивать ежемесячное пособие для содержания. Архиепископ выполнил предписание митрополита и предложил мне переехать в церковный дом при Свято-Владимирском храме с правом проведения Богослужений в этом храме. Не доверяя владыке Феодору в этом вопросе, я попросил выдать мне письменное заверение в том, что ни он и никто иной не выселит меня из этого дома на улицу. Такое заверение он мне выдал. Для установления братских отношений он пригласил меня в Мельбурнской церкви совершить с ним Литургию. Неохотно, но я согласился, ибо считал его виновником моих переживаний в Австралии в связи с переводом меня отсюда по его жалобе на меня, незаслуженной. Он это сознавал и старался меня задобрить. В Синоде понимал моё положение и митрополит Анастасий, который часто в своих письмах утешал меня. Он искренно хотел устроить меня на епископство, но все неудачно, помимо его воли, я не гневался ни на него, ни на членов Архиерейского Синода, которым моя судьба была безразлична.
Новый епископ Мельбурнский уже приехал в Мельбурн и совершал Богослужения в новоприобретенной церкви, купленной прихожанами до его прибытия. Он распоряжался ремонтом ее. Для иконостаса заказал у местного русского художника большие иконы Спасителя и Божией Матери в старом русском стиле. Когда их установили, то все прихожане заявили протест против этих икон, а церковный староста Мокрый сам их убрал из иконостаса. Епископ Савва со своими иподиаконами поставил эти иконы на горнем месте с целью приучить прихожан к их виду. А вид их был таков, что трудно было верующему принять их за святые иконы. Дело окончилось тем, что заказали другие иконы.
Архиепископ Феодор с первых же дней его почему-то не возлюбил. Может быть потому, что чувствовал себя виноватым передо мною. Епископ Савва прибыл на мое место. Владыка Феодор не мог себе этого простить. Это выяснилось, когда он умирал в апреле 1955 года. Находясь в госпитале тяжело больным, когда я приходил его навещать, он со слезами многократно просил моего прощения. Тогда же в последнюю ночь своей жизни, придя в сознание, он взывал коснеющим языком: “Владыка Афанасий, прости меня”. Я и не гневался на него, стараясь его утешить. На моих глазах он скончался в госпитале в 8 часов 13 мин., 5-го мая 1955 года.
Еп. Савва был вызван в Сидней к умиравшему, но архиепископ Феодор не пожелал с ним говорить, а распорядился в порядке завещания передать мне управление епархией в Сиднее, а еп. Савве — в Мельбурне, т.е. разделил ее на две половины: север и юг. Завещание это было недействительно, и я его не принял, хотя еп. Савва спрашивал у меня относительно его. Синод назначил Савву епископом Австралийско-Новозеландской епархии. Получив это назначение, он пытался меня выселить из церковного дома, но защитило меня сестричество этой церкви, во главе которого стояла энергичная и культурная генеральша Сидорина. Сам он жил в другом доме при кафедральном соборе, и квартира для него не была нужна.
Тяжелые переживания вызвали у меня болезнь грудной жабы (ангина пэкторис) в тяжелой форме. Эта болезнь лишала меня возможности ходить в ближайшую лавку покупать себе продукты. Я стал инвалидом, не способным к работе. В таком состоянии здоровья я получил новое назначение, на этот раз уже в Аргентину.
Епископ Аргентинский (1956-1957)
В первых числах декабря 1955 года я получил телеграмму: “Вы назначаетесь на епископскую кафедру в Аргентину. Ждем Вашего согласия. Телеграфируйте. Митрополит Анастасий”. Состояние моего здоровья задержало меня с ответом. Вскоре получил вторую телеграмму: ”Ждем Вашего согласия. Митрополит Анастасий”. Помолившись, я ответил: “Согласен".
Оставаться в Сиднее или в Австралии я не мог, потому что против этого был бы епископ Савва, да и Синод. Мои друзья в Аделаиде приглашали меня к ним, о чем просили митроп. Анастасия, но еп. Никон, по поручению митрополита, ответил несогласием. Сделали это без моего ведома и согласия, а потом сообщили мне.
Об Аргентине и аргентинской церковной жизни я мало что знал. Для получения сведений оттуда я написал письмо прот. Н. Масичу, которого я знал по Гамбургу и казачьему Стану. С ним был и о. Черкашин, мой знакомый из Гамбурга и Казачьего Стана. Вскоре получил от них письма, лаконические, но объясняющее положение. О. Масич писал, что храм и квартира для архиерея есть, в храме служат голосистые диаконы, есть священники, личный церковный хор, регент, а остальное сами увидите, во втором письме сообщалось о том, что в церкви командуют три лица: прот. Тимофей Соин, церковный староста Соломон Давидович Гегелашвили и его помощник кн. Уваров, с которыми Вам придется иметь неприятные дела. По содержанию этих писем я догадывался, в чем дело, и запросил митрополита. Тот ответил мне с предложением ускорить свой отъезд в Аргентину самолетом. На оплату билета обещал мне выслать деньги. Заграничный паспорт получил быстро, так как я был уже австралийским гражданином. С выдачей аргентинской визы дело задержалось. В Буэнос-Айресе хлопотали для меня аргентинскую визу на постоянное жительство. На это нужно было разрешение министерства. Пока тянулось дело с получением постоянной визы, прислали мне указ из Синода, в котором говорилось о том, что меня назначили на кафедру Епархиального архиерея Аргентинской епархии с титулом: “Епископ Буэнос-Айреский и Аргентинский”. Я был доволен, что вышел из положения викарного епископа. Переживши это унизительное положение, я сделался врагом назначения на епископские викариатства.
В конце февраля следующего 1956 года я вылетел самолётом “Квантас” в Буэнос-Айрес по линии: Фиджи, Кантон, Гонолулу, Лос-Анджелес, Сан-Франциско с остановкой на три дня и дальше ‒ Гватемала, Панама, Лима и Аргентина. В Сан-Франциско посетил своих старых знакомых, друзей и познакомился с городом. На место прибыл утром в субботу 3 марта. Тогда летали самолёты четырехмоторные, а джэтов (видимо, имеются ввиду реактивные самолеты, прим. ред.) еще не было в помине.
На аэродроме ожидали меня представители прихода, ибо я известил их телеграммой о дне и часе своего прибытия. В храме встретило меня соборное духовенство и довольно много народа для ранней поры. Хористы были в полном сборе. Молебен и речь церковного старосты, и моя ответная. После церкви ‒ чай в архиерейской квартире духовенства и новоприбывшего гостя. Не знаю почему, но на меня все виденное мною в первый раз произвело печальное впечатление, показалось убожеством, нищетою. И не ошибся я в своих впечатлениях.
После официальной части пошли будничные дни со всей их наготой. Церковная касса пустовала, епархиальной кассы не было, собственного кафедрального собора тоже не было. Богослужения совершали в наемном католическом подвале школы, тесном и низком. Небольшую квартиру для архиерея нанимали. Все собираемые деньги уходили на уплату этих помещений. Предвидел я, что мне предстоит большая работа для урегулирования всех дел. Господь привел меня сюда не для отдыха и покоя, а для работы и заботы. Казалось мне, что передо мною лежит непочатое поле, целина. Нужно было вооружаться энергией.
Первым делом я предпринял меры ввести в каноническое русло так называемую Русскую Православную конгрегацию в Аргентине, которая имела юридическое лицо Аргентинской епархии, и на имя которой куплены были участки земли и строились храмы. Но по уставу этой организации, епархиальный архиерей был в стороне от управления этим церковно-епархиальным имуществом. Занимались этим делом миряне без участия своего епископа. Я считал это положение ненормальным и опасным для епархии. По русской пословице: новая метла хорошо метет, так и я принялся за все очищения от мусора церковного дома. Преодолевая препятствия со стороны членов мирян этой конгрегации, я, при поддержке большинства, добился своей цели.
Был изменён устав и утвержден государственными властями, согласно которому епархиальный архиерей являлся по должности председателем правления конгрегации. Это новое положение утвердил Архиерейский Синод и выразил мне благодарность.
Одновременно с этим делом я ревностно принялся за осуществление идеи постройки кафедрального собора. Меня не останавливало то обстоятельство, что в церковной кассе не было денег вообще, а тем более на построение храма и покупки участка. Надежда была на помощь Божию, веруя, что Господь прислал меня в эту страну для устроения церковных дел. В США и в других странах Запада обычно строят храмы при помощи займа денег в банках, но мы в Буэнос-Айресе не могли рассчитывать на это по разным причинам. Предстояло нам строить за свой счет, на добровольные пожертвования благотворителей. На них была моя надежда.
В день престольного праздника кафедрального подвального храма Воскресения Христова я объявил с церковного амвона, что будем строить своими силами свой собор и призвал верующих жертвовать на это святое дело и помочь в строительстве своими силами, т. е. работой. Я не ошибался в своих расчетах. После долгого поиска подходящего участка в конце 1956 года мы его купили. Пожертвования поступали. Вся тяжесть забот и разных ходатайств, связанных с построением, лежали на мне. Когда были утверждены городскими властями планы нашего собора, я освятил площадь и совершил закладку собора в половине октября 1957 года, а в июне 1958 года мы уже совершали регулярные Богослужения в своем храме. Дружно помогали в этом деле добрые люди одни деньгами, а другие работой. Имена всех их увековечены на таблице внутри собора для общего сведения всех и для молитвенного поминовения. Всю железобетонную конструкцию сделал г. Леонтьев жертвенно, бесплатно, как равно и многие работники. Большие пожертвования деньгами и покупкой необходимого для ризницы и благоукрашения храма внесла антиквар Павла Н. Кенигсберг. Сам я трудился физически, не гнушаясь никакой тяжёлой и грязной работы. Все вносили свои посильные лепты в Божий дом.
Построением кафедрального Собора и архиерейского дома при нем создавался епархиальный центр Аргентинской епархии Р.П.Ц.3., благодаря чему она перестала уже быть временной и беженской на чужой земле.
Всякое доброе дело проводится с большими затруднениями и препятствиями. Так было с кафедральным собором, одни жертвовали и трудились в этом святом деле, а другие противодействовали и мешали. Своей энергией и желанием я вынес на себе всю постройку Собора и дома. Сам всячески трудился с каменщиками четыре года. Господь дал силу и способность. В данном случае мне приходилось делать работы, как каменщику: кладка кирпича и штукатурка, столярные работы и др., которые в жизни мне и не приходилось делать.
Помимо строительной работы я тратил энергию и на издание журнала “Епархиальный вестник”, на духовные беседы с прихожанами и взрослой молодежью. На беседы приходили многие: для прихожан отдельно, а для молодежи отдельно. Проводил также пастырские собрания, во время которых беседовали о богослужебной практике, церковном уставе, пастырской деятельности и разных проблемах церковной жизни. Надоедал всем, кому только мог. Всю эту работу делал не ради своей славы, хотелось поднять религиозный и нравственный уровень всех русских людей, которые видели меня и беседовали со мною. Многих не удалось всколыхнуть духовно, но некоторые остепенились.
