Памяти о. Серафима (Роуза)
2 сентября – день кончины иеромонаха Серафима (Роуза)
Обновленчество. Иеромонах Серафим (Роуз) и протопресвитер Александр Шмеман
Глава из книги «Не от мiра сего. Жизнь и труды о. Серафима (Роуза)»
Кто не изволяет со всей любовию и желанием в смиренномудрии соединиться с самым последним (по времени) из всех святых,
имея к нему великое неверие, тот никогда не соединится и с прежними и не будет вчинен в ряд предшествующих святых,
хотя бы ему казалось, что он имеет веру и всю любовь к Богу и ко всем святым.
Он будет извержен из среды их, как не изволивший в смирении стать на их место, прежде век определенное ему Богом,
и соединиться с тем последним (по времени) святым, как предопределено сие ему Богом.
Св. Симеон Новый Богослов
Это новое поколение ученых вышло первоначально из так называемой«парижской школы» православной мысли, представителями ее были в основном русские интеллигенты. Еще в России многие из них (например, Петр Струве, переведший на русский «Капитал» Маркса) немало потрудились на благо революции. Видя все ее ужасы, эти люди покаялись в своем увлечении марксизмом, но поздно — зло свершилось, и господам этим пришлось покинуть Россию. В Париже они основали эмигрантское землячество, замышляя вернуться к культурному и духовному наследию России. С Православием вышло иначе: они, скорее, домыслили его, нежели вернулись к старым традициям. Они свысока взирали на «простое благочестие простолюдинов» и полагали своей обязанностью, как люди высокообразованные, «возвысить» и «облагородить» Православие. Самыми выдающимися представителями «парижской школы» были русские философы Николай Бердяев и о. Сергий Булгаков. Они защищали целую систему взглядов, осужденных позже Церковью как в Советском Союзе, так и в свободном мiре. Следующее поколение религиозных философов держалось более умеренных и осторожных взглядов, уже не принимая учений, противных Церкви, однако направленность их работы оставалась прежней. Некоторые из них переехали в Америку вместе с багажом своих воззрений. Виднейшим их представителем был о. Александр Шмеман.
Он приехал в Нью-Йорк из Парижа в 1951 году и вскорости стал неоспоримым авторитетом в Американской Митрополии. Многое, по его мнению, предстояло изменить. Как и его предшественники, он критиковал «старомодное благочестие», особенно дореволюционной России, полагая, что подобная «набожность» (даже само слово он употреблял с уничижительным оттенком) — результат «культурных наслоений». Современным ученым предстоит оценить их заново и удалить слой за слоем. Шмеман утверждал, что Православие попало в «западное пленение», что в его богословии в последнем столетии преобладало «западное влияние». Он высказывался за поиск «новых путей православного богословия», за «переосмысление истории» и тем самым за «восстановление Православия в его чистом виде». В этом он видел задачу нового богословского «движения», возникшего в 20–х годах, — заменить старое, «отжившее» понимание Православия. Как писал о. Серафим: «Для Шмемана всё Православие — череда необычайно важных “проблем”, разрешить которые способны лишь редкие ученые головы».
Шмеман полагал, что Православие только выиграет, если отринет «старомодное» мышление. Он и иже с ним хотели, чтобы Православие признали авторитеты современного богословия и экуменического движения, чтобы Православие участвовало в диалоге с западным христианством и смело, по-новому подходило к обсуждаемым «проблемам». Конечно, чтобы достичь этого, требовалось идти в ногу с современной богословской модой, жонглировать примелькавшимися словечками вроде «кризис», «освящение мiра» (термин, введенный Шарденом).
Одним из «прогрессивных» направлений христианской мысли считалось принижение так называемой «личной добродетели». Начало этому положил Томас Мертон, а Шмеман внес свою лепту, заявив, что благочестие Православия сделалось чересчур эгоцентричным и индивидуалистичным, т. е. нацеленным только на спасение одной собственной души. Однако Шмеман не заходил в своих выводах столь же далеко, как Томас Мертон или патриарх Афинагор, он не принимал всех подобных ответвлений современной философской мысли, а старался объединить их в некоем высокодуховном синтезе с Православием[1]. Очень скоро Шмеман снискал широкое признание как «деятельный и искусный глашатай Православия».
