(RSS)
Проповедь Митрополита Агафангеле в Неделю мытаря и фарисея. Неделя о блудном сыне. Автор и ведущий игумен Мефодий.
Некоторые новые подходы к условиям участия мирян в Евхаристии содержатся в документе "Об участии верных в Евхаристии", подготовленном Межсоборным присутствием РПЦ МП и одобренном ее Архиерейским совещанием 2 февраля, сообщает корреспондент "Портала-Credo.Ru". Согласно правилам, принятым в Московском патриархате, документ подлежит окончательному утверждению Священным Синодом и Архиерейским Собором РПЦ МП.
2-3 февраля 2015 года в Храме Христа Спасителя в Москве под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла состоялось Архиерейское Совещание Русской Православной Церкви.
Официальный сайт Болгарской Православной Старостильной Церкви сообщил о радостном событии: диалог о создании официального церковного общения между Болгарской Православной Старостильной Церковью и Церковью Истинных Православных Христиан в Греции пришел к успешному завершению.
,.jpg)
На фото - Архиепископ Леонтий Чилийский (Филиппович),
архиепископ Иоанн Западно-Американский (Максимович),
епископ Нектарий Сиатлийский (Концевич) и
протоиерей Серафим Слободской у Покровского храма г. Наяка, США
В 1923 по послушанию я должен был выехать в Черемисский край к ссыльному духовенству для передачи собранной для них помощи. Проездом через Москву я остановился в Даниловом монастыре. Управлял им в это время архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеев), последний ректор Московской духовной академии. Весь православный епископат и народ очень почитал его за принципиальность, бескомпромиссное и прямолинейное отношение к советской власти. Он считал, что до тех пор, пока Православная Церковь не получит право на действительно свободное существование, не может быть никаких разговоров с большевиками. Власть только обманывает, ничего из обещанного не исполняет, а, наоборот, обращает все во зло для Церкви. Поэтому лучше было бы святейшему Патриарху Тихону сидеть в тюрьме и там умереть, чем вести разговоры с большевиками, потому что уступки могут привести Православную Церковь, в конце концов, к постепенной ее ликвидации и смутят умы всех, как в России, так, особенно, заграницей. Это было время, когда святейший патриарх Тихон был выпущен на свободу. Архиепископ Феодор почитал и жалел святейшего, но находился в оппозиции к нему. Несмотря на настойчивые просьбы святейшего принять участие в патриаршем управлении, отказывался. Епископов, дискредитировавших себя в вопросе о живой церкви, не принимал. Он мало верил в их покаяние. Принимались и часто жили в Даниловом монастыре епископы стойкие. Иногда число их доходило до 10 и больше. Все освобождавшиеся из тюрем или возвращавшиеся из ссылок находили там приют. Братия состояла из людей идейных и высококультурных. Немало вышло оттуда епископов. Строгая духовная школа владыки Феодора налагала на монастырь особый отпечаток. За исключением двух послушников вся братия Даниловского монастыря стойко и достойно понесла исповеднический крест.
Во время моего посещения Данилова монастыря в нем проживали: архиепископ Черниговский Пахомий, епископ Проскуровский Валериан, недавно освобожденный из тюрьмы и епископ Парфений, который сделал большое дело в Киеве, выехал в Москву, чтобы не обращать на себя внимания на Украине.
На следующий день после моего приезда владыка Феодор предложил мне пойти в Донской монастырь и повидать святейшего Патриарха Тихона и хоть издали взглянуть на заседание епископов у святейшего. Подойдя к главному собору Донского монастыря, я увидел следующую картину: из стеклянного огромного церковного притвора, около которого стояла большая толпа, был виден в глубине храма огромный стол, покрытый зеленым сукном. На председательском месте сидел святейший патриарх Тихон, вокруг него архиереи. Из присутствующих помню митрополита Крутицкого Петра, митрополита Уральского Тихона, митрополита Серафима (Чичагова), митрополита Серафима Тверского, архиепископа Серафима Угличского, архиепископа Черниговского Пахомия, архиепископа Илариона (Троицкого), управляющего патриаршей канцелярией, епископа Иоасафа Брянского, епископа Черкасского Назария, епископа Серпуховского Алексия, епископа Проскуровского Валериана и епископа Парфения.
Вскоре заседание окончилось. Все встали, пропели «Достойно есть» и стали выходить из храма. Вышел и мой давний знакомый епископ Парфений, который подвел меня под благословение к святейшему патриарху Тихону, сказав по моему адресу несколько добрых слов. Это была моя первая встреча со святейшим. Через два дня святейший патриарх служил на Петровке. Масса народа запрудила все прилегавшие к храму улицы, а в самый храм войти было трудно. Патриарху сослужили два митрополита и четыре епископа. Было совершена хиротония епископа Темниковского Димитрия. В алтаре храма я вторично подошел к святейшему. Это был последний раз, когда мне пришлось его видеть. Через архиепископа Пахомия я получил фотографию святейшего Патриарха Тихона с личной надписью.
Мало отрадного было для Православной Церкви в Москве в те дни. Жил святейший в Донском монастыре в скромной маленькой квартире над монастырскими вратами вместе со своим духовником архимандритом Анемподистом. Москвичи любили своего патриарха, как и вся Православная Русь, знали, когда он выходил на прогулку по монастырской стене, собирались в большом количестве, чтобы получить общее для всех благословение. В ограде Донского монастыря на погосте было много свежих могил, в которых покоились епископы, вышедшие из тюрем, вернувшиеся из ссылок, задержавшиеся здесь по болезни проездом. Бросалось в глаза, что погребенные здесь епископы были из самых разных губерний России и скончались в годы большевистских репрессий.
В Москве тоже разрушили много храмов и монастырей. Храм Христа Спасителя был в руках обновленцев, также некоторые другие. Но их, за редким исключением, почти никто не посещал.
Монастырские храмы (Даниловского монастыря, Донского, Петровского, Симонова и др.) всегда были полны народу. Также и храмы. Но чувствовалось везде, что все это доживает последние дни. Прихожане старались не пропускать церковные службы. Особенно заметил я это в монастырях. Мне удалось посетить почти все монастыри. Познакомился я с насельниками Высоко-Петровского монастыря. Настоятелем его в то время был архиепископ Варфоломей (Ремов). При нем существовало братство монашеское, состоявшее из монахов и мирян, имевших склонность к монашеской жизни. У них была тайная богословская школа. Архиепископ Варфоломей и архиепископ Феодор были дружны и действовали в контакте. Вскоре архиепископу Варфоломею пришлось пострадать вместе с основанным им братством. По свидетельству моих друзей, петровских братчиков, уцелевших в ссылке и оставшихся живыми, их всех предал нынешний архиепископ Алексей (Сергеев – ред.). Тогда он был только иеромонахом. Сын преподавателя рисования в советском учебном заведении, он был темной и склонной к авантюрам личностью. Вкравшись в доверие архиепископа Варфоломея, считаясь его учеником и духовным сыном, он предал владыку и всю братию ГПУ. Все были арестованы, посажены в тюрьму, архиепископ Варфоломей со своими близкими расстрелян 26 июня 1936г, а остальные сосланы. Через труп своего учителя, не без участия советской власти, иеромонах Алексей был выдвинут в сан епископа. После оккупации Бессарабии туда был назначен епископ Алексей, затем занимал Ярославскую кафедру и, если не ошибаюсь, в качестве легата Московской патриархии приезжал в Северную Америку.
Через несколько лет после ареста архиепископа Варфоломея проездом через Москву я зашел в церковь Знамения в Путинках. Ко мне подошла незнакомая женщина и спросила, не собираюсь ли я зайти к епископу Алексею, и сразу, не дожидаясь ответа, сказала: если Вы с ним не знакомы, ради Христа, не ходите к нему – он состоит на службе ГПУ. К своему счастью, я с ним никогда не встречался, но хорошо знаю его понаслышке от своих близких духовных друзей.
Мало радости было для святейшего патриарха Тихона от того, что он получил свободу путем некоторых уступок советской власти, которая за то много обещала для Церкви, но, как всегда, ничего не дала. Иначе и быть не могло. Не раз говорил святейший своим друзьям: они меня обманули. Он был связан по рукам и ногам советским контролером. В синоде постоянно присутствовало око ГПУ в лице митрополита Тверского Серафима Александрова, без которого ничего нельзя было сделать, чтобы это не стало известно на Лубянке. Москвичи его так и прозвали: «Лубянский». Удалить его было невозможно. Несколько раз в неделю непременно заглядывал агент московского ГПУ Тучков и, можно сказать, своими посещениями выворачивал душу святейшего Патриарха Тихона, вмешиваясь решительно во все, вплоть до мелочей, не пропуская без просмотра поступающих на имя Патриарха прошений и бумаг. Опрашивал посетителей, заставлял вести запись на прием. Советская агентура усиленно распространяла по Москве и всей стране слухи, что Патриарх соединяется с обновленцами и тогда примет в молитвенное общение их главных лидеров. Все это крайне отражалось на здоровье святейшего Патриарха Тихона и приближало его к смерти.
И по выходе святейшего из тюрьмы аресты епископов не прекращались. В этом году вновь был арестован и посажен в Бутырскую тюрьму архиепископ Волоколамский Феодор. Затем, на местах советские власти начали изгонять епископов из их епархий, предлагая им ехать в Москву. К моменту кончины святейшего Патриарха Тихона в Москве проживало несколько десятков епископов, изгнанных из своих епархий. В одном Даниловском монастыре их было 10…
Тревожное настроение и полная неуверенность в завтрашнем дне сквозят в письмах ко мне, к счастью сохранившихся, епископа Парфения и архиепископа Пахомия. Епископ Парфений прислал успокаивающее не только меня, но и всех верующих в Киеве, письмо о том, что распускаемые коммунистами слухи, будто святейший патриарх Тихон соединился с обновленцами и их лидерами как Красницкий и др., неверны.
«Дорогой В… (мое мирское имя),
Пользуясь случаем, пишу Вам и шлю привет. Как же Вы спасаетесь в Лавре? Двигаете ли и как науку? Смотрите, дружите с книгами. Тот день, в который ничего не прочитаете, считайте пропавшим. Большевики правильно говорят: неправда, это время деньги. Время дороже денег. Пропадут деньги, можно вновь заработать, а время не вернешь. Читать нужно, только с толком. Помните-ли, как мы рассуждали с Вами о сем? Будете у владыки-архиепископа, передайте от меня сыновное ему поклонение. Не верьте, что Патриарх соединился с Красницким. Это сказки. Резолюцию о сем Патриарха покажите владыке. Ему я писал раньше, но имею желание еще раз выразить чувства. С любовью, Епископ Парфений.
2/15-7-1924 г., Данилов монастырь»…
25 марта 1925 г. В день Благовещения Пресвятой Богородицы неожиданно для всей Православной Церкви скончался ее духовный вождь и глава – святейший Патриарх Тихон в частной больнице, в которой он находился некоторое время, чтобы подлечиться и отдохнуть от переутомления. Накануне своей кончины он служил, принимал посетителей, подписывал дела и указы. Ничего не предвещало близкую кончину. Задолго перед этим святейший Патриарх Тихон оставил архиереям завещание на случай своей кончины. В нем были указаны его заместители в следующем порядке: 1) митрополит Казанский Кирилл, 2)митрополит Ярославский Агафангел, 3) митрополит Крутицкий Петр. Далее по порядку иерархического старшинства шли остальные иерархи. Из этого еще нельзя было сделать заключение, что здоровье святейшего Патриарха Тихона настолько подорвано, что он подготовляет все к своей кончине. Сделал он это потому, что не был уверен в завтрашнем дне и не хотел оставить Православную Церковь без канонического возглавления. Не раз после разговоров с представителями советской власти святейший Патриарх Тихон говорил своим близким, что хотят его головы.
За два дня до кончины у святейшего разболелись зубы и он начал их лечить. Накануне кончины при удалении зуба ему сделали обычный укол, который оказался роковым. С каждым часом ему становилось хуже, потом его начало клонить ко сну, а затем он погрузился полузабытье. Когда сознание прояснялось, он говорил, что будет спать еще долго, так как ночь длинная, длинная, а до рассвета еще далеко. Действительно, коммунистическая ночь окутала мраком Россию и рассвета еще не видно! Тихо, напутствованный православными таинствами и молитвами отошел святейший Патриарх Тихон в другой мир. Весть о кончине его принесла нескрываемую радость советской власти и великое горе и печаль всем православным. Все почувствовали, что кончиной святейшего Патриарха Тихона Русская Православная Церковь вступает в новый период своего существования и новых отношений с безбожной властью.
Похоронить святейшего Патриарха разрешили, как приличествует его сану и положению.
Вся верующая Москва устремилась к Донскому монастырю воздать почившему последний сыновий долг. В течение трех дней беспрерывной летной двигались тысячные толпы днем и ночью к гробу святейшего Патриарха Тихона. Иностранные посольства прислали траурные знаки внимания. Прислал и архиепископ Кентерберийский венок на гроб того, о котором он столько хлопотал перед большевиками, стараясь вырвать из пасти смерти: власти хотели расстрелять святейшего патриарха Тихона. В отпевании приняли участие все находившиеся тогда в Москве архиереи, а их было свыше 50. Возглавил митрополит Петр Крутицкий, так как первым двум заместителям советский власть не разрешила прибыть в Москве. На этом неожиданном, печальном архиерейском соборе присутствовавшие архиереи признали своим новым духовным главой Русской Православной Церкви митрополита Петра, стойкого и не шедшего ни на какие уступки советским властям человека. После погребения часть епископов была отправлена в ссылку, остальные вернулись на свои кафедры.
С первых же дней вступление в управление Церковью митрополита Петра большевики почувствовали его непреклонную волю и необычайную стойкость. Он мало с ними говорил, но когда говорил, то говорил прямо и порой резко, отсекая всячески их попытки вмешательства во внутренние дела Церкви. Его арестовали и начали возить по разным тюрьмам, желая сломить его железную волю и склонить на компромиссы. Ему не пришлось и года управлять церковным кораблем. Зато долгие годы он провел в заключениях и нечеловеческих условиях. После тяжких страданий митрополит Петр скончался в 1936 г. На острове Хе за полярным кругом. До самой его кончины Православная Церковь, как в России, так и на Украине, неопустительно возносила его имя, как церковного главы.
После ареста митрополита Петра вступил в управление Православной Церкви митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский). С этого момента начинается новая линия в отношении у советской власти. В результате ее, не наступи Вторая мировая война, от Православной Церкви в России осталось бы одно воспоминание – имею ввиду видимое ее существование…
В благодарность Богу за неожиданное освобождение мой духовный отец решил вместе со мной посетить Саровскую обитель, расположенную на границе Нижегородской области и Тамбовской. Поэтому нам пришлось ехать через Нижний Новгород, где в то время проживал митрополит Сергей, управлявший Православной Церковью. Это было незадолго до его пресловутой декларации, в начале августа месяца. Проживал митрополит Сергий в нижегородском женском Крестовоздвиженском монастыре, так как архиерейский дом давно был отобран. Также закрыт был огромный кафедральный Преображенский собор. Вообще, в нижегородском Кремле, насколько я мог видеть, все храмы были закрыты, а их было не менее 10 и все очень древние, одни даже XИИ века…
Пробыв несколько дней в Нижнем Новгороде, мы отправились дальше. В Арзамасе наняли телегу и поехали в Саров. Лошадьми надо было ехать верст 60. Проезжали православные черемисские деревни. Обратили внимание на необычайную религиозность жителей. Как раз был воскресный день. Из храма выходило много молящихся. Посетили местного православного священника. Под влиянием постоянных притеснений со стороны ГПУ бедняга находился на грани умопомешательства. Тяжело было смотреть на него и слушать его полубезумные речи…
В Сарове при всей его природной красоте и наличии всероссийской великой святыни – мощей преп. Серафима, очень было заметно, что монастырь доживает свои последние дни. От всего ценного монастырь был давно освобожден. Братии принадлежали храмы и два монастырских корпуса. Остальные многочисленные здания были захвачены большевиками для использования по своему усмотрению. Но, несмотря на утеснения, верующий народ со всех концов стекался в эту знаменитую святыню – сюда привлекал целебный источник, где многие получали исцеление от своих недугов. Никакие препятствия не останавливали паломников, стремившихся получить исцеления.
Монахов в Сарове в ту пору было около 200 человек. Каждый нес свое послушание. Больше всего занимались ручным трудом и лесными работами. Жили довольно скудно, так как все угодья и монастырские мастерские были отобраны. На положении ссыльного проживал тогда в Сарове архиепископ бакинский Павел (Вильковский), впоследствии расстрелянный.
В 12 верстах от Сарова находилась женская обитель – Дивеево. Здесь насельниц было около 700 с послушницами. Их удерживал дух преп. Серафима, основателя обители, и святость места. Этот монастырь в тогдашних условиях советской действительности и унылой жизни в деревнях был просто чудом, особенно выделяясь в общей атмосфере безбожия. И Саровская обитель и Дивеевская просуществовали до 1927 г. Насельницы Дивеева славились на всю Россию рукоделиями и шитьем, а так же писали по фарфору и финифти изумительные вещи. Это учли коммунисты и начали нагружать их своими заказами, но по удешевленному тарифу, так что они жили впроголодь, но уходить не собирались. Может быть, нигде так не эксплуатировался человеческий труд, как в Сарове и Дивееве, уверяя при этом, что в Советском Союзе нет эксплуатации человека человеком!
В Дивееском монастыре также проживали ссыльные архиереи: архиепископ Угличский Серафим (Звездинский), викарий Московской патриархии, впоследствии расстрелянный, архиепископ Филипп (Гумилевский), викарий Нижегородский, тоже впоследствии расстрелянный. Как и в Сарове, в Дивееве всегда было много паломников со всех концов страны. Монахини, несмотря на утеснения, находили возможность их приютить и обласкать духовно, делясь с неимущими часто последним. Там я встретился со своим другом детства доктором А. П. Тимофеевичем, большим почитателем преп. Серафима…
Через год после нашего посещения Сарова и Дивеева эти святыни были советской властью обесчещены и закрыты. Из Москвы приехала свора безбожников с предписанием изъять мощи преп. Серафима. Потом начали осквернять святыню. Разгромили храмы и закрыли. Сожгли вещи угодника и иконы. Часть братии во главе с игуменом Руфином, настоятелем обители, была арестована и отправлена в тюрьму. Сидевшего всегда при источнике ветхого старца монаха Василия чья-то дерзкая рука застрелила в лесу у самой купальни. Его послушанием было оделять всех богомольцев святой водой, — тяжкое преступление с точки зрения большевиков. Остальную братию разогнали и они рассеялись, куда попало. Вместо монастыря устроили колонию для беспризорных. Их поместили 1500. Они уже окончательно разрушили все в монастыре. После недолгого пребывания беспризорных устроили Темниковский лагерь для заключенных, в котором отбывал свой срок заключения и мой духовный отец, вместе со мной посетивший в 1926 г. Саров и Дивеево. Там же оказался и мой друг по богословской школе в Петрограде иеромонах Вениамин (фон Эссен, внук адмирала старого Балтийского флота). Настоятеля Саровской обители игумена Руфина замучили в Арзамасской тюрьме. Также кое-кого из братии.
Дивеево тоже разогнали. Монахиням не дали даже вынести свой скарб. Вышли в чем стояли. Все было закрыто, поругано, превращено в колхоз.
Однако, несмотря на такой террор и полное разрушение, верующие, не без риска, умудрились пробираться в коммунистический лагерь к разоренному святому источнику за целебной водой, хотя в безбожном безумии большевики несколько раз его засыпали. Умолк чудесный саровский звон. С колокольни сбросили разбитые на куски колокола.