Нужна была такая работа, потому что русские в Буэнос-Айресе не составляли монолит или одну национальную и православную семью. В церковном отношении они были раздроблены не только на отдельные общины, но и на юрисдикции. В городе существовал старый, первый в Аргентине, русский приход с великолепным храмом, настоятелем и строителем коего был еще в конце ХIХ века прот. К. Изразцов. Вскоре он умер. Его заместитель оказался более спокойным, и в 1961 году перед Пасхой перешел в мою епархию вместе с приходом.
Священствовал в Буэнос-Айресе архимандрит Михаил Дикий, который имел малый приход, состоящий из его почитателей, но он не вторгался в нашу епархиальную жизнь. Среди наших беженцев пытались миссионерствовать католические священники восточного обряда, но русских они мало совратили. Все эти деления не благоприятствовали церковной жизни в ее развитии в мирной обстановке. Много было светских организаций, главным образом военного и политического характера, которые между собою не мирились. Постепенно все эти деления изживались вследствие смерти одних, старости других. При помощи Божией, Аргентинская епархия развивалась успешно и приобретала авторитет и значение.
Архиепископ Аргентинский (1957-1969)
Поначалу митрополит Анастасий и Архиерейский Синод не обращали внимания на мою кипучую деятельность в Аргентине. Из Буэнос-Айреса посылали им ябеды на меня, к которым в синоде прислушивались по поговорке: “Нет дыма без огня”. Правдивости этих ябед не проверяли, но насторожились ко мне. Главным и активным ябедником оказался некий клирик моего кафедрального собора, который взял на себя роль защитника пострадавшего духовенства, якобы обиженного мною. В ябедах искажали мои слова, приписывали мне то, чего в действительности не было. Обвинивши меня даже в том, что я якобы непочтительно отзывался о покойном своем предшественнике, архиеп. Иоасафе. Синод запрашивал меня по поводу этих обвинений.
Ябедники собирали материалы против меня с первого дня моего прибытия в Аргентину. Моя вина перед духовенством епархии состояла в том, что я издал циркулярное распоряжение с требованием совершать Богослужения по установленному чину и не вносить отсебятины при службе разных богослужебных молитвословий: молебнов, панихид и проч. В своем циркуляре я указывал даже подробный порядок этих Богослужений. Моя попытка была ввести однообразие в церковно-богослужебную практику и избежать разнобоя, который я застал в этом отношении в Аргентинской епархии. Покойный архиепископ не обращал внимания на это, и священники привыкли к своей практике. “Вот покойный владыка был добрым и внимательным к духовенству, а этот, приехавший, другой — плохой!” — скандировали мирянам честные отцы вверенной мне епархии, особенно два из них, о которых предупреждали меня еще в Австралии, ‒ митроф. прот. Т. Соин и упомянутый протодиакон. Нашлись досужие люди, которые стали распространять слухи о чудесах покойного архипастыря и называли его святым. Писали в газетах об этом, но популярности не имели. Делалось это, конечно, в пику мне, но я не обращал внимания на проделки подобного рода. Вскоре позаглохло, и о чудесах забыли. Успокоились.
Полтора года я подвизался в буэнос-айреской церковной обстановке, богатой всякого рода склоками, раздорами и ябедами, но также и благочестием многих прихожан. Последние посещали церковь и Богослужения, а от прочего стояли в стороне. Эти-то и были моей паствой, с которой я молился, строил Кафедральный Собор и церковную жизнь.
Прошло полтора года, пока митроп. Анастасий с Синодом обратил на меня свое первосвятительское внимание. В конце августа 1957 года состоялось заседание Архиереев Синода, на котором постановили возвести епископа Афанасия в сан архиепископа во внимание к его усердному служению Святой Церкви и архипастырским трудам по управлению Аргентинской епархией. Были присланы мне об этом телеграмма и указ из Синода.
Это награждение я принял равнодушно, считая его запоздавшим. Я думал его вообще не принимать и величать себя по-прежнему епископом. У меня всегда было равнодушие ко всяким наградам и отличиям, в данном случае это проявлялось сильнее. О своем настроении я сообщил архиепископу Григорию (Боришкевичу), которого я уважал и питал к нему доверие. В ответ на это я получил от него письмо следующего содержания:
“Ваше Преосвященство,
Дорогой во Христе собрат, достойнейший из Епископов Р.П.Ц. заграницей,
Я давно собирался написать Вам о постигшем меня тяжелом недуге, но до последнего времени так и не собрался. Я чувствую себя пред Вами виновным, хотя я никогда о Вас не забываю. Я достаточно отчетливо понимаю тяжесть Вашего архипастырского служения, как в моральном, так и в материальном и бытовом отношении. Вы первый из епископов наших с чувством глубокого сознания ответственности пред Богом и историей серьёзно отнеслись к возложенной на Вас архипастырской работе в Аргентине. За что снискали к себе признательность и уважение, как среди лучшей части Вашей паствы, так и среди наиболее добросовестных наших собратьев — епископов. Пишу Вам о сем без лести в дни, когда во мне борются два начала — жизни и смерти. Пред скорой возможностью последней нет во мне места для лести. Помоги Вам Господь на всех путях Вашего высокого архипастырского служения. Не обращайте внимания на те нередкие испытания, которые Господь Вам посылает, м. б. для закаления Вашего духа. Не огорчайтесь, когда эти скорби приходится переносить и от своих собратий епископов и арх. Синода”.
“16-го августа в пятницу меня в доме доктора А. М. Лещука (родители его из Минской губ.), в поселке Хеврон, навестил владыка митр. Анастасий и пробыл около 5-ти часов со мною. О многом мы с ним говорили по делам церковным. Говорили много о владыке, ныне устраненном от управления в Канадской епархии. Вспомнил влад. митрополит Анастасий и о Вас, он сказал, что в Аргентинской епархии все успокоилось и теперь благовременно возвести владыку Афанасия в сан архиепископа. Я повторил владыке митр. Анастасию: было своевременным это сделать при разрешении вопроса о награждении этим саном еп. Саввы, который в порядке старшинства должен был следовать, во всяком случае, после владыки Афанасия. “Сейчас мы исправим эту ошибку”, — заметил он”.
“И я Вас, Владыка дорогой, умоляю не делать никаких возражений против постановления Синода о возведении Вас в сан архиепископа. Со смирением примите сие высокое звание, как вполне Вами заслуженное. Отлично мы видим, кто шумит о себе и умеет заниматься очковтирательством, и кто делает Божие дело с подобающею скромностью, но с явной пользой для Церкви. Вы очень огорчили бы меня и, я знаю, многих других, если бы стали на путь бойкотирования.
17/VII меня оперировали в Чикагском госпитале. Удалили язву желудка, но боли в желудке ощущаются, хотя их стараются приглушить пилюлями, как видно, операция сделана поздно. Врач, лечивший меня до операции, уверял меня, что никакой операции не нужно делать, и только доктор университетской клиники, где я был на исследовании, убедил меня и его в противном.....
Сейчас мы живем в пред-рассвете возрождения нашей Родины. Это чувствуется по всем признакам. Хотелось бы мне дожить до этого радостного времени и видеть народ, освобожденным от коммунистического ярма и Церковь Русскую, обновленную и свободную. Но Господь едва ли судил мне дожить до этих радостных дней...”
“Храни Вас Господь! Прошу Вас усердно молиться о моем здравии, а по кончине ‒ и об упокоении. Помогай Вам Господь во всем. С любовью во Христе остаюсь — архиепископ Григорий. 24.8 1957 г.”
Владыка Григорий скончался в половине октября, того же 1957 года, от рака желудка. Похоронен в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле. Я знал его хорошо с молодых своих лет, как протоиерея на Волыни и в Гродно. В молодости он окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Монашество и епископский сан принял в гор. Вене (Австрия) в сентябре 1943 года. На родине состоял в лоне Православной Белорусской Церкви.
Свое архипастырское служение я продолжал с усердием и любовью, не щадя своих сил и здоровья. В Синоде это знали. Построение Кафедрального Собора и другие мои мероприятия были уже перечислены в предыдущей главе. В дополнение к сказанному считаю нужным указать на учреждение мною Епархиальной Похоронной кассы в помощь бедным русским людям при похоронах их родных в Буэнос-Айресе. Из этой Кассы было выдано денежное пособие более, чем в 100 случаях смерти.
Важным событием в нашей епархиальной жизни было присоединение из Северо-Американской Митрополии старого и большого прихода в Буэнос-Айресе с красивым храмом Святой Троицы во главе с митрофорным прот. Ф. Форманчуком перед Пасхой 1961 года. С присоединением этого прихода ликвидировался один из церковных расколов в Аргентине. Это вызвало весьма благоприятное впечатление в Архиерейском Синоде в Нью-Йорке.
В Архиерейском Синоде приняли во внимание мои заслуги и постановили наградить меня правом ношения бриллиантового креста на клобуке. Постановление Синода об этом стоялось 4/17 (н.с.) августа 1961 года. В Синодальном указе по этому делу были перечислены мои труды на церковной ниве с указанием построения Кафедрального Собора и возвращение в юрисдикцию Архиерейского Синода и Епархиального архиерея Аргентинской епархии Свято-Троицкого храма. Таким образом, меня поставили на положение одного из старейших архиереев Русской Православной Церкви за границей. Этим положением я нисколько не гордился, но им стеснялся.
Большой важностью для меня были полеты авионом в Нью-Йорк на Соборы Епископов нашей Зарубежной Церкви. Соборы происходили в 1956, 1959, 1962, 1964, 67, 68 годах, на которых я присутствовал и принимал дельное участие. Кроме того, был приглашаем в Синод для участия в 1963, 1965-66, 1974 в 1981 годах. Из названных поездок принимал участие в юбилейных торжествах митрополита Филарета в 1974 и 1981 годах. Благодаря участию в заседаниях Собора и Синода, я хорошо ознакомился с церковною жизнью нашей Зарубежной Церкви. На Соборе в 1962 году я был выбран в ревизионную комиссию вместе с архиеп. Австралийским Саввою для сверки синодальной отчетности и Свято-Троицкого монастыря. Эту работу мы выполнили добросовестно и нашли, что отчетность велась хаотически и неаккуратно. Митрополит Анастасий был недоволен этим.
На Соборе Архиереев в 1964 году в мае был избран на кафедру митрополита Зарубежной Церкви епископ Филарет. Митрополит Анастасий ушел на покой по старости лет. Были выставлены кандидатуры архиепископов Иоанна и Никона. При голосовании оба кандидата получили одинаковое число голосов. Ни один из них отказываться не захотел. Тогда при помощи опроса всех архиереев устно был избран единодушно упомянутый выше епископ Филарет, викарий Австралийской епархии. Одинаковое количество голосов при голосовании для выбора при двух кандидатах случилось потому, что один из кандидатов, присутствовавший на заседании, подал голос за себя. По установлению таковым оказался еп. Никон. С моей точки зрения оба кандидата были неподходящими для ответственной должности Митрополита и Первоиерарха Русской Православной Церкви Заграницей.