Отец Герман познакомился с книгами о. Александра Шмемана, еще учась в Джорданвилле. Он вспоминает: «Приехав в Джорданвилль, я прочитал три книги, послужившие моему обращению в Православие: житие преп. Серафима Саровского, житие старца Амвросия Оптинского и “Откровенные рассказы странника своему духовному отцу”. Я обнаружил, что самое интересное в Православии — его подвижники, они проясняли смысл сказанного Иисусом Христом о Царстве Божием. А потом кто-то посоветовал мне: «Хочешь знать сегодняшнее Православие — читай Шмемана». Я так и поступил, но скоро чтение это мне прискучило. Я не отступился, но, увы, результат оказался тот же. В чём же загвоздка? Наконец я понял: о. Александр говорит о Православииобще (хотя и велеречиво), а подвижники — исходя из реально пережитого опыта. И мне подумалось: эка важность — просто читать книги и рассуждать о них! Так и я могу. Только вот представление мое кажется “плоским”, а не “объемным”, как у святых, ибо они искали и обрели Царство Божие и Божию праведность. И свой опыт они пытаются донести до нас, и лишь наше дремучее невежество мешает постичь его».
Отец Серафим еще более непримиримо отнесся к современной богословской науке. Однажды, когда о. Герман читал ему какой-то богословский журнал, он вознегодовал: «Начитаешься такого и начнешь принимать всерьез, невольно умалишь те духовные книги, которые дали тебе жизнь!» Из любви к Истине о. Серафим, как известно, отказался от светской карьеры, покинул научный мiр, лишь забавляющийся разными теориями. Сейчас перед ним было то же самое, только забавлялись не с наукой, а с самым для него дорогим — православным христианством. Как и другие современные ученые, нынешние богословы тщились сначала «добить» предмет своего исследования, затем выхолостить его и расчленить для более «удобного» изучения. Зачастую их дискуссии сводились к жонглированию богословскими терминами вне конкретного приложения.
Конечно, какие-то работы удавались им больше, другие — меньше. Но, как отмечал о. Серафим, «идеи, заложенные в лекциях, статьях, на удивление слабы, лишены всякой духовной силы». В «Православном Слове» он писал: «Православие сегодня — и священство, и богословы, и верующие — обмiрщилось. Молодежь живет в удобных уютных домах и ищет такую религию, которая бы соответствовала их самодостаточной жизни — иной они не знают; профессора и лекторы пребывают в «научном» мiре, где, увы, ничто не принимается всерьез, ничто не является вопросом жизни и смерти, и сама атмосфера пропитана духом самодостаточности и обмiрщенности. При подобном существовании в искусственных, тепличных условиях невозможно затронуть сокровенные уголки души, сколь бы воодушевляющими ни были провозглашены истины Православия или откровения святых: и говорящий, и слушающий обращены к мiрскому, и глубокого отклика — столь естественного для православного христианина — в их душах не найти.
В среде русских эмигрантов “богословов” новой школы (тех, кто поспевает за всеми философскими модами, щеголяет цитатами из наисовременнейших авторитетов католичества или протестантства, готов примириться с обыденностью современной жизни и, особенно, жизни научного мiра) метко назвали “богословами с сигаретой”. Слово их мертво, ибо сами они — от мiра сего и взывают к мiру в обстановке обмiрщенности. И порождают лишь пустые, выспренные речи, а отнюдь не идею православного подвига».
Говоря о 80-летнем о. Николае Депутатове из Австралии, «живом связующем звене» со святоотеческими традициями, о. Серафим отмечал, что таких подлинных богословов «не сыскать ни в православных академиях, ни на престижных “богословских конференциях”. Их можно найти в “глубинке”, да и не станут они величать себя “богословами”. Равно и не считают дело свое — передачу святоотеческих традиций — чем-то особенным, большим, нежели просто “верностью святым Отцам”. Но именно эта верность, это смирение и отличает носителей истинной традиции Православия, именно этих черт и не хватает самым известным и именитым сегодняшним “православным богословам”».