Но все это произошло через год после нашего посещения Сарова и Дивеева. На обратном пути из Сарова мы опять остановились в Москве. За это время Донской монастырь был закрыт, а также нельзя было пройти к могиле святейшего Патриарха Тихона, так как она находилась в храме. В одном из храмов монастыря устроили крематорий. Страстной и Симонов монастыри ломали. Много храмов было уже снесено, другие ломали в спешном порядке, точно спеша почему то. Как раз в этот период начато было строительство московского метрополитена и много материалов от разрушенных церквей пошло на его украшение. Вот почему он так красиво оформлен, как нигде в мире.
В Даниловом монастыре вся братия жила в нескольких комнатках, разделенных на маленькие кабинки. Наместник архимандрит Тихон и кое-кто из братии жили в стенных сырых башеньках. Некоторые приспособили под жилье могильные склепы – Данилов монастырь был окружен кладбищем. Замолкли и здесь колокола – не разрешали звонить под предлогом не беспокоить новых, чуждых насельников.
Не задерживаясь в Москве, вернулись в Киев. Епископ Макарий был арестован. У Мириамны Никитичны (женщины, оказывающей помощь духовенству и монашествующим – ред.) был произведен обыск. Уполномоченный ГПУ при этом, разбирая найденные бумаги епископа Макария, не взял с собой те, которые представляли для ГПУ ценный материал. Как потом говорил епископ Макарий, сделал он это умышленно. Если тов. Иванов забрал их с собой, несдобровать бы не только прятавшему, но и той, у которой их нашли. Вскоре тов. Иванова заподозрили во вредительстве и расстреляли. Наряду с неизбежным злом, творимым им по его преступной специальности, он делал для некоторых старцев монахов много добра. Иногда со своим помощником Ч. он приезжал к чтимому иеросхимонаху Арсению. После расстрела тов. Иванова был переведен и его помощник Ч. На новом месте его службы в Конотопе у него случилось несчастье. Разряжая револьвер, он нечаянно убил свою жену, которую очень любил.
Помощника Будикова, заведывавшего Киево-Печерской Лаврой разорвала на части электрическая пила. У алтаря лаврского собора в большой праздник пилили дрова. Пила лопнула, и оторвавшаяся ее часть вонзилась тов. Савицкому в грудь. Так были наказаны участвовавшие в поругании святыни.
Вместо тов. Иванова в киевском ГПУ появился новый начальник тов. Черноморец с новым составом своих клевретов.
Братия Лавры перешла из Феодосиевской церкви, которую закрыли, в Ольгинскую, находившуюся на Печерском базаре. Там она просуществовала несколько лет, пока и эта церковь не была закрыта и братия разогнана окончательно. Ольгинская церковь стала местом паломничества всех прежних посетителей Лавры, число которых, хотя и уменьшалось, но все же до последнего дня было велико.
Лавру и Владимирский собор власти отняли у обновленцев и превратили в антирелигиозные музеи. В главном лаврском соборе на престоле поставили статую Ленина. Кругом развесили кощунственные плакаты. Антирелигиозные пропагандисты с папиросами в зубах по своему объясняли лаврским посетителям достопримечательности, взымая при этом плату за вход.
В этом 1927 г. В Киеве были расстреляны следующие представители духовенства, сидевшие в Лукьяновской тюрьме: о. протоиерей Александр из Петропавловского храма, что на Куреневке, о. архидиакон Онуфрий Михайловского Златоверхого монастыря, священник о. Николай из Воскресенского братства и др.
В этом же 1927 г., не желая плыть по течению и руководствуясь обратной трактовкой большевистского тезиса, что «бытие определяет сознание», считая, что «сознание определяет бытие», я принял в августе монашество в Китаевой пустыни. Постригал меня мой духовный отец со схиархиепископом Антонием (Абашидзе) при участии всего нашего лаврского братства. В то время это было большим событием, как для православных, так и для безбожников. Господь хранил меня. В сентябре этого же года я выехал по послушанию в Петербург и поселился в подворье Киево-Печерской лавры, что на Васильевском острове на 14-й линии. Вместе с тем был принят студентом Высших Богословских курсов (трехгодичных). В то время это была единственная православная школа, нашедшая приют в Эстонском Просветительном Обществе на Екатерингофском проспекте около Никольского кафедрального собора. Преподавателями на этих курсах были остатки профессуры Петербургской духовной академии.
Все остальные, высшие и низшие духовные учебные заведения были закрыты. Раньше всех, в 1922 г. была закрыта Московская духовная академия, затем Казанская, а за нею Киевская. Последняя существовала до 1924 г. И три последних года находилась в доме Владимирского Братства на Сретенской улице. После захвата большевиками всех зданий Киевской духовной академии ректор академии архиепископ Василий (Богдашевский) передал ректорство доктору богословия профессору о. Александру Глаголеву, который вел академические классы вне стен академии. Здание академии большевики приспособили под морскую военную школу, академическую библиотеку сожгли и разорили находившийся при Киевской духовной академии бесценный музей киевской старины и все, что относилось к Киевскому Братству, основанному в 1588 г. и в свое время отстоявшему и укрепившему духовную самобытность православного южно-русского народа в борьбе против польского засилья. Членами этого братства были все запорожские казаки того времени во главе с гетманом Петром Сагайдачным. В 1695 г. гетман Мазепа выстроил прекрасный собор – Богоявленский, принадлежащий этому братству, а затем Киевской духовной академии. Этот собор с находившимися под полом священными могилами большевики впоследствии разрушили до основания. Погибла и могила гетмана П. Сагайдачного, находившаяся у южной алтарной стены.
Перекочевав во Владимирское братство, академия продолжала занятия. На всех трех курсах было немало студентов. С 1923 г. по 1924 г. до самого дня ее закрытия я также состоял в числе студентов-вольнослушателей. Читали тогда следующие, уцелевшие до поры до времени профессора: Ветхий Завет – проф. о. Александр Глаголев, Новый Завет – проф. Николай Смирнов, Историю древней Церкви – проф. Попов, историю Русской Церкви – проф. Ф. Мищенко, церковную археологию – проф. Попович, историю расколов – проф. о. Николай Фетисов. Историю богослужения читал проф. М. Скабалланович, нравственное богословие проф. Мухин, пастырское богословие проф. Экземплярский, историю философии и догматическое богословие проф. П. П. Кудрявцев, гомилетику проф. Рыбинский. Эти профессора, лишенные какого-бы то ни было источника существования, сами нуждаясь, безвозмездно преподавали свои научные дисциплины до закрытия академии большевиками. Несмотря на трудные условия существования, Киевская духовная академия и в эти дни выпустила немало духовных деятелей, подвизавшихся в Православной Церкви. Так, за последние годы существования она дала в епископском сане епископа Дометиана (Горох), епископа Георгия (Делиева), епископа Федора (Вышгородского), епископа Вячеслава (Шкурко), епископа Иоанникия (Соколовского) и много других в низшем сане.
Предпоследний ректор Киевской духовной академии перенес свою кафедру в Богоявленский собор и здесь до 1932 г. – по день своей кончины, – по воскресным вечерам вел свои апологетические беседы, привлекавшие множество слушателей, в особенности молодежь, лишенную духовного просвещения. Другой корифей богословских наук, особенно по апологетике, проф. о. П. Светлов, вел занятия с верными учениками у себя на дому не без риска.
Так обстояло дело с богословским высшим образованием на Украине. Что касается среднего и низшего богословского образования, желающие могли не без труда получить его в Киево-Печерской лавре, где митрополит Антоний в бытность митрополитом Киевским и Галицким положил ему начало. Все монашествующие имевшие богословское образование, а также светские лица, проживавшие на территории лавры, обязаны были вести такие занятия со своими слушателями. Можно сказать, что до ежовщины, постепенно сокращаясь, богословское образование могли получить желающие – конечно, те, которым православный мир доверял после известного испытания…
И в других городах Советского Союза богословская жизнь протекала так же, как и в Киеве. Мы уже упомянули, как обстояло дело в Москве при участии архиепископа Варфоломея, архиепископа Феодора, проф. о. Павла Флоренского, проф. Голубцова и др., проживавших в Москве и в Сергиевом посаде. Студентам приходилось, помимо духовного образования, зарабатывать на кусок насущного хлеба, потому что материальной помощи ни откуда ожидать было нельзя. В таком же положении находилась и профессура. Но и первые, и вторые, несмотря на риск и постоянный страх безбоязненно выполняли свой священный долг.
В Петербурге академия тоже находилась в другом помещении. Она тоже до последнего дня существования выпустила немало епископов, священников и других церковных служителей. Просуществовала она до 1920 г., когда она была закрыта по распоряжению советской власти. После изгнания из помещения академии большевики запретили ей именоваться «академией» и разрешили называться «высшим богословским институтом». Затем и это название им не понравилось. Тогда они приказали именовать ее «Высшие Богословские курсы». С таким наименованием я застал ее, когда прибыл в Петербург в 1927 г. Во главе стоял старый магистр богословия о. Николай Чепурин (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), проректором был доктор богословия проф. о. А. Петровский. Проф. Чепурин читал гомилетику и пастырское богословие, проф. Петровский – Ветхий Завет. Известный всему просвещенному церковному миру проф. А. А. Димитриевский читал литургику и церковную археологию, проф. Василевский читал историю Русской Церкви, проф. А. Обновленский каноническое право, проф. о. М. Чельцов – Новый Завет, проф. о. Виталий Лебедев нравственное богословие. Проф. о. Н. Чепурин – апологетику и философию. Проф. П. Мироносицкий пение, проф. Шкловский языки, проф. Иоаникиев историю древней Церкви и сравнительное богословие. С более талантливыми и заслуживающими доверия учениками дополнительно вели занятия некоторые профессора, например, известный проф. Бриллиантов и др. Были также и маленькие законспирированные богословские кружки. Туда часто входили студенты разных институтов и университета. Никакой политикой в них не занимались, но безбожию не было пощады, изучали теорию и практику того, что так живо интересует каждого христианина, тем самым укрепляя себя духовно на случай всяких неожиданностей со стороны коммунистов. Когда наступил огненный экзамен, все, за редкими исключениями, показали себя христианами первых веков, как профессора, так и студенты.
Когда я прибыл в Петербург, на трех курсах было около 120 студентов. Лекции читались по вечерам, так как днем все были заняты на работе. Учение было бесплатное. Правда, кое-что поступало от епархии и от патриархии, но очень мало, разве на печатание лекций на ротаторе. Академическим храмом был храм, находившийся в помещении, где читались лекции, но академический храмовый праздник был на св. апостола Иоанна Богослова. В первый мой приезд на храмовый день всенощную служил наш бывший студент епископ Макарий Муромский, а литургию совершал архиепископ Хутынский Алексей.
Иногда происходили академические акты, защита и присуждение докторский и магистерских степеней. Кандидатские работы писались на заданную тему по той или иной богословской дисциплине. Утверждал академический совет после одобрения. Семестровые сочинения писались на вывешенные, на доске темы по заданию профессоров. Так как время было опасное и не было уверенности в грядущем дне, письменные работы не всегда держали в жилых помещениях, потому что при обысках, ГПУ забирало все и никогда не возвращало, так что труд пропадал. А писать в ту пору было не то, что в доброе старое время или теперь в духовных школах заграницей. Чтобы не пропадало время, в одно из тюремных сидений удалось написать две семестровые работы по сравнительному богословию и отправить их по назначению в двойном дне фанерного баула.
В тот период большевики любили устраивать диспуты, приглашая на них духовенство разных ориентаций. Такие диспуты проводились в столицах и в провинции. Руководили ими безбожники вроде Луначарского и ему подобных. Если на диспутах участвовали обновленцы, то безбожники оказывались победителями. Интересно было наблюдать на диспутах лже-митрополита А. Введенского и Луначарского. Когда последний критиковал религию и Православную веру, Введенский ее, как будто защищал, но эта защита носила странный характер. Толпа часто аплодировала Введенскому, наивно полагая, что он хорошо парирует безбожнику. На самом деле было далеко не так. Эта замечательная пара довольно часто вместе ездила в разные города на гастроли. В их распоряжение большевиками предоставлялись самые вместительные помещения, театры и т.д. Обычно расклеивались рекламные плакаты с приглашением православных и представителей других религий. Однако, скоро участие православных стало невыгодно большевикам и она перестали их приглашать, да и сами православные не пожелали участвовать при такой безбожной обстановке. Например, архиепископ Иларион (Троицкий) составил себе репутацию непобедимого оппонента антирелигиозников в Москве. В Киеве такими оппонентами были архиепископ Василий и о. Анатолий Ж. (Жураковский – ред.). В Петрограде о. Николай Чепурин. Последний после одного из своих выступлений на диспуте против Луначарского заметил нам, студентам, что после этих диспутов всегда чувствуешь себя так, как будто тебя окунули в помойную яму, неприятно там бывать и лучше вообще нам, православным, не выступать. Такого же мнения был и архиепископ Василий (Богдашевский). По словам близких к Введенскому лиц, он всегда после этих диспутов кутил с Луначарским в лучших советских барах. Когда большевики увидели, что диспуты не достигают цели, они их прекратили, а стали устраивать безбожные карнавалы, а также проводить в клубах, нередко устроенных в храмах, безбожные спектакли. При этом приноравливали их к большим православным праздникам и особенно бушевали под Рождество Христово и Пасху. Однажды в Киеве на Куреневке на Рождество Христово поставили кощунственную пьесу. Одна из девушек, изображавшая Божью Матерь, на следующий день была найдена убитой. Ходили слухи, что ее убили родственники – они не могли перенести позора, что у них выросла такая безбожница. В селе Недапчичах Черниговской области, Любечского района, под Пасху в клубе устроили пьесу под названием «На горячем»… В ней безбожники изображали священника, проживавшего на нелегальном положении, которого верующие пригласили совершить таинство крещения и как его накрыли комсомольцы. Пьесу играли школьные подростки 13 и 14 лет. Этим детям прививалась ненависть к духовенству и Церкви, а также поощрялся шпионаж, который потом выливался в такие уродливые формы, что дети доносили на своих родителей. Это поощрялось, а некоторые дети даже получали подарки от школьных безбожных руководителей.
На торфяных разработках около села Мнев, Черниговской области, Михайло Коцюбинского района, под Пасху поставили антирелигиозную пьесу. Неожиданно пошел сильнейший дождь с громом и молнией, вода просочилась на сцену, публика начала разбегаться, а политруки приказали, чтобы артисты играли до конца, несмотря на опустевший зал. Такие картины можно было встретить всюду в Советском Союзе в городах и селах. Союз воинствующих безбожников, обыкновенно награбив в закрытых храмах священнические облачения, иконы и кресты, наряжался в ризы и на грузовике под праздник во время богослужений останавливался около храмов и переодетые безбожники начинали плясничать и глумиться над верующими. Возмущенные верующие часто давали отпор организованным безбожникам хулиганам – бросали в них камни с мостовой, палки и т.п. За этот отпор и причиненные увечья, если они были, привлекались к ответу, главным образом, духовенство, которое не всегда могло сдержать справедливый гнев верующих. Им приходилось платить за это иногда своей жизнью, так как их судили по самым суровым статьям советского закона, вплоть до расстрела – вооруженная контрреволюция, подстрекаемая попами и их пособниками. Иногда власти сами провоцировали подобные стычки, дабы под благовидным предлогом избавиться от вредного, с их точки зрения попа. Так погиб, например, епископ Велико-Устюжский Иерофей (Агафоник) при народе в мае 1925 г.
На лаврском подворье, когда я прибыл туда, проживало 18 монахов. Во главе стоял архимандрит Иоасаф. Огромный храм не всегда вмещал посещавших его верующих. За исключением нескольких квартир в митрополичьем доме, все было отобрано советской властью. Их представители уже от себя сдавали квартиры за высокую очень плату, за храм брали отдельно. Но так как посещаемость храма была огромная, мы были в состоянии не только все оплачивать, но даже излишки посылать в Киев на лаврскую богадельню, конечно, не официально. Каждый священнослужитель обязан был зарегистрироваться в так называемом «отделе культов», без чего не имел права служить. В больших городах это было проще, а в малых и селах довольно трудно, потому что царил местный произвол.
За отсутствием назначенного возглавлявшим тогда всю Церковь митрополитом Сергием митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых) епархией управлял епископ Николай Петергофский (впоследствии Крутицкий). Помимо него в городе проживали: архиепископ Алексей Хутынский (будущий патриарх Алексей I), архиепископ Гавриил (Воеводин), изгнанный из своей Полоцкой епархии большевиками, епископ Стефан (Бех), находившийся не у дел, так как с него была взята подписка о невыезде из города, а также петроградские викарии: епископы Димитрий Гдовский, Григорий Шлиссельбургский, Сергий Нарвский.
Все главные соборы были отняты от православных и переданы обновленцам: Исаакиевский, Казанский, Благовещенский, Андреевский, а также много храмов. У православных в то время было храмов 30. Из них около 10 подворий разных монастырей, а также Александро-Невская лавра с 50 человек братии, большой Ново-Девичий монастырь со 100 насельницами, приблизительно. Все же большая часть храмов была уже закрыта, не считая домовых и некогда бывших при учебных заведениях церквей. Кафедральным собором считался храм Воскресения-на-Крови.
В первый год пребывания в Петербурге, в 1927 г., на рождественские каникулы я поехал вместе со своим другом архимандритом Львом (Егоровым) на богомолье в древний русский город – Великий Новгород. Тяжело было видеть варварское разрушение нашей церковной старины здесь. В новгородском кафедральном соборе св. Софии, памятнике XII века, иногда устраивали увеселения, а мощи святых были обнажены. В не менее древнем знаменитом Юрьевском монастыре на живописном берегу озера Ильмень был устроен дом инвалидов. В чудесном соборе этого монастыря из-за сырости и отсутствия отопления позолота с многоярусного дивной резьбы иконостаса падала на пол. В Арсеньевском монастыре, расположенном на живописном острове вблизи Новгорода, все было закрыто, монахи изгнаны, сам монастырь отдан в аренду простому крестьянину, который привел его в ужасный вид. Он исполнил нашу просьбу и открыл соборный храм со священной гробницей преподобного. Там мы увидели мерзость запустения. Посетил Антониев, Моисеев и Хутынский монастыри. Всюду одна и та же печальная картина разорения и уничтожения.
Приехал я в Петербург как раз в тот период, когда начинался раскол среди православных в связи с декларацией 1927 г. митрополита Сергия. Что предшествовало ей, можно представить, если принять во внимание хоть часть всего вышеизложенного. Но как бы ни было тяжело, митрополит Сергий не должен был ее подписывать, если он ее действительно подписал в такой недопустимой редакции, в какой она была опубликована, или признал свою подпись. Этой декларацией он наносил удар идейной борьбе Православной Церкви с богоборческой властью, затемняя в глазах православных и всего мира ореол мученичества и исповедничества, раскалывая Православную Церковь на две половины. Нельзя было покупать у коммунистов видимость церковной свободы такой дорогой ценой. «Горе миру от соблазнов», учил Спаситель, «но горе тому, через кого соблазн приходит». Так было в данном случае.
В оправдание митрополита Сергия приводилось такое рассуждение: не пойди он на уступки, он был бы арестован и на его место мог прийти иерарх более беспринципный, чем он, например митрополит Серафим (Александров), декларация могла бы оказаться еще хуже. Но хуже быть не могло! Другие в оправдание митрополита Сергия повторяли его слова о том, что сейчас он переходит грязную лужу, но зато его приемник пойдет по сухой чистой дороге. И это не оправдалось на деле! Преемник по пути соглашательства пошел еще дальше своего учителя. В результате православные, изверившись в своих духовных руководителях, услышав, что с амвона провозгласили заведомую ложь, потеряли чувство сопротивляемости в борьбе со злом, стали поспешно отходить от Православной Церкви, не так защищая ее, как в первые годы, а коммунистам были развязаны руки для окончательной расправы со стойкими иерархами, духовенством и мирянами.