В Буэнос-Айресе нашлись среди русских злоумышленные люди, которые по чьему-то заказу подняли, и вели в газетах и устно, агитацию против меня. Поначалу я переживал и скорбел, но вскоре привык, когда они не унимались. Основания для агитации не было, но они сами и все факты перевирали, сознательно искажая для эффекта. Благоразумная моя паства не придавала значения этой кампании против меня, но решительно выступала в мою защиту, для чего собиралась на общие собрания и выносила свое порицание смутьянам. Такое собрание состоялось в большом зале в городе в октябре 1968 года. И здесь, как и в Брисбене (Австралия), проявились слова М. Горького, “что русские страдают по-прежнему своей хронической болезнью — избытком мерзавцев”. Среди моих врагов оказались два украинца, один немец, один поляк и один советский патриот. Эти лица называли себя русскими.
Моя интенсивная деятельность во славу Божию, во благо Аргентинской епархии Русской Православной Церкви Заграницей оказалась не всем по сердцу. Этого блага русской Зарубежной Церкви в Аргентине не хотели ее враги сознательные и несознательные. Но благо мною было сделано, о чем свидетельствуют Синодальные награды: архиепископство и бриллиантовый крест на клобуке. Свидетельствуют об этом благе красующийся в городе Буэнос-Айресе Воскресенский Кафедральный Собор и архиерейский дом при нем. Свидетельствуют об этом многие другие дела, которые перечислены в главе об Аргентинской епархии. Результатами своих неустанных архипастырских трудов я был и остался доволен, хотя это мне много стоило в потере здоровья. Благодарю Бога за Его помощь в моих всех начинаниях. Слава Богу, Благодетелю нашему, во веки веков. Аминь.
Архиепископ Австралийский
В далекой Австралии, где святительствовал архиепископ Савва, возникли большие нестроения вокруг Кафедрального Собора и среди его прихожан. Престарелый Архиепископ сам и его викарий епископ Константин справиться не могли. В этой обстановке вспомнили про меня.
Архиепископ Савва и раньше писал мне письма, в которых приглашал переселиться в Сидней, считая меня свободным архиереем, не возглавляющим епархии. Однако в этих письмах ничего конкретного не предлагал. Но я и не обращал внимания, отвечая общими фразами из вежливости. Он даже писал что-то митрополиту Филарету, потому что тот запрашивал меня, не думаю ли я уехать в Австралию. Но это была лишь переписка, не имевшая никаких конкретных результатов.
В начале сентября того же 1969 года был созван Архиерейский Собор в расширенном составе, который постановил следующее:
“... 23 августа/5 сентября 1969 года слушали письменные доклады епископа Константина о положении дел с регистрацией соборного прихода в Сиднее и архиепископа Саввы о положении дел в Австралийско-Новозеландской епархии. Архиепископ Савва вновь указывает на то, что он уже и ранее писал, что Преосвященный Архиепископ Афанасий, как человек с высшим богословским образованием, хороший канонист и опытный администратор мог бы быть полезным для Австралийской епархии. Теперь Архиепископ Савва подчеркивает, что при создавшейся в данный момент обстановке, Архиепископ Афанасий необходим в Австралии, если мы желаем сохранить епархию в нашей Зарубежной Церкви. Поэтому Преосвященный Савва считает совершенно необходимым скорейший перевод Архиепископа Афанасия в Австралию для возглавления Австралийско-Новозеландской епархии. После обсуждения этого вопроса постановили:
1. Преосвященного Архиепископа Савву, по настойчивой его просьбе, вследствие его болезни, освободить от управления епархией с выражением ему благодарности за многолетние труды по управлению епархией с тем, что он назначается представителем Архиерейского Синода для названной епархии.
2. Преосвященный Архиепископ Афанасий переводится с кафедры Буэнос-Айреской и Аргентинской на кафедру Австралийско-Новозеландскую. Поручить ему безотлагательно привести в исполнение вышеозначенное определение и вступить в управление Австралийско-Новозеландской епархией”.
На кафедру Аргентинской епархии был назначен Архиепископ Чилийский Леонтий (Филипович), который много лет мечтал об этом.
Перемещение меня в Австралию было большой неожиданностью для меня. Собравшиеся архиереи на заседание не сочли нужным, хотя бы по братской вежливости, запросить меня по телефону или телеграммой о моем согласии, как это делалось обычно в других случаях с другими архиереями. Об этом переводе я узнал из письма епископа Саввы (Сарачевича) Эдмонтонского, викария Канадской епархии, который поспешил известить меня частным порядком. Узнав о своем переводе, я немедленно послал телеграмму митроп. Филарету, прося его остановить действие этого постановления. В дополнение к телеграмме выслал ему же обстоятельное и мотивированное письмо по тому же делу. Ни ответа, ни изменения положения не последовало. Оказалось, Митрополит отдыхал в Сан-Франциско (Калифорния), куда он уехал поездом по окончании заседания Архиерейского Синода. На мое письмо ответил с большим опозданием из Сан-Франциско, указавши, что не может отменить постановления Синода относительно меня. Тогда я выслал ему второе свое письмо с настойчивой просьбой оставить меня в Аргентине. В нем я предлагал отправиться в Австралию лишь временно на три месяца с целью познакомиться там с обстановкой и возможностью осуществления моей помощи в спорном деле. Ответа от митрополита Филарета не последовало.
Вскоре начали атаковать меня письмами и телефонами из Сиднея, знакомя меня с сущностью спора вокруг собора. Меня торопили с прибытием в Австралию, потому что викарный епископ Константин, бывший мой подчиненный священник в Германии, организовал кампанию против меня и моего назначения туда. На мой запрос относительно епархиальных дел он ответил мне, рекомендуя не спешить с прибытием, пока все не успокоится. Писал мне и архиеп. Савва, который выражал сожаление, что меня не было в Сиднее, когда начался спор там. Я бы, по его мнению, не допустил бы до этого. Одним словом, картина показалась мне очень мрачной. Вышло, что я отправлялся туда, как на боевой фронт.
Откладывать на долгое время свой отъезд в Австралию я не мог, потому что в Синодальном указе было предписано мне безотлагательно вступить в управление Австралийской епархией. Кроме того, изо дня на день я ожидал прибытия моего заместителя архиепископа Леонтия, которому я писал, приглашая приехать, чтобы принять от меня Аргентинскую епархию. Я решил уезжать в Австралию. Назначил на воскресенье 17 ноября прощальную литургию прихожанам кафедрального собора, а на следующий день отлет самолётом в Нью-Йорк. Сейчас же написал письмо митрополиту Филарету и членам Архиерейского Синода, прося их собраться в Синоде к моему прибытию для того, чтобы пересмотреть мое дело с назначением в Австралию.
С болью в сердце я расставался с прихожанами и с Аргентинской епархией, где столько потрудился при её организации. Прилетел в Нью-Йорк и явился я в Синод. Никто из архиереев не приехал туда, как я просил. Митрополит продолжал отдыхать в Сан-Франциско, занимаясь своим любимым занятием — ужением рыбы. Архиепископ Никон сказал мне, что без митрополита Синод не может состояться. Ничего не оставалось мне иного, только отправляться в Сидней на тяжелый подвиг. Сообщил туда о дате своего приезда авионом.
Мой маршрут в Сидней: Нью-Йорк — Лос-Анджелес — Гонолулу — Австралия. В Лос-Анджелесе провожал меня архиепископ Антоний Лос-Анджелесский (Синкевич), который был весьма внимательным ко мне, что показалось мне подозрительным, так как раньше таковым он не был. С тяжелым чувством путешествовал всю двойную ночь, не спал, а размышлял о предстоящем мне мучении. Я ясно сознавал, что ожидает меня в Сиднее. При приближении к Сиднею охватило меня тяжелое скорбное чувство, в результате чего появились у меня слезы, которые еще сильнее меня расстраивали и беспокоили. Сходил я по ступеням из самолёта в Сиднее на аэродроме, опечаленный и заплаканный. В таком состоянии встретили меня оба викарных епископа: Константин и Феодосий. Встречали на аэродроме и представители прихожан собора: церковный староста и другие. Епископы увезли меня в архиерейскую резиденцию в Кройдон.
Прибыл я в Сидней 9 декабря. С того момента началась моя страда, а вернее Голгофа. Сейчас же по прибытии посетил кафедральный собор и архиеп. Савву, который находился в монастыре в 55 милях от Сиднея. Архиепископ высказал мне свои пожелания, похожие на инструкции. Были со мною оба викарных епископа. Сразу же ошарашили меня своими разговорами и неприятными требованиями, особенно еп. Константин. Еп. Феодосий загадочно молчал. От этой первой встречи с тремя Архиереями я вынес впечатление, что попал в осиное гнездо. Понял тогда, что они пойдут против меня, если я предприму мероприятия не в их духе. Так и случилось.
Познакомился с епархиальными делами. Велись они своеобразно и не по церковным правилам (имею в виду Положение о Православной Русской Церкви Заграницей). Настоящего Епархиального совета не было, а вместо этого был какой-то своеобразный парламент, состоявший из подобранных епископом лиц, своих почитателей. Епархиальные собрания из духовенства и представителей прихожан не созывались много лет. Мне было ясно, что необходимо созвать это собрание и выбрать на нем епархиальный совет. Мне казалось, что эти два органа Епархиальной власти могут оказать мне большую помощь. К осуществлению этой мысли я и приступил.
Епархиальное собрание я созвал в государственный австралийский праздник, когда все свободны от занятий и службы. Некоторые предупреждали меня его не созывать, но я считал, что хуже не будет, чем есть. Надеялся на благоразумие съехавшихся священников и делегатов от мирян с каждого прихода. В своих предположениях я сильно ошибся. На собрании выступали революционеры с провокационными речами при полном равнодушном молчании остальных, которые могли бы высказать полезное для дела суждение. К сожалению, таковых не нашлось. Оказалось, что еп. Константин позаботился сильно подготовить и привлечь на свою сторону более активных, которые и выступали на собрании. С еп. Константином действовал заодно и прот. Р. Ган, один из настоятелей сиднейских приходов, известный алкоголик. С трудом мне удалось добиться избрания кандидатов в Епархиальный совет, куда вошел тот же о. Ган.
Мои и прихожан кафедрального собора противники агитировали и своей агитацией дезинформировали православных прихожан в Сиднее и в епархии. Для противодействия этому я приступил к изданию на ротаторе “Епархиального вестника”, в котором помещал свои распоряжения и сведения о церковной жизни. Архиеп. Савва, который уже находился на покое, оказался этим изданием недоволен и написал мне резкое письмо с требованием прекратить издаваемый мною “Вестник”. В спокойном тоне я объяснил ему пользу и необходимость этого издания. Его втягивали в церковные дела противники моих мероприятий.
Важным и главным делом для нормирования церковной жизни в Сиднее было изменение проведенной юридической регистрации соборного прихода, из-за которой всколыхнулась вся церковная жизнь не только в Сиднее, но и в епархии. Агитация с искажением действительности способствовали этому. Для нормирования этой жизни Синод и назначил меня в Австралию вопреки моему желанию. И в этом направлении я сделал все то, что было возможно, и что было направлено для пользы епархии и церковной жизни. Но этого не хотели церковные смутьяны и злобно разагитированные группы людей, руководствуемых не церковными интересами, а личной амбицией и церковной смутой. Были выступления раньше и против архиеп. Саввы, но не имели успеха и прекращались. В данном случае создалась благоприятная обстановка, при которой смутьяны возвысили тайно свой голос. Это обстоятельство я учитывал и действовал со всею осторожностью и надеждой на благоразумие.