* * *
Еще в 1957 году о. Серафим прочитал у Рене Генона о тех современных ученых, кто интересуется традиционными религиями только «чтобы найти нечто сообразное их собственным взглядам» и на этом основании доказывать: они, мол, держатся истинных и глубоких корней, «а все прочие ответвления — более поздние, искажающие первоначальное учение». Отец Серафим понимал: это типичный подход теперешних православных богословов. Они не пытаются восстановить Православие в ныне утраченной людьми чистоте, а «обновляют» его, подгоняя под мерки сегодняшних весьма субъективных доктрин. На словах не принимая новейшего преобразования Церкви, они на деле смыкаются с протестантами, о которых Генон писал: «Предавая Божественное Откровение человеческому толкованию, протестантство по сути отрицает его. Оно породило пагубное “критиканство”, ставшее в руках так называемых “историков религии” грозным оружием против самой религии».
В своей книге «Введение в Литургическое богословие» о. Александр Шмеман подверг критике самую суть православного богослужения, исходя из взглядов протестантства, нежели Православия. Он опирался на западные неправославные источники, однако утверждал, что избежал «западного плена» в литургике. Он отвергал традиционное православное о «богоначертанной и провиденциальной» истории богослужения и рассматривал его как результат простого исторического развития. Как и богословы-протестанты, он с сомнением отзывался о переменах в начале Константиновой эпохи, дескать, они означали не новую форму выражения прежнего исконного благочестия, а «перерождение восприятия богослужения и отклонение от первохристианских литургического духа и форм». Истинное, «эсхатологическое» богослужение, как он полагал, во многом подменено «мистериальным благочестием», толкованием символов и «индивидуальным освящением», в чём зачастую «повинно» монашество. Соответственно, и богословский смысл служб суточного круга он находил «затемненным вторичными пластами устава» и возродить его — полагал задачей современных богословов. «Вторичными пластами» Шмеман считает как раз то, от чего уже отказалось протестантство: таинство Евхаристии как личностное освящение; разделение на клир и простых верующих; выделение церковных праздников; прославление святых, почитание мощей и т. д. Отец Александр всё это обозвал «культом мистерий» и «культом святых». Он усомнился в «окончательной литургической состоятельности Православия», резко осудил современное «литургическое благочестие», заявил, что Церковь находится «в литургическом кризисе».
Неудивительно, что книгу Шмемана высоко оценили неправославные богословы. Однако других, как, например, о. Михаила Помазанского, одного из наставников о. Германа в Джорданвилле, взгляды Шмемана встревожили. Отец Михаил, получивший богословское образование еще в дореволюционной России, счел себя обязанным отозваться на книгу Шмемана.Написанную им статью о. Серафим перевел на английский и опубликовал в «Православном Слове». По мнению отцов Серафима и Германа, написана она была превосходно: беспристрастно и четко изложены основы Православия в противу искаженной картине, представленной Шмеманом.
О самом авторе «Введения в Литургическое богословие» о. Михаил писал: «Он отдает дань методу, целиком господствующему в современной науке: он, оставляя в стороне идею благодатного осенения, мысль о святости созидателей богослужебного строя, ограничивается целым рядом причин и следствий. Так позитивизм вторгается ныне в христианскую науку, в область истории Церкви во всех ее разветвлениях. Но если позитивный метод признан как научно-рабочий принцип в науках естественных, то его никак нельзя приложить к живой религии, а значит и ко всем областям христианства и Церкви, поскольку мы остаемся верующими».
Трудно сказать, был ли в душе о. Александр таким ярым протестантом, каким казался, или он лишь пытался привлечь внимание неправославных богословов, употребляя модный «научный» стиль с претензией на «объективность». При канонизации преп. Германа он сам испытывал в высшей степени, что такое «культ святых», заявив, что ощутил «всю суть веры». Отец Серафим так прокомментировал его слова: «Сердцем он всё еще православный, однако ум его нацелен на “реформу” Американской Митрополии и Православия в целом, и грядущим поколениям просто не удастся испытать чувств, которые изведал Шмеман. Справедливости ради следует сказать, что, возможно, сам он и не видит себя в роли “реформатора”, а лишь грядущие поколения, души менее искушенные и еще более далекие от подлинно православной жизни, вынесут богоборческий вердикт, основываясь на протестантских воззрениях о. Александра Шмемана». Как писал Рене Генон, «восстание против традиционного мировоззрения на полпути не остановить».