Что дала митрополиту Сергию его декларация? Что к 1941 г. почти все было ликвидировано за исключением самого митрополита Сергия и нескольких епископов при нем, не более десятка на всю страну и двух десятков священников, невольных агентов ГПУ! Я вспоминаю беседу с епископом Парфением еще задолго до этой трагедии о том, что Господь за грех народов попускает исчезновение некоторых церквей совершенно с лица земли, как это было, например, с цветущей Карфагенской Церковью. Во время ее расцвета там было несколько десятков епископов, сейчас полное опустошение и о ней осталось только воспоминание. Так может быть и с Русской Православной Церковью. Когда я впоследствии передал эту беседу схиархиепископу Антонию, он сказал: «А знаешь, что я тебе скажу? Может быть, в то время епископ Парфений был в Духе Святом и сказал тебе это»!
Архиепископ ЛЕОНТИЙ (Филиппович)
Русский Пастырь № 14/1992 г.
Архиепископ Леонтий (Филипович) родился в 1907 г. в России. С детства он посещал Киево-Печерскую Лавру, где впоследствии и стал послушником. В 20-х и 30-х годах, годах неописуемого террора и преследования Святой Церкви Христовой, будущий епископ избирает узкий и тернистый путь служения Христу. Он знакомится с будущими новомучениками и исповедниками Российскими, помогает им и впитывает в себя их дух, таким образом, являясь живой нитью связывающую нас с той эпохой. Будущий епископ не избегает участи исповедников веры и трижды сидит в тюрьме. В 1941г. архимандрит Леонтий принимает архиерейский сан в Почаевской Лавре с титулом епископа Житомирского. С 1941-43 гг. епископ Леонтий рукополагает свыше 300 священников, несколько епископов и открывает сотни храмов. В 1943 он покидает Родину, входит в состав архипастырей Русской Православной Церкви Заграницей и назначается сперва епископом в Австрию и Германию, а впоследствии в Южную Америку, где он подвизается до своей кончины в 1971 году. Архиепископ Леонтий был очень близок к приснопамятным архиепископам Иоанну (Максимович) и Аверкию. Немало материала из воспоминаний Владыки Леонтия о церковных деятелях российского лихолетия вошло в труд протоиерея Михаила Польского – «Новые Мученики Российские».
Святейший Патриарх Тихон, в свое время анафематствовавший советскую власть и не снявший этого проклятия до самой своей внезапной и загадочной смерти в 1925 г., видя все возрастающие страдания гонимой большевиками Русской Православной Церкви и желая облегчить сколь возможно невыносимо тяжелое положение духовенства, вскоре после разстрела Петроградского Митрополита Вениамина, архимандрита Сергия (профессора Шеина) и других участников так называемого «процесса церковников» начал прилагать большие усилия к тому, чтобы каким-нибудь образом добиться установления более нормальных и, по возможности, «мирных» политических отношений между Православной Церковью и советским государством.
Закон об отделении Церкви от государства, как казалось многим, был совершенно правильным актом безбожной и воинствующей против всякой религии советской власти по отношению к Русской Православной Церкви.
Протопресвитер Алексий Ионов (1907 - 1977)
Родился 29 марта 1907 г. в г. Двинск (Латвия (тогда на территории Российской империи)). После революции в эмиграции в Латвийской республике в связи с изменением государственных границ. Учился в Двинске. Участник съезда Русского студенческого христианского движения (РСХД) в Печерах. Женат на Валентине Григорьевне Ионовой. Принял решение посвятить себя церковному служению. Уехал на учебу в Париж и окончил Свято-Сергиевский православный богословский институт. 30 октября 1932 г. Алексей Ионов был рукоположен во диакона. После окончания Парижского института о. Алексий возвращается в Латвию и с 18 декабря 1933 г. становится настоятелем Аксеново-Горского прихода. Вокруг молодого и талантливого священника собирается община, которая начинает выпускать собственный миссионерский листок. Летом 1935 г. в имении Адамово (около Резекне) был проведен первый слет русских скаутов Латвии. В нем участвовало около 300 человек из почти что всех русских скаутских и гайдовских дружин. Начальником лагеря был скм. Лев 
Буковский, а духовником – тогда еще совсем молодой о. Алексей Ионов, сам бывший в юности скаутом (из книги проф. Ю.В.Кудряшова «Российское скаутское движение»).
С сентября 1937 г. о. Алексия переводят в Ригу, где он служит вторым священником в Александро-Невском храме. В Риге он был духовным руководителем одной из рижских скаутских дружин.
В августе 1941 г. в числе первых посланников митрополита Сергия (Воскресенского) отправляется в Псков и участвует в восстановлении псковских храмов. С 27 августа 1941 г. о. Алексий служил в г. Острове и являлся благочинным Островского округа. Под руководством и при активном участии благочинного ремонтировались и открывались храмы, совершались богослужения, церковные таинства. Отец Алексий проводил катехизические занятия со взрослыми, благодаря его усилиям в школах района были введены уроки Закона Божия. Немало сил миссионером было отдано на подготовку учителей для преодавания этого предмета. Отец Алексий проявлял заботу о военнопленных: для них совершались специальные богослужения, в храмах проводился сбор вещей, медикаментов и продуктов. Также благотворительная деятельность благочинного и его помощников охватывала беженцев и детей-сирот. Указом экзарха Сергия от 17 августа 1942 г. о. Алексий Ионов был награжден орденом Миссии I степени. 28 апреля 1943 г. о. Алексий был переведен в г. Гдов настоятелем Св.-Афанасиевской церкви и назначен благочинным Гдовского округа. 22 августа 1943 г. прот. Алексий Ионов был назначен настоятелем Варлаамовского храма в г. Пскове. 8 февраля 1944 г. о. Алексий Ионов в связи с общей эвакуацией был отчислен от Псковской миссии и назначен вторым священником рижского Александро-Невского храма. Помимо этого о. Алексий обслуживал духовные нужды многочисленных беженцев: совершал для них богослужения, проводил евангельские беседы, читал лекции. С приближением линии фронта о. Алексий вместе с семьей эвакуировался в Европу. Оказавшись в конце войны в Германии, он включился в Русское Освободительное Движение (возглавляемое Комитетом Освобождения народов России и генералом Власовым). После окончания войны о. Алексию удалось избежать насильственной репатриации в Советский Союз и он вместе с близкими людьми уезжает в США. Вступил в клир Северо-Американской митрополии (далее – САМ) и изначально исполнял обязанности настоятеля церкви Казанской иконы Божьей Матери в Си-Клиффе (пригород Нью-Йорка). В 1949 году стал благочинным Нью-Йоркского округа. Позже стал членом митрополичьего совета, секретарем Большого Собора епископов, председателем Благотворительного комитета САМ, с 1961 года редактором «Русско-Американского Православного Вестника» и др. Кроме того, церковное руководство САМ часто о. Алексию поручало выполнение различных разовых заданий.
В 50-60-х годах протоиерей Алексий принял активное участие в работе Свято-Серафимовского фонда, который занимался духовной помощи православным эмигрировавшим в Америку. Проводились культурно-просветительские вечера и беседы, распространялась духовная литература. Опубликовал воспоминания о деятельности Псковской миссии в журнале "По стопам Христа" (1952). После 1970 г. митрополия восстановила каноническое общение с Московским Патриархатом. Это вызвало протест священника. В итоге, 16 февраля 1970 года о. Алексий был исключен из клира митрополии и освобожден от должности настоятеля церкви Казанской иконы Божьей Матери в Си-Клиффе. Тогда же протоиерей Ионов перешел в клир Русской Православной Церкви заграницей и стал совершать службы в домовом храме, освященном во имя Св. преп. Сергия Радонежского в городке Глен-Ков. Там же была оборудована и квартира настоятеля. В 1974 году архиерейский Синод РПЦЗ возвел о. Алексия в сан протопресвитера. В 1975 году Алексий Ионов был переведен на должность настоятеля Синодального подворья.
Служил в церкви Всех святых в земле Российской просиявших в г. Бурлингейм близ г. Сан-Франциско (шт. Калифорния, США).
Однако вскоре, о Алексий сильно заболел и не мог исполнять свои обязанности. 22 января 1977 года закончился земной путь русского православного священника из Латвии.
Составлено по источникам:
Зноско-Боровский Митрофан, прот. Памяти протопресвитера Алексия Ионова // Православная Русь. 1977. № 5. С. 7-8.
Корнилов А.А. Духовенство перемещенных лиц: Биографический словарь. - Нижний Новгород, 2002. - С. 18-19.
Шмеман Александр, прот. Дневники: 1973-1983 / Пер. с англ. - М.: Русский путь, 2005. - С. 662-717.
50 лет истории прихода храма Всех святых в земле Российской просиявших в г. Бурлингейм (шт. Калифорния США.
В литературе и кинематографе
Алексей Ионов — прототип героя романа Александра Сегеня «Поп» и снятого по нему одноименного фильма, священника Александра Ионина. При этом между биографией прототипа и персонажа имеются существенные расхождения (в частности, персонаж показан лояльно относящимся к Советам, тогда как реальный прототип был их непримиримым противником; персонаж остаётся в СССР и отбывает срок заключения, тогда как прототип стал эмигрантом). Да и по самому типажу - Алексий Ионов являлся человеком высокообразованным, тогда как герой фильма был типичным сельским батюшкой.
Все премудро и разумно в нашей Св. Церкви, матерински пекущейся о нашем спасении. А потому от вас ничего более не требуется, как только тщательно усваивать, впитывать в себя все, чему учит и наставляет нас Св. Церковь, и становиться церковными людьми, то есть не формально лишь числиться, а действительно быть членами Церкви – жить жизнью Церкви.
Жизнь Церкви наглядным и ощутительным для всех образом проявляется прежде всего в Богослужении – в нашем исполненном глубочайшего назидания годовом круге Богослужения. Вот почему так необходимо стараться не пропускать ни одного Богослужения, вникать в Богослужение, сливать свою личную жизнь с жизнью Церкви в ее Богослужении. Так оно и было в старину у нас на Руси, когда наш народ все события своей личной, семейной и общественной жизни тесно связывал с церковными праздниками и постами и самое время определял по ним. «Это было на святках», говорили тогда; а «это случилось в Великом Посту» и т. д.
Все церковные праздники, дни памяти святых и посты с их Богослужебными чинопоследованиями имеют своей задачей духовно воспитывать наши души, преобразовывать нас в «новую тварь», годную для наследования предназначенного нам Богом вечного блаженства. А это совершенно необходимо, ибо ничто скверное и нечистое не имеет наследия в Царстве Божием и не может войти в него (Ефес. 5, 5 и Откр. 21, 27).
Но особенно важное значение в этом отношении имеет Великий Пост, как время нарочито определенное Св. Церковью для всеобщего вашего нравственного очищения и освящения, ради достойной подготовки к празднованию величайшего христианского праздника Пасхи, когда мы «смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начала» и когда Св. Церковь как бы дает нам вкусить предначатие уготованного нам райского блаженства.
Еще задолго, исподволь и заблаговременно начинает Св. Церковь подготовлять нас к подвигу Великого Поста, дабы мы вступили в него с полным сознанием того, что от нас требуется, и тем благотворнее проводили его.
Великий Пост имеет как бы свое преддверие, состоящее из четырех предшествующих ему воскресных дней, каждый со своим глубоко назидательным содержанием.
Милостью Божиею и в этом году мы вновь поставлены в преддверии Великого Поста. Какая глубокая премудрость сокрыта в этом «преддверии», в этих так называемых «приготовительных неделях» к Великому Посту!
Вот первая из них – Неделя Мытаря и Фарисея. До самых глубин пронизывает грешную душу умилительный призыв к покаянию в столь трогательном песнопении: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче...», которое повторяется затем на всех воскресных утренях в течение всего Великого Поста. Церковь зовет нас к покаянно и при этом в образной притче о мытаре и фарисее живо напоминает, что истинному покаянию более всего препятствует «фарисеево высокоглаголание» – гордость и превозношение, самодовольство и самолюбование, самохвальство и самоублажение, невидение, незамечание своих грехов и легкое нахождение их у других людей, с безжалостным осуждением и уничижением их.
К сожалению, современное ходячее понятие о «фарисействе» слишком сужено и упрощено, почему многие современные христиане далеки от мысли признать себя «фарисеями». Принято считать, что «фарисей» это тот, кто любить молиться на показ и притворяется перед людьми благочестивым, не будучи таковым на самом деле. Но, в действительности, понятие «фарисейства» гораздо шире: «фарисей» это тот, кто уверен в своей добродетели, кто высоко ценит свои труды и заслуги, кто не находит нужным каяться и исправлять свою жизнь, кто охотно судит и уничижает других, считая себя выше и лучше их. «Фарисейство», по учению Св. Отцев, – самый тонкий и опасный недуг, которым, в большей или меньшей степени, заражены все люди, поскольку они грешат, а каяться не хотят, и даже не видят своих грехов, не сознавая для себя нужды в покаянии.
В своем Богослужении на неделю Мытаря и Фарисея св. Церковь убеждает нас «отринуть высокохвальную гордыню, лютое возношение и мерзкое надмение фарисея» и «поревновать мытареву смирению», «смирить себя воздыханиями», «Богу беседующе теплыми слезами», «дух сокрушенный Богу приносяще» и, вопия в сердечном сокрушении о своих грехах, подобно мытарю: «Боже, милостив буди мне грешному!»
О, как далек современный человек, воспитанный в духе идей «гуманизма» от «мытарева смирения»! как трудно ему, упоенному гордыней от своих «достижений», сознать себя грешником, нуждающимся в помиловании!
Ведь вся современная «культура» заквашена на гордыне, и ей чуждо даже самое понятие греха. Не потому ли основой человеческой жизни стало «самолюбие», и нередко даже из уст людей, считающих себя христианами, можно слышать слова: «я горжусь»...
Но Евангелие Христово учит иначе: «всяк возносяйся, смирится: смиряяй же себе, вознесется» (Лук. 18, 14). И как часто видим мы исполнение этих слов уже в этой земной жизни. Но что будет с гордецами, нежелающими смиряться, в жизни будущей – страшно сказать! Участь их – с сатаною и бесами злыми, в гордыне своей возставшими против своего Творца-Бога.
Как утешительна для нас притча о Блудном Сыне, выражающая собою назидание второй «приготовительной недели» к Великому Посту! Бог – наш любящий Отец, и сколь бы ни были велики наши грехи, мы никогда не должны отчаиваться в своем спасении: лишь бы не утратили мы способности к покаянию. А если мы искренно каемся, признавая себя блудными сынами, ушедшими из отеческого дома, «на страну далече», то Щедрый и Милостивый Господь, Который «всем человеком хощет спастися и в познание истины приити», радостно приметь нас в Свои отеческие объятия.
Но и тут опять требуется от нас, чтобы мы сломили свою гордыню и сознали бы, что мы – не более, как «блудные сыны» ничего доброго не имеющие, расточившие все свое духовное богатство с блудницами; чтобы мы ни на что не притязали, а смиренно исповедали: «Отче, согреших на небо, и пред Тобою, и уже несмь достоин нарещися сын Твой: сотвори мя, яко единаго от наемник Твоих» (Лук. 15. 18-19). И тогда Господь, Которому всего любезнее добродетель смирения, все нам простит, все потерянное нами возвратит и устроит в честь нашу радостный пир духовный, ибо «великая радость бывает на небеси о едином грешнице кающемся», большая, нежели о девятидесятих и девяти праведниках, не требующих покаяния (Лук. 15, 7).
Какая умилительная это картина всепрощения Божия! И как неправы те неразумные люди, которые дерзают обвинять Бога в жестокости за наказание грешников временными и вечными муками. Не Бог нас наказывает, а сами мы себя наказываем, безумно отвергая любовь Божию и всепрощение через наше упорство во грехах, через наше нежелание каяться. Не потому ли жизнь современных людей, отступивших от Бога, отвергающих Бога, все более и боле уже здесь на земле начинает походить на ад кромешный, чуждый подлинных светлых радостей и исполненный мук и страданий, душевных и телесных?
Тут мы подходим к потрясающему душу назиданию, которое предлагает нам третья «приготовительная неделя» к Великому Посту – Неделя Мясопустная, когда по уставу Церкви, бывает «мяса отпуст», то есть прекращение ядения мяса. Св. Церковь, в Евангельском чтении, а также в живых и образных песнопениях, напоминает в эту неделю то, что ожидает всех упорных нераскаянных грешников – Страшный Суд, когда «возгласят трубы, и истощатся гробы, и воскреснет все человеческое естество трепещущее», когда «книги разгнутся и явлена будут деяния человеков пред нестерпимым судилищем», когда «ничтоже может помощи нам, Богу сушу судии, ни тщание, ни козни, ни слава, ни дружба», но «дела наша осудят нас».
Через все Священное Писание красной нитью проходит мысль о воздаянии в будущей жизни, ожидающем, как праведников, так и грешников. «Се, гряду скоро, и мзда Моя со Мною, воздати коемуждо по делом его», говорит Господь (Апок. 22, 12). Вот почему неправы те современные умники, даже из числа будто бы верующих, которые, вопреки ясному учению Слова Божия, не любят думать и говорить о кончине мiра, о Втором Пришествии Христовом и о Страшном Суде, относя все это в какое-то неопределенное, безконечно-далекое будущее. Для них этот день и час, о котором они не помышляли и к которому они не хотели готовиться, будет особенно страшным, ибо он застигнет их врасплох, как и предрекает о сем Слово Божие, уподобляя его сети, которая внезапно найдет на всех живущих по всему лицу земли (Лук. 21, 35).
Не так учит Св. Церковь. Она внушает нам постоянно помышлять об этом «страшном дне судном» и «трепетать» его: «Помышляю день страшный, и плачуся деяний моих лукавых: како отвещаю безсмертному Царю? коим же дерзновением воззрю на Судию блудный аз? Благоутробный Отче, Сыне Единородный, Душе Святый, помилуй мя!»
«Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши», учил еще в Ветхом Завете премудрый Сирах (7, 39). Эти слова его часто любят повторять, приводя в своих писаниях, Святые Отцы-подвижники, считавшие память о смерти, суде и воздаянии необходимым основанием подлинной духовной жизни христианина.
Как далеко от всего этого умонастроение современных христиан, которые не только гонят от себя мысль о том, чего «никто не избежит», но и в самые дни и часы Богослужений, напоминающих об этом, устраивают развлечения и увеселения – всякие скоморошества и «балы-маскарады», давно осужденные Св. Церковью, по своему неприличию для звания христиан!
И, наконец, последнее воскресение перед Великим Постом – Неделя Сыропустная, когда вспоминается самое печальное событие в жизни человечества – то именно, что послужило причиною всех зол и бедствий для человека, – грехопадение первых людей и изгнание их из рая.«Плач Адама» – так лучше всего охарактеризовать умилительное Богослужение этого дня.
«Милостиве, помилуй мя, падшаго!» – учит нас взывать в этот день к Богу Св. Церковь, напоминая нам, что мы – потомки падшего Адама, и все, без всякого исключения, унаследовали его поврежденную грехом природу, влекущую нас ко греху и нуждающуюся в покаянии. Следовательно, неправильно думать, будто грех есть что-то естественное и законное, с чем не следует бороться. Грех есть болезнь души, причиняющая ей тяжкие скорби и страдания; грех есть корень всех зол и бедствий в мiре. А Великий Пост, установленный Св. Церковью, есть поприще борьбы с грехом, курс спасительного лечения для наших душ, измученных, истерзанных язвами греха.
А так как прародители наши пали через невоздержание и непослушание Богу, то главное, в чем состоит подвиг Великого Поста это – воздержание и послушание. Мы воздерживаемся от всего того, что питает и укрепляет в нас греховный страсти: от вкушения тучной пищи, от многоядения и многопития и от всякого удовлетворения своим страстям и похотям, стараясь тщательнее, чем обычно, исполнять все заповеди Божии и все уставы Св. Церкви.