Русская пословица говорит, что один заварил кашу, а другой должен ее расхлебывать. На мою долю выпало несчастье расхлебывать кашу, заваренную архиеп. Саввой и его викарием еп. Константином. Стряпня началась после того, когда с благословения архиеп. Саввы, как епархиального архиерея, приходской совет Петропавловского прихода кафедрального собора провел по австралийским законам трудную юридическую регистрацию (инкорпорацию) своего прихода под названием “Церковная община”. Такие регистрации проведены во всех приходах США и Канады, а также в государствах Южной Америки и Западной Европы. Архиепископ Савва согласился на регистрацию и утвердил постановление общего собрания прихожан об этом, но после изменил свое решение и потребовал отменить проведенную регистрацию по поводу некоторых неясных параграфов юридического устава прихода. Приход не согласился отменить регистрацию, опасаясь, чтобы в будущем кафедральный собор, построенный их усилиями и жертвами, не попал бы в несоответствующие руки. Поднялся из-за этого спор архиепископа Саввы с соборянами. Он перестал служить в соборе в знак своего протеста. Сам он болел и передал управление епархиальными делами своему викарию еп. Константину. Тот запретил в священнослужении двух старейших священнослужителей: митрофорного протоиерея Феодора и архимандрита Вениамина. В соборе служил больной протоиерей Анатолий. В это спорное время прибыл я в Сидней.
Русское православное общество в Сиднее было разделено на прихожан собора, в числе около 500 человек, и их противников по поводу регистрации. С самого начала я убедился, что отменить регистрации невозможно, как хотели этого ее противники, но я предложил компромиссное решение, — изменение параграфов зарегистрированного устава в духе канонических правил. Соборяне охотно согласились и сделали новую редакцию этих параграфов в приемлемом духе. Синод утвердил это изменение, одобрил его и прислал мне указ об этом, рекомендуя прекратить гражданский судебный процесс, начатый архиеп. Саввой и епископом Константином. Но такая постановка дела оказалась неприемлемой для противников регистрации во главе с арх. Саввой. Для общего сведения я опубликовал одобренные Арх. Синодом измененные параграфы, но эта публикация вызвала бурю негодования в среде противников. Эти противники открыли кампанию вражды и лжи против меня, оставив в стороне прихожан кафедрального собора.
Из противников регистрации образовалась так наз. “Инициативная группа”, которая приступила к действию. Всю свою акцию направила против меня, как епархиального архиерея. В состав ее вошли опытные провокаторы, агитаторы и бессовестные лжецы. Мало на словах, они печатали листовки против меня и раздавали их прихожанам в храмах и возле них, а также на городских станциях и возле церквей. Звонили мне по телефону и угрожали убийством, если я не выеду из Австралии. Окружили меня тайными шпионами и доносчиками, которые подслушивали разговоры, когда кто-нибудь из посетителей у меня бывал. Во время совершения мною всенощного бдения и на следующий день Литургии, по случаю престольного праздника архиерейской крестовой церкви Всех Святых России, хористы забастовали и отказались петь во время этих Богослужений. Они стояли на клиросе и не пускали петь добровольцев. С угрозами заставили уйти из церкви моих иподиаконов и прислужников. Крестный ход после Литургии вокруг храма я совершал под охраной скаутов ОРЮР (Организации Российских Юных Разведчиков, прим. ред.), которые окружили меня цепью. Архиеп. Савва и еп. Константин это знали, но сами хвалили и благословляли действия такого рода “Инициативной группы”.
Душою я отдыхал во время служения в кафедральном соборе. В нем всегда было полно богомольцев. Ко мне относились как к архипастырю с любовью и уважением. В соборе я служил часто.
Пока еще можно было, я собирал взрослую молодежь на духовные беседы. Приезжали многие. Мне приятно было видеть эту молодежь и вести с нею беседы. Они интересовались религиозными вопросами, потому и приходили в большом числе, заполняя большой зал при церкви в резиденции архиерея. Но враги и здесь начали свои действия. Они подсылали провокаторов, которые не давали мне спокойно вести беседы с молодежью, прерывали меня и задавали провокационные вопросы. Особенно усердничала в этом одна молодая замужняя женщина, на которую я наложил за ее поведение епитимью. Она, конечно, не подчинилась. Я вынужден был прекратить духовные беседы.
О тяжелом положении в Сиднее я писал свои доклады в Синод, но ободряющих ответов не получал. Я просил освободить меня и возвратить мне Аргентинскую епархию. На это Синод ответил, что он утверждает меня на Австралийской кафедре, а возвратить Аргентинскую епархию не может. В Синоде довольны были моим положением. Там друзей у меня не было, но были и недоброжелатели, от которых я много потерпел неприятностей.
В упомянутых условиях моей жизни в Сиднее наступил июль 1970 года — по австралийски это был зимний месяц, а по северо-американски — жаркое лето. Митрополит Филарет уехал в Сан-Франциско на отдых, его заместил в Нью-Йорке архиеп. Никон. В Синод поступали обильные, клеветнические доносы на меня от еп. Константина, прот. Гана и “Инициативной группы”. Архиеп. Никон прислал указ архиеп. Савве, как представителю Архиерейского Синода с поручением созвать всех архиереев: архиепископа Афанасия, епископов Константина и Феодосия и обсудить с ними создавшееся положение епархии, и найти выход из этого положения. Поручение было немедленно исполнено. Собравшиеся архиереи не могли ничего решить по причине расхождения во мнениях. Нервничал еп. Константин, сыпя всякие уличения “Инициативной группы” и обвинения по моему адресу. Я решил оставить заседание, поскольку председатель архиеп. Савва его не унимал. Но, все же, какое-то постановление вынесли и все подписали. Архиеп. Савва отослал его в Синод.
Вскоре пришел новый указ из Синода за подписью, в этот раз митрополита. В указе приглашали прибыть на заседание Синода меня и викарных епископов по желанию. Указан был срок заседания. Первым улетел еп. Константин с делегацией моих противников. Еп. Феодосий остался. Я замедлился с отлетом ввиду того, что писал доклады в Синод о положении Австралийской епархии. Когда же я прилетел в Нью-Йорк и приехал в Синод, то там застал еп. Константина с делегацией, которые успели уже оклеветать меня перед всеми членами Синода. Епископ Константин взывал к членам Синода: “Спасите епархию и уберите архиепископа Афанасия!” И это производило на них впечатление.
Архиерейский Синод в расширенном составе собрался на свое заседание, когда я прибыл на место. Моих докладов не захотели слушать, хотя я успел прочитать один. Еще до моего прибытия уже было решено уволить меня на покой. В этом я не сомневался перед отлётом из Сиднея в Нью-Йорк. Ожидая увольнения, я убрал свои вещи из архиерейских покоев в Кройдоне и освободил их для нового архиерея.
Итак, я остался без епархии, без службы, на положении безработного. Мне было это тяжело сознавать, но перенёс я этот удар стоически, укрепляясь молитвою. В Синоде поступили со мной несправедливо и нечестно. Никто не высказал мне сочувствия. Полагали и ожидали, что, возможно, я перейду в другую юрисдикцию и тогда бы расправились со мною, но я остался. Обиду причинили мне огромнейшую, но я перенес ее в глубине своего сердца, отдав это дело на суд Божий. Я понимал, что владыки обошлись со мною, как с чужим для них. Один из старейших владык в заседании Собора епископов повышал голос на серба епископа Савву, когда тот высказывал свое мнение по обсуждавшемуся вопросу: “Вы серб и замолчите. Вам нет дела до наших вопросов”. И это прошло при полном молчании остальных, по-видимому, согласных с покрикивавшим.
Когда в Сиднее узнали о моем увольнении с Австралийской епископской кафедры, немедленно прилетела делегация в числе четырех человек в надежде спасти меня. По окончании заседаний Архиерейского Собора, митрополит уехал в Калифорнию, разъехались и все прочие епископы. Я остался в Синоде и навестил своих друзей и земляков в Соут-Ривер, недалеко от Нью-Йорка. Там существовал белорусский православный приход, находившийся в юрисдикции Константинопольского патриарха. Прибывшие из Сиднея делегаты, вызвали меня в Сан-Франциско. Они просили аудиенции у митрополита. Митрополит долго колебался, но принял холодно. Просили его назначить меня настоятелем кафедрального собора в Сиднее с подчинением непосредственно Архиерейскому Синоду. Их просьба не была удовлетворена. Со мною митрополит избегал встречаться и разговаривать. С супругами Букасевыми, бывшими в числе делегатов, по их приглашению, я улетел с ними в Сидней, прогостивши несколько дней в Сан-Франциско и остановившись у своего бывшего старого казачьего священника о. Николая Масича, настоятеля Синодального подворья в Бурлингейме.
Белорусы в Северной Америке неоднократно приглашали меня возглавить их приходы, но я не захотел переходить в греческую юрисдикцию, в которой они находились. Я решил остаться на покое и ожидать решения своей судьбы в дальнейшем.
На покое (1970-1971)
Возвращаясь из США в Австралию, я задержался с моими спутниками в Гонолулу на три дня с целью осмотреть достопримечательности этого знаменитого острова и города. При помощи туристического автобуса это было нетрудно. Сообщили в Сидней соборянам о нашем возвращении.
В Сиднее на аэродроме, несмотря на раннее утро, прибыло меня встречать более сотни прихожан кафедрального собора. Были, конечно, и противники в роли соглядатаев. Стояли вдали. Прихожане подходили ко мне, просили благословения, выражали сочувствие, но еще мало понимали о сути дела. Супруги Букасевы забрали меня в свой автомобиль и отвезли в свой богатый дом не только в гости, но оставили и на постоянное жительство, окружив меня заботой и вниманием.
На австралийскую архиерейскую кафедру назначили временно больного архиеп. Савву. Многие удивлялись мудрости Архиерейского Синода, который здорового архиерея почислил на покой, а больного назначили управлять епархией. Но это было лишь временно. Вскоре на его место назначили викарного епископа Феодосия.
При увольнении меня на покой разрешили мне члены Синода совершить лишь одну Литургию и проститься с прихожанами. Взамен собора епископ Феодосий разрешил мне служить в приходской Свято-Николаевской церкви в пригороде Бенкстауне, где настоятельствовал архим. Вениамин, мною назначенный.
Несправедливо и глупо было отношение ко мне правящих архиереев: митрополита и еп. Феодосия. Так, например, когда умер настоятель кафедрального собора прот. А. Гильченко, епархиальный архиерей еп. Феодосий не прислал священника и сам не приехал его отпевать в соборе, в котором умерший служил. Некому было его отпевать и проводить на кладбище. Я просил их разрешения отпевать его, но мне не разрешили отпевать в соборе. Я вынужден был отпевать в англиканском храме на городском кладбище. Мне сослужили не епархиальные священники: архим. Вениамин и митрофорный протоиерей Феодор Михалюк, бывший секретарь епархиального правления при архиепископе Феодоре (ум. 5.5.1955). Все прихожане собора были возмущены отношением владык к усопшему.