Необходимо отметить, что все «реформы» Шмемана суть искренние попытки поднять дух современной приходской жизни. В одной из статей он указывал, что «финансовая несостоятельность Митрополии обнажает и отражает несостоятельность духовную, равнодушие и упадничество». Он совершенно точно определил недуг, как заметил о. Серафим, но прописал не то лекарство. Правящий иерарх Митрополии, Владыка Ириней, пытался как-то спасти положение и сохранить хотя бы частично литургическое богослужение Русской Церкви. Однако Шмеман считал, что даже эта малая часть кажется прихожанам бессмыслицей. Отец Серафим писал: «Он (Шмеман) готов переписать типикон (устав богослужений) в свете современных исторических познаний. Короче говоря, богослужения должны соответствовать уровню духовно несостоятельных людей! Шмеман бросается “из огня да в полымя”, ратует за новый типикон низшего порядка, но ведь и его последующие поколения прихожан Митрополии сочтут “бессмысленным” и чересчур “строгим”!»
Отец Серафим также отмечал, что «новые поколения православных приспосабливают веру к своему низкому духовному уровню — таково, за редким исключением, “веяние” современности».
Подтверждением служит подготовительная встреча к 8-му Вселенскому Собору, созванная в 1971 г. радетелями реформ. Он должен был сыграть роль 2-го Ватиканского Собора, только для православных. Один из докладов назывался «Пересмотр церковных предписаний, касающихся поста, в соответствии с требованиями нашего времени». В нем предлагалось — коль скоро большинство православных не соблюдает всех установленных Церковью постов — облегчить сами посты, «дабы избежать конфликтов верующих с собственной совестью из-за нарушения церковных правил».
«Такой подход совершенно чужд Православию, — писал о. Серафим. — Он являет собой очевидное и неприкрытое подражание реформистскому духу католической Церкви. Там дело кончилось почто полной отменой постов. Православное правило пощения служит не для того, что предотвратить “конфликты с совестью”, а для того, чтобы призвать верующих на стезю смиренной, но вдохновенной христианской жизни. И если им не по силам следовать по этому пути, они по крайней мере сознают, сколь далека их жизнь от образца, от извечной незыблемой нормы. Порочный современный принцип самодостаточности, провозглашенный римскими папами, либо “попускает” верующим отход от этой нормы (что уже проникло и в некоторые православные Церкви), либо изменяет саму норму, чтобы облегчить задачу верующего — и тот опять доволен собой: ведь он “соблюдает все правила”! В этом суть различия мытаря и фарисея: православный всегда чувствует себя грешником, ибо не соответствует высоким требованиям Церкви (как по форме, так и по существу); “современный” человек ищет покоя в самооправдании, а не угрызений совести из-за своего нерадения».
Отец Серафим понимал, что исцеление от этого недуга не в «хирургическом» расчленении Православия, а в воссоздании единого учения, цели, к которой стремились бы люди. Он писал: «Мы — христиане последних времен — далеки от нормальной благочестивой православной жизни».
Сколько ж нужно сил и усердия, дабы к этой жизни вернуться! Но сколь вдохновляет путь к ней! «Просвещенные умы» критикуют православное благочестие, тем самым уводя людей от главного. Отец Серафим указывал, что сейчас нужен «священник “старого уклада”, сердце у которого пламенеет Православием и кто так радеет о спасении своей паствы, что не попустит им грехи и мiрские привычки, но понудит к высокой духовности».
* * *
С болью в сердце смотрели о. Герман и о. Серафим на попытки Шмемана создать «американскую» Церковь. Поскольку у Америки нет глубоких, прочных православных корней, пресекать связь с живой традицией — губительно. По словам о. Серафима, Шмеман торил дорогу новому, лишенному корней Православию, и грядущие поколения американцев «даже не узнали бы, чего лишились». Он хотел построить чисто американское, совершенно независимое Православие, основанное на современном научном богословии, а не на живой передаче духовной мудрости ее святыми носителями. Отец Серафим на своем опыте убедился, сколь животворяща такая передача: не будь ее, он бы не приобщился самого сокровенного в православной жизни, ради чего отринул всё мiрское. Исчезни эта связь — и ее не восстановить.