Кто отвергает пост, не желая и не признавая нужным для себя поститься, тот отвергает свое собственное спасение. Такой напоминает собою больного смертельной болезнью, не желающего лечиться. Но больной телом, пренебрегающий лечением, умирает лишь временно, телесной смертью, – а нежелающего каяться и поститься грешника ожидает вечная, духовная смерть.
Молясь, постясь и каясь в своих грехах Великим Постом, мы просим Бога о прощении наших грехов. Это прощение подается нам при условии, что и мы простим грехи наших ближних против нас, ибо «суд без милости» ожидает «не сотворшаго милости» (Иак. 2. 13), по естественному закону Высшей Божественной Правды, о чем свидетельствует и самая совесть наша.
«Аще отпущаете человеком согрешения их» – слышим мы в этот день слова Самого Господа в евангельском чтении за литургией: «отпустит и вам Отец ваш небесный. Аще ли не отпускаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших» (Матф. 6, 14-15). Вот потому-то издревле и установлено Св. Церковью в этот день, после вечерни, при самом вступлении в Великий Пост, испрашивать друг у друга прощения, чтобы чистым, облегченным сердцем и умиротворенною душою проходить поприще покаяния.
Впитаем же в себя, братие, эти спасительные наставления Св. Церкви: отринем фарисейскую гордыню, стяжем мытарево смирение, сознаем себя блудными сынами, будем трепетать ожидающего нас Страшного Суда и горько оплакивая свои греховные падения, подобно прародителю Адаму, начнем предлежащий нам подвиг покаяния, примирившись со всеми, кого мы обидели или кто нас обидел, – «да сподобимся вси видети всечестную страсть Христа Бога, и святую Пасху, духовно радующеся». Поступая так из года в год мы несомненно удостоимся праздновать и вечную нетленную Пасху в невечернем дни Царствия Христова».
+ Епископ Аверкий.
Печатается по: Архиепископ Аверкий. Современность в свете Слова Божия. Слова и речи. Т. I. 1951-1960 г.г. Типография преп. Иова Почаевского. Holy Trinity Monastery, Jordanville, N. Y. 1975 г. С. 217-222.
Сверено с оригиналом.
Слово въ недѣлю мытаря и фарисея.
Глаголю вамъ, яко сниде сей оправданъ въ домъ свой паче онаго (Лук. 18, 14). 1861 г.)
Притчу о мытарѣ и фарисеѣ, которую нынѣ мы слышали въ Евангельскомъ чтеніи, Христосъ Спаситель оканчиваетъ тѣмъ, что фарисей пошелъ въ домъ свой какъ осужденный, или неоправданный, а мытарь какъ оправданный. Сниде сей оправданъ въ домъ свой паче онаго.
Но развѣ они были въ судилищѣ? Развѣ надъ ними производился судъ? Они были въ церкви. Они молились.Отсюда открывается видъ на церковь и на молитву, который, вѣроятно, не всѣ довольно примѣчаютъ и пріемлютъ во вниманіе. Входя въ церковь, становясь на молитву, мы всего скорѣе представляемъ себя просителями, а Бога подателемъ благъ.
Это справедливо: но это не все. Слово Христово показываетъ, что церковь, будучи домомъ молитвы, въ тоже время есть и судилище Божіе. Ты молишься: а невидимый Судія внемлетъ не только словамъ твоимъ, но и мыслямъ и чувствованіямъ сердечнымъ, и производитъ надъ тобою праведный судъ. Ты окончишь молитву: и пойдешь отсюда или оправданный или неоправданный, или даже осужденный. Пророкъ сказалъ о комъ-то: молитва его да будетъ въ грѣхъ (Псал. 108, 7). Видно, есть кто-нибудь, надъ кѣмъ сбывается сіе слово: потому что Пророки не говорятъ словъ на вѣтеръ.
Итакъ, молитвенники, надобно намъ позаботиться, какъ бы избѣгнуть осужденія, какъ бы достигнуть оправданія. Для сего посмотримъ, какъ достигъ оправданія мытарь, какъ не достигъ фарисей.
Искусный и крѣпкій молитвенниче, Святителю Алексіе! Осѣни твоимъ благословеніемъ умы и сердца поучающихся молитвѣ, да не уклонится слово наше отъ слова Христова; да уразумѣютъ слушающіе внутренно болѣе, нежели изречетъ внѣшнее немощное слово.
Фарисей ставъ, сице въ себѣ моляшеся: Боже, хвалу Тебѣ воздаю. Кажется, это не худая молитва.
Фарисей молится въ себѣ, то есть, внутренно, мысленно, сердечно: это лучше нѣкоторыхъ изъ насъ, которыхъ уста произносятъ молитву, а сердце ея не чувствуетъ, и мысль не рѣдко уклоняется отъ нея къ постороннимъ предметамъ, или, которые слушаютъ церковное чтеніе и пѣніе ухомъ тѣлеснымъ, но не отверзаютъ глубокимъ вниманіемъ слуха внутренняго, и не одушевляются духомъ молитвы. По такимъ расположеніямъ надлежитъ опасаться, чтобы намъ не остаться болѣе чуждыми оправданія, нежели неоправданный фарисей.
Фарисей воздаетъ хвалу Богу: и это лучше нѣкоторыхъ изъ насъ, которые въ молитвѣ помышляютъ болѣе о томъ, чтó нужно имъ, нежели о томъ, чтó угодно Богу, которые, какъ алчущіе наслѣдія отеческаго, а не любви, дѣти, приходятъ въ домъ Отца Небеснаго, чтобы просить себѣ нужнаго и ненужнаго, полезнаго и неполезнаго, а не для того, чтобы созерцать Его совершенства, чтобы исповѣдывать Его премудрость, благость, провидѣніе, помощь, благодѣянія, чтобы вкушать отъ Его любви и благодати, приносить Ему свою любовь, благодарность, хвалу и славу.
Фарисей — человѣкъ не безъ подвиговъ и не безъ добрыхъ дѣлъ. Пощуся, говоритъ онъ, двакраты въ субботу, десятину даю всего, елика притяжу. Поститься два дни въ недѣлю законъ ветхозавѣтной Церкви не предписывалъ; это былъ постъ, введенный частнымъ преданіемъ, и добровольно принятый фарисеемъ; изъ чего можно заключить, что тѣмъ паче неопустительно наблюдалъ онъ посты законные. Давать десятину, то есть, десятую долю отъ стада, отъ произведеній земли, отъ годоваго дохода, церкви, ея служителямъ и нищимъ, предписывалъ законъ, впрочемъ, не тщательно исполняемый въ послѣднія времена ветхозавѣтной Церкви: фарисей, дававшій десятину отъ всякаго пріобрѣтенія, конечно, былъ ревнитель закона лучше многихъ, — и, нельзя не признаться, лучше нѣкоторыхъ изъ насъ, которые не только не налагаютъ на себя добровольныхъ постовъ, но и установленные Церковію посты или явно нарушаютъ, или исполняютъ небрежно, изобрѣтая постъ роскошнѣе мясоястія, — которые не только десятой доли отъ своихъ пріобрѣтеній не отдѣляютъ на церковь и на ея служителей, и на нищихъ, но и скудную на сіе долю отдаютъ неохотно, какъ бы невольную дань, а не съ радостію, какъ жертву Богу. Повторяю: надлежитъ опасаться, чтобы не остаться намъ болѣе чуждыми оправданія, нежели фарисей неоправданный.
Но какъ же онъ не оправданъ? — Тотчасъ увидите.
Фарисей ставъ, сице въ себѣ моляшеся: Боже хвалу Тебѣ воздаю, яко нѣсмь якоже прочіи человѣцы. По-видимому онъ хвалитъ Бога: но въ самомъ дѣлѣ превозноситъ самого себя. Хвала Богу служитъ у него только средствомъ выраженія того, какъ онъ доволенъ собою, что онъ лучше другихъ. Посему не трудно понять, можетъ ли его молитва быть угодна Богу: это — кадило, изъ котораго восходитъ не благоуханіе благоговѣнія и умиленія, но смрадъ гордости и тщеславія. Понятно, почему онъ не можетъ быть оправданъ: провозглашая себя лучшимъ другихъ и безпорочнымъ, онъ не только говоритъ, самъ не зная что, какъ не сердцевѣдецъ, но и очевидно говоритъ неправду; потому что лучше его знающій человѣческую добродѣтель Апостолъ свидѣтельствуетъ: аще речемъ, яко грѣха не имамы, себе прельщаемъ, и истины нѣсть въ насъ (1 Іоан. 1, 8).
Научимся изъ сего, братія, какъ вообще не думать о себѣ высоко, такъ въ особенности не высокомудрствовать въ молитвѣ. Чтó тебѣ заглядываться на свои ничтожныя добродѣтели, когда надобно созерцать безконечныя совершенства Божіи? Чтó тебѣ хвалить себя, когда надобно прославлять Бога? Если ты наслаждаешься самъ собою: то конечно душа твоя не возжаждетъ къ Богу; а потому и благодать Его не прійдетъ упоить тебя отъ тука дома Его потокомъ сладости Его.
Фарисей въ молитвѣ не только хвалилъ себя, но и порицалъ другихъ. Нѣсмь якоже прочіи человѣцы, хищницы, неправедницы, прелюбодѣе, или якоже сей мытарь. Сихъ словъ не оправдаетъ и человѣкъ незлобивый и кроткій: какъ оправдаетъ ихъ Богъ всеблагій, человѣколюбивый, Котораго щедроты на всѣхъ дѣлѣхъ Его? Предъ лицемъ Божіимъ ты укоряешь ближняго, какъ порочнаго, какъ преступника, но Богъ имѣетъ его подъ своимъ провидѣніемъ, и милуетъ; итакъ, въ твоемъ укореніи ближияго не скрывается ли дерзновенное укореніе самого Бога, Который его милуетъ? И какая тебѣ польза высматривать пороки ближняго? Ты не дѣлаешься святымъ отъ того, что видишь его грѣшнымъ; напротивъ того, твое око, которое Богъ сотворилъ, и паки хочетъ сотворить чистымъ, самъ дѣлаешь лукавымъ. Ты ставишь сего мытаря между хищниками и неправедниками; но, можетъ быть, сей низкій въ глазахъ твоихъ Закхей, чрезъ часъ, какимъ-нибудь способомъ, поднимется выше, чтобы узрѣть Христа, и еще чрезъ часъ Христосъ о немъ скажетъ, яко и сей сынъ Авраамль есть (Лук. 19, 9). — Какими тогда глазами воззришь на того, котораго теперь порицаешь?
Опасное, братія, искушеніе, безъ нужды разсматривать недостатки и грѣхи другихъ людей, и прельщать себя мыслію, что мы не таковы, какъ они. — Точно, это значитъ прельщать самихъ себя. Глумясь надъ пороками ближнихъ, мы нарушаемъ заповѣдь любви къ ближнимъ; оскорбляемъ Бога, ихъ милующаго; оскверняемъ нашъ умъ нечистыми представленіями; подвергаемся опасности быть порицателями невинныхъ и даже будущихъ святыхъ; смрадомъ нечистыхъ воспоминаній растлѣваемъ благоуханіе молитвы; немирною совѣстію воспящаемъ сердце наше отъ восхожденія горѣ; и, конечно, не достигнемъ оправданія отъ Того, Который рекъ: не судите, да не судими будете.
Кто избавитъ насъ отъ сего искушенія? Кто намъ покажетъ надежный способъ достигнуть оправданія въ молитвѣ? — Сей мытарь, толико презираемый фарисеемъ. Мытарю поручилъ сіе Христосъ Спаситель въ словѣ притчи.
Мытарь, издалеча стоя, не хотяше ни очію возвести на небо, но біяше перси своя, глаголя: Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшнику. Вотъ молитва, въ слѣдствіе которой мытарь сниде оправданъ въ домъ свой. Слѣдственно, здѣсь есть и для насъ образецъ молитвы, которая способна достигнуть оправданія.
Мытарь, вошедъ въ церковь, стоитъ вдали, ближе къ дверямъ храма, нежели къ его внутренней святынѣ. Чтó сдѣлаемъ мы по сему образцу? Станемъ ли тѣсниться въ притворѣ, оставивъ церковь пустою? — Сіе не было бы сообразно ни съ удобствомъ, ни съ порядкомъ церковнымъ. Кто можетъ, поколику можетъ, да подражаетъ и видимому образцу оправданной мытаревой молитвы: всякій же да тщится постигнуть духъ образа сего, и онымъ одушевиться!
Чтó значитъ мытарево стояніе вдали? — Страхъ Божій предъ святынею Божіею, чувствоваиіе своего недостоинства. И мы да стяжемъ и да сохранимъ сіи чувствованія! О, Боже святыни и славы! Тотъ, котораго Ты оправдываешь, не дерзаетъ приближиться къ святынѣ Твоей: какъ же дерзаю я, достойный тысячекратнаго осужденія, входить во внутренность Твоего святилища, прикасаться къ святынѣ Твоей, которой Ангелы со страхомъ служатъ, приступать къ таинствамъ Твоимъ, въ которыя Ангелы желаютъ приникнуть? Даруй мнѣ страхъ и трепетъ и самоосужденіе, да не осудитъ меня мое дерзновеніе.
Мытарь не хочетъ и очей возвести на небо. Чтó сіе значитъ? — Смиреніе. Итакъ, имѣй смиреніе въ молитвѣ: и будешь имѣть молитву оправдывающую.
Мытарь біетъ себя въ перси. Чтó сіе значитъ? — Сокрушеніе сердца о грѣхахъ и покаяніе. Итакъ, имѣй и ты сіи чувствованія. — Сердце сокрушенно и смиренно Богъ не уничижитъ.
Чтó ознаменовалось видимыми образами молитвы мытаревой: тó же выражаютъ и слова: Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшнику. Мытарь не опирается на свои дѣла, подобно фарисею, но уповаетъ на милосердіе Божіе. Съ біеніемъ себя въ перси называя себя грѣшникомъ, онъ чрезъ сіе исповѣдуетъ, что правосудіе Божіе требуетъ добродѣтели, и осуждаетъ грѣхъ; что онъ, какъ грѣшникъ, признаетъ себя достойнымъ осужденія, и уже чувствуетъ свое осужденіе; что желаетъ избавиться отъ грѣха, и вмѣстѣ сознаетъ свое безсиліе, избавиться отъ онаго. Когда же, вмѣстѣ съ симъ, проситъ у Бога милости, не представляя ни права, ни побужденія: то симъ исповѣдуетъ вѣру въ безконечное милосердіе Божіе и въ благодать, по вѣрѣ оправдывающую и спасающую грѣшника, возраждающую и возсозидающую человѣка на дѣла благая, да въ нихъ ходитъ.
Такимъ образомъ, молитва мытаря есть молитва покаянія и смиренія, и, вмѣстѣ, молитва вѣры и упованія. Съ такою молитвою да входимъ въ церковь, и да пребываемъ въ ней, да возглаголетъ милосердый Господь и намъ, яко снидемъ оправданы въ домъ свой. Аминь.
(Говорено въ Чудовѣ монаст. февраля 12; напечатано въ Твор. Св. От. 1850 г. и въ собран.
Источникъ: Сочиненія Филарета, митрополита Московскаго и Коломенскаго. Слова и рѣчи. Томъ V (послѣдній): 1849-1867. — М.: Типографія А. И. Мамонтова и К°, 1885. — С. 66-71.
Вы несете очень тяжкое бремя. Смотря на ваш подвиг, мы, пастыри, скорбим за вас душой и это наше вам послание рассматривайте как искреннее желание вам помочь нести ваш крест. Мы убеждены, что облегчим ваш труд, если раскроем вашему умственному и духовному взору значение вашего труда, подав вам несколько духовных советов.
«Вот я предлагаю вам сегодня благословение и проклятие: благословение, если послушаете заповедей Господа Бога вашего…, а проклятие, если не послушаете заповедей Господа Бога вашего, и уклонитесь от пути, который заповедую вам… и пойдете вслед богов иных». (Второзаконие, гл. 11, ст. 26-28).
Подписание «Акта о каноническом общении» между Московской Патриархией и Русской Православной Церковью Заграницей широко освящалось средствами информации. Этот Акт, подписанный 17 мая 2007 года в Москве в Храме Христа Спасителя, был принят большей частью РПЦЗ. Но уже тогда констатировалось, что в Зарубежной Церкви произошел раскол, так как не все ее представители оказались согласными, расценив его не как объединение, а как вхождение в состав МП или слияние с ним. В результате возникших внутри РПЦЗ разногласий, на момент подписания этого "Акта", я стал, к сожалению, единственным, епископом, не поддержавшим это слияние. Вполне осознанно отвергли эту унию также около 100 приходов (из, примерно, 450-ти, бывших на то время в РПЦЗ), 70 священников нашей Церкви и несколько тысяч мирян.
Русская служба "Голоса Америки", США
В понедельник в Бронксе по обвинению в противозаконном сборе экономической информации был арестован агент Службы внешней разведки России Евгений Буряков. Об этом сообщается в пресс-релизе, выпущенном федеральным прокурором Южного округа Нью-Йорка Притом Бхарарой.
Об участии верных в Евхаристии
Евхаристия — главное Таинство Церкви, установленное Господом Иисусом Христом накануне Его спасительных страданий, крестной смерти и воскресения. Участие в Евхаристии и причащение Телу и Крови Христовым является заповедью Спасителя, через Своих учеников сказавшего всем христианам: «Приимите, ядите: сие есть Тело Мое» и «пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета» (Мф. 26, 26-28). Сама Церковь есть Тело Христово, а потому Таинство Тела и Крови Христа видимым образом являет мистическую природу Церкви, созидая церковную общину.
Духовная жизнь православного христианина немыслима без причащения Святых Таин. Приобщаясь Святых Даров, верующие освящаются силой Святого Духа и соединяются со Христом Спасителем и друг с другом, составляя единое Тело Христово.
Таинство Евхаристии требует особого к нему приготовления. В Церкви само время — будь то время человеческой жизни или история всего человечества — есть ожидание и приготовление для встречи со Христом, а весь ритм богослужебной жизни — ожидание и приготовление к Божественной литургии и соответственно к причащению, ради которого она и совершается.
Православные русские люди! Крайнее время теперь говорить повсюду и во всеуслышание то, о чём, по чувству ложного стыда, не любят говорить, о чём боятся говорить в наш лукавый век — век всяческих компромиссов и сделок со своей совестью.
В 45 километрах от Петрограда находится маленький городок Гатчина, хорошо известный всем петроградцам своими садами, парками и дворцом. В доброе старое время многие столичные жители приезжали в Гатчину «на дачу». В этом городке перед революцией проживала одна монахиня Мария, которую знали не только жители Гатчины, но и многие жители Петрограда. Революция 1917 г. застала матушку Марию в постели.
Кирилл Александров «В какой-то момент потрясенный зритель если не понимал умом, то чувствовал интуитивно: "Вот они, проигравшие и побежденные, они — русские. Безусловно. А мы тогда — кто? Я — кто?"» Рецензия на документальный сериал Михаила Ордовского-Танаевского о Русском корпусе, общественный просмотр которого прошел 16–17 декабря в Петербурге.
Великолепный фильм Михаила Ордовского-Танаевского. Главное культурное событие 2013 года. Ничего подобного о русской эмиграции до сих пор снято не было.
С 26 по 28 января под Киевом прошел шестой международный сонм пророков, организатором которого выступает Украинский Евангельский Альянс (УЕА) и церковь «Утренняя звезда», сообщает Христианский Мегапортал invictory.com со ссылкой на пресс-службу УЕА.
О. Алексий Ионов писал: «... лучшее время моего пастырства - время, проведенное в Псковской Миссии, хотя внешне оно протекало в самой суровой обстановке. Кругом партизаны. Встреча с ними - конец. Им не втолкуешь, что мы проповедуем Христа Распятого. Мы на этой стороне - значит, враги... Бог хранил меня, хотя и были самые «злые состояния»... Преждевременная седина - следы этих переживаний».