После кончины о. Гильченко прихожане кафедрального собора остались без священнослужителя. Епископ Феодосий не назначил нового настоятеля, которого соборяне могли бы принять с радостью и любовью. По моему совету они собирались во все воскресные и праздничные дни в соборе, слушали пение хора богослужебных песнопений и чтение часов, апостола и Евангелия. Такая практика была вынуждена, но в женских обителях, в которых не было священника, инокини молились без священнослужителей. В старой Руси так бывало и в мужских обителях без священников. Несмотря на это печальное положение, собор был заполнен молящимися. Я сам удивлялся ревности соборян. С ними и я часто молился.
Наступили страстные дни перед Пасхой. Священнослужителя не было. Мне не позволял служить епархиальный архиерей. Соборяне заполняли собор на все Богослужения, но в эти святые дни Двенадцать Евангелий в Страстной Четверг читал мирянин, также по мирскому чину выносили и Святую Плащаницу. Трагически ожидали наступления Великой Субботы и пасхальной ночи. Мне жаль было до слез несчастных прихожан собора без священника. Я решил сам доставить им радость Святой Пасхи своим неожиданным служением в соборе, приступая к священнодействию на свой личный риск. О, как же радостно приняли мое выступление в святую Ночь! С каким радостным чувством они пели во время крестного хода и отвечали на мои пасхальные возгласы: “Христос Воскресе!” Мне казалось стены собора ликовали вместе с молящимися в эту Святую Пасхальную Ночь. Архиерейский Синод не осмелился применить ко мне санкций за это мое пасхальное Богослужение.
Пользуясь своим свободным временем, я писал доклады всем епископам Зарубежной Церкви об ошибках Синода в несправедливом отношении ко мне. Таких докладов я написал несколько и разослал их по адресам. Никто мне не ответил на них — боялись. Но мне важно было, чтобы знали об этом. Тогда я убедился, что наши архиереи озабочены только своими епархиями и самими собой. Проявлялся в какой-то степени эгоизм, как равно отсутствие братской любви и сочувствия к другим. Однако я никого не осуждал и ничего от них не желал, но молился: “Избави мене, Господи, от клеветы человеческия и да не обладает мною всякое беззаконие”.
Хотя я находился на покое, но покоя мне не давали, мои противники продолжали клеветать на меня открыто, особенно по поводу опубликованной мною брошюрки об условиях моей жизни и деятельности в Австралии. В ней я описал все ужасы, какие приходилось мне испытывать, будучи на австралийской архиерейской кафедре. Это не нравилось моим врагам. Придирался ко мне также епископ Феодосий, который требовал от меня, по наущению моих врагов, выражения какой-то лояльности к Архиерейскому Синоду в письменной форме и опубликования ее в солидаристской русской газете в Мельбурне “Единение”. Он оправдывался тем, что ему приказал митроп. Филарет затребовать от меня эту лояльность. От меня требовать лояльности Архиерейскому Синоду и, очевидно, Русской Православной Церкви Заграницей — мне, прослужившему этому Синоду и Церкви верою и правдою 25 лет, была формой издевательства надо мною, старым архиереем и по летам и по сану! Молился словами Псалмопевца: “Избави меня, Боже, от угнетения человеческого и от человека лукавого и несправедливого”.
По-прежнему я находил себе утешение среди прихожан кафедрального собора, с которыми я вел духовные беседы в зале при соборе, в воскресные дни вечерами. Беседы были на темы богословские и религиозно-просветительные. Душевно я отдыхал в гостеприимном доме Букасевых, где мне было хорошо и уютно.
Находясь на покое, я получал много писем от старых друзей из разных стран, даже из Советского Союза, и от своей паствы из Аргентины. Всем отвечал и всем сообщал о своей жизни. В Советском Союзе священствовали мои университетские коллеги и многие мои студенты интернатские богословского факультета в Варшаве. Судьба разбросала их по обширной территории этой страны, как равно и нас в эмиграции. “Оттуда” писали осторожно и кратко, боясь цензуры и надзора государственных органов, писали мне через своих знакомых в США или прямо на адрес страны, где я жил, без указания города и улицы. На конверте писали только по-русски “Архиепископ Афанасий”. Письма доходили, и почта доставляла мне.
Из США и Канады, из Германии и Франции, из Южной Америки мне писали друзья, выражая мне свое сочувствие по поводу увольнения меня на покой.
Ниже мне показалось нужным и важным привести выдержки из этих писем моих друзей, чтобы показать, как и в какой степени каждый из них воспринял и пережил Синодальный акт о моем увольнении на покой. Не называю фамилий, потому что это не нужно.
— “Ваш вынужденный уход на покой нас сильно возмутил той несправедливостью, какою проявил по отношению к Вам Синод Зарубежной Церкви”.
— “Дорогой Владыка! Собрался отнести письмо на почту, но переживая все происшедшее с Вами, не спал всю ночь, обдумывая, и пришел к заключению, что Ваше увольнение является результатом интриг против Вас”.
— “Ваше Высокопреосвященство, глубокочтимый и дорогой Владыка! Мы потрясены не только самим фактом увольнения Вас на покой, выдающегося Иерарха, без Вашей просьбы, но также и его истинными причинами, хотя и тщательно скрываемыми. Если мы вспомним, что еще недавно, Вас без Вашей воли перевели из Аргентины в Австралию, то получается ясная картина злой и бесчестной интриги. Не хотелось до сего времени верить, что в среде иерархов нашей Зарубежной Церкви есть лица, которые личные интересы карьерного характера поставили выше интересов св. Церкви…”
— “Даже митрополит и Синод нам ничего не отвечают на наши просьбы и требования возвратить Вас к нам в Аргентину. Лица, заправляющие синодальной канцелярией, не имеют Бога в сердце своем, чинят полный произвол и беззаконие. Ведь то, что сделали с Вами — преступление”.
— “Мы потрясены ужасом несправедливости, какая проявлена по отношению к Вашему Высокопреосвященству. Мы ужасно все скорбим за Вас и безгранично сочувствуем. Эта подлая игра, конечно, была продумана и разработана заранее. Они знали, что сразу взять и убрать Вас из Аргентины вызовет бурю протестов, а потому перевели Вас в Австралию, зная заранее, что за короткое время там Вы не успеете приобрести много друзей. Но какую подлую роль сыграл австралийский Савва! Он, ведь, просил именно Вас туда назначить и когда назначили — так отвратительно поступил! Вас убрали с дороги. Все взятое вместе очень и очень печально…”
— “Решение Синода, исключившее архиепископа Афанасия из числа правящих епископов Русской Православной Церкви Заграницей, мы, нижеподписавшиеся, считаем несправедливым и жестоким, приводящим в смущение многие сотни верующих православных людей не только в Аргентинской и Австралийской епархиях, но и во всей Зарубежной Церкви (прошение аргентинской паствы).
— “В Аргентинской епархии неспокойно – волнения. Синодальная канцелярия теряет свой престиж. Положение создастся тяжелое”.
— “Неожиданное известие, что Синод уволил Вас в заштат, как гром с ясного неба, поразило и взволновало в Буэнос-Айресе всех нас. Решиться на удаление такого заслуженного Архипастыря, как Вы, Ваше Высокопреосвященство, когда повсюду ощущается острый недостаток не только в энергичном и образованном духовенстве, но даже и в обыкновенных священнослужителях, могут лишь те, которые ставят свои интересы, личные и групповые, выше всего, даже Церкви.
— “Ваше Высокопреосвященство, Дорогой Владыка! Грустно все то, что произошло и происходит в Австралии. Нам со стороны разобраться во всем этом невозможно. Всей душой сочувствую Вам и сострадаю Вам. Знаю только одно, что владыка Савва сам требовал Вас немедленно в Австралию, как единственного человека, который может спасти епархию. Я же привык видеть в Вашем лице на Соборах начало благоразумия и законности. Во многие вопросы, обсуждавшиеся на Архиерейских Соборах, Вы вносили порядок и ясность. Вы рассуждали всегда спокойно и убедительно, побеждая противоречащих Вам логикой и знанием канонов. И вот, теперь посыпалось на Вас столько огорчений и неприятностей. Не могу никого осуждать, так как я от происходящего у Вас далек... Помоги Вам Господь, дорогой Владыко, перенести мужественно все испытания и гонения. Понимаю, как много Вы сделали в Аргентине, и Ваши враги там, увы, вместе с архиепископом Леонтием, сделали Ваше возвращение туда невозможным. Мне стыдно за владыку Леонтия, которого Вы на Соборах всегда поддерживали и защищали”... (Единственный архиерей это написал мне.)
— “По собственному маленькому опыту знаю, как тяжело, невыносимо тяжело, переносить напраслину и несправедливость, да еще к тому же от своих собратий. Конечно, мой опыт не сравнить с тяжелым испытанием, которое Вам пришлось перенести. Но я могу сказать, что Вы перенесли все скорби с христианским достоинством и смирением, что может послужить для многих примером. Я не знаю, как другой вел бы себя на Вашем месте. Встречаясь с Вами на Соборах в Нью-Йорке, по Вашему поведению я видел, что Вы все всем простили и не питаете ни к кому враждебных чувств, а только со скорбью вспоминаете минувшее. Думаю, что забыть, вычеркнуть из своей памяти обиды и напраслины очень трудно. Но если Вы смогли так мужественно претерпеть, когда все совершилось на деле, то я уверен, что и воспоминание скоро потеряет свою остроту”.
— “Уж, очень коварно Вас обманули. И сделали это чиновники в рясах, блюстители правды и справедливости. Бог видит правду, да не скоро скажет”.
— “Агитация против владыки Афанасия началась еще за несколько недель до его прибытия в Австралию. В Сиднее эта акция была поручена прот. Ростиславу Гану, который звонил одному видному общественному деятелю, прося его помочь в устройстве собрания протеста против назначения в Австралию Архиепископа Афанасия. В Сиднее это начинание не имело большого успеха, но публичное собрание в Мельбурне, состоявшееся 2 ноября 1969 года в помещении школы при Покровском храме (кафедральном), было удачным. Собранием была вынесена резолюция на имя митрополита Филарета с настоятельной просьбой отменить назначение Архиепископа Афанасия в Австралию. Это собрание нашло отклик в клеветнической статье № 44 газеты “Единение” от 7-го ноября, т.е. тогда, когда Архиепископ Афанасий был еще за тридевять земель от Австралии” (из журнала).
— “Архиепископ Афанасий прибывает в Австралию 9-го декабря 1969 года с тяжелым чувством. Внутренний голос подсказывает ему, что на новом поприще готовится для него что-то недоброе... Позади враждебно настроенный Синод, намеренно посылающий его как на заколение, впереди два враждебных архиерея, бывших соперников, но ставших теперь сообщниками, а за ними злобная ошалевшая от слепой ненависти чернь, накаленная церковная общественность, подстрекаемая агитацией, как “жидове излиха вопияху — распни Его!” (из печати).
— “Когда архиепископ Афанасий был в Австралии, на него сыпались, как из рога изобилия: оскорбления, доносы, провокации и все, что присуще торговцам темных дел. Распространялись листовки в церквах, на папертях церковных, на собраниях; посылались по почте, а содержание листовок — как выше указано” (из печати).
— “Поставленная в необходимость избрать между верой в правду или верой в ложь, ослепленная неприязнью к Архиепископу Афанасию, синодальная канцелярия поверила лжи” (из печати).