Шмеман не придавал значения живым носителям православных традиций, «связующим звеньям со святоотечеством». Св. Симеон Новый Богослов учил, что только благодаря им можно соприкоснуться со святыми древности. Шмеман полагал, что идея «Святой Руси» — не более, чем тоска по романтическому прошлому. А ее святые сыны, занесенные Божественным промыслом на берега Америки, — не более чем кучка эмигрантов, чье влияние весьма ограниченно и чье устаревшее мировоззрение, основанное на «благочестии последних времен», не подходит «к современной миссии православного богословия». И как опровержение тому всего в 20-ти милях от Шмемана жил о. Адриан, живой преемник оптинских старцев, сам стяжавший дар ясновидения и духовного наставничества. Он без предубеждения относился к мыслителям вроде Шмемана, однако тот, зная об о. Адриане, предпочитал черпать мудрость из новомодных источников.
На примерах богословов нового поколения о. Серафим впервые увидел, сколь опасны взгляды тех, кто «мудрее мудрецов», как мешают они передавать живую традицию. Он писал: «В наше смутное время, когда от имени Православия выступает целый сонм самых противоречивых глашатаев, важно понять, кому из них можно доверять, кто представляет истинное Православие. Мало ратовать за Православие святых Отцов, нужно самому проникнуться исконными традициями, не просто заново открыть их на лекциях в современных академиях и семинариях, а получить их непосредственно от живого носителя святоотеческой мудрости. Тот, кто умно толкует ее, не обязательно проникается ею, умудрен лишь тот, кто не полагается на собственное суждение, а постоянно спрашивает своих духовных наставников, как правильно подходить к святоотеческому учению».
После смерти архиеп. Иоанна таким наставником для о. Серафима стал архиеп. Аверкий — именно к нему отсылал братию за советом Владыка Иоанн. Отец Серафим отмечал, что «архиеп. Аверкий твердо держится святоотеческих традиций — таких среди нынешних православных отцов осталось совсем мало. Будучи учеником великого богослова XX века, архиеп. Феофана Полтавского, он сам не только несет, но и передает истинное святоотеческое учение — не прерывается непосредственная связь с прошлым, которому грозит забвение нынешним поколением молодых “богословов”, затмивших мудрость святых отцов своим горделивым умствованием. В последние годы голос архиеп. Аверкия как никогда громок и суров, ибо он пытается донести истинное учение до православных христиан, которые почти утеряли “вкус Православия”».
Писал о «новых богословах» и сам архиеп. Аверкий: «Увы! Как мало в наше время, даже среди образованной публики, а порой и среди современных “богословов” и священнослужителей, таких, кто понимал бы, что такое Православие и в чём его суть. Об этом они судят поверхностно, формально, наивно, не замечают ни глубины его, ни всей полноты его духовного содержания».
Истинного исследователя святых Отцов, архиеп. Аверкия, отличало от «толкователя» святоотеческого учения наших дней еще то, как он относился к православным взглядам на пророчества о конце времен. Продолжая линию истинных пророков, он смело говорил многое, что коробило привязанных к мiрскому людей. Современное богословие, само донельзя обмiрщенное, на такое было уже неспособно. Отец Александр Шмеман, к примеру, писал: «Если христианская вера действительно эсхатологична, это не значит, что она апокалиптическая. Апокалиптичность мышления — поистине ересь». Не только архиеп. Аверкий, но и все святой жизни люди четко и определенно говорили о грядущих испытаниях и кознях лукавого. Современные богословы, которым чужд традиционный взгляд, обзывают пророков «неврастениками» и «пораженцами».
Отцу Серафиму было ясно, что современное «научное» богословие никак не совместить с понятием о монашестве. Все попытки ранее кончались неудачей и по вполне очевидным причинам: современное богословие размыто и абстрактно, монашество — конкретно и жизненно; первое — рассуждение о сложных богословских «проблемах», второе — простота сердца; первое — порождение мiрского мышления, второе идет вразрез с мiрскими мерками. Конечно, из всех ученых богословов наших дней, Шмеман обладал наиболее «живым» представлением о Православии в Америке, но это лишь немного поднимало верующего над обмiрщенным современным христианством. Такой взгляд не способен вдохновить верующего взойти на ступень лествицы Божественного восхождения — ступень самоотречения.