1. Рига-Псков
Это были дни августа 1941 года, когда группа православных священников из Риги только что прибыла в Псков для организации церковной жизни в северо-западных областях России, оккупированных германскими дивизиями. Необходимость в Псковской Миссии была осознана митрополитом Сергием, Экзархом Латвии и Эстонии, сразу же, как только стали поступать первые просьбы из Пскова и других городов о присылке священнослужителей в эти места.
Громадный край от ст. Сиверской, что под Петроградом, до Опочки был давно превращен советской властью в церковную пустыню. Некогда прекрасные храмы были разрушены, поруганы, превращены в склады, мастерские, танцевальные клубы, кино и архивы. Репрессированное духовенство в основной своей массе погибло в концлагерях Сибири. Два-три уцелевших подсоветских священника, запуганных, душевно-усталых и неподготовленных, никак не могли взять на себя труд организации церковной жизни населения в несколько сот тысяч человек. А духовный голод, жажда церковной молитвы, таинств и проповеди остро ощущались в этих местах.
Немецкие власти долго не соглашались на организацию Псковской Миссии; в конце концов, они дали свое согласие на поездку 15 православных священников из Прибалтики в страну «за чертополохом».[ 1 ]
Я был одним из посланных церковной властью в эту Миссию священников. Все, что я пишу сейчас, может быть, будет небезынтересно в наше время, когда о русском народе пишут кто угодно и что угодно.
Получив согласие соответствующих властей на посылку миссионеров в Псковский и Новгородский край, митрополит Сергий предписал целому ряду священников, тем, кто помоложе, отправиться в Псков, без каких бы то ни было предварительных разговоров с ними. О нашем личном согласии никто не справлялся. Все делалось в рамках церковной дисциплины, церковного послушания. Это первое, что необходимо отметить. К чести нашего духовенства, никто не отказался от участия в Миссии, от церковной работы в тех местах, где годами не звучало слово Божие, не совершались богослужения, где народ молился лишь «про себя», сокровенно. Всем было ясно, что здесь нечто экстраординарное. И, хотя поездка в Псков неизбежно была связана со всеми трудностями и опасностями военного положения, она, тем не менее, состоялась. Следует указать и на тот факт, что со стороны немецких властей никаких инструкций специального или специфического характера Миссия не получила. Если бы эти инструкции были даны или навязаны, вряд ли наша Миссия состоялась. Я хорошо знал настроение членов Миссии. С немцами мы все считались по принципу - «из двух зол выбирай меньшее». Что немцы - зло, никто из нас не сомневался. Ни у кого из нас не было, конечно, никаких симпатий к завоевателям «жизненного пространства» нашей родины. Глубокое сострадание и сочувствие к бедствующему народу, нашим братьям по Вере и по крови, - вот что наполняло наши сердца.
Итак, мы тронулись в путь. Направление - Псков-Новгород. Единственная цель - помочь народу, впавшему «в разбойники» (Лк. 10). Некоторые из нас предполагали встретить в России пустое поле в религиозном отношении. Они очень ошиблись. Там мы нашли такую напряженную духовную жизнь, о которой за рубежом и не догадывались. Но все это - при полном отсутствии, конечно, нормальной церковной жизни. Устроить, организовать приходскую жизнь и стало нашей задачей.
В древнем Пскове
Древний Псков - русский Нюрнберг - стоит на реке Великой. Город незабываемого очарования. Сердце города - Кремль с Троицким собором. Прекрасный кафедральный собор доминирует над всем Псковом.
«За Святую Троицу» - старинный клич псковичей!
Сколько полегло их с этим восклицанием на устах на городских стенах, отражая приступы немецких рыцарей, ляхов и литовцев.
Троицкий собор - самая великая святыня всего Псковского края. Там хранились мощи свв. благоверных князей Псковских Всеволода-Гавриила († 1138), Довмонта-Тимофея († 1299), тут же висел Довмонтов меч. Стояли гробницы местночтимых псковских архипастырей, еще не прославленных Церковью.
Большевики осквернили собор при первой возможности. Чудный храм стал антирелигиозным музеем. В Мирожском монастыре, что стоит на берегу Великой - на Завеличьи - изумительные фрески XII века. Даже большевики называли этот монастырь - музейный объект № 1. Он давно пустует, конечно, как и другой, Иоанновский женский монастырь. Прелестные церкви особой, неповторимой псковской архитектуры, наполняющие улицы города, разрушены, осквернены. Город Русской Славы, город великого благочестия стоит молчаливым укором новому времени, новым его поработителям.
Мы прибыли в Псков к вечеру 18 августа 1941 года, в канун праздника Преображения. В Троицком соборе только что окончилась служба; ее совершал, на неделю раньше нас приехавший из Латвии же, протоиерей отец С. Е.[ 2 ] Народ, переполнявший громадный храм, молча, уже в полной темноте (все светильники погаснут от порывов ветра в разбитые окна собора) подходит к амвону. Там заканчивается помазание освященным елеем. Нормально это делается, как известно, в середине всенощного бдения, но сейчас такая масса людей, что этот обряд продолжается и по окончании службы.
Подошли к амвону и мы... Светлый праздник Преображения встречали мы уже на Русской Земле, на родине своих отцов и прадедов, но в темноте... В этом было что-то символическое. Катакомбы все еще оставались катакомбами. Троицкий собор - вчера еще антирелигиозный музей, как бы мог сразу преобразиться, «прийти в себя», просветиться. Такие контрасты! Вчера - насмешки, хула и поругание. Сегодня - чудные церковные песнопения, веками звучавшие в этих стенах. Лики святых - предмет вчерашних иронических замечаний руководителей антирелигиозных экскурсий, а сегодня перед ними же благоговейно [стоит] коленопреклоненная толпа. Кто видел оскверненные храмы, тот знает, как трудно сразу «войти в себя», забыть то, что было, сосредоточиться. Со сложными чувствами легли мы спать в ту ночь в доме городского головы - русского псковича, - кто на кроватях, кто на полу, почти вповалку...
На следующий день все наши миссионеры приняли участие в праздничной Божественной литургии. Опять многотысячная толпа наполняла Свято-Троицкий собор, но сейчас он весь залит солнечным светом. Праздник Преображения - радостный праздник, и все лица молящихся просветленные. Первая встреча с русским народом. И эта встреча - в храме. Перед Богом, Который все видит, все знает и может многое простить!
Как благодарно переживают псковичи наш приезд. Как они внимательно вслушиваются в слова нашей первой проповеди. Без конца идут они под благословение, подводят к нам своих детей, целуют благословляющую руку. «Благослови, батюшка! Благослови, отец!» - звучит отовсюду. Кто-то после проповеди, подходя к кресту, шепчет на ухо, подсказывает: «Побольше говори о горнем Иерусалиме»... Древняя Русь. Как будто ничего не произошло. Как будто отвоевала Литва и снова ушла к себе, а город, быстро залечивая свои раны, начинает свою обычную нормальную жизнь, в которой Церковь занимает первое почетное место...
Проходим по улицам. Десятки лет некрашенные дома. Большей частью деревянные. Все расползается, все одряхлело. Советское строительство здесь представлено двумя-тремя уродливыми водонапорными башнями. Но все наше внимание обращено на население. Измученные лица, обтрепанное платье, скверная обувь - после нарядной, богатой, «капиталистической» Риги - так все выглядит невыгодно, убого. Но дело не во внешности, а в том, что и на улицах нас останавливают, подходят к нам, просят благословить. На улицах кучки народа. Нас с интересом рассматривают. Удивляются, наверное, нашей молодости, нашей хорошо сшитой, добротной священнической одежде.
Мы идем группой. Своеобразный крестный ход! Псковичи крестятся, вытирают слезы на глазах. Сон - не сон. Боятся поверить, что это наяву. Годами, ведь, не видели так спокойно, с достоинством проходящих «служителей культа», «врагов народа». Но население бедствует. Только что бежали красные. По пути отступления ими сожжены все продовольственные базы. Немцы добирают последнее. Но не привыкать русскому человеку к разорению. Судьба никогда не баловала его. Кое-как перебивается он и сейчас.
Третий день нашего пребывания в Пскове начинается для нас неприятным сюрпризом. Часов в пять утра нас поднимают на ноги немецкие солдаты с винтовками в руках. Проверяют документы и выводят на улицу наспех одетых. На улице накапливается уже большая толпа таким же образом взятых жителей города. Сразу же замечаю, что это только мужчины. Тут же передают, сообщают, что комендант города, генерал Балангаро-Гравена, в порядке репрессии за расстрелы немецких постов по ночам - решил интернировать все мужское население Пскова в один из лагерей под Псковским монастырем, в 60 км от города. На лицах наших миссионеров - растерянность: неужели вот этим и закончится наша миссия? Скоро, однако, выясняется, что для нас это - недоразумение, но что для остальных - это горькая действительность.
Плач и слезы оставшихся жен, матерей, детей наполняют древний город. Сколько раз оглашался вот такими воплями несчастных русских женщин этот город - в истории? Так наша Миссия практически начинает знакомиться с обстановкой на месте. Большинство депортированных, впрочем, скоро вернулись к своим семьям.
В Пскове мы прожили не больше недели. Быстро возник у нас контакт с местным населением. Нас сразу же стали просить послужить в разных пригородных церквах, наспех отремонтированных самими же верующими. Узнав о пребывании Миссии в Пскове, стали появляться ходоки и из более отдаленных мест: просить священников на приходы. Наступило время разъезда. Миссия должна была зарекомендовать себя на местах. Перед нашим разъездом к нам как-то случайно забрел немецкий пастор в военной форме. Пастора с Эльбы давно уже интересовало Православие. Мы с ним долго беседовали на религиозные темы. Он упросил нас спеть ему несколько православных песнопений. Для нас он спел ряд старинных хоралов. Так состоялась в древнем Пскове «экуменическая» встреча. Другого пастора я видел в Свято-Троицком соборе, с изумлением наблюдавшего общую исповедь двухсот-трехсот человек. Это были единственные встречи с немцами в Пскове, если не считать тех солдат, чуть ли не штыками поднявших нас в то нерадостное утро, о котором я уже упоминал.
Мне выпал жребий ехать в К., небольшой городок в 50 км от Пскова. Наняв какого-то «извозчика» с полумузейным экипажем, я тронулся в путь с отцом С. Е.[ 3 ], престарелым священником, возвращавшимся домой. Это был почтенный протоиерей, чудом спасшийся с группой других наших священников от расстрела при отступлении большевиков из Латвии в 1941 г. Он мне рассказывал, как били арестованных священников на допросах. Лицом об стол. Особенно они так мучили моего друга юности о. Я. Л.[ 4 ] Но почему же я, переживший год советской оккупации Прибалтики, не был арестован? Не дошла очередь. Фамилия моя, впрочем, уже называлась при допросах... На страницах советских газет меня уже именовали «мракобесом» за мои апологетические лекции, читанные в свое время. Круг суживался. По телефону все чаще спрашивали: «Отец Алексей дома?» - «Да, дома». - «Ну, слава Богу». - «Кто говорит?» - «А это не важно»... Сколько мы ловили на себе взглядов сожаления, сочувствия. Мы были обречены. Вспоминается, как однажды подходил я к нашему Рижскому кафедральному собору. Вижу знакомого священника. Он уже в штатском. По приятельски шутит, глядя на мою рясу: «А ты все еще проповедуешь?» В тон отвечаю ему: «На сие бо изыдох». Через несколько дней милый мой отец А. Н. пропал. Его арестовало НКВД. Но я отвлекся...
С отцом С. Е. мы едем в К. Серенький будничный день в конце августа. Едем медленно. Лошадка у нас не ахти какая. Под стать нашему экипажу. Я лично еду в полную неизвестность. На руках пропуск на гильзовой бумаге. Несложный багаж в одном чемодане. Отдельно пакет с медикаментами. Среди них преобладают дезинфицирующие средства. Нам придется жить, спать в разных углах. Кто попал на север, тот отпевал умерших от голода тут же в избе, гда на холодной печи плачут дети. Чем дальше на север, тем условия жизни труднее. Миссионеры голодают неделями. Никаких специальных пайков мы ни от кого не получали. На руках у нас были «хлебные карточки», выдаваемые местному населению.
...Скоро нас останавливает военный патруль. Оказывается, где-то рядом аэродром. Нас направляют в какой-то штаб. Я почему-то больше всего беспокоюсь за нашу лошадку: отберут или оставят? Не так просто продолжать путь per pedes apostolorum в незнакомых местах. Все обошлось, к счастью, благополучно. Нас отпускают, и мы продолжаем свой путь. К полудню останавливаемся у какого-то колхоза. Надо подкрепиться. Едем к первой избе. Перед нею колхозник средних лет молотит сноп ржи вручную - какими-то палками. Способ ультрапримитивный, но опытные люди говорят: ни одно зернышко не пропадает... Обычный вопрос: «Ну как? Одолевают немцы?» - «Немцы - ерунда, - твердо отвечает колхозник. - Они же берут только пол-урожая, а половину тебе оставляют» - «Значит, жить можно?» - «Да еще как! - поддергивает он головой. - Наши-то ведь все отбирали! Понимаешь?»
Мы чувствуем, что здесь суть дела сводится к вопросу: грабеж совершенный или полуграбеж, и что колхозник решает означенную проблему, как видно, на основе только арифметических соображений. Никаких патриотических эмоций, увы, за этим решением не угадывалось... На груди у колхозника я вижу самодельный крест из советской серебряной монеты. «Чтобы немцы за коммуниста не считали», - объявляет колхозник. На нас он смотрит без большого интереса. Вероятно, думает, попы, как попы. Выражение лица: нас ничем не удивишь... Усталость, нужда, забота о куске хлеба. Самодельные крестики мы потом освящали уже сами - сотнями! Народ их раскупал нарасхват. Едем дальше. По дороге почти никого не встречаем. В колхозах по сторонам дороги большого оживления также не наблюдается. На многих крышах нет соломы. Скормили скоту еще до войны! Нищета сквозит отовсюду. Дороги, кое-как насыпанные, местами совсем разбиты. Немцы начнут позже за дорогами строго следить. Русские военнопленные в лютую зиму с 1941-1942 и в следующем году будут все время приводить их в порядок. Черные пятна на снегу - замороженные трупы - жуткие ветлы в снежную метель - и сейчас стоят у меня перед глазами... Не доезжая 10 км до К., встречаем двух женщин, одетых по-деревенски. В черных платочках. Это делает их похожими на монашек. Низко кланяются нам - опять-таки почти по-монашески - спрашивают:
- Куды это, батюшки, вы направляетесь?
- Едем в К.
- Неужто?
Отвечаем: «Да, да»...
- Господи, какая благодать! А мы-то ведь в Псков шли - раздобыть священника к Успенову дню...
Я уверенно говорю им: «Вертайте! Мы же к вам едем»...
- Господи! Радость какая! - шепчут обрадованные женщины. - Сам Господь послал нам батюшек...
Я никогда не забуду этих простых, верующих женщин! Сколько в них было желания, а главное - воли устроить праздник, помолиться, как следует. И вот - котомку с куском хлеба за плечи и, пешком, без документов, без денег - в Псков: «Слыхать, там батюшков много навезли!»...
Потом я узнал их ближе. С. - женщина средних лет, одинокая стахановка, золотые руки. Полумонашка. Ради Церкви все сделает. Ночь не поспит, а облачение к празднику будет готово. Для нее как будто и не было большевиков на Руси. Сразу же она вся растворилась в церковных делах, в церковных послушаниях.
В острове
Полусожженный город. Он также стоит на реке Великой. Один из старинных городов-крепостей на западных рубежах Московской Руси. На базарной площади собор екатериненских времен. Он давно закрыт большевиками. Они в нем устроили склад для зерна. Хорошо, что не осквернили еще до конца. Но внутри, конечно, все уничтожено. Ни одного престола (их было три), ни одной иконы. Только где-то под куполом остались не тронутыми ангелы... Настоятель этого некогда прекрасного храма протоиерей Вл. Ладинский был убит большевиками сразу же после октября 1917 г. Его тело чекисты проволокли по всем улицам маленького города. Его кровью напитались все камни на дороге. С любовью и благоговением вспоминали жители Острова этого пастыря, дерзнувшего с амвона предать анафеме власть интернациональных преступников. Десять лет тому назад, по крайней мере, - они еще так его вспоминали...
Сохранилась в относительном порядке церковь на кладбище Свв. Жен-Мироносиц, при большевиках - архив райкома. Церковь крохотная. Не больше ста человек могло войти в нее, а все остальные сотни стояли во время богослужения у порога на паперти и вокруг, жадно прислушиваясь к каждому возгласу из алтаря. В этой кладбищенской церкви я служил первые дни своего пребывания в Острове. Третья церковь в городе была превращена в кузницу, четвертая - самая древняя - на островке, между мостами - была полуразрушена.
Запомнилась служба под Покров Божией Матери (14 октября нов. ст.). Весь народ - «советский» - поет местным прекрасным распевом - «Величит душа моя Господа» - «Честнейшую». Прикладываясь, люди целуют икону праздника, подходят к елеопомазанию и - вот слышу, пение прерывается плачем, рыданием. О чем плачут в этот светлый праздник русские люди? От радости, что вот - дождались праздника? Или им припомнились пастыри, служившие в этом храме задолго до меня и поумиравшие давно уже в тюрьмах? Или припомнились им близкие, которых «фараоны» давно уже сгноили на крайнем севере в концлагерях? Много было причин этим слезам во время «Честнейшей»... Я помню только одно - разделяя скорбь своих новых чад духовных, я плакал вместе с ними...
Никита-политрук
Жить я устроился в полуподвальном помещении у одного простого верующего человека, инвалида финской войны. С ним и его семьей я быстро сдружился. Несмотря на отвратительные условия, я жил у них несколько месяцев. Моего хозяина злые языки называли «политруком». Позже я узнал, что вся его политическая деятельность сводилась к чтению в роте политических статей по приказанию начальства в отсутствии комиссара: Никита оказался, к несчастью, самым грамотным солдатом. «Политрук» этот в первые же дни нашего знакомства познакомил меня с престарелой схимонахиней, которую он очень уважал и без совета и благословения которой он ничего не предпринимал. Вот так и «политрук»!
В семье, с которой проживала эта старенькая монахиня, в свое время послушница одного из женских монастырей под Петроградом, я познакомился с Верой, молодой учительницей, женой советского лейтенанта. Она была одной из представительниц советской интеллигенции, чьей души не коснулся яд безбожия и неверия. Помню ее рассказ, как она прятала в педагогическом интституте свой крестик, с которым никогда не расставалась. При немцах она работала в офицерском собрании. На вопрос, не обижают ли ее немцы, Вера - стройная, миловидная женщина лет 27 - твердо ответила:
- Как себя, батюшка, поставишь, так к тебе и будут относиться!
Было ясно, что эту русскую женщину не так легко соблазнить дешевыми подачками и что она держала завоевателей на самом приличном расстоянии[ 5 ].
|
Припоминаю, как, выходя из уже отремонтированного Св. Троицкого собора, после только что совершенного ряда бракосочетаний - венчание двух, трех, четырех пар одновременно было самым обычным явлением в те времена - я слегка пожурил группу толпившихся у выхода девушек: «Приходите в собор только глазеть, грязи нанесете, а убирать-то все тому же сторожу!»... На это мне одна из них, побойчее, ответила так: «Батюшка, не совсем-то мы уже без дела в церковь ходим. Ведь надо же посмотреть, что да как. Венчаться-то, небось, и нам придется. А мы и повернуться не знаем как в церкви!...» Я должен был признать, что у этих девушек был свой резон. И больше им от меня не попадало. Остров. Свято-Троицкий собор |
Был я свидетем и такой сцены. В одном из колхозов мой доверенный человек восстанавливал церковь, превращенную большевиками в танцевальный зал. Прибивая доску к стене, он, видя проходивших мимо девчат, бросил с горечью в их сторону: «И все это поругание через вас произошло!» Одна из проходивших тихо ответила ему так: «Брось лаяться, дядя Миша. Мы завтра придем с утра и вымоем полы в церкви...» Вероятно, среди них были комсомолки.