Приведенные цитаты из частных писем и журнальных статей свидетельствуют о том положении, в каком я находился в то время и что думали миряне и духовенство.
О своем положении в Австралии я издал отдельную брошюру.
Архиепископ Аргентинский (с сентября 1971)
В сентябре 1971 года собрался Собор Епископов в гор. Монреале (Канада). Меня не пригласили туда, так как я находился на покое и за штатом. Однако я подозревал что меня не обойдут молчанием и что-то постановят. Мое безработное пребывание в Сиднее являлось бельмом в глазах местных архиереев. Предполагая, что ко мне могут звонить по телефону из Канады по какому-либо делу, я попросил хозяев сказать, что меня нет дома, но если позвонит мой друг архиепископ Филофей, прошу сказать мне. Как раз позвонил последний и передал трубку архиепископу Виталию. Сообщил, что я назначен в Аргентину и спросил, когда я думаю туда отправиться.
Это назначение меня утешило тем, что увижу свою аргентинскую паству и свой кафедральный собор, на постройку коего я вложил столько труда и энергии. По сей причине меня связывали духовные нити с Аргентиной.
Прислали мне указ о назначении в Аргентину, но из него я узнал к своему ужасу, что меня назначили с условиями и с угрозами, что в случае невыполнения их, Синод уполномочен уволить меня на покой. Кроме того, тот же Синод отнял от Аргентинской епархии старый Свято-Троицкий приход и передал в ведение митрополиту Филарету. Таким образом, мой авторитет был подорван с самого начала. По-видимому, надеялись, что после такого постановления я откажусь от Аргентины. Четыре архиепископа, члены Собора, высказались против моего назначения в Аргентину. Несмотря на все это, я решил лететь в Аргентину временно, пака меня уволят снова на покой. Своим друзьям в Сиднее я сказал это, потому что они усердно увещевали меня оставаться в Австралии и доживать там свой век. Они обещали купить мне дом, в котором я мог бы жить и устроить свою домовую церковь. С предположением на один год я отправился в Аргентину.
В половине марта 1972 года я простился с друзьями в Сиднее. Перед моим отлетом в Буэнос-Айрес они торжественно и многолюдно праздновали 30-тилетие моей архиерейской хиротонии. Чествовали меня банкетом в соборном зале. Многие приехали на аэродром провожать меня. С грустью я расставался со всеми, сознавая, что они без меня остаются овцами без пастыря и духовного отца. Всех вдохновляла надежда на скорое мое возвращение к ним.
По возвращении в Буэнос-Айрес, я почувствовал в своем старом обществе друзей и недругов, но последние отошли от меня в Свято-Троицкий приход и там замолчали. Моя аргентинская паства была довольна моим возвращением. Многие высказывали громко свою радость. Обратило мое внимание запущение собора. Не было хозяина, который бы с любовью заботился о нем. Пришлось мне спешно просить Л. Казанцева покрасить собор. Вскоре я рукоположил его во диакона, но он долго не пожил.
Моя деятельность в Аргентинской епархии сводилась к совершению Богослужений в храмах и в своем соборе, а также к проповеди Слова Божия. Сделанная мною попытка восстановить духовные беседы с молодежью не имела успеха, вследствие незнания этой молодежью русского языка, на котором велись беседы. В 1974, 1976, 1978 годах летал в Нью-Йорк на заседания Собора Епископов. В 1974 году был на торжестве празднования 10-летия в митрополичьем сане владыки Филарета. В октябре 1978 года посетил Сидней и своих друзей там. Многие уже умерли, и их я вспоминал молитвою. Грустно было сознавать, что их больше нет в живых. Обстоятельства складывались так, что долго я не мог оставаться в Сиднее. Архиепископ Австралийский Феодосий предлагал мне служить в кафедральном соборе, который находился в его ведении, но я отказался. Молился со своими старыми друзьями в другой церкви. Посещение Сиднея мне доставило большое удовольствие. Там я ликвидировал все свои дела и вещи, ожидавшие меня. Возвращался Чилийской авиационной линией. Ночевал в Сантьяго у архимандрита Вениамина в монастыре. Удивлялся его и монахини Иулиании трудам для пользы детского приюта в их монастыре.
На Архиерейских Соборах 1974 и 1976 года приходилось защищать церковное имущество Аргентинской епархии от посягательства на него с одной стороны Русского Очага, а с другой стороны Архиерейского Синода, поддерживавшего этот Очаг. Восторжествовало правосудие и здравый смысл в этом деле. Имущество епархии было спасено от захвата.
В 1979 году я отпраздновал 50-тилетие своего пастырского служения. Аргентинская паства утешила меня своим участием в моем торжестве. 1980 год стал годом моих болезней в опасной для жизни форме...
Заключение
В заключительной части своих сих записок хочу коснуться важной догматической истины, которую мы, православные, исповедуем, и которая проявилась в моей жизни в чудесной форме. Эта истина называется Промыслом Божиим. Учение об этой истине раскрыто в Священном Писании и в Священном Предании.
Определение о Промысле Божием читаем в катехизисе следующее: “Промыслом Божиим называется попечение Бога о мире и человеке, по которому Господь сохраняет и направляет установленные в природе законы и силы, а когда этого бывает недостаточно, чудесно помогает людям, особенно в деле спасения их. Все доброе в жизни человека не случайно бывает, и не нами создается, от Бога нам подается, как и сказано: “всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов” (Иак. 1:17).
О Промысле Божием знали древние языческие народы Греции и Рима, но называли эту истину “судьбою” или “роком”. Оба эти понятия удержались в сознании многих христиан до настоящего времени. Они употребляются часто в жизни христианами, не понимая ни их действия, ни их значения. А о Промысле Божием мало знают.
Святой Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский (III-IV), говорит в одном своем поучении следующие слова: “Если же есть рок, то нет суда; если есть рок, то нет веры; если есть рок, то Бога нет; если есть рок, то нет добродетели и нет порока; если есть рок, то все напрасно, все без пользы делаем и терпим; нет похвалы, нет порицания, нет стыда, нет позора, нет законов, нет судилищ”. В другом месте он поясняет: “Не будем приписывать управление миром демонам; не будем думать, что о настоящих делах никто не промышляет; не будем противопоставлять Промыслу Божию тиранию какого-то рока или судьбы. Все это преисполнено богохульства”. Эти языческие верования в судьбу и рок не должны занимать христиан.
Для укрепления веры в Промысел Божий святой апостол Иаков поучает: “Послушайте вы, говорящие: сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль. Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий. Вместо того, чтобы вам говорить: если угодно будет Господу, и живы будем, то сделаем, то или другое” (Иак. 4:13-15).
Этими словами святой апостол Христов указывает на то, что в жизни каждого человека действует Промысел Божий, от которого же зависит человеческая жизнь. Хотя нам дарована Богом свободная воля, но человеческая воля должна согласоваться с волей Божией. Человек, живущий по воле Божией и исполняющий заповеди Его, находится под воздействием Промысла Божия. Ветхозаветный Псалмопевец говорит: "Господом утверждаются стопы праведника... когда он будет падать, не упадет, ибо Господь поддерживает его за руку" (Пс. 36:23-24). В ином месте тот же Псалмопевец поучает: "Господь хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает" (Пс. 145:9).
На Слове Божием создались русские пословицы: “Без Бога ни до порога, а с Богом хоть за море”, а также многие другие подобного содержания.
Из моих наблюдений в жизни я вынес впечатление, что каждый человек находится под влиянием трех сил духовных: воли личной, человеческой, греховной; воли диавольской — злой и губительной и воли Божией — всеблагой и спасительной. Воля Божия выражена в заповедях Господних, в Евангелии. Христианин, живущий по заповедям Божьим, выполняет волю Божию. "Господом утверждаются стопы такого человека, и Он благоволит к пути его" (Пс. 36:23).
В свои молодые годы я мало знал обо всем этом и серьезно не задумывался о Промысле Божием. С этой истиной я познакомился из богословских книг по догматическому богословию. Но в них было изложено учение богословское весьма сухим богословским языком, мало доступным к пониманию и запоминанию. Изучалось только до получения удовлетворительной отметки, но не охватывало человеческого существа, поэтому быстро забывалось. Дальнейшая жизнь меня научила понимать эту святую истину учения о Промысле Божием, а понимание ее укрепляло мою веру.
В свете веры в Промысел Божий я проследил всю свою жизнь и понял, что Милосердный Господь наш Иисус Христос многократно спасал меня от ложного пути жизни и направлял мою волю по иному пути, Богом избранному. Как могло случиться, что я, выйдя из светской сельской среды, мог стать тем, кем я стал — служителем Церкви Христовой в епископском сане. Только Господь меня избрал и поставил на пьедестал этого высокого служения. А моего стремления к карьере не было. В этой карьере осуществлялась не моя воля, а воля Всевышнего, если вспомнить, при каких обстоятельствах произошла моя хиротония во епископа.
Моя духовная карьера нисколько не похожа была на карьеру епископов в старой Императорской России. Там оканчивал молодой человек духовную академию, принимал монашество, и его карьера уже была обеспечена. В мое время все складывалось иначе, часто наперекор судьбе.
Выросши в деревенской глуши Урочище Завитая, я полюбил деревенскую жизнь, её тишину, красоты природы. И в молодости, по окончании шести классов гимназии, я захотел стать сельским учителем и уже поступил на учительские курсы, но Высшая Сила мне внушила отказаться от этого. Ставши учителем, моя жизнь пошла бы по светскому пути.
По окончании гимназии меня уговаривали жениться и сватали богатых невест, но мое сердце не лежало к этому, да и, кроме того, я не нашел себе невесты по сердцу. Это было искушение. И таких искушений я преодолел много, Господь мне помогал.
Мечтал поступить на медицинский факультет и быть врачом, но из этого ничего не получилось, а Господь позвал меня на богословский факультет и привел меня к монашеству и духовному врачу.
Наша семья не была религиозна и ничем не отличалась от множества других таких же семейств. Но в этой семье я один вырос, будучи с детских лет глубоко религиозным до мистицизма. Врожденное чувство религиозности усилилось во мне под влиянием моей благочестивой и болезненной матери, Евы Степановны. После ее ранней кончины (мне было 11 лет) моим воспитанием и обучением занялся мой отец, Викентий Доминикович, человек мало религиозный и простой, но хотел, чтобы его младший сын Антон, это значит я, получил образование. Он определил меня в гимназию, но, к сожалению, скончался от тифа в 1922 году, когда мне было неполных 18 лет. Болел и я тогда сыпным тифом, но Господь избавил меня от смерти.
Впечатлительность, сентиментальность и любовь к красоте всегда были чертами моего характера. Цветы, картины, живопись, пейзажи леса, полей, лугов, гор и моря сильно увлекали меня. В ранней молодости я сам рисовал и довольно хорошо, но житейские условия не позволяли мне заняться этим искусством. С отроческих лет мне нравились длинные священнические рясы, богослужебные ризы, церкви, патриархальный внешний вид священника в рясе с длинными волосами на голове и бороде и с сияющим крестом на груди. Почему-то мне снились в молодости вещие сны с указанием моего духовного сана и даже епископства. Я не придавал им значения и не верил в них. Война немецко-советская приснилась мне задолго до ее начала с таинственным указанием ее исхода не в пользу Гитлера. Нападение немцев на Югославию в апреле 1943 года приснилось мне заранее. Эти сны я объяснял особым состоянием своей нервной системы. Снятся они и теперь.