На словах Шмеман высоко ставил монашество, на деле относился к нему с недоверием из-за «изьянов», т. е. пагубного влияния благочестия и церковных традиций, чего Шмеман не принимал. Монашеское подвижничество, по его убеждению, шло вразрез с «православием мирян», замышляемым им. Он не понимал, что именно монашество со своими традициями и подвигнет мирян на жизнь истинно христианскую. Отец Серафим писал: «Церковные богослужения построены по образцу монастырских служб, потому что именно монашество наиболее ярко выражает идеал, к которому устремляется вся Церковь верующих. Во всякое время именно состояние монашества лучше всего определяет духовное здоровье как Церкви в целом, так и любой конкретной Церкви. И соответственно этому: чем сильнее тянутся приходы к идеалу монастырских служб, тем выше духовность проводимых там служб».
Отец Серафим отчетливо видел окончательное расхождение современного богословия со святоотеческим Православием. Судил он по плодам: традиционное Православие даже при его «культурных наслоениях» и «замутненности» и поныне дает мiру святых; «обновленное» Православие при всех его претензиях на «чистоту» и более обширные знания дает мiру, в лучшем случае, лишь умных людей. Отец Серафим отмечал, что оно утеряло ощущение духа благочестия, т. е. ту атмосферу, в которой взращиваются святые.
Ученые богословы старались воодушевить новое поколение православных американцев «новыми задачами православной науки», о. Серафим — подвижничеством: «Главное — жить духовной жизнью, а не рассуждать о ней». Именно подвиг позволил величайшим проповедникам, этим «живым звеньям святоотечества», самим приобщиться святости и именно подвигпородит новых святых на американской земле. По словам архиеп. Аверкия, «Православие — вера подвижническая, она призывает к аскетическому труду для того, чтобы с корнем вырвать греховные страсти и насадить христианские добродетели. Преп. Иоанн Лествичник и другие святые Отцы учили: прежде, чем делать первый шаг в богословии, человек должен победить свои страсти».
Почти в каждом номере «Православного Слова» о. Серафим и о. Герман помещали житие того или иного подвижника, истинного боговедца. Отцы знали, что в первую очередь людей к подвижничеству приведет любовь к самим подвижникам. Однако в новомодных богословских журналах не найти и следа этой любви. Отец Серафим замечал, что без любви к святым православный, что слепец, не знает, куда идти, ибо святые суть пример для подражания.
В 1973 году отцы принялись публиковать жития пустынников Северной России, а до того положили немало трудов, чтобы собрать эти жития по крохам из редких труднодоступных источников. Цель их — по их же словам — показать примеры «не мертвой истории, а живой традиции». Не успели они опубликовать всю серию, как один из ведущих богословов попенял им в печати на то, что они, дескать, «влекут в несуществующие пустыни», а сами жития, по его разумению, взывают к романтическому прошлому, ничего общего не имеющему с современными условиями жизни. Наконец, когда все жития были собраны и опубликованы отдельной книгой под названием «Северная Фиваида», о. Серафим счел возможным ответить на критику:
«И впрямь, почему мы должны воодушевлять современную православную молодежь примером Северной Фиваиды, более привлекательной и доступной нынешнему ревнителю веры, нежели выжженная египетская пустыня? Прежде всего, описываемая нами монашеская жизнь не бесследно канула в лету, и по сей день возможно найти православный монастырь, исповедующий традиции святых Отцов, и сегодня можно вести подобную жизнь православного монаха, исполненную самоукорения, — сколь же далека жизнь современных подвижников от жития древних Отцов. Однако и в нашем бесплодном XX веке истинно и с умом ищущий обретет свою “пустынь”. Впрочем, книга наша предназначена не только этим счастливцам. Всякий православный христианин обязан знать жития пустынников, равно и мучеников, дабы вдохновиться примером христианской борьбы в собственной жизни. Всякий должен знать о Валааме, Соловках, Свири, Сии, Обноре, Белом Озере, Сорской пустыни, о людях, которые жили там и еще до восхищения на Небо уподобились Ангелам. Они вели истинно православную духовную жизнь, к коей призван каждый православный — в меру его сил и обстоятельств жизни. Всякий христианин почерпнет вдохновение в житиях этих людей, в их борьбе, в их неотмiрности. И ничего “романтического” в этом нет. Кого и можно назвать “романтиками”, так это нынешних “обновленцев”, “парижских реформаторов”. Они отвергли подлинные православные традиции и тщатся провозгласить святым всё мiрское, предать духовные традиции в угоду “жизни мiра”[2], заменить истинно православное мiропонимание обмiрщенной подделкой, основанной на современной западной философии. Духовная жизнь в подлинно монашеских традициях — норма нашей христианской жизни, и недурно бы знать о ней до пришествия ужасного последнего дня, когда нас призовут к ответу за нерадивую жизнь. И судимы будем не за то, что не знаем модных богословских словечек, а, несомненно, за то, что избегали духовной брани на пути к спасению. Коли нам не под силу жить по меркам святых, надобно хотя бы умножить наши, пока, увы, слабые попытки бороться, дабы приблизиться к Богу, наши горькие слезы покаяния, наш непрестанный упрек себе за то, что столь далеки мы от примеров совершенства, кои Господь показал нам в своих чудесных святых».
В более поздних работах (предназначенных не столько богословам, сколько простым православным) о. Александр Шмеман сумел дать практические наставления, не вникая в критику «изъянов» традиционного Православия[3]. Но и для него, и еще более для его последователей святоотеческой преемственности не существовало. В лекциях неоднократно ссылаясь на преп. Серафима Саровского, о. Александр Шмеман лишь частично мог оценить великого старца, не в силах проникнуться его подвижническим и провидческим духом (что, к примеру, подтверждается «Великой Дивеевской тайной»), так как сам прервал духовную связь со святыми наших дней, даже с теми, которые следовали духовным заветам самого преп. Серафим Саровского[4] и жили невдалеке.
Им выпала тяжкая задача — сохранить живую связь времен в православной Америке, оттого столь непримиримо высказывались они против «обновленчества». «Шмеманизм» представлял реальную угрозу, но мудрые отцы умели не смешивать явление и личность. Нельзя принять или смириться с извращением Православия, но можно простить человека. Отец Серафим не питал к Шмеману личной вражды, напротив, даже уважал его за твердое стремление донести православную веру до соотечественников-американцев. Опасаясь, что о. Александр может истолковать критику как личное оскорбление, о. Герман вскоре после смерти о. Серафима навестил его, склонился перед ним в земном поклоне и испросил прощение своему покойному брату. Отец Александр Шмеман, чей смертный час тоже был не за горами, с готовностью простил о. Серафима[5].
Так, Божией милостью души о. Серафима и о. Александра примирились для будущей жизни. Нет доказательств, что Шмеман хотя бы частично принял взгляды о. Серафима, однако, несомненно, он отдавал ему должное: как-никак о. Серафим — плод американского Православия, которому Шмеман посвятил бóльшую часть жизни. Отец Серафим — не эмигрант, родившийся еще в XIX веке в России, кто призывал американцев к православному благочестию старого уклада, а чистокровный американец, взращенный в мiру среди множества религиозных течений, понятия не имевший о Православии. Сызмальства его воспитывали в духе «американской мечты», которую он отверг. Незадолго до смерти о. Александр Шмеман ознакомился с жизнью о. Серафима, жизнью американского православного монаха, и сказал: «Вот человек, за которым будущее».
[1] К примеру, в книге «Церковь, Мир, Миссия» он закладывает основание для «взаимообмена» идеями между обмiрщенным христианством папы Павла VI и православным «литургическим движением».
[2] Так называлась одна из книг о. Александра Шмемана.
[3] Лучшей в этом отношении является его книга «Великий пост», если исключить Приложение, в котором автор выступает против обязательности исповеди перед причастием.
[4] Отец Адриан, архиеп. Аверкий, архим. Герасим и множество других Божиих угодников были наряду с Серафимом Саровским духовными преемниками преп. Паисия Величковского.