Молодой советский инженер Н. Н. Я очень сомневался в его дипломе. Он мне оказывал бесконечные услуги по делу восстановления храмов, а восстановил я их около пятнадцати. Но сомневаться в его вере, в его искренности было нельзя. В прошлом беспризорник, - «На всех базарах, батюшка, крал сметану», - простосердечно признавался он (вероятно, в те времена, когда сметана еще появлялась на советских рынках), - он творил чудеса, когда речь шла о том, как устроить тот или другой ремонт в церкви, как раздобыть торф для отопления и прочее. Его жена и дети были олицетворением самой благочестивой семьи. Контрасты? Да.
Вспоминаются советские молодые педагоги, с которыми я вел самые задушевные разговоры. Один из них, воспитанник Ленинградского педагогического института имени Герцена, все время уверял меня:
- Хотя я не верю в Бога, но я от Него не отрекаюсь. Докажите мне, как следует, и я уверую!
Очень он пенял на меня, почему я не зашел к нему на Рождество:
- Мы вас так ждали, и икону повесили!
Жена у него, впрочем, была верующим человеком... Другой учитель - тонкий ценитель поэзии и литературы, рассказывал о чтении в нелегальных литературных кружках запрещенных поэтов. Уже в Америке я встретил такого же эстета, отсидевшего за свое увлечение недозволенными поэтами очень солидный срок на поселениях в Сибири... С этими «кандидатами в партию» у меня возникли самые лучшие отношения, и оба они мне очень помогали по оказанию помощи нуждающимся жителям города, когда я организовал, не больше не меньше, как «русский Красный Крест». Немцы терпели эту организацию до моего отъезда в Псков. Мы расклеили на всех углах свои воззвания о сборе продуктов для военнопленных и взяли на себя попечение об одном лагере для военнопленных. Нам, конечно, не по силам было кормить около 200 человек, но мы старались их хотя бы подкормить, давая дважды в неделю человеческие обеды. Смертность прекратилась по прошествии двух-трех недель. В этом деле очень помогали мне жены советских офицеров. Надо было видеть их самоотверженность, настойчивость и подлинное христианское милосердие.
Моими самыми большими друзьями были дети. Их там было великое множество. В лохмотьях, голодные, они, тем не менее, оставались прекрасными русскими детьми. Я скоро стал вести с ними регулярные занятия по Закону Божиему. Как радовали они меня своими успехами: молитвы они учили «вперегонки». Внимание ко всему церковному было изумительным. В храме они занимали всегда первые места, терпеливо выстаивая длинные наши, такие недетские, богослужения. Вспоминаю и молодежь - постарше: 17-19 лет. Вот как-то на улице останавливают меня две девушки:
- У нас к Вам, батюшка, дело... - указывая на подругу, одна из них говорит:
- Она долго не верила в Бога. Я ей доказала, что Бог есть. Она теперь уже больше не сомневается. Теперь ее надо только окрестить! Я ее, как могла, подготовила, так что Вам особенно не надо будет беспокоиться.
С интересом смотрел я на этих юных христианок. Впервые я слышал из уст шестнадцатилетней девушки слова:
«Я ей доказала, что Бог есть».
Я крестил Светлану. При крещении я предложил ей оставить свое старое имя. На это она мне твердо ответила:
- Нет, я хочу, чтобы у меня теперь было все новое. Все новое...
Эти две девушки положили начало евангельскому кружку, в котором я проводил беседы - «евангелизацию» - дважды в неделю. Число членов этого кружка быстро достигло 40 человек. В него входили люди разного возраста. Среди них были врачи, учительницы, портнихи и просто домашние хозяйки; если бы я сделал хотя бы одно объявление о наших занятиях в кружке, то число членов умножилось на много больше. Но я этого не мог сделать. Слишком много было у меня другой работы, а я был один. Край, порученный мне, тянулся на километров 50-70 в радиусе. Вызвали меня как-то по делу этого кружка в военную комендатуру:
- По нашим сведениям, Вы собираете у себя крестьянскую молодежь. Для какой цели? Я отвечаю:
- У меня собирается, прежде всего, не крестьянская молодежь, а христианская. Собираю же я ее для «конфирмации».
Ответ был признан удовлетворительным, и меня отпустили «с миром» - продолжать «конфирмацию» русской молодежи.
В соборе, который мы отремонтировали своими личными средствами - народ последнее давал на восстановление храмов - я приобщал в первые месяцы нашего пребывания в России от 500 до 800 человек сразу же за одной литургией. Их же я, конечно, и исповедывал. На общей исповеди, разумеется. Крестили до 80 младенцев одновременно. Совершали до 10 погребений. Венчали по три-пять пар, как правило, в одно и то же время. Службы в воскресный день начинались у нас в 7 ч. утра и для меня кончались с такими крестинами, погребениями, венчаниями в 4 ч. дня! Невероятно, но это так.
Входишь в храм, переполненный задолго до службы народом. Многие сидят прямо на полу, отдыхая от дальнего пути. По русскому обычаю все тянутся за благословением. В алтарь, поэтому, сразу не войдешь! И то же самое после службы. Как легко проповедывалось на Родине! Как жадно слушали там пастырей. Как благодарили, не утомлялись! Лучшее время моего пастырства - время, проведенное в Псковской Миссии, хотя внешне она протекала в самой суровой обстановке. Кругом партизаны. Встреча с ними - конец. Им не втолкуешь, что мы проповедуем Христа Распятого. Мы на этой стороне - значит, враги... Бог хранил меня, хотя и были самые «злые состояния». Не хочется их и вспоминать. Преждевременная седина - следы этих переживаний. Людей, исколотых штыками партизан, мы хоронили неоднократно. Уезжая за сорок-пятьдесят километров куда-нибудь на освящение храма, прежде всего мы долго молились дома, долго крестились, целовали фотографии своих близких - прощались «в суриоз». Кто его знает - вернемся ли? И так уезжали, безоружные, беззащитные, оградясь только силою животворящего Креста...
Вспоминаю и ряды повешенных уже немцами девушек-комсомолок и пареньков за связь с этими партизанами. Первый раз в жизни я увидел это жуткое зрелище. На базарной площади среди бела дня. В состоянии оцепенения вернулся домой. Жена церковного старосты испуганно спрашивает: «Что с Вами?» Мое лицо обезображено страшной судорогой... Не так просто смотреть на повешенных!
Дома меня ждут немецкие офицеры из отдела пропаганды. Видите ли вы, они хотели бы узнать мое мнение, мнение священника: следует ли продолжать вешать людей на базарной площади или нет? И какое это производит впечатление на местное население? Я чуть не кричу, чтобы они меня оставили в покое, сейчас же оставили мой дом, что я именно, как священник, никому не могу давать советов, как удобнее приводить в исполнение приговоры военно-полевого суда; как они этого не понимают?! Смущенные офицеры покидают меня, заверяя, что они не хотели меня расстроить, они хотели только узнать одно, как лучше?..
В то же время в моей приемной, т. е. на кухне - я уже успел перебраться в один из бывших церковных домов - сидят две молодые женщины, беженки из-под Ленинграда. Их дети голодают в соседнем колхозе. Они все давно уже не ели, как следует... Если им никто сейчас не поможет, они убьют себя и своих детей. Печать отчаяния уже легла на их глаза. Одна из женщин с интеллигентным лицом - она впоследствии оказалась квалифицированной сестрой милосердия - беспомощно наклонила голову, как в ожидании приговора. Ноги закручены в тряпки. Они давно промокли от снега. Я смотрю на правильные черты ее заплаканного лица, и передо мной встает образ всей многострадальной России, образ русского горя... Мне удалось им помочь.
Дети расстрелянного профессора
Летом 1942 г. в мой дом вошло двое детей. Они шли с потоком беженцев из-под Ленинграда. Оборванные, исхудалые девочки. Одной лет 9, другой 13. Пока их кормят, я расспрашиваю детей. Тела их покрыты нарывами от недоедания. Волосы на головах сбились в сплошной комок. На одной из девочек - когда-то хорошенькая матросская блуза. Заношена дочерна. Меня трогает почему-то именно эта детская блуза. Ведь она так подчеркивает, что ребенок - ребенок. Смотрю на измученные лица, и острая жалость охватывает меня. На глаза навертываются слезы. Чтобы скрыть свое волнение, говорю, что они никуда дальше не пойдут - а идут они туда, где больше хлеба, - что они останутся у меня на первое время, а там видно будет. Жена церковного сторожа отмывает их несколько дней. Церковным сторожем у меня сделался «политрук», о котором я уже рассказывал и который стал одним из моих лучших друзей. Из Риги для детей присылали необходимые вещи. Их отец - профессор Военно-химической академии в Москве, расстрелян за троцкизм. Мать их - в ссылке, в одном из лагерей на Волге. Дети под Ленинградом жили у дедушки и бабушки, умерших недавно от голода. «Вот мы и пошли искать хлеба»... Я их крестил. Они жили у меня какое-то время, как мои родные дочери.
Иногда дети вспоминали о своем детстве, о жизни в Москве. - Иду я с папой, - рассказывала старшая, - по главной улице Москвы. Навстречу нам - старенький священник. Я уже была пионеркой и сразу же крикнула: «Поп! Поп!» Мой отец - в свое время он был верующим - резко обрывает меня и требует, чтобы я подошла к священнику и попросила... прощения! Красная от стыда и волнения, я подхожу к нему, а сама ломаю голову, как же к нему обратиться: «Товарищ поп»? Можно ли так?.. А когда мы шли уже во время войны по деревням, нам во многих домах не давали хлеба; мы с сестрой решили помолиться, как это часто делала бабушка. И вот, подходя к одной избе, мы с отчаянием первый раз в жизни помолились - сказали:
«Господи, помоги!»...
Встречи с военнопленными
Когда отношение немцев к русским военнопленным стало меняться - увы, это произошло только к концу войны - я постарался вступить в контакт с военнопленными и хоть чем-нибудь помочь им. Я взял под свой протекторат небольшой лагерь под К. Там было не больше 200 человек. Все, что мы могли с помощью населения сделать - это сварить для этих несчастных дважды в неделю мало-мальски приличный обед, состоявший, конечно, из одного блюда... Но и это было уже много: смертность в лагере заметно уменьшилась. Как жаль, что погибли письма этих несчастных людей!
Добился я и разрешения совершить для военнопленных Пасхальное богослужение. Правда, оно, по требованию начальника лагеря, было совершено в храме, откуда предварительно все остальные должны были выйти; двери храма охранялись вооруженными солдатами, но, тем не менее, человек 300 военнопленных, по личному желанию, наполнили наш храм, и для них было совершено специальное Пасхальное богослужение. С каким волнением я его совершал. Я произнес слово, в котором убеждал их не падать духом, помнить, что их матери молятся о них... При упоминании о матерях у многих на глазах показались слезы. Со слезами на глазах слушали военнопленные и радостные пасхальные песнопения. Оделяя каждого не одним традиционным, а четырьмя-пятью яичками - их принесли накануне верующие люди, как только я объявил им о богослужении для военнопленных, - я приветствовал всех обычным: «Христос Воскресе!» И все, как один, отвечали: «Воистину Воскресе!» Это были бойцы красной армии, попавшие в плен в 1941-1942 году.
Осведомитель
Как-то иду по улицам К. Какой-то вертлявый подходит и, вкрадчиво, вполголоса, предлагает мне свои услуги в качестве осведомителя. «К вечеру каждого дня Вы будете знать, что делается в городе»... Брезгливо отказываюсь от этих услуг.
Освящение храмов
Всего, как я уже отметил, за время моего миссионерства восстановил и освятил до пятнадцати храмов. Поруганные храмы восстанавливало, конечно, само население. Своими силами, своими средствами. Как быстро ремонтировались эти церкви!.. На первых же богослужениях они омывались слезами молящихся. С каким душевным волнением совершались эти богослужения. Надо было лично наблюдать эту стихийную устремленность русского народа к своему родному Православию, к своим родным святыням. Народ русский по-прежнему взыскует Бога и он по-прежнему народ Достоевского, предлагавшего судить его не по тем мерзостям, которые он творит, а по глубине его покаянных порывов... Посторонние наблюдатели могут в этом сомневаться, но мы - пастыри, принимавшие это покаяние, видевшие эту тоску по Правде Божией, - утверждаем, что народ русский в своей массе остался верующим народом, и, может быть, самым верующим народом на земле! То терпение, с которым он переносит свои страдания, поистине удивительно. И терпение это питается верой в Страдавшего Праведника, верой в Распятого Христа. Прав был Шмелев, говоривший: «Про Россию надо писать Евангелие»... Как курьез, припоминаю, что мне пришлось освятить храм, построенный, вернее достроенный, по указу самого... В. И. Ленина. В первые дни октябрьской революции крестьяне села Н., где строилась новая церковь, получили из местного сельсовета распоряжение постройку храма прекратить. Предприимчивые мужики отправили своих ходоков, не больше не меньше, в Москву, к Ленину, за специальным разрешением. «Ильич» принял ходоков, выслушал их и великодушно дал свое специальное разрешение на окончание храма. С большой гордостью рассказывали мне местные крестьяне о своих успехах в Москве. В этом храме, совершая первую литургию после освящения его, я привлек к чтению поминаний трех юношей лет 16-17. Объяснил им, в чем дело, сказав им, как надо... молиться, как надо креститься, я потом следил за ними: с какой серьезностью они делали свое дело, как хорошо произносили: «Помяни, Господи»... Один я никогда бы не справился с этой важной частью нашего богослужения: чтением записок на проскомидии. Их была такая масса. Помогали комсомольцы!
Молодежь
Вспоминая советскую молодежь, я не могу не вспомнить рассказа одного беженца из Лениграда, верующего христианина. Я считаю этот рассказ особенно выразительным. Сын этого беженца - юноша 19 лет, иподиакон одного из оставшихся не тронутым епископа в Ленинграде. Епископа, в конце концов, арестовывают и ссылают в Казахстан, за Каспий. Проходит какое-то время. И вот, юноша-иподиакон получает письмо от ссыльного епископа. Тот зовет его к себе: «Иначе я не выживу, я тяжело заболел... За мной некому присмотреть»... Юный иподиакон показывает письмо своему отцу и просит совета: «Как ты думаешь?» Отец смотрит на сына и говорит: «И ты еще советуешься? Ты должен быть там, где умирает твой епископ!» Юноша уезжает в казахстанские степи, ухаживает за своим епископом, устраивает катакомбную церковь; их раскрывают и ссылают на Крайний Север. Оттуда отец уже не получал известий. Этот рассказ - готовый материал для книги по русской агиологии наших дней.
...Вспоминается мне и другой юноша - колхозник, у которого годами болело ухо: в процессе гноения накапливалась дрянь. Из года в год он уезжал лечиться в Л. Но вот пришли немцы и он остался в беспомощном положении... «Когда боли усилились до крайности, я стал, как никогда, молиться. Я дал обет читать ежедневно акафист Спасителю, пока не пройдет моя болезнь. Долго я молился так. В один день рана сама раскрылась, гной вышел, и я исцелился. Но я так привык читать акафист, что продолжаю его читать ежедневно. Ну, конечно, если весь день работаю на поле, тогда я его не читаю»...
Отношение населения к нам
За двадцать восемь месяцев нашей миссионерской работы я не помню, чтобы кто-нибудь из подсоветских людей позволил сказать по нашему адресу нечто оскорбительное. Как правило, отношение большинства к нам было или доброжелательное, или самое корректное.
Не так вежливы были «завоеватели». Немецкие солдаты часто входили в наши храмы в головных уборах. Неоднократно я им предлагал снимать фуражки или уйти. Когда же я был в облачении, я просто приказывал: «Вон!» Между прочим, немецким солдатам запрещалось присутствовать на наших богослужениях. Но немцы, тем не менее, пытались проявить себя и в церковной жизни.
Директивы из штаба Розенберга
Как-то меня вызвали в штаб дивизии. С недоумением я явился туда. Здесь мне предложили перейти, не больше не меньше, на новый стиль, т. е. праздновать наступающее Рождество Христово по Григорианскому календарю, принятому на Западе. Юлианский стиль, принятый в России и по которому в течение тысячелетия русский народ отмечал все церковные праздники, этим самым предложением - по-военному - упразднялся. Я категорически отказался исполнить требование немцев. Тогда меня вызвали к генералу, командовавшему дивизией. Джентльмен по внешности и манерам, он мне объяснил, что получил такую директиву из штаба Розенберга и что ее необходимо провести в жизнь, так как новый стиль принят в «Великой Германии». Я ответил, что здесь еще не «Гросс-Дойчланд», что мы находимся в оккупированных областях России, что русские люди имеют свои тысячелетние традиции и что их надо уважать, ибо это дело совести. «Я вас понимаю, - ответил генерал любезно, - но что же делать с директивой из Берлина?» Я дал понять, что лучше всего ее было бы спрятать под сукно. Фактически так и было сделано. Мы праздновали Рождество Христово по старому стилю. Меньше всего я приписываю этот «дипломатический» успех своему личному влиянию. У армии, безусловно, были свои счеты с Остминистериумом пресловутого Розенберга.
В ожидании ареста чинами гестапо
Это было уже в Пскове, куда я был переведен своим церковным начальством. Я совершал отпевание заживо сожженной русской семьи. Отец, мать, две девушки-дочери - 20 и 23 лет, мальчик 5 лет. Сожгли их СС, грабившие край и насиловавшие население. Отец отказался выдать своих дочерей на поругание пьяных соратников Гитлера. В результате - заколоченная дверь в доме и пламя, пожирающее все...
Совершая отпевание в старинном храме пятнадцатого столетия, при стечении множества возмущенных русских людей, я произнес проповедь, в которой изобразил весь ужас преступления, которое становится обычным явлением в так называемой «Второй Европе». «Если мы будем молчать об этих преступлениях, камни будут вопиять к небу! С такой Европой нам не по пути!» - закончил я свое слово среди слез и рыданий людей, наполнявших храм. До вечера я ждал своего ареста чинами гестапо, но меня не арестовали. Вероятно, очередной массированный налет на город советской авиации отвлек внимание от этих страшных похорон. Мое пастырское влияние с этого дня особенно усилилось. Я стал до конца своим!
Закон Божий в школах района
Школ в моем районе было до сорока. Осенью 1942 года начинались занятия в них. Я озабочен, как же будет с преподаванием Закона Божия. На днях должна состояться учительская конференция. Приглашение на конференцию я не получаю. Меня это мало смущает. Я и без немецкого приглашения буду отстаивать интересы верующих людей. И действительно, я являюсь на конференцию «непрошенным гостем». С интересом слежу за прениями по поводу новой программы. В зале человек около ста подсоветских педагогов, преподавателей начальных школ. Программа продумана обстоятельно, но в ней ни слова о Законе Божием. И это будет школа, которую будут посещать дети моих благочестивых прихожан. Я беру на себя смелость взять слово по вопросу о программе. Я говорю о том, что русский народ всегда был религиозным, что все, что я здесь видел, подтверждает мой тезис. Кто может его оспаривать? Переполненные храмы, массовые исповеди, соблюдение всех старых благочестивых обрядов, традиций - налицо. От Церкви, утверждаю я, отошел лишь тонкий слой так называемой советской интеллигенции. Обобщать поэтому отношения всего русского народа к Церкви, как отрицательное - явная передержка, неправда, преступление. Внимательно слушают меня представители вчерашней советской интеллигенции. Вероятно, аргументы мои были неотразимы. Мое категорическое заявление о том, что Закон Божий будет преподаваться в школах нашего района, принимается и «к сведению и к исполнению». Возникает, правда, вопрос об оплате труда законоучителей. Представитель германской комендатуры заявляет, что в «Gross-Deutschland» Церковь отделена от государства и что «Religion ist Privatsache»... Я напоминаю, что в оккупированных областях России закона об отделении Церкви от государства еще нет, что все главные налоги - поборы натурой и живой силой происходят за счет местных крестьян, дети которых посещают народные школы, и что крестьяне, поэтому, имеют право рассчитывать на религиозное воспитание своих детей. Взыскивать с них еще специальный налог - «на религию» - недопустимо. Мое предложение, вернее, требование, было выполнено. Законоучители были введены в список оплачиваемого школьного персонала. Но кто же будет преподавать Закон Божий в сорока школах района?!