Впечатлительность и сентиментальность причиняли мне много неприятностей. Иногда из-за пустяка я тяжело переживал. Это отражалось отрицательно на здоровье и на нервной системе. Как-то я прочитал стихотворение В. Венедиктова, который писал:
Не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
С черствым сердцем я жил бы припевая,
А с медным лбом мне все-б было нипочём.
У меня не было по природе ни черствого сердца, ни медного лба, поэтому приходилось зря душевно страдать.
Мои страдания начались в эмиграции. Знаменательно было то, что моя епископская хиротония состоялась в неделю крестопоклонную, когда посреди церкви лежал вынесенный для поклонения Святой Крест, и когда за Божественной литургией читали Евангелие о крестоношении. Это совпадение пророчески указывало мне на мое крестоношение в епископском сане. Будучи на родине, этого я еще не чувствовал, но в последние двадцать лет моего архипастырского служения в Австралии и Аргентине крест моего служения иногда казался мне не по силам. Печально было сознавать, что этот крест мне отягчали мои собратья архиереи и в первую очередь члены Архиерейского Синода.
Ни к кому я не питал злобы и быстро забывал обиды. Я считал себя хуже всех и потому ничем не гордился. Со всеми людьми, с духовенством и мирянами, вел себя запросто. И такое мое поведение часто мне же вредило. Многие начинали относиться ко мне за панибрата, что не было полезно в моем архиерейском сане. Важничать я не умел, это не лежало в моем характере.
Монахом я стал на 23 году жизни, но в монастырях приходилось жить мало, а свое пастырское служение проходил в миру. Соблазны и искушения меня одолевали, но я боролся с ними со всею силою своей воли. Миряне и приходские священники подшучивали надо мною по поводу моего монашеского подвига. Господь укреплял мои силы, благодаря чему побеждалось зло.
Много я читал святоотеческой литературы, которая помогала мне противодействовать искушениям.
Святой Василий Великий (IV в.) описывает тяжесть монашеского и подвижнического жития, что мирским людям мало известно. “Кто живет по Богу, у того много наветчиков и нередко самые близкие к нему подсматривают за его жизнью. Люди порочные часто и прекрасные дела стараются оклеветать, а маловажных погрешностей не терпят оставить не осмеянными. Как на поприще, если какой борец поскользнется, то противник наступает на него немедленно, наносит ему удары, доводя его до совершенного падения; так и они, как скоро увидят, что живущий в подвиге добродетели уклонился от совершенства, нападают на него, как стрелами поражают его укоризнами и клеветами”, — пишет святой Василий Великий.
Святой Тихон Задонский (ХVIII век) поучает: “Неприятель, когда видит свое изнеможение, других союзников своих на помощь призывает, так и враг наш диавол, когда сам не успевает против христианина, то ищет себе в помощь злых людей и борет чрез них христианина”. Особенно в этом преуспевают женщины, которые послужили поводом для русской народной пословицы: “Где диавол сам не возьмет, туда бабу пошлет”.
В минуты испытаний я молился словами Псалмопевца: "Боже мой! Избавь меня из руки нечестивого, из руки беззаконника и притеснителя" (Пс. 70:4). "Изми мя от враг моих, Боже, и от восстающих на мя избави мя".
Будучи в священно-иноческом сане, я глубоко почитал святые храмы. Где бы я ни служил, везде заботился об их благолепии и чистоте, часто делая эту чистоту своими руками. Священным правилом для меня были слова: "Возлюбих благолепие дому Твоему и место селения славы Твоея, Господи".
С верою и благоговением я всегда почитал Божию Матерь. По вере и молитвам, Она исцелила меня от туберкулеза легких в 1928 году в Почаевской Лавре через чудотворную Свою Икону Почаевскую. Она привела меня для служения в Турковичи, где пребывала Ее Святая Икона Турковицкая, а в 1942 году в Жировицкий монастырь к подножию Ее Чудотворной Иконы Жировицкой. С верою и упованием я относился к Царице Небесной, как своей небесной Покровительнице и Заступнице.
Будучи материально обеспеченным, по должности при Варшавском университете, часть своего жалованья я раздавал бедным студентам богословского факультета, своим воспитанникам, а на остававшиеся деньги строил монастырский скит в своем родном гнезде в Завитой, но пришла красная армия и все большевицкие порядки, и все мои планы разрушили. Сам же я, по милости Божией, очутился на чужбине. Подвизаясь здесь на ниве Христовой, часто вспоминаю слова поэта:
"Хотя бесчувственному телу равно повсюду истлевать, но ближе к милому пределу мне все ж хотелось почивать”.
Когда "некоторые фарисеи из среды народа" сказали Иисусу: "Учитель! запрети ученикам твоим!" - он сказал им в ответ: "Говорю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют". В отличие от Христа, депутат Госдумы Яровая и член Совета Федерации Озеров испытывают непреодолимую тягу к запретам:
Представители российских силовых структур (предположительно - ФСБ) начали 6 сентября примерно в 13.30 обыск в Синодальном доме Российской Православной Автономной Церкви (РПАЦ) в Суздале.
3 сентября, в день кончины протоиерея Всеволода Дутикова, протоиерей Владимир Петренко отслужил панихиду у его могилы на кладбище в Ново Дивеево. После этого протоиерей Владимир отслужил Всенощное бдение в домовом храме в честь Жен Мироносиц в Синодальном доме, а на следующий день, в воскресенье, Божественную Литургию.
В Троицком храме в Астории, несмотря на запрет, в этот день служил Архиепископ Андроник, бывший Сиракузский и Никольский.
«КИТАЙСКІЙ БЛАГОВѢСТНИКЪ». Органъ Россійской Духовной Миссіи въ Китаѣ. Годъ изданія 14-й. Пекинъ, 1917 г. Выпускъ 11-й
О Православномъ Соборѣ
Соборъ будетъ. Но соборъ созывается не православный, а протестантскій: на немъ міряне будутъ засѣдать членами съ рѣшающимъ голосомъ въ преобладающемъ количествѣ. Но Православная Церковь искони знала только Соборъ Епископовъ и въ священныхъ канонахъ нельзя найти даже намека на то, чтобы членомъ Собора могъ быть мірянинъ или клирикъ. 37-е Апостольское правило ясно гласитъ, чтобы въ каждой епархіи дважды въ году собирались соборы епископовъ, разсуждали другъ съ /с. 2/ другомъ о догматахъ благочестія и разрѣшали случающіяся церковныя прекословія. То же самое за благо было признано и Первымъ Вселенскимъ Соборомъ, т. е. «чтобы всѣ вообще Епископы области, собравшись во едино, изслѣдовали недоумѣнія» (5 пр.). И Четвертый Вселенскій Соборъ согласно съ правилами Святыхъ Отецъ опредѣлилъ, чтобы въ каждой области Епископы дважды въ году собирались во едино, гдѣ назначитъ Епископъ Митрополіи, и исправляли все, что откроется (19 пр.). Это правило возобновилъ Шестый Вселенскій Соборъ; но какъ по причинѣ набѣговъ варваровъ и по инымъ случайнымъ препятствіямъ Предстоятелй Церквей не имѣютъ возможности составляти соборы дважды въ годъ, то разсудилъ: для могущихъ возникати церковныхъ дѣлъ въ каждой области всемѣрно быти собору Епископовъ единожды въ лѣто (8 пр.). А Седьмый Вселенскій Соборъ, возобновляя сіе правило, добавилъ: аще обрящется нѣкій начальникъ, возбраняющій сіе, да будетъ онъ отлученъ. Аще же кто изъ Митрополитовъ пренебрежетъ исполнити сіе, не по нуждѣ и насилію, и не по какой-либо уважительной причинѣ, таковый да подлежитъ епитиміи, по правиламъ (6 пр.). Каноническія правила подвергаютъ наказанію и епископовъ, неявляющихся на ежегодный соборъ, если только они не будутъ удержаны отъ того противъ своей воли: таковые должны довольствоваться общеніемъ собственной церкви (Карѳ. 87), т. е. соепископы и собратія неявившихся не должны быть въ общеніи и литургисать съ ними (Аристинъ). И многія другія каноническія правила, какъ-то: Ант. 20; Лаод. 40, Карѳ. 27, 84, 106, — трактуютъ только о Соборахъ Епископовъ. Ясно, такимъ образомъ, что Православная Церковь иныхъ соборовъ до послѣдняго времени не знала. Да это и понятно. Если церковныя правила строго запрещаютъ мірянину всенародно учить, то тѣмъ болѣе судить и рѣшать церковныя дѣла на соборахъ. «Не подобаетъ мірянину предъ народомъ произносити слово или учити, и тако брати на себя учительское достоинство, но повиноватися преданному отъ Господа чину, отверзати ухо пріявшимъ благодать учительскаго слова, и отъ нихъ поучатися Божественному. Ибо въ единой Церкви разные члены сотворилъ Богъ, по слову Апостола (1 Кор. 12, 27), которое изъясняя, Григорій Богословъ, ясно показываетъ находящійся въ нихъ чинъ, глаголя: сей, братія, чинъ почтимъ, сей сохранимъ: сей да будетъ ухомъ, а тотъ языкомъ, сей рукою, а другій инымъ чѣмъ-либо: сей да учитъ, тотъ да учится. Учащійся да будетъ въ повиновеніи, раз/с. 3/дающій да раздаетъ съ веселіемъ, слушающій да слушаетъ съ усердіемъ. Да не будемъ всѣ языкомъ, аще и всего ближе сіе, ни всѣ Апостолами, ни всѣ Пророками, ни всѣ истолкователями. Почто твориши себе пастыремъ, будучи овцею? почто дѣлаешися главою, будучи ногою? почто пакушаешися военачальствовать, бывъ поставленъ въ ряду воиновъ?» (VI Вc. Соб. 64 пр.). Такимъ образомъ настоящимъ правиломъ на основаніи ученія о Церкви, какъ живомъ организмѣ — тѣлѣ Христовомъ, какъ-разъ опровергается то, что на этомъ же основаніи силится доказать анти-церковная академическая газета (Ц. О. В. № 50), т. е. церковное равноправіе. Догматическое ученіе Отцовъ Церкви діаметрально противоположно ученію нашихъ богослововъ. И къ этому едва ли слѣдуетъ что добавлять. Да и неужели академическая корпорація воображаетъ, что для того, чтобы разсуждать о догматахъ вѣры и канонахъ Церкви, не требуется никакого благодатнаго озаренія и полномочій Свыше и что каждый мастеровой можетъ разбирать сложныя дѣла епархіальныя?! И какъ можетъ академическая газета утверждать, что якобы «вѣрующіе избирали вмѣстѣ съ Апостолами ихъ новаго собрата на мѣсто выбывшаго Іуды», и ссылатьсл на 6 и 15 гл. Дѣяній Апостоловъ въ подтвержденіе того, что міряне могутъ и должны быть членами Соборовъ, когда извѣстно: 1) Апостолы не считали себя достойными совершать избраніе новаго собрата, ибо, какъ замѣчаетъ Іоаннъ Златоустъ, Духъ Святый еще не сходилъ на нихъ, значитъ и самая Церковь еще не была окончательно утверждена на землѣ; 2) ученики Апостоловъ избирая и діаконовъ (Дѣян. 6 гл.) въ то время, когда еще не было іерархіи въ нашемъ смыслѣ; и 3) вопросъ о соборѣ Апостольскомъ (Дѣян. 15 гл.) является вопросомъ весьма спорнымъ. Въ послѣднемъ случаѣ, если и допустить, что это былъ соборъ Апостоловъ, то слѣдуетъ признать, что онъ состоялъ изъ Апостоловъ и предстоятелей Церкви, ибо въ 6-мъ стихѣ 15 главы прямо сказано: «собрашася же Апостоли и старцы вѣдати о словеси семъ». Слово старцы не точно передано по-русски словомъ пресвитеры въ смыслѣ священники, ибо въ то время едва ли были въ Церкви священники въ нашемъ смыслѣ. По долгомъ разсужденіи (7 ст.) — именно Апостоловъ и предстоятелей Церкви — Апостолъ Петръ обратился съ рѣчью къ собравшейся братіи, а предстоятель Іерусалимской церкви Іаковъ резюмировалъ рѣчь Петра. И не видно, чтобы кто-нибудь изъ прочихъ, кромѣ Варнавы и Савла, выступалъ на собраніи. О братіи можно лишь утверждать, что она присутствовала на собраніи, но ни откуда не видно, чтобы она прини/с. 4/мала активное участіе въ рѣшеніи спорнаго вопроса объ обязательности Моисеева закона. Во всякомъ случаѣ изъ этого факта, совершившагося въ эпоху, когда церковныя нормы только еще опредѣлялись, дѣлать смѣлые выводы, противорѣчащіе всеобщему церковному сознанію, значитъ присвоять себѣ слишкомъ много и становиться въ оппозицію съ ученіемъ всей Церкви. А ссылаться въ подтвержденіе церковнаго равноправія на то обстоятельство, что на нѣкоторыхъ соборахъ кромѣ епископовъ присутствовали міряне и клиръ, и при этомъ не дѣлать никакихъ оговорокъ — крайне нечестно, — это значитъ сознательно вводить читающую публику въ заблужденіе. Рѣчь идетъ вовсе не о томъ: могутъ или не могутъ міряне и клиръ присутствовать на соборахъ, а о томъ, могутъ ли они быть членами собора. Первое само собой предполагается. Епископы для того и собираться должны, чтобы при открытыхъ дверяхъ рѣшать недоумѣнные вопросы и выслушивать жалобы мірянъ и клириковъ, и они не могутъ обойтись безъ секретарей и помощниковъ. На Соборы могутъ являться не только православные, но и еретики и язычники. Но членами Собора могутъ быть только епископы или ихъ замѣстители. Возьмемъ для примѣра Первый Вселенскій Соборъ, на который ссылается и академическая газета. «На гласъ Императора собрались въ Никею предстоятели Церквей изъ Азіи, Африки и Европы числомъ 318. Римскій епископъ, не могшій явиться лично по причинѣ глубокой старости, прислалъ отъ себя двухъ пресвитеровъ» (Дѣян. Соб. I т. 18). Вмѣстѣ съ епископами на соборъ прибыло много пресвитеровъ и діаконовъ, между которыми особенно извѣстенъ Аѳанасій, діаконъ Александрійскій... Тогда же явились въ Никею и нѣкоторые изъ языческихъ философовъ, — одни съ тѣмъ, чтобы ознакомиться ближе съ ученіемъ христіанскимъ, а другіе, по ненависти къ нему, надѣялись при помощи діалектики запутывать рѣчи епископовъ (Дѣян. Соб. 1 т. 19 стр.). Отцы собора изложили свое исповѣданіе веры о Сынѣ Божіемъ въ символѣ и «когда это изложеніе было прочитано въ слухъ всѣхъ, Императоръ принялъ его, какъ символъ, данный отъ Бога и повелѣлъ подписать его всѣмъ присутствовавшимъ на соборѣ епископамъ» (тамъ же, 22 стр.). Можетъ ли послѣ этого возникать хоть какое-нибудь сомнѣніе въ томъ, что епископы и только они одни или ихъ замѣстители могутъ быть членами собора? Но этимъ нисколько не исключается присутствіе на Соборѣ и клира и мірянъ. И это вполнѣ согласуется съ догматическимъ ученіемъ Церкви, по которому Божественная власть вязать и /с. 5/ рѣшить въ Церкви передана Господомъ Апостоламъ и ихъ преемникамъ и Церковью управляетъ въ собственномъ смыслѣ Духъ Святый чрезъ епископовъ. И это ученіе прекрасно выражено Константиномъ Великимъ по поводу того же Перваго Вселенскаго Собора: «Что угодно было тремъ стамъ епископамъ, это есть не иное что, какъ мысль Самого Бога, особенно когда въ умахъ столькихъ и такото рода мужей присутствовалъ Духъ Святый, Который открывалъ имъ Божественную волю». Или, какъ замѣчаетъ Сократъ: «Духъ Божій установилъ согласіе епископовъ». Посему и самые Соборы называются по числу собиравшихся на нихъ епископовъ, напримѣръ: «Соборъ трехсотъ осмьнадесяти Богоносныхъ Отецъ, собравшихся въ Никеѣ», или: «ста пятидесяти, собравшихся въ Константинополѣ» (2 пр. VI Вс.). И Святая Церковь въ Богослужебныхъ книгахъ въ дни памяти Вселенскихъ Соборовъ величаетъ Отцевъ Собора не иначе, какъ: «святителіе Христовы» (сѣдаленъ 7-й недѣли по Пасхѣ), «священноначальницы, пастыріе достославніи» (пѣснь 8); или: «Никейскій свѣтлый градъ днесь отъ всея земли къ себѣ призва триста и осмьнадесять священноначальниковъ» (тамъ же, икосъ). И это нисколько не противорѣчитъ новѣйшей идеѣ представительства. Епископы на Высокомъ Судилищѣ (Вс. Соборы проф. А. П. Лебедева) являлись именно какъ предстоятели или представители своихъ епархій. Напротивъ, если допустить мірянъ и клириковъ на соборъ членами собора, тогда дѣйствительно съ точки зрѣнія идеи представительства является неразрѣшимая путаница. Въ самомъ дѣлѣ, если міряне явятся на соборъ представителями отъ мірянъ, а клирики — отъ клириковъ, тогда отъ кого же представителями явятся епископы? Или каждый епископъ явится представителемъ самъ отъ себя? Но это противно идеѣ представительства. Такимъ образомъ епископамъ остается смирно сидѣть на своихъ мѣстахъ и быть послушными исполнителями воли беззаконнаго соборища. Думается, что ни одинъ изъ искренно преданныхъ канонамъ Святой Церкви епископовъ не поѣдетъ на это соборище, и ни въ какомъ случаѣ не приметъ дѣяній его. Иначе онъ своимъ присутствіемъ санкціонируетъ протестантскій соборъ и будетъ измѣнникомъ Христовой Церкви, ибо всякій сознательно попирающій законы Христовой Церкви, кто бы онъ ни былъ и хотя бы имя ему было легіонъ, является противникомъ Христа. И антиканоническій Сѵнодъ, созывая антиканоническій соборъ, тѣмъ самымъ отлучаетъ себя отъ общенія церковнаго и полагаетъ начало великому Расколу въ Россійской Церкви. Будемъ же, пока еще не /с. 6/ поздно, вопіять въ надеждѣ удержать Сѵнодъ отъ безумнаго шага; а если не такъ, то пусть знаетъ Сѵнодъ, что совѣсть наша повелѣваетъ намъ болѣе слушаться Бога и Его законовъ, чѣмъ Львова и его прислужниковъ.
Епископъ ИННОКЕНТІЙ.
6-го іюля 1917 г. Пекинъ.
Источникъ: «Китайскій Благовѣстникъ». Органъ Россійской Духовной Миссіи въ Китаѣ. 1917 г. Вып. 11. Отъ 20 Августа. — Пекинъ: Типографія Успенскаго Монастыря при Русской Духовной Миссіи, 1917. — С. 1-6.
Слова, стоящие в заглавии настоящей краткой заметки, как известно с детских лет православному христианину, входят в текст Православного Символа веры, как девятый его член. В них указываются основные признаки, основные свойства Православной Церкви – Ее единственность, Ее святость, Ее соборность и Ее преемственная связь с теми, кому Сам Основатель Ее, Господь Иисус Христос сказал: «как послал Меня Отец, так Я посылаю вас» – т.е. со святыми апостолами.
1. Принявъ благодать хиротоніи, помни какого дара и какой милости удостоилъ тебя Господь ‒ и какая отвѣтственность отнынѣ лежитъ на тебѣ. Священникъ ‒ апостолъ въ кругу паствы своей. "Я не себѣ принадлежу, а другимъ", ‒ говорил великій русскій пастырь о. (теперь св.) Іоаннъ Кронштадтскій.
Прелесть есть повреждение естества человеческаго ложью. Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцев наших. Все мы - в прелести. (Начало 3 Слова преподобнаго Симеона Новаго Богослова. Издание Оптиной Пустыни 1852 года). Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Истина есть Господь наш Иисус Христос (Иоан 8,32; 14,6). Усвоимся этой Истине верою в Нее; возопием молитвою к этой Истине, - и Она извлечет нас из пропасти самообольщения и обольщения демонами. Горестно - состояние наше! Оно - темница, из которой мы молим извести нашу душу, исповедатися имени Господню (Псал.144,8). Оно - та мрачная земля, в которую низвергнута жизнь наша позавидовавшим нам и погнавшим нас врагом (Пс.142,3). Оно - плотское мудрование (Рим.8,6) и лжеименный разум (1 Тим.6, 20), которым заражен весь мир, непризнающий своей болезни, провозглашающий ее цветущим здравием. Оно - плоть и кровь, которыя царствия Божия наследети не могут (1 Кор.15,50). Оно - вечная смерть, врачуемая и уничтожаемая Господом Иисусом, Который есть воскрешение и живот (Иоан 11,25). Таково наше состояние. Зрение его - новый повод к плачу. С плачем возопием ко Господу Иисусу, чтоб Он вывел нас из темницы, извлек из пропастей земных, исторг из челюстей смерти. "Господь наш Иисус Христос,- говорит преподобный Симеон Новый Богослов,- потому и сошел к нам, что восхотел изъять нас из плена и из злейшей прелести" (Начало 3 Слова).
Валентина Яснопольская: «Девчонка, и вздумала бороться с ГПУ!»
Дорогие о Господе братья и сестры!
«Мир полон злых борцов со злом»(о. Александр Шмеман)
Госархив России впервые 
Представители российской диаспоры в США отчитались в Общественной палате РФ...
Когда "некоторые фарисеи из среды народа" сказали Иисусу: "Учитель! запрети ученикам твоим!" - он сказал им в ответ: "Говорю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют". В отличие от Христа, депутат Госдумы Яровая и член Совета Федерации Озеров испытывают непреодолимую тягу к запретам:
«КИТАЙСКІЙ БЛАГОВѢСТНИКЪ».