[5] Примирился о. Герман и со сподвижником Шмемана, о. Иоанном Мейендорфом, за год до смерти последнего. Промысл Божий свел обоих на всенощной в канун Преображения в 1991 году. Служба проводилась в Донском монастыре в Москве впервые за 70 лет с той поры, когда монастырь был закрыт. Отцы Герман и Иоанн вместе подошли к елепомазанию, поцеловали друг другу руки, и о. Герман попросил прощения.
Вот такая статья вышла на сайте 
В Сибири уже больше 20 лет живут последователи Виссариона, который считает себя Иисусом Христом. Настоящее имя Виссариона — Сергей Тороп. Он проповедует помесь Библии с другими учениями, вплоть до Карла Маркса. Христианская церковь движение Виссариона считает сектой. За время своего проповедования пророк успел засветиться дважды: в первый раз — в истории с попыткой изнасилования несовершеннолетней девочки, а во второй раз — когда предложил Владимиру Путину свою помощь в управлении страной. «Лента.ру» представляет фотографии Марко Пигина (Marco Pighin), побывавшего в деревне последователей Виссариона.
Расположенная в самом сердце Арабского Востока Сирия, несмотря на то, что 90 проц. ее населения составляют мусульмане, считается колыбелью христианства. Именно в Сирии произошло чудесное обращение провозвестника Евангелия "среди языков" апостола Павла.
Ваше Преосвященство! Разрешите, в ответ на Ваши, исполненные любви и благожелательства, строки, прежде всего поблагодарить Вас за добрую память и доверие, а затем обратиться к Вам с усердной просьбою выслушать со вниманием и то, что я, в единомыслии с другими пастырями и нашими архипастырями, можем сказать в оправдание своего образа действий.
Православные иконы пишут сами сестры в Свято-Елисаветинском монастыре в Этне (Калифорния, США, Синод Противостоящих). Вот набор августовских икон: 
Представители современной демократии мнят себя пророками всенародного блага и прогресса, выставляя народу свой идеал с тем, чтобы предоставить в управлении народным делом участие не лучшим людям, мужам авторитета и опыта, но всей толпе народной, и голосу всех и каждого.
Ведь канонического расхождения нет! А цель общая: Продолжать борьбу за Церковь Христову против пагубного "Мефистофельского экуменизма", "Сергианского Красного диавола", "Западного сатанинского материализма" и "бесов неокоммунизма". Осколки, т.е. части прежде единой РПЦЗ, не пожелав войти в унию с МП, остаются Заграничной независимой частью Русской Церкви. Эти части, или можно сказать епархии, находясь географически вне Отечества, продолжают под окормлением своего духовенства, живущего в Зарубежной Руси, быть свободной частью Русской Церкви, Ее совестью и голосом в западных странах мира, знакомящим жителей других стран с Православием и сообщая о продолжении религиозных преследованиях в Отечестве, где опять многие верующие со своим духовенством вынуждены уходить в катакомбы, как это делалось во время Сталина и последующих коммунистических врагов Христовой Церкви.
В 1926 закончился срок ссылки митр. Агафангела в Нарымском крае. По пути в Ярославль его задержал в Перми Тучков, который обрисовал катастрофическое положение церкви, сложившееся по причине борьбы за власть между митр. Сегием и ВВЦС. Тучков просил митр. Агафангела употребить свои законные полномочия для переговоров с Правительством о легализации церкви. Возможно, Тучков сталкивал иерархов, чтобы посеять смуту в церкви.
Предлагаем Вашему вниманию уникальный памятник средневековой литературы – рукопись «Сын церковный» – практическое пособие по усвоению истин православной веры и церковных обычаев. Датируется рукопись 1609 годом.
Почему старообрядцы в знак благодарности говорят "Спаси Христос", а не "спасибо"? Что может быть плохого в этом слове?
Одним из мотивов массовых репрессий в 1936-38 годах было желание НКВДистов обогатиться за счет утилизируемых ими советских граждан. Почти весь квартирный фонд отправленных в ГУЛАГ людей перешёл к карателям. НКВДшники также присваивали имущество репрессированных.