Городские школы и пригородные я взял на себя. Для остальных я лихорадочно разыскивал подходящих лиц из остатков прежней интеллигенции. Постепенно во всех школах появились иконы, молитва перед началом и после уроков и преподавание Закона Божия дважды в неделю. В связи с введением в школах Закона Божия я вспоминаю, как ко мне пришла одна молоденькая учительница из какой-то глухой деревенской школы с просьбой поручить ей преподавание Закона Божия. Зная, что туда мне некого направить, я в принципе согласился, но тут же решил проверить объем ее знаний в таком специальном предмете. Молоденькая учительница откровенно призналась, что она лично ничего еще не знает.
- Но как же вы собираетесь преподавать Закон Божий детям? - удивленный, спросил я.
- Я буду прежде сама учить урок, прорабатывать материал, а потом буду его пересказывать детям...
В условиях фронта, полного разорения, нищеты и голода такая «система преподавания» показалась мне возможной, и я согласился. На прощание я подарил своей «законоучительнице» маленькое Евангелие. Через несколько недель она снова посетила меня. В разговоре со мною она верно и уместно цитировала слова Спасителя. Евангелие, без сомнения, ею было не только прочитано, но и добросовестно продумано. Родители ее, впрочем, были верующими людьми.
Еще о детях
Я уже говорил, что моими лучшими друзьями в России были дети. Работа в школе была самая благодарная. В О. у меня был маленький приятель лет восьми - Коля. В лютую зиму 1942 года я привел его к себе в дом - погреться. Не надо было его ни о чем расспрашивать. На лице его было написано внятно одно: хочу есть! Накормив его, я узнал, что «немцы стали теперь худые. Раньше, когда они вперед шли, так и денег даст и хлебца... А теперь им - капут, и они только ругаются, когда у них что-нибудь попросишь»... Мы сшили Коле пальто. Первое пальто по его росту. Надо было видеть, как сияло его лицо. С тех пор ко мне он прилепился окончательно, выстаивал все длинные наши богослужения в холодном соборе. Читаю покаянный канон св. Андрея Критского. Мальчишка стоит подле меня на коврике, но замерзает явно. Шепчу ему:
- Иди домой!
- Не, постою маленько...
А канон длинный-предлинный. По-приятельски Коля шепчет мне на ухо:
- Долго еще будешь читать?..
Милый мой мальчик, где ты, мой верный и преданный друг?..
Ираида
Лет десяти. Я нашел ее больной, лежащей целыми днями в нетопленной комнате. Отец коммунист, ушел с красными. Мать работает весь день у немцев - моет полы в немецких казармах. Узнал, что девочку не крестили. Стал ее подготавливать к святому Таинству. Скоро она поправилась и стала выходить на улицу. Как-то встречаю ее на улице, спрашиваю:
- Когда же крестины?
- Еще нельзя...
- Почему?
- Платье не готово...Когда было сшито платье, я ее крестил, рабу Божию - отроковицу Ираиду. Последние молитвы. Приветствую: «Ну, вот ты и христианка!» Быстрым движением она бросается ко мне на шею и крепко благодарно целует меня. Этой благодарности мне не забыть. Здесь я могу только повторить слова одного из наших известных священников: «Какая радость быть священником»!..
Мне пришлось потом бывать в других местах, и всюду я встречал детей, близких к Богу и к Церкви. Мальчик четырнадцати лет, приносивший мне обед из городской столовой в Пскове, - это была тема для Нестерова. Такой же кроткий, благоговейный отрок Варфоломей, будущий Игумен всея Руси, Чудотворец Радонежский!
Все эти Коли, Миши, Пети, Ильюши наглядно свидетельствуют о том, что душа русского народа не отравлена, не загрязнена до конца ядом неверия, государством насаждаемого, и что цветут еще во славу Божию эти прекрасные «крины сельные» - полевые цветы - кроткие, чистые души на просторах Святой Руси, несмотря ни на что!
И сколько таких душ на Родине! И как они ждут воскрешения четырехдневного Лазаря - возрождения несчастного русского народа. И, Бог даст, дождутся. Такая вера подлинно творит чудеса.
Миссия закончила свою деятельность в Псковском крае в феврале 1944 г. Все оставшиеся в Прибалтике миссионеры большевиками были арестованы и сосланы в Сибирь на верную смерть. Это - мученики Миссии. Своим подвигом они свидетельствуют всему миру, что Миссия творила подлинно церковное дело. Не сомневаюсь, что деятельность Православной Миссии в северо-западных областях России в свое время будет отмечена и на страницах будущей истории Русской Церкви».
Февраль 1952 г.
[1] «За чертополохом» - термин, родившийся в среде русской эмиграции, означавший Россию под Советской властью, огражденную от всех «чертополохом». Более поздний синоним - «железный занавес». Особую популярность словосочетание получило после выхода в 1928 г. в Риге одноименного романа генерала от кавалерии, военного писателя П.Н. Краснова.
[2] Протоиерей Сергий Ефимов (1878–1967), первоначально возглавлявщий Псковскую миссию с 17 августа по ноябрь 1941 г.
[3] Протоиерей Сергий Ефимов.
[4] Речь, вероятно идет о прот. Иакове Легком (1906-1982)
[5] Заведующий общим отделом Восточного министерства Лейббрандт, специально обследовавший район Пскова с медицинской точки зрения, в донесении министру Розенбергу в ноябре 1941 г. писал «о крепости русской семьи и о высокой морали русской женщины, поставившей «в очень трудное положение» немецких солдат и офицеров своей недосутпностью» (Алексеев В.И., Ставру Ф. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское возрождение. 1981. № 2 (14). С. 152-153)
ПУТЕШЕСТВИЕ ЗЕВУЛЬФА В СВЯТУЮ ЗЕМЛЮ
(Предлагаемый ниже обработанный С. Баландиным в соответствии с современной русской орфографией текст был взят из «Православного Палестинского сборника», вып. 9 изд. Императорского Православного Палестинского Общества С.-Пб.)
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Происхождение и биография Зевульфа нам мало известны. Его издатель Райт, предполагал, на основании имени и некоторых намеков в путешествии, что, Зевульф был Англосаксонцем, что его звали просто Wulf (волк), а за его морские путешествия и опасности, которым он подвергался, его прозвали Seawulf (морским волком). Тоблер считает его купцом, впоследствии монахом в Мальмесбюри.
4 Сентября 1885 г.
П. Безобразов.
ПЕРЕВОД ТЕКСТА
Начинается верное описание положения Иерусалима. Я Зевульф, недостойный и грешник, отправился в Иерусалим, поклониться Гробу Господню, но удручаемый отчасти тяжестью грехов, отчасти же за недостатком хорошего корабля, я не мог следовать по прямому пути вместе с другими туда отправлявшимися и плыть по открытому морю, а потому решил отметить только те острова, по которым я проезжал или же одни их имена.
Из Иоппии мы поднимались в город Иерусалим в течение двух дней по гористой, очень крутой и опасной дороге; ибо сарацины, которые постоянно устраивают засады христианам, прячутся в горных ущельях и в скалистых пещерах, бодрствуя днем и ночью, постоянно сторожа, нельзя ли напасть на кого-нибудь, у кого нет спутников; их видишь повсюду кругом, а вслед затем они уже нигде не попадаются, в этом может удостовериться всякий, кто пойдет по тому пути.
Бесчисленное количество человеческих тел, совершенно растерзанных дикими зверями, лежат на дороге и возле дороги. Может быть, будут удивляться, что тела христиан лежат там без погребения; но это не удивительно, потому что там совсем нет земли, а раскопать скалу нелегко; но даже если бы там была земля, кто был бы так глуп, что покинул бы своих спутников и стал один рыть могилу товарищу, если бы кто сделал это, то приготовил бы могилу скорее себе, чем товарищу. Действительно на этой дороге погибают не только бедные и слабые, но даже богатые и сильные: многие убиваются сарацинами, многие умирают от жары и жажды, многие от недостатка питья, многие от того что пьют слишком много. Но мы со всеми спутниками дошли без повреждений до желанного места; благословен Бог, который не отверг молитвы моей и не отвратил от меня милости Своей, аминь.
Редакция текста Сергея Баландина,
источник: "Православный Палестинский сборник" 1885 г.
"Боже, хвалу Тебе воздаю, яко несмь, якоже прочии человеци, хищницы, неправедницы, прелюбодеи или якоже сей мытарь"
(Лук 18.11).
Чтобы понять смысл этой притчи, надо прежде всего устранить ошибочное толкование ее, ибо именно такое ошибочное толкование является господствующим в нашем мирском обществе, которое не прочь упоминать в своих праздных разговорах об упомянутом фарисее, но в совершенно ошибочном освещении его личности. При самом слове фарисей у наших современников, прежде чем они дадут себе отчет о слышанном, возникают в голове представления о нем, как и вообще о фарисеях, как о сознательных лицемерах, злых, завистливых и развратных.
Конечно, такая характеристика вполне приложима ко многим из них, может быть, и к большинству, но Спаситель наш не такого фарисея описал в своей притче.
Еще с раннего детства я много слышал о Саровской Обители и о дивном Дивееве, где подвизался святой преподобный Серафим Саровский и всея России чудотворец.
Часто мечтал я побывать там, но это мне долгое время не удавалось.
Однажды летом 1926 года, в июле месяце, мне пришлось быть в Киеве. Как то раз я сидел на берегу Днепра и любовался Киево-Печерской лаврой. Ко мне подошел какой-то странник и заговорил. Он сообщил о себе, что, путешествуя по святым местам, теперь, из Киева, собирается идти в Саров, к мощам преподобного Серафима.
«Какой вы счастливый» — сказал я ему — будете в таком святом месте. А я вот давно мечтал там побывать, да все не удается! »
Тогда странник встал, пристально посмотрел на меня и сказал: — «Раб Божий Иоанн! Ты там раньше меня будешь». После этого он благословил меня и ушел.
Я приехал в Ленинград и узнал, что новая моя служба начнется только в сентябре. Один мой друг посоветовал мне использовать свободное время и съездить в Саров.
У меня оказались на руках небольшие деньги, и кроме того я получил на своей новой службе бесплатный билет по любому маршруту.
5-го августа по нов. ст. я пошел на городскую станцию узнать, когда нужно компостировать билет: в день отъезда или раньше.
Очень жалел я, что Серафимов день 19 июля/1 августа уже прошел. Мой друг утешал меня и говорил, что во второй половине августа в Дивееве празднуется день иконы Божией Матери «Умиление», перед которой всю жизнь молился и умер преподобный Серафим.
Мне очень захотелось побывать в Дивееве и в Сарове именно в этот праздник и я молился Пресвятой Богородице и преп. Серафиму, чтобы они привели меня в этот день туда.
Наметил я выехать 7 августа. На мою просьбу прокомпостировать билет на 7 августа кассир почему то вдруг сказал мне: — зачем вам ехать послезавтра, поезжайте завтра! — и прокомпостировал мой билет на 6 августа.
Мой духовный отец, протоиерей Сергий Тихомиров, расстрелянный большевиками в 1930 году, говорил мне, что при путешествии к преп. Серафиму все складывается само собой и не надо этому сопротивляться. Вспомнив этот совет, я подчинился необходимости выехать на сутки раньше, чем предполагал, хотя и был этим огорчен.
6 августа поздно вечером я приехал на вокзал, но там узнал, что поезд на Москву идет поздно ночью, и у меня оставалось часа два свободного времени.
Я подошел к церкви «Знамения Божией Матери», разрушенной впоследствии большевиками, после смерти академика И. П. Павлова, который был прихожанином этой церкви. Почему то я постучался в закрытую церковь. Несмотря па поздний час, старик сторож открыл мне дверь и, узнав что перед паломничеством в Саров я хотел бы помолиться, приветливо впустил меня и сказал: «помолитесь, помолитесь, ведь у нас в церкви придел преп. Серафиму». Я очень этому удивился и обрадовался.
Когда я молился перед большим, во весь рост образом преп. Серафима, я почувствовал сердцем, что он меня сам благословил на путешествие.
После церкви я зашел к одной своей дальней родственнице вблизи вокзала. Она меня угостила чаем. Жила моя родственница в так называемой «коммунальной квартире», где было много комнат и где жило множество разных людей. Во время беседы за стаканом чая в комнату постучали, и какая то незнакомая женщина спросила: «тут находится странник, который идет в Саров? »
Я удивился и сказал: «Да, я собираюсь ехать в Саров».
«Так вот одна старая больная женщина, живущая в последней комнате, просит за нее помолиться у мощей преп. Серафима, которого она очень чтит. А вот и 50 копеек на просфору. Зовут эту женщину София. Она просит вас помолиться, а также узнать ваше имя, чтобы и она могла за вас молиться. Может быть, в пути какая-нибудь София вас и приютит! »
Я взял 50 копеек, сказал свое имя и обещался помолиться за рабу Божию Софию.
Поздно ночью я выехал из Ленинграда в Москву. Я знал, что в Москве имеется два поезда на Арзамас: один уходит утром и приезжает в Арзамас ночью, а другой выезжает ночью и прибывает утром. Конечно, я решил ехать на втором, ночном, поезде, чтобы не заботиться о ночлеге и не тратить на него лишних денег, которых я взял с собою, по совету духовных моих руководителей, всего лишь пять рублей. Кроме того я взял с собою небольшое количество лекарств. Я врач, и в пути, может быть, понадобится кому-нибудь врачебная помощь. Я предполагал целый день, до отхода ночного поезда, пробыть в Москве, где я давно не был, у своих родных, друзей и знакомых.
Но когда я пошел в Москве в кассу, чтобы прокомпостировать свой билет на ночной поезд, то и здесь, как и в Ленинграде, кассир вдруг почему то сказал мне: «Вы еще поспеете на утренний поезд, ведь надо только перейти площадь и там находится Казанский вокзал, с которого через полчаса отходит поезд на Арзамас». И он выдал мне билет на утренний поезд. Я был весьма огорчен этим, но, вспомнив, что надо безропотно подчиняться тому, что случится, — решил, что, может быть, благодаря более раннему отъезду я встречу кого-нибудь мне нужного или избегну какой либо неприятности.
Поезд был переполнен народом. Кругом слышалась брань, крики, плохая музыка на гармошке. Поезд двигался медленно, подолгу останавливаясь на станциях. Ехали целый день. Наступил вечер, спустилась тьма. Пошел дождик. Народ стал убывать из вагона и, когда ночью поезд подошел к Арзамасу, из пассажиров почти никого не оставалось.
Обеспокоенный мыслью, что ночью, в темноте, в дождь, без денег приеду в незнакомый город, я прикрыл глаза рукой и мысленно помолился преп. Серафиму, чтобы он помог мне с ночлегом.
Вдруг ко мне подошла какая то пожилая, чисто и опрятно одетая женщина и заговорила со мною. Узнав, что я из Ленинграда, еду в Саров, к преп. Серафиму, она умилилась и обрадовалась.
«Ну, а где же ночевать то будете? Есть тут какие-нибудь у вас родные или знакомые? »
Я ответил, что у меня нет никакого знакомства в Арзамасе и что я только что помолился, чтобы преп. Серафим помог мне найти ночлег.
«Ну, тогда ночуйте у меня, батюшка» — воскликнула женщина. — «Сама София тебя приютит» — добавила она. Я вздрогнул, вспомнив вчера сказанные мне слова о том, что «может быть какая-нибудь София его и приютит», и очень удивился, почему эта женщина говорит о себе «сама София».
«Вас Софией зовут? » — спросил я ее.
«Нет, я Ксения Дмитриевна Кузнецова, но я работаю сторожихой Софиевского Собора и живу под самой колокольней. Вот я и сказала, что София, Премудрость Божия, тебя приютит! »
Ксения Дмитриевна повела меня в темноте по городу Арзамасу и привела к себе в комнату под колокольней Софиевского Собора.
«Вот напою тебя чайком, накормлю, да и спать положу на кровати, а сама лягу в уголку, на полу! » — сказала она.
Я запротестовал, заявив, что лягу с удовольствием на полу и прибавил, что у меня, к сожалению, очень мало денег.
«Что-ты, что-ты, батюшка! Тебе самому нужны деньги, так я дам, а с тебя не возьму ничего. Где это видано, чтобы со странника по святым местам деньги за ночлег брать? И на полу не положу тебя, а ляжешь на кровати… Я не хочу из за тебя в ад попасть! » — неожиданно заключила она. Видя мое удивление, она сказала: «страннику должен быть почет и уважение и лучшая постель в доме, а то Господь рассердится! »
Утром она снова напоила и накормила меня, положила в мешок лепешек, дала мне большой деревянный посох с крестом, который просила вернуть на обратном пути, и, указав путь до Дивеева, находящегося в семидесяти километрах, посоветовала пройти это расстояние за два дня.
«Но перед тем, как идти к преподобному Серафиму», — сказала Ксения Дмитриевна, -— «не поленись и сходи в противоположную сторону за два километра и поклонись чудотворному образу Святителя Николая Чудотворца в Никольском женском монастыре».
Я сначала было подумал про себя — зачем я буду менять намеченный маршрут в Дивеево, а потом понял, что этой мыслью я обидел дивного Святителя Николая, которого, как и преподобного Серафима, особенно чтил с детства.
И я пошел сначала в Никольский монастырь. Там я увидал чудотворный образ Св. Николая, выдолбленный из дерева. Мне показалось, что Св. Николай сурово на меня посмотрел. Я упал на колени и просил прощения за свои помыслы. С посохом в руках тронулся я в путь по направлению к Дивееву. Полил сильный дождь. Я промок до костей, и мне казалось, что Св. Николай послал на меня легкое испытание-эпитемию за мое нерадение.
С большим трудом, усталый и измученный, добрел я до первого села Ямище. Село действительно стояло в большой яме, в овраге, и мне вспомнилось описание одного селения в повести Чехова «В овраге». Село было грязное, шумное, неприветливое. Был какой то советский праздник, играли на гармошках, раздавалась сочная ругань. Я прошел все село и нигде не решился зайти отдохнуть. Вышло солнышко, стало подсушивать и я, отдохнув за селом на камешке, пошел дальше. Погода совсем разгулялась.
В десятом часу вечера, уже в полной темноте, я дошел до села Ореховец, на полпути до Дивеева. Надо было ночевать, и я стал стучаться в избы. Но нигде меня не впускали, узнавая, что я «прохожий», «странник». Иногда грубо говорили: «проваливай дальше, много вас тут шляется». Наконец, один селянин сказал мне: «вон там живет поп, может быть, он тебя пустит». Я направился к дому священника и постучал. Через несколько минут раздались шлепающие в туфлях шаги, и старенький священник приоткрыл дверь. На мою просьбу о ночлеге он ответил, что к сожалению не может меня принять, так как это ему запрещено властью под страхом сурового наказания, но посоветовал обратиться в избу на углу, в комсомол, где можно, быть может, и переночевать.
«Ах, батюшка», — ответил я — «только не в комсомол. Я ведь иду к преп. Серафиму помолиться… Вы не бойтесь меня, у меня есть с собой исправные документы, я верующий человек»…
«Да к тому же у меня дети больны» — перебил меня священник.
«Батюшка, — горячо воскликнул я, — да ведь я врач, и, между прочим, специалист и по детским болезням, я осмотрю ваших детей, да и лекарства у меня с собой есть».
Священник, убежденный моими доводами, впустил меня и познакомил с матушкой. Осмотрев больных детей, я успокоил родителей, что это только грипп и дал лекарства.
Матушка поставила самовар, мы втроем сели за чай, разговорились, и через какой-нибудь час стали друзьями.
«Простите меня, — сказал вдруг священник, — что я хотел вам отказать в ночлеге. Бог мне такого интересного гостя послал, а я его хотел прогнать».
Я в свою очередь извинился, что был столь назойлив в моей просьбе о ночлеге.
Переночевав, рано утром, напившись чаю с баранками, я пошел дальше. Матушка высушила, вычистила и выгладила мое платье и положила в мой мешок лепешек. Батюшка взял с меня слово ночевать у него на обратном пути.
День был ясный, теплый. Пели птицы, и на душе было легко. Я шел и молился преп. Серафиму, обгоняя прохожих. Все приветливо улыбались и кланялись. С некоторыми я заговаривал.
«Вот, видите, сколько народа идет и едет» — сказал мне один прохожий — «ведь это все к Преподобному идут, с разных концов земли русской!»
Действительно, кого я ни спрашивал, все отвечали, что идут и едут к преп. Серафиму. Кого и откуда тут только не было. И простые люди, и интеллигенты, и мужчины, и женщины, и молодежь, и дети.
Одни были из Москвы, другие из Одессы, иные из Архангельска, иные из Сибири… Меня это чрезвычайно удивило и особенно обрадовало.
«Вот, видите, впереди подымается на горку молодой человек, монах, это отец Платон, сын известного профессора И-ва из Москвы. В такое время, когда все в комсомол норовят, он в монахи пошел» — объяснила мне одна пожилая дама из Тулы.
Мне почему то вдруг захотелось познакомиться поближе с этим молодым монахом. Я нагнал его, поклонился, разговорился, и мы стали друзьями. Все последующее путешествие мы провели вместе.
У о. Платона был только билет из Москвы до Арзамаса и обратно. Ни денег, ни вещей он не имел.
«Преподобный Серафим всегда пропитает и ночлег пошлет» — говорил он убежденно.
«В Дивееве у вас есть кто-нибудь из знакомых? » — спросил я его.
«Нет, но преподобный Серафим пошлет знакомых! »
«Может быть, через меня грешного он пошлет вам этих знакомых» — сказал я. «Я надеюсь встретить в Дивееве мою хорошую знакомую, врача-профессора, которая после смерти своего мужа, тоже профессора, уехала в Дивеево и работает там в монастырской больнице», — разъяснил я о. Платону.
«Ну вот и слава Богу» — ответил молодой монах. Мы пошли дальше.
Однажды, когда я предложил о. Платону посидеть и отдохнуть, он мне ответил: «нет нельзя отдыхать, надо спешить, а то ведь мы ко всенощной опоздаем. Ведь такой великий праздник! »…
«Какой праздник? » — удивился я.
«Как же, завтра праздник Дивеевской иконы Божией Матери «Умиление», одновременно и праздник Смоленской Божией Матери «Одигитрии».
Пелена точно спала с моих глаз, и я сразу понял, почему и в Ленинграде и в Москве мне кассиры прокомпостировали билеты на полтора суток раньше, чем я хотел. Явная помощь Божией Матери, Которая ответила мне на мои молитвы о том, чтобы Дивеевский праздник «Умиления» мне провести там. Вот «Одигитрия», т. е. путеводительница, и взяла меня за руку и повела ко дню «Умиления», умилив душу мою тихою радостью…
Подошли мы к Дивееву при колокольном звоне, прямо к началу всенощной. Усталости как не бывало, хотя, мы, ведь, прошли более тридцати километров. В церкви было много народа.
Служили три епископа — Преосвященные Серафим, Филипп и Зиновий.
В этот вечер и на следующий день в Дивеево пришло около 3,000 богомольцев.
Когда я спросил одну монашенку, находится ли в монастыре профессор-доктор В. В. Щ., она мне ответила, что «матушка Вера здесь» и провела меня к В. В., которая была уже монахиней и заведовала монастырской больницей.
«Ночевать будете в больнице» — сказала она мне и о. Платону — «у меня одна палата на две койки совершенно свободна. А теперь идите в церковь. После службы приходите ко мне пить чай»…
Богослужение было дивное. Прекрасный хор, совершенно особенные «дивеевские» мотивы и манера петь…
После всенощной мы с. о. Платоном были у В. В. и долго беседовали о дивном Дивееве, о преп. Серафиме и его заветах.
«Завтра после обедни мы сразу пойдем в Саров, к мощам преп. Серафима» — сказал о. Платон, и я с ним согласился — «скорее в Саров! »
«Нет, — сказала В. В. — вам нужно не менее суток пробыть в Дивееве. Разве вы не знаете, что сказал преп. Серафим? — Счастлив тот, кто сутки пробудет в Дивееве, ибо около него пройдет Пресвятая Богородица. Владычица один раз в сутки сходит на землю и обходит обитель».
Затем В. В. рассказала нам, что имеется «правило» преп. Серафима, которое надо выполнить, а именно: обойти с четками в руках трижды «канавку», т. е. по дорожке вокруг обители, и прочитать 150 раз «Богородицу» и 150 раз «Отче наш», затем помолиться обо всех родных и знакомых, как живых так и мертвых. После этого можно сказать свое самое сердечное, самое необходимое желание, и оно непременно исполнится.
Одна из послушниц Дивеева как то раз сказала матери-игуменье Александре: — вот бы знать эту минуточку, когда Владычица обходит обитель по канавке! » На это мать игуменья ответила — «а вот живи весь день так, как будто в это время Пресвятая Богородица проходит мимо тебя! » Замечательный ответ.
Мы, конечно, решили с о. Платоном остаться еще один день в Дивееве.
Вечером, после осмотра всех достопримечательностей монастырских, особенно кладбища, где похоронены и Мантуровы и 16-тилетняя Мария-Марфа и другие известные по «Летописи Серафимо-Дивеевскаго монастыря» митрополита Серафима Чичагова, — мы с о. Платоном, с четками в руках, начали выполнять «правило» преп. Серафима и трижды обошли тихо по канавке вокруг монастыря.
Я предполагал испросить себе после обхода многое, как из области духовной, так и материальной.
Но когда, выполнив, в конце третьего обхода «канавки», все правило, я захотел высказать свои сердечные желания, со мной, очевидно, по великой милости преп. Серафима, произошло чудесное явление. Меня вдруг охватила совершенно особенная духовная, тихая, теплая и благоуханная радость — несомненное убеждение всем существом в существовании Божием и в совершенно реальном с Ним молитвенном общении. И вот мне стало совершенно очевидным и ясным, что всякая просьба о чем-нибудь земном — будет равносильна молитве: Господи, отойди от меня и лиши меня Твоего чудного дара…
И я внутренно горячо обратился к Господу:
«Господи, не давай мне ничего, отними от меня все земное благополучие, только не лишай меня радости общения с Тобой, или, если это невозможно сохранить навсегда в нашей жизни, то дай мне память сердечную, дай мне возможность сохранить до смерти воспоминание об этой настоящей блаженной минуте ощущения Твоего Святаго Духа!»
На другой день мы пошли с о. Платоном в Саров… Приложились к мощам преп. Серафима с большим волнением, с духовным страхом и благоговением. Я чувствовал, что духовно родился вчера в Дивееве. Все стало внутри по-новому. Прежде я не понимал такой простой истины, что духовное от душевного отличается больше, чем душевное от телесного. А теперь я это все хорошо понял.
Внутри, в глубине души моей, было тихо, спокойно, радостно. Внешние чудеса у раки преп. Серафима, происходившие у меня на глазах, — не поражали. Все это казалось простым и естественным.
Исцелился у мощей сухоногий мальчик, исцелилась душевно- больная; все это так и должно было быть.
У мощей преп. Серафима постоянно стоял старый монах. Он уже много лет занимал эту должность — стоять при мощах и освящать образки и крестики.
Один мой друг, много лет тому назад бывший в Сарове, рассказал мне следующий случай. Подходя в очереди к мощам Преподобного и держа в руках маленький образок для освящения, он заметил, что старый монах, по имени Исаакий, брал образки, клал их попеременно на лоб и на грудь Преподобного и затем возвращал назад; иногда, если образа были большие, на них ставилась печать: «освящена на мощах преп. Серафима Саровского».
Мой друг, инженер по профессии, подумал про себя: — как же это так? ведь освящать образа надо бы святой водой!.. Но он ничего не сказал, и, подойдя к старцу, молча подал свой образок. Тогда монах вдруг остановился на одну секунду в своем движении, как бы в нерешительности, и не положил образок ни на лоб, ни на грудь преп. Серафима, но попросил одного из послушников принести святой воды и окропил ею образок. Очевидно, старец был прозорливец и читал мысли.
Глядя на этого старца, я вспомнил рассказ моего друга, который впоследствии принял иерейский сан…
В Сарове мы побывали в ближайшей и дальней пустыньке, осмотрели колодцы, вырытые преп. Серафимом, выкупались в святом источнике целебной воды, повидали под стеклом камень, на котором саровский Подвижник молился 1000 ночей и дней, и многое другое.
Повидали мы и одну старую монахиню, которая рассказала нам, что в 1903 г. при открытии мощей преп. Серафима, она присутствовала при передаче Государю Императору Николаю II письма преп. Серафима, (адресованного «четвертому Государю, который сюда приедет»), Письмо хранилось в Саровском монастыре в течении четырех царствований. Государь был глубоко взволнован, когда прочитал это письмо. О содержании послания никому ничего неизвестно. Рассказ монахини меня весьма поразил, ибо никогда и нигде я об этом факте не слыхал.
Нам с о. Платоном очень захотелось получить хоть крошечную песчинку от камня, на котором преп. Серафим молился, но нам сказали, что если бы каждому посетителю Сарова давалось бы по песчинке, то камня давно бы уже не было.
Отец Платон предложил мне пойти с ним в глубину леса и помолиться преп. Серафиму, чтобы он послал нам песчинку от его камня.
Как дети, с твердой верой что наша молитва будет услышана, мы встали на колени и помолились. Наша молитва вскоре же была услышана. Не прошло и пол часа, как блуждая по лесу, мы остановились около большого деревянного креста, каких в Тамбовской губернии было очень много в лесах, в полях, на дорогах. Крест этот был разрисован красками одной монахиней, изобразившей Спасителя. Монахиня доканчивала работу, когда мы подошли к ней и поздоровались.
«Как ваше имя, матушка?»
«Варвара» — отвечала она.
«Как хорошо вы пишете!» — сказал я.
«Нет, не очень» — скромно произнесла мать Варвара, — «это не моя специальность; я — миниатюристка. Вот иногда некоторые архиереи получали кусочки камня преп. Серафима, с ноготок величиной, так вот я на таком камушке писала лики Угодника»…
«Матушка!» — воскликнул о. Платон — «а вот мы так хотели бы получить хоть песчинки от этого камня!»
Монахиня пристально на нас посмотрела и сказала: — «Как величайшую святыню я берегу несколько песчинок от святого камня… Эти песчинки остались у меня после шлифовки камушков, на которых я писала образки. Но эти песчинки хранятся у моих родных, далеко, семьдесят километров отсюда… может быть вы дадите мне свои адреса, и я пришлю Вам эти песчинки почтой»…
У меня оказалось два конверта с марками. Я написал свой, ленинградский, и о. Платон — московский адреса, приписал «заказное» и подал матушке Варваре.
(Через две недели по возвращении домой я получил по почте несколько этих песчинок, как и обещала мать Варвара, с которой мне пришлось встретиться в саровском лесу при таких странных обстоятельствах).
В течение последующих двух дней мы побывали в замечательной иконописной художественной мастерской, побеседовали со многими старыми иноками и инокинями; погуляли по густому лесу с огромными, в два обхвата, соснами; подышали «ладаном саровских сосен», как выразился о благоухании Сарова один русский поэт — Клюев.
Я решил приобрести маленький серебряный образок с изображением на одной стороне лика Божией Матери «Умиление», а на другой — преп. Серафима, чтобы носить на шее всю жизнь. Но, к сожалению, такой иконки, обычно в большом количестве имеющейся в монастыре, в данное время не было. Этим обстоятельством я был весьма огорчен, но о. Платон сказал мне: «Помолитесь, чтобы преп. Серафим послал вам эту иконку».
Снова с детской верой мы с о. Платоном просили Преподобного послать мне этот образок (мой спутник таковой уже имел).
«Ну, теперь, по приезде домой, вы обязательно получите эту иконку» — сказал мне убежденно о. Платон. — «Вам или подарит ее кто-нибудь или вы купите ее!»
Духовно напитавшись в Сарове и Дивееве мы отправились обратно в Арзамас.
В Саров принято приходить из Арзамаса пешком за 70 верст. «Надо тому лапоточки сносить, кто ко мне в гости идет» — говаривал преп. Серафим. Поэтому, почти все богомольцы приходили в Саров пешком. Но обратно обычно уезжали на телегах, в которых помещалось по десять человек, по рублю с головы… Но условие поездки было такое, чтобы сразу всем десятерым не сидеть, а сменяться по очереди, идя часть пути пешком.
Мы с о. Платоном так и поехали. Последнюю ночь в Сарове я почти не спал, а слушал, как били башенные часы. Они били ежеминутно один раз тонким колокольчиком, затем четверти — несколько большим, и, наконец, часы отбивались уже большим колоколом…
По пути в Арзамас мы заметили впереди нас другую телегу, нанятую тоже десятком пассажиров. Среди этих последних наше внимание привлекли две женские фигуры: молодой схимонахини и ее спутницы, сестры милосердия, в белой косынке.
Сестра милосердия часто присаживалась на телегу, хотя была крепкой краснощекой женщиной. Схимонахиня же, бледная, хрупкая, крайне болезненная на вид, шла бодро и ни разу не присела на телегу.
Мы заинтересовались этими богомолками, нагнали сестру милосердия и разговорились с нею.
Узнав, что я врач, сестра милосердия спросила меня: «Объясните мне, доктор, как понять следующий случай? » И она рассказала мне, что ее родственница, молодая монашка Смоленского монастыря, Вероника, была больна туберкулезом легких в последней стадии. Врачи приговорили ее к смерти через две-три недели. Тогда она умолила дать ей схиму, а затем отвезти к мощам преп. Серафима. Едва живую ее привезли в отдельном купэ поезда и затем на телеге в Саров.
Приложившись к мощам преп. Серафима, матушка Вероника почувствовала себя исцеленной и сказала: «Прости меня преп. Серафим, что я не могла к тебе придти пешком и сносить лапоточки, но зато теперь обратно в Арзамас я не поеду, а пойду пешком семьдесят километров». И вот она идет.
Я ответил, что я не только врач, но еще и верующий православный христианин, а потому понимаю этот факт, как несомненное чудо, сотворенное преп. Серафимом… Через три года после этого события, находясь за свои религиозные убеждения в соловецком концлагере, я встретился там с Епископом Иларионом из Смоленска, который мне поведал, что матушка Вероника до 1929 г., когда он был оттуда увезен, была жива, и об ее чудесном исцелении знают многие верующие в смоленском крае…
По дороге в Арзамас о. Платон и я заехали к о. Алексею, священнику в селе Ореховцы и провели с ним в духовной беседе незабываемый час, пока отдыхали лошади.
В Арзамасе я распрощался с о. Платоном: он поехал в Москву, и я зашел к своей новой знакомой — сторожихе Софийского Собора — Ксении Дмитриевне.
Я возвратил ей ее посох, поблагодарил за все, по душам побеседовал с нею.
«Уж не знаю, что вам на память то подарить!» — сказала Ксения Дмитриевна и на минутку задумалась. — «Да, вот что!.. я то найду в Сарове такой образок, а вот вы то уж вряд ли в Ленинграде достанете»… И она сняла с своей шеи маленький серебряный образочек и показала мне. — «Вы не имеете такой иконки?»
Я посмотрел и обомлел: это был образок с изображением Божией Матери «Умиление» и преп. Серафима. Это была такая иконка, о получении которой я вместе с о. Платоном молился накануне в лесу.
«Эта иконка, — объяснила мне Ксения Дмитриевна, надевая ее на меня, — «лежала на лбу и на груди преп. Серафима в день открытия его мощей в 1903 году»…
Я уехал домой и с тех пор, вот уже 25 с лишним лет, эта иконка постоянно со мной. Дай Бог чтобы и в могилу мне пойти с нею. Надеюсь на это крепко.
Вся моя жизнь после моего паломничества в Саровскую пустынь изменилась. Господь отнял от меня, по моей молитве на канавке, все блага земные, но сохранил навсегда память о той минуте, когда, по безграничному милосердию Своему, по милости Пресвятой Богородицы и по молитвам преп. Серафима, я, грешный, совершенно незаслуженно сподобился пережить в себе тихое, радостное, благое и благоуханное веяние Святаго Духа Господня…
* * * *
В 1927 году Саров и Дивеево были разгромлены советской властью и на их месте возник знаменитый «Темниковский концлагерь».
Мощи Преподобного Серафима Саровского и всея России Чудотворца, после кощунственного надругательства над ними, были отосланы в антирелигиозный музей в Москве.
Колодцы, вырытые преп. Серафимом, были засыпаны; гроб, в котором он был погребен до прославления — сожжен.
В храме «Во имя препод. Зосимы и Савватия», где покоились мощи Святого, были поставлены трехъярусные нары для заключенных. Уборные были устроены в бывшем алтаре храма…
Подготовка к празднованию дня Св. Иосифа Обручника в Упсале
В Швеции под Упсалой расположена маленькая часовня в честь Св. Иосифа Обручника (ИПЦ Греции).
О чём рассказали спасённые реликвии Вознесенского монастыря
Как красились и умирали «первые леди» Руси
Фотографии с детского православного лагеря в Канберре (Австралия, Свободная Сербская Православная Церковь под омофором ИПЦ Греции).
Праздник Св. Саввы Сербского в монастыре в Канберре
В воскресенье, 12/25 января 2015 г., духовенство из РПЦЗ и Свободной Сербской Православной Церкви / Церкви Истинных Православных Христиан Греции сослужили в Ново-Калленикском монастыре Св. Саввы в Канберре. Игумен Христофор возглавил богослужение, ему сослужили игумен Иоанн (Шмельц) (РПЦЗ), священники Звонимир Йович и Боян Владжич, а также протодиакон Василий Якимов (РПЦЗ). Пел смешанный хор из паломников и детей.
34-й Праздник Св. Саввы был открыт после Литургии в субботу 11/24 января, начавшись с послания Его Высокопреосвященства, епископа Амвросия Мефонского к своей сербской пастве в Австралии. Праздники продолжаются уже более двух дней. Праздник монастыря в честь святого Саввы Сербского состоялся во вторник 14/27 января, он начался с Божественной Литургии с крестным ходом вокруг церкви, а затем продолжился на праздничной трапезе.
Юный участник детского лагеря читает Послание Апостола
После ухода за штат Его Высокопреосвященства, Митрополита Хризостома Этнинского и освобождения Его Преосвященства, епископа Сергия Портлендского от своих пастырских обязанностей по состоянию здоровья, Священный Синод Церкви Истинно-православных христиан Греции, под председательством Блаженнейшего архиепископа Каллиника Афинского, созвал внеочередное заседание в четверг 9/22 января 2015 года в храме "Неувядаемой Розы" в Пирее (Афины), чтобы избрать епископа на эти две вакантные должности.
После того, как Его Высокопреосвященнейший архиепископ Каллиник отслужил Божественную литургию, Св. Синод, в согласии с каноническими правилами для избрания архиереев, избрал епископа Авксентия (Чапмана) Фотикийского епископом вновь учрежденной епархии Этны и Портленда в Америке, который совместит две должности в одной епархии